Текст книги "Всем глупышкам посвящается (СИ)"

Автор книги: Мари Бенашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Это они грязные, все остальные. Мы чисты. Нас вымыла любовь.

Мама так кричала на меня, что я стремглав помчалась к Джеку и на следующий день. Мы просто сидели у него до самой ночи. Сидели, разговаривали и пили яблочный компот. К себе в рабочую комнату он не пускал, да там и не уютно было, потому мы обосновались в спальне с периодическими вылазками на кухню. Погода по-прежнему сходила от нас с ума. Кровать находилась у окна, и свет солнца, вечно то скрывающегося, то появлявшегося вновь преображал нас в причудливые темнеющие и светлеющие тона.

Джек по-домашнему укрывал меня пледом, пусть и было тепло и читал что-нибудь из последних статей в своем издании. Он мог часами не отрываться от статьи, рассказывать, перечитывать одно предложение, обдумывая, что с ним не так, вспоминая при это миллион разных ученых, писателей, публицистов, делая сводки, звонки, входя в бешенство, если текст недостаточно хорош. Безумие. Безумие и блестящий запал, добавьте оранжевый цвет, глаза ребенка, и получите его, Джека. Я тогда думала, что буду, непременно, журналистом, и, обязательно, таким же хорошим, как он. Папа говорил, что журналист – это не профессия, а склад ума. В тот день я созерцала наглядный пример его словам. Чувствовать себя глупой неприятно, с одной стороны. А с другой, чувствовать себя умнее человека, которого любишь, неприятно вдвойне. Так что не знаю, кто из нас оказался в более странном положении, но мне чертовски нравилось смотреть на Джека в процессе работы. Кстати, это касается обоих Джеков. И нет, Jack Daniels не в счет.

Я посмотрела на него, потом на свой трезвонящий телефон – кроме маминых звонков на нем не было ни единого сообщения.

– Тяжело привыкнуть к вечному затишью, – сорвалось с губ.

– Прекрати скучать, – не отрываясь от статьи, произнес он тут же.

– Перестань дышать.

– Перестань думать о нем, хотя бы пока я рядом.

– Перестань, ты же знаешь, что я не люблю тебя, Макс.

– Перестань при "люблю" говорить Джек, а при "не люблю" Макс.

– Перестань говорить "перестань" .

Замолчали оба. Он улыбнулся. Нет, он не смог бы обидеться на меня и при большом желании. Ему просто было достаточно, что я с ним. Не важно, что Моцарту он бы, возможно, не понравился, не важно, что Солнце потухнет и разрушит нас, не важно, что я его не люблю – мы же с ним.

Дочитав последнюю статью (она была о неком тибетском монахе) Джек заключил, что пора мне домой. Но я не пошла. Осталась у него. Он утром извинялся перед мамой, но она уже ничего не чувствовала к нам, кроме отвращения. Как она устала от меня. Теперь ей все равно. Мир не готовил меня к тому, что ненависть родного человека может стать чем-то куда ужаснее, пустотой. Чтобы не видеть ее каменных глаз, я вновь ушла с Джеком, гулять, ходить по городской брущатке, плакаться в жилетку, чтоб он утер мне мокрый нос, поцеловав его после этого. Лучше бы это был папа, конечно. Но папа в тот день был занят. С моих восьми лет он часто бывал слишком занят новой женушкой и новой доченькой. А Джек был всегда свободен для меня. Я всхлипывала на его плече в тот день, а он обнимал меня, сидя на диванчике маленького кафе, совсем как в день нашей первой встречи в Испании. Гладил мои холодные плечи, крепко держал дрожащее тело, когда от плача у меня сбивалось дыхание и ничего не говорил, просто отменил все дела и утешал эту дурочку.

– Он сказал: "Прости, милая, я не могу сегодня", понимаешь? Я так просила его поговорить с мамой, сделать что-то, приехать...А у него дочка заболела. Я б сдохнуть могла, но ее насморк остановил бы его от приезда. Хороший папочка, молодец, ничего не скажешь. Им и дела нет. Никогда. Ни одному, – просто рыдала и плакала, несла чушь. И от этого становилось еще жальче себя, еще отвратнее. – И даже ему я не нужна, он ни разу б не вспомнил меня. Как представлю, что он сейчас с другой, целует ее, ею любуется, а не мной, она обнимает его плечи, а не я... Не я. Выкинули все, как куклу. Знаешь, когда ребенок только рождается, никто не ждет, что он перестанет быть центром вселенной, что станет ненужным, что детство однажды кончится. Мама, папа... Я так часто представляю, как они качали меня, крошку, как вместе представляли, какой я буду через несколько лет, как вместе выбирали одежду. Думаешь, мама могла представить, что уже через десять лет, он вот так же будет качать вовсе не ее малышку? И что мир встанет с ног на голову, и даже я окончательно отдалюсь от нее. Она думала, что останется одна одинешенька на всем белом свете? – горькие слезы сдавили мне голос до жалкого писка, я крепко сжала руку Джека, стараясь не смотреть в его глаза. – Думаешь, я знала, что мужчина может любить не тебя одну? Думаешь, когда он смотрел на меня, как на древнее божество, когда плакал на моих глазах, я могла подумать, что он так скоро променяет меня на регулярный секс? Могла ли подумать, что он просто выкинет ту, из-за которой потерял сон, которая с ума сходила от одного вида его сонной улыбки? Черт, да что с ними!? Что с нами? За что Бог создал нас такими заменимыми? – я выдохлась, замолчала, утонула в своем надуманном горе.

Джек утирал мои слезы, им не было конца. Он подождал, когда мое лицо высохнет наконец, и шепнул на ухо, не выпуская моих плеч:

– Не стоит, милая. Они все страдают. Каждый, с кем тебя нет, каждый. Не вини никого, не надо, – он припал губами к щеке. – Люди не такие, какими бы мы хотели их видеть.

– Джек, – поцеловала его, – скажи, если бы я осталась с тобой на всю жизнь, ты бы никогда не изменял мне?

– Глупая, – хмыкнул, – я предан тебе больше сторожевой собаки.

Я успокоилась, даже улыбнулась ему, думая, что ему я почему-то верю. Он убрал волос с моего лба, бродил глазами по заплаканному личику, целовал, и губы его приобретали соленый вкус.

– Давай останемся вместе, назло всем.

– Давай...

Не помню, как все случилось. Я просто согласилась стать его. В ЗАГСе я думала только о том, что все это – странный сон, кроличья нора, в которую провалилась Алиса. Реальность нахлынула вечером, и я ничего не могла поделать с ней, не было куда бежать. На подходе к дому, обнимая на прощанье Джека, я лишь попросила его сделать все быстрее, и шепнула: "Пока ты будешь предан мне, я тебя не оставлю".

Мы устроили вечеринку. Громкую. Шумную. Вместо девичника и мальчишника одновременно. Мама не пришла, папа пришел, но задержался ненадолго. Когда я сказала маме о нашем решении, она не удивилась. Не удивилась, но намекнула, что раз так, мне пора бы съехать от нее к Максу. Как-то так просто и легко, сидя в гостиной, мама перебирала вещи, рассказывала о работе, а тут вдруг поворачивается и говорит: "Ты же знаешь, что я против. Сильно взрослая стала? Если не знаешь сама, что из этого никакого счастья тебе не будет, так я тебе скажу. Решила выходить замуж, значит можешь теперь сама за себя отвечать. