Текст книги "Всем глупышкам посвящается (СИ)"
Автор книги: Мари Бенашвили
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Мы вновь сели на нашей миленькой кухне за столом с вкусностями. Правда, на этот раз еда была в тарелках, а не на нас, все было аккуратно расставлено, и мы даже планировали оставить чистым пол.
– Да, – сказал он, закусывая курицу, – есть тут не так интересно, как...
– Как спать?
А еще он сказал, что все было вкусно. Какой никудышный лжец. Но время проходило, на самом деле, приятно и весело. Мы включили не Моцарта, а сборник лучших рок-песен за прошедшие десять лет. И такое в интернете можно найти. Я боялась, что ему не понравится, но мой Джек, к счастью, имеет прекрасный вкус. На туфли, музыку, на женщин – безупречный вкус. Как каждая уважающая себя семья, мы стали обсуждать, как прошел день, что интересного случилось в мире и попутно откупорили бутылку скотча.
– Кстати, почему скотч?
– А почему нет?
– Обычно ты берешь вино.
– Обычно мы не пьем.
Он пододвинул мне пакет, и там обнаружилось еще две бутылки текилы.
– Милый, напомни мне, насколько сильно мы собираемся напиться?
– Достаточно сильно, чтобы ты мне ни в чем не отказывала.
– Понятно. А, может, просто вместе уснем и пропустим пары завтра?
– Могу себе это позволить. Я-то не студент.
– Сомнительная привилегия.
– Ты думаешь?
– Ага, – буркнула и потянулась за бокалами; убрала грязную посуду, стала нарезать лимон и оставила соль. – Давай начнем с текилы.
– Давай, – ухмыльнулся он.
Сегодня Джек куда игривее обычного. Успешный день, неплохой ужин, интересный вечер. Надеюсь, моя компания делала его по-настоящему счастливым. Моя, или текилы. Кажется, это Neighborhood заиграли, когда мы выпили первую. Соленый привкус от соли, лимон за неимением лайма – и мой язык забился в конвульсиях. Это быстро прошло, и мы налили еще по одной. Джек зажмурился:
– Какая гадость! Мне не нравится.
– Я так сначала про секс говорила. Втянешься.
Налили еще по рюмке. Жирно пожаренная курица не дала нам опьянеть на третьей, но с пятой уже не справилась. В тот момент я поняла, что пора бы переместиться в горизонтальную плоскость. Чтобы много не пить и остаться в форме, мы забрали только свою недопитую бутылку текилы и, на всякий случай, еще одну.
Лежим. Кровать смятая, мысли отсутствуют, настроение и выпивка присутствуют. Проделывать сложнейший ритуал с солью и лимоном больше не было ни сил ни желания, а посему мы заменили их на корочки хлеба.
– Докатились! – рявкнул Джек.
– Спиваемся?
– Да причем тут это? Посмотри вон – вся постель в крошках!
– Не бурчи. Лучше переключи песню.
В этот момент раздался звонок, и я с ужасом обнаружила, что звонит мне мама. Столько времени прошло, и вот она соскучилась по мне.
– Мама! – радостно говорила я в трубку. – Ты соскучилась по мне, да, ма? Мам, а как ты там?
Джек удивленно посмотрел на меня и убавил звук до минимума.
– Ты там что, пьяная? – услышала в ответ.
– Пьяная? Ну, что ты, мамочка, даже одна бутылка кончиться не успела, а ты говоришь пьяная.
Она молчала в трубку, а я начинала злиться от того, насколько не вовремя все происходит.
– Мам, я не пью. У нас с Джеком...ой, с Максом, мужем моим, помнишь? Так вот, у него такой день на работе удачный был, вот мы и...
– Какой ты стала! – в бессилии сказала с надрывом в голосе, будто чуть не плачет, и сбросила.
– Вот так всегда, – легла я, отшвыривая телефон. – Джек, я хочу съездить к ней. Ну, пожалуйста, отвези меня к ней.
Он сделал музыку громче, глянул на количество выпитого и деловито убрал еще почти полную вторую бутылку на кухню. Странно, он, кажется, совсем не опьянел. Залез ко мне под одеяло, как кот, лапать стал:
– Я думаю, тебе уже достаточно впечатлений на сегодня.
Я стала брыкаться, дергалась, хныкала, но скоро затихла. Он повернул мою голову к себе. Навсегда запомню эту его улыбочку. Она была точь в точь, как у Джека. Они оба смеялись так над моим или своим бессилием. В данном случае, он смеялся над моим. Я быстро закрыла глаза. Там играли Hurts. Глядите-ка, вечер удался для нас обоих. И все-таки, нельзя, девочки, столько пить. Мальчики этим пользуются.
За что я не люблю ночи, так это за то, что они быстро заканчиваются. Утро в своем подлом обличии настигает всегда в неудобнейшие моменты. Мы лежали, переплетая пальцы. Одеяла не было, подушек тоже – они валялись на полу. Тела распластались по смятой простыне, кое-где виднелся голый матрас, в комнате замерло молчание, заливался теплый свет. Пахло едой, во рту был привкус горечи. Ощущалась слабость и ломота, в голове туман. Во мне пробилась старая привычка. Я с счастливым ожиданием потянулась к телефону. Целая ночь прошла – наверняка, там есть сообщение. И да, естественно, оно там было. Я извинилась за то, что так быстро ушла вчера, объяснила все. Отправила его спать не в лучшем настроении. Он все бурчал, бурчал, что я предательница, но чего он вообще ожидал, глупый? А я глянула на часы в чувстве абсолютного смятения. По времени еще не опаздываю, но все к этому идет. Пришлось заставить себя встать и тихо, оставив на столе завтрак, уйти. К счастью, день оказался коротким и легким. Ненавидела оставаться в университете надолго: угнетающее место. Две пары прошли, словно и не было. Прибежала домой, а Джек все еще там. Когда я зашла, он только протянул мне бумажку, допивая свой кофе. "Твоя стряпня самая лучшая". Я дала волю смеху.
– Врунишка.
– Все, что я пишу, – деловито говорил он, – чистая правда. Написанному прошу верить.
– Я думала, ты уже ушел.
– Сегодня могу и дома поработать. А потом можем даже сходить куда-нибудь. В кино, например. Что скажешь?
– Может, лучше дома посмотрим? Сами выберем, сами закуски сделаем. И можем даже двойной сеанс устроить.
– Что ж, как хочешь.
– Дома лучше, чем где бы то ни было еще.
– Тебе б еще кота завести.
– Зачем мне кот, когда есть ты?
Он посадил меня к себе на колени, уткнул по-детски голову в плечо, терся носом и хмыкал.
– Ты так надолго не уходи. Тут без тебя такая скука.
– Да, без меня везде скука.
Он поднял глаза:
– Маленькая эгоистичная девчонка.
– Все еще нравлюсь тебе?
– Да, конечно. Кажется, это просто перешло в стадию неизлечимого.
– Ой, молодой человек, да вы больны.
– Я уже давно не молодой человек, не думаешь?
Взяла его за руку, поглаживая:
– Возраст только в паспорте.
– И в морщинах.
– Эх, – встала я, – нет в тебе романтика.
– Он вышел покурить.
Что-то завибрировало в кармане – сообщение. Я ждала, что Джек спросит, кто мне пишет, но он молчал. Вообще, не был он тем человеком, который лезет с доставучими вопросами. Иногда его неучастливости было даже слишком много. После того, как я погрузилась в телефон, он тихо вышел в другую комнату и не показывался еще несколько часов. Как же сильно, ах как же сильно мне хотелось увидеть своего Джека, но дойти до наглости говорить с ним в то время, как Макс в соседней комнате, было бы слишком. И я остановилась на переписке. Мы обсуждали новости за последнее время, что и как переменилось. Самое милое было, когда он спросил меня о девочках. Джек помнил всех, о всех осведомился и всем передал привет. Он хотел знать, как у кого с парнями, кто чем занимается, и часто ли мы видимся. Боже, сколького он не знал. Пришлось рассказывать все с самого начала, упоминая о родителях, о друзьях, о чудной системе высшего образования, в которую меня занесло. А в ответ он задавал еще больше вопросов и искренне поражался каждому слову. Я тоже хотела все узнать про него. Куда переехал? Зачем? Как его старые друзья? Но как же прозаично все оказалось: новый штат, новая работа, никого рядом.
– Подожди, а как же Стив? Даже с ним не общаешься?
– Даже с ним. Знаешь, как бывает, вы вместе, что-то связывает вас, а потом все теряются. Смысл в общении пропадает. Я, кажется, уже говорил тебе что-то подобное?
– Да... Мне жаль, что так оно и есть. Хочу увидеть друзей, больше проводить с ними времени, больше видеть родителей, или хоть общаться чаще. Так много новых людей теперь. А я хочу старых.
– Понимаю. Просто отпусти это.
– Некоторые вещи не хочется отпускать.
– Если ты захочешь, многое можно вернуть.
– Можно?
– Уверен.
– Я бы вернула нас.
– Разве мы уже не вернулись?
– Это не одно и тоже.
И да, действительно, это, как небо и земля. Он, хоть и вернулся, но что это меняло в нашей жизни теперь? С одной стороны, такое общение ни к чему хорошему не приводит, а с другой, мы вышли на качественно новую ступень. Не друзья, не пара, но окончательно привязаны друг к другу.
Наконец нас прервал Макс, зашедший в комнату с чашкой чая.
– Будешь?
– Ага, – ответила я на автомате.
Черт, это так неудобно – иметь двух похожих внешне мужчин. Того и гляди, кондратий хватит. Джек, все равно, был занят, и я могла спокойно провести весь вечер с Максом за парочкой триллеров или детективов. Эти жанры мы оба любим и уважаем больше остальных. В сторону сопливые мелодрамы, в моде мужское кино.
Пришлось сбегать за попкорном и орешками. Скотч и текилу, оставшиеся со вчера, мы решили не трогать. Выключили свет, настроились на шикарный вечер кино. Все же, хорошо иметь компанию для таких осенних дней. Особенно, когда эта компания не очень много говорит и много обнимается. Но в тот вечер неожиданно мы разговорились на тему нашего домика. Я отметила миленькую деревушку со старыми домиками в кадре, и тут Остапа понесло.
– Тебе нравится? – воодушевился он.
– Да, неплохо.
Я уже поняла, к чему он клонит.
– А ты не думала...
– Думала.
– И что же?
– Да, ничего. Можно, в принципе.
– Значит, да?
– Возможно.
– И когда?
– Не сейчас, уж точно.
– Когда же?
– Давай весной.
– А как же учеба?
– Заплатим.
– А так можно?
– Любой каприз за ваши деньги.
– Ах, да. Хвала коррупции.
– Значит, весной?
– Отлично.
По окончании сего содержательного диалога, мы вновь углубились в фильм. Так-так, кто же окажется убийцей в финале?
Нет, я не расскажу вам, кем оказался убийца. Сами посмотрите. Однако, финал был неожиданным, что сделало наш вечер еще прекраснее. Как бы меня не мучили мысли о переезде в деревенскую глушь, я решила пока не думать об этом. Иногда дети, когда боятся чего-то, закрывают глаза в надежде, что это страшное "что-то" исчезнет. Я не вижу, значит, проблемы нет. К тому же, впереди была зима, а зимой и без мыслей не сладко, не то, что с ними.
К моему большому сожалению, оказалось, что до зимы надо пережить еще и сессию. Моя первая сессия. Мне казалось, что это будет ужасно трудно, тяжело, безмерно сложно и безнадежно неразрешимо. Какая чепуха. Первая сессия оказалась разминкой. Я ждала, что нас завалят учебой, но все, чем мы, на самом деле, были заняты – это бессмысленная беготня. Нет, правда, мы ничего не выучили. Не выучили, потому что времени было мало, а материала много. Написал – сдал, написал – сдал. Вот и вся учеба. Разве что, подлизываться и подстраиваться под всех научили. Еще научили тому, что мы ничего не стоим. Люди без будущего. Тоже мне открытие, тоже мне педагогика. Из всех преподавателей только один внушал нам нашу значимость и ориентировал на интерес к жизни. О, я наслаждалась его лекциями. Они были единственными, на которых почти все отрывались от телефонов, болтовни, рисования на партах. Все с замиранием ловили его слова, прислушиваясь к тому, как умело он оборачивал простую жизненную ситуацию в проблему всего человечества. Он вел у нас философию, и я не знаю, в чем заключается философия, но если это не то, о чем говорил мой преподаватель, то никакой философии вообще не существует. Не знаю, как в других ВУЗах, но в нашем философия не был одним из "бесполезных" предметов. Ни у кого никогда не было проблем с ним. Поразительно, как порой один учитель держит на своих плечах всю репутацию образования. Мы ни на одной лекции не говорили о зачетах, баллах и прочей лабуде. Ни одной лекции он не читал монолог. Мы общались. Господи, этот парень был не моложе сушеной сливы, но как молодо он мог вести диалоги. Наш преподаватель никому не занижал оценок, мы даже толком не писали ни одной контрольной. Почти каждый получил 5 на предмете просто после рассказа о любимом писателе, о завтраке, который ему больше нравится, об ошибках в политике деятелей разного времени. Мы всего-навсего находили общие темы для разговора. А ведь он не сразу стал преподавателем. До этого человек объехал пол мира, был фотографом, жил среди древних племен и писал о них статьи. Насколько ценным он был. А потом его уволили... Мы не знали почему и как, но с его уходом началась сессия и закончилось веселье. После первого семестра философии у нас больше не было.
К счастью, первый семестр в университете окончился удачно, и даже с наличием стипендии, что действительно удивило меня. Можно было забыть о вечном хождении по мукам на целых три счастливых месяца. Наш славный, овеянный стариной, город затянуло в зиму. Людей на улицах стало еще меньше, они бродили, шатаясь от ветра и укутывались в свои шарфы. Мне нравилось наблюдать за тем, как они бегут по делам, пока мы могли преспокойно отсиживаться дома. Пока снег хлопьями налетал, становясь грязной лужицей, я все ловила себя на мысли, что вспоминаю свою старую квартиру, ее милые, уютные комнатки и милую, завернувшуюся в одеяло и пьющую кофе маму. На меня снова напала та безотчетная тоска по месту и своим воспоминаниям. Есть предположение, что не осень, а зима – самое грустное время года. Зимой все хочется согреться в кругу семьи, но что делать, когда, из-за сложившихся обстоятельств, твой круг семьи составляет всего лишь один рыжий человек? Да и тот тебя иногда раздражает. А так хотелось назад, в прошлую жизнь, где тебе все знакомо и все течет в правильном русле.
Я могла бы скучать так все время каникул, но два Джека не давали мне такой возможности. По крайней мере, один из них всегда был со мной. Жизнь на два Джека не всегда приходилась по вкусу. Иногда хотелось отправить их куда подальше сразу вдвоем, а самой заниматься своими делами и не заморачиваться больше. Но, надо отдать им должное, они оба все еще хотели, будучи на другом конце мира или в соседней комнате, проводить время вместе со мной. Вот насколько тоскливо бывает людям зимой.
Зато зимой есть оправдание всякому своему дурацкому поступку: тебе либо холодно, либо грустно. В это время я любила надевать большие свитера и гигантские тапочки, штаны с утеплением, под ними колготы, на колготах носки, на тех носках еще одна пара носков, майка под свитером, на всякий случай, и полулитровая оранжевая чашка чая в руках. Мне даже не было настолько холодно, насколько я куталась в одежды. Сверху еще халат могла надеть и так залезть под два одеяла. При этом Джек мог всю зиму проходить дома в одной футболке и старых джинсах.
– Ты сумасшедшая, просто сумасшедшая. У тебя нарушен температурный обмен. К врачу свожу, подожди, только дай сфотографирую тебя так, чтоб момент запечатлить, сиди. Не двигайся только.
И он шел за своим фотоаппаратом, делал эти ужасные снимки, на которых я была похожа на снежного человека, вставал в позу бабуина во время брачного периода и все щелкал без остановки. Еще и говорить успевал. Из-под объектива то и дело доносилось:
– Нет, ну как так можно?! Ты же сейчас похудеешь на десять килограммов от потери пота. Я еле вижу твои глаза под этими слоями тряпок! Ладно бы у нас не топили, но нет же – жарко, как в Сахаре. А она, видите ли, мерзнет...
Понятное дело, он говорил все это с одной целью – заставить меня смеяться. После, когда он, сидя под одеялом вместе со мной, между прочим, пересматривал сделанные кадры, он не раз говорил, что снимки без улыбки ничего не стоят:
– Ты не понимаешь, прекрасной можно быть в любом виде, ты это умеешь, но улыбка – это все, что мне нужно.
– Так вам, мужчинам, от нас нужна только улыбка?
– Не совсем, но улыбка на вашем лице дает нам своего рода сигнал. Она сообщает, что можно теперь идти дальше, что мы все правильно делаем. Ты вообще знаешь, почему я так влюблен в тебя?
– Да, конечно, – я потянулась к тумбочке, на которой каждый день красовалась новая записка. – Сегодня ты влюблен в меня потому, что я "отличаю Рембрандта от Микеланджело". А ты не отличаешь.
– Нет же. Это не главное, хотя меня и восхищает твое рвение к искусству любого рода.
Когда мы с тобой только встретились, в Испании, ты так улыбалась мне, я раньше не видел подобного.
– Знаешь, льстец ты так себе.
– Нет же, правда. Ты это так делаешь: невольно, часто просто из вежливости. Но, когда смотришь на то, как при этом горят твои глаза... Как будто, ты ждешь того же счастливого заряда от человека, которому улыбаешься. Или, словно хочешь заставить его радоваться, сделать ему приятно. Мы говорили, и ты смеялась над каждым словом, каждому слову отвечала взаимностью, а, если речь заходила о грустном, просто опускала голову, поправляя волосы, но продолжала держать на губах эту совсем неуместную радость. Даже сейчас ты продолжаешь вести себя так каждый день. Я хочу поймать каждый такой момент. Помнишь, когда Гумберт смотрел на Долорес, пока она играла в теннис? В тюрьме он больше всего жалел о том, что не снял это на камеру, ведь тогда его Лолита навсегда осталась бы такой, какой он ее помнил.
– Я и так останусь такой, какой ты меня помнишь.
Джек поднес губы к моему лбу и очень легонько дотронулся ими до меня:
– Жизнь научила меня перестраховываться.
– Это так странно, как ты трепетно ко всему относишься. Иногда я думаю, что тебе просто слишком часто попадались стервозные женщины. Теперь ты можешь влюбиться в каждую простушку.
– По-твоему, ты простушка?
– Леди бы никогда не стала вести себя так просто.
– Выходит, что леди – стервы?
– Выходит, что так.
Мы с серьезным видом обдумывали сей вывод в гробовой тишине, пока он, не выдержав, не рассмеялся на всю квартиру. Я подхватила его смех, и мы долго заливались им, глядя друг на друга, так долго, пока не почувствовали боль в животе. Потом упали ничком обратно на подушки. Знаете, как это бывает: лежишь, радуешься ему, смотришь в глаза, думая о чем-то неважном, и вдруг пугаешься мысли, что так долго отваживала себя от него, чтобы просто не признаваться себе в том, что в жизни можно любить не одного рыжего мальчика, а сразу двоих. И иногда фотографии, сделанные первым рыжим мальчиком видел второй. Он тоже оценил мастерство фотографа моего Макса. Очередной бессонной ночью, я сидела на кухне, допивая мятный чай под шум вьюги, разыгравшейся за окном. Я тогда сама написала Джеку. Слишком не хотелось спать. Просто спросила, как дела, что он делает сегодня. Настроение у него было не лучшее, но он попросил увидеть меня. Я отправила одно фото, другое, третье. На четвертом он спросил:
– Это он снимал?
– Да.
– Слушай, я забыл, кем твой заменитель меня работает?
– Он редактор.
– Ах, да... Творческая личность, видимо.
– Отчасти. Он любит искусство в себе, а не себя в искусстве.
– А еще он любит смотреть на тебя. Я бы хотел иметь возможность сфотографировать тебя в жизни. Ты его фотографируешь?
– Иногда. Он не любит, хотя очень фотогеничный. Я однажды устроила ему фотосессию с любимыми изданиями журналов. Хочешь посмотреть?
– Хочу.
Я показала ему некоторую часть тех фотографий. Они были сделаны не так давно. Один из немногих разов, когда фотоаппарат был в моих руках, а не в его. Те фото я распечатала. Все. Они хранились в моих вещах, а сам Максим говорил, что не может на них смотреть. Но он врал. Я всякий раз замечала, как он пытался скрыть улыбку, когда смотрел на них. Кроме этого, он попросил сделать их черно-белыми, а значит, ему было не все равно. Мне нравились те снимки. На них был тот Макс, именно Макс, а не Джек, которого я знаю и с которым жила когда-то. Он смотрит прищурено, странно опустив голову и на каждом кадре держит в руках какой-нибудь выпуск. Все снимки в его, так называемом, кабинете, среди творческого беспорядка, при ярком свете солнца. Он там в своей висячей домашней одежде и цветных носках. На многих Макс улыбается, есть кадры, на которых видно, как он что-то говорит мне. Один из лучших, тем не менее, – тот, на котором Макс погружен в чтение. Это никакая не игра на камеру, он действительно читал статью, я даже помню, как она называлась: "Зависимости. Что считать зависимостью?". Джек говорил, что название у той статьи прискорбное, и, что будь он редактором этого журнала, с таким бы названием не пустил бы материал в печать. Зато сама статья, от первого и до последнего слова безупречна, и что тот журналист, наверное, проработал не один день, а может и неделю, чтобы подготовить ее. Она занимала с десяток листов, всего с двумя картинками. Автор рассмотрел в ней несколько видов зависимостей, последней из которых была зависимость от любви. Максим отыскал маркер и отметил последние строчки той статьи. "Любовь, являясь по определению своему, прекраснейшей из убивающего человечество, на деле оказалась одной из химических форм зависимости. Любовь не уступает по финансовым затратам ни одной из форм зависимостей, а по показателям затрат душевных, превосходит каждую, по меньшей мере, в два раза, и, если с любой другой формой зависимости бороться чрезвычайно тяжело, то с зависимостью любовной бороться невозможно". На следующее утро в его записке было предложение: "Я нашел свою зависимость".
Все это я рассказала и Джеку, не ожидая впрочем положительной реакции. Он ответил:
– Мне страшно. Ты что, влюбилась в него?
– А это теперь запрещается?
– Я напишу вашему президенту, чтоб он запретил.
– Не бери в голову. Мы ведь все равно не пара.
– Вы с ним? Или мы с тобой?
– И то, и другое.
– Я все равно рад, что он заботится о тебе. Только, пожалуйста, не забывай, что это временно.
– С ним хорошо, уверенно. Почему это должно закончиться?
– Потому что он – не твоя зависимость.
– Для всего нужно время.
– Дашь его мне?
– Нет, у тебя его было слишком много.
С мелкими радостями, бесконечными философскими разговорами и просмотрами фильмов под лютые морозы, в которые мы ни разу не попали, и прошла наша зима. Я так и не перестала общаться с Джеком, хоть наши диалоги и стали реже. Макс все углублялся в работу. Иногда я не видела его пару дней только потому, что он закрывался в кабинете и подолгу печатал, читал, делал звонки, а потом вдруг вставал и уходил прочь без всяких объяснений. Все чаще его настроение стало портиться, и я не знала, что служит тому причиной. Он не рассказывал, а я не решалась спросить. Один раз он разбил тарелку. Просто стоял на кухне, в молчании. На дворе шесть утра, но он только пришел домой. Вид у него не лучший. Я хотела разогреть ему еду, но он несколько раз повторил, что не голоден. Я все равно поставила на стол тарелку с макаронами и сырным соусом. А он, с каменным лицом, шмякнул ее о пол. Мы испачкались в еде, тарелка разлетелась на мелкие осколки, о которые Джек поцарапал руку, когда стал убирать их. Через минуту он развернулся и вышел из квартиры вновь. Вернулся Макс вечером того же дня. Он сказал, что мы переезжаем в наш домик. Я, в общем-то, не возражала. Его, все больше замыкающегося в себе, нельзя было понять. Не то, чтобы он стал злым, но, уж точно, более угрюмым. Я подумала, что жизнь вдалеке от города пойдет ему на пользу. Пусть только чуть потеплеет. На начало апреля был намечен наш переезд.
За день Джек вновь пропал. Он ушел из дома прямо посреди ночи, оставив, тем не менее, привычную записку: "За то, что ты всегда прощаешь меня". Своеобразное извинение никак не объясняло того, что с ним происходит. Мужчины слишком другие, слишком инопланетяне, чтобы пытаться их понять. А раз так, я устроила посиделки с друзьями, чтобы отметить очередной поворот в жизни.
Черт возьми, я не видела их вечность. Договорились встретиться у Светы дома. По счастливой случайности нам удалось собраться всем вместе. К тому времени Света уже жила сама. С Сашей они расстались. Кажется, это она его бросила. Сколько себя помню, да и помню Свету, парни успевали надоесть ей первыми. Про парней Кати и Влады мы даже и поговорить не успели. Вечер начался разговорами об учебе и поездках. Мы откупорили бутылку мартини, сидя на кухне, когда в дверь позвонили. На пороге стояло пять человек. Из них четыре парня и одна девушка. Чуть позже выяснилось, что это отголоски старых добрых дворовых компаний. Тесной связи с ними не осталось, зато в скучные минуты всегда можно было позвать гостей. Собственно, до этого мы сидели тихо. Но вот один парень, кажется, его звали Алексом, достал из Светиного шкафа гитару. Девушка запела, мы подхватили, и вскоре бренчание струн завлекло нас в дебри душевных разговоров. С лучшими друзьями и случайными людьми мы обсуждали мой переезд, общие планы на будущее, рассказывали секреты. Не хотелось, чтобы вечер заканчивался. Парни стали зазывать нас танцевать. Пока я ставила музыку и помогала Свете унести посуду, я заметила, как к Владе подсел парень, все еще державший гитару, и как Катя кружилась в такт музыке с другим. Так странно – еще недавно все казалось таким понятным и серьезным. Я глянула на Катю, она подмигнула мне и потянула за руку на "танцпол". Вскоре Влада с Алексом тоже присоединились. Спустя час, когда мы опустились на диван, чтоб дать ногам отдохнуть, Влада с ужасом в голосе заявила, что утром на тренировку, а то самое утро вот-вот наступит. Мы дружно принялись отговаривать ее от идеи заниматься спортом на слегка нетрезвую голову, но вдруг мне позвонил Джек, и с разговорами было покончено. Через пятнадцать минут он уже стоял среди всего этого бедлама, смотря на меня, как отец на провинившееся дитя. Затихла музыка, окончились разговоры. Он схватил меня за руку, а парни тут же повскакивали со своих мест, готовые на необдуманные действия в любой момент. Света жестом остановила их. Я махнула рукой резко вниз:
– Подожди меня внизу. Сейчас спущусь.
Он ни с кем не попрощался и молча ушел. Сложно забыть, сколько ненависти было в тот вечер в этих всегда таких добрых и наивных глазах. Я на скорую руку попрощалась со всеми, умирая от неловкости, среди которой мы все оказались из-за меня. Девочки взяли с меня обещание скоро встретиться, а я опускала глаза, проклиная свою судьбу. Мне хотелось еще остаться и еще повеселиться с ними, но я не могла. Пока за мной закрывалась дверь, я услышала голос Алекса: "Вот поэтому я и против брака".
По дороге мы не сказали друг другу ни слова. Волю эмоциям Максим дал уже дома.
– Какого черта тебя нет дома среди ночи?! – орал он. – Ты могла ответить мне хоть на один звонок, или ты глухая! Весь мир для тебя – этот мелкий выродок цивилизации, но, когда надо, ты даже звонка на нем не замечаешь, идиотка!
– Ненавижу тебя! – бессильно крикнула я, и он схватил мои запястья в гневе, стал трясти меня всю; я лишь только плакала и повторяла, – Ненавижу! Чертов психопат! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!
И он разжал свои тиски. Его глаза ошарашено глядели на меня, так, как будто, этот человек только проснулся и понял, кем он был в том жутком сне. Джек громко дышал, всякий раз, как нервничал по любому поводу. Тут же он, казалось, не дышит вовсе. Он просто молчал и смотрел, не моргая. Я боялась, что вот-вот он сделает что-то еще ужаснее, что, если так, я, в лучшем случа, уйду от него, а в худшем... Но лютый зверь в нем растворился и исчез. Мягким, покладистым голосом привычного Макса он произнес:
– Пожалуйста, не говори этого больше. Это разбивает мне сердце.
Его губы дрогнули. Казалось, он готов расплакаться.
– Это правда, – сказала я, отходя от него. – Я терпеть тебя не могу, и так будет уже всегда. Я тебя не понимаю. А ты не понимаешь меня. Джек, ты все рушишь.
Он сделал шаг ко мне навстречу, а я быстро убежала от него и закрылась в нашей комнате. Ночью я слышала его шаги. Он сел у двери, подпирая ее, но не пытаясь открыть. Он просто сидел и молчал.
Я больше не плакала. Мне было обидно, больно и противно рядом с ним, но плакать из-за него я не умею. Женщина не ради всякого мужчины пустится в слезы. Если такого порыва не было и нет, не нужно тратить время друг друга – это не любовь. Вдруг мне позвонил Джек. Настоящий.
– Что с тобой? – спросил он, глядя на мое лицо. – Почему ты выглядишь так грустно?
Я не ответила, только пыталась не смотреть на него. Один взгляд в таком состоянии – и я пропала.
– Пожалуйста, малыш, не молчи.
– Не лучший был денек, знаешь, – сказала и утерла предательскую слезу на щеке, когда все же посмотрела на это личико.
– Что случилось?
В глазах Джека было столько доброты. Он никогда бы не обидел меня. Там, на другой стороне мира, вокруг него рай... Но я пребываю не на правильной стороне.
– Мы... Я и он. Мы поругались.
Джек поменялся в лице, осунулся и пододвинул камеру:
– Он чем-то обидел тебя?
Да, это же я, я его обидела. Но ему я этого сказать не смогла. Я просто кивнула и молча посмотрела на дверь. Знаю, Макс еще там. И он все слышит.
– Ублюдок, – донеслось с той стороны экрана. – Зачем ты его терпишь?
Я долго смотрела, как переливаются его волосы на свету, как кто-то грохочет, проходя за его спиной. Джек звонил с работы. Какой-то парень даже махнул мне. Но ни я, ни он не улыбнулись в ответ. Наши лица были печальны и даже чем-то похожи друг на друга.
– Потому что тебя все равно нет, – сказала я и выключила чат.
Тогда уже можно и нужно было рыдать, отдавая подушке, как прежде, все горести и невзгоды. Он звонил мне еще не раз, еще не раз писал, но все без ответа. Не хотелось делать себе и ему хуже. Всю ночь я провела без сна, вспоминая своего Джека и свою привязанность к нему. Параллельно вспомнилась и школа, и свобода, и события. То, как мы каждой минутой друг с другом делились и были счастливы в своей близости.
На утро я вышла к Максу с опухшими глазами и усталым видом. Но еще до этого я успела ответить Джеку на все его попытки связаться со мной: "Все со мной в порядке. Я позвоню, как только смогу".
Макс протянул мне записку: "Утром ты выглядишь еще краше". Конкретно в данный момент это звучало, как издевательство.
За день мы не произнесли и слова. Собрали вещи, а на следующий – уже были в домике в деревне, если это можно так назвать.
Пожалуй, время жизни в домике было самым сухим и никчемным временем нашего брака. Мы провели там ровно два месяца – с начала апреля до начала июня. Самым сложным было умудряться сочетать такую жизнь с учебой. Иногда приходилось ездить в университет, чтобы сдавать всяческие контрольные, но, в целом, у меня получалось справляться. В остальное время все, с чем я боролась – нестерпимая скука и тоска. Там приходилось быть одной. Джека по утрам я больше не заставала. Он возвращался вечером и, о ужас, нам было не о чем больше говорить. Что у него на работе, что там в городе, как там политика, не убили ли кого-то у него на глазах, не встретил ли он на улице свою первую любовь – я ничего этого не знала и не знаю. Джек теперь часто читал и редко брился. Говорить он вообще не любил. Живешь, как с рыбой: покормила, и ладно.
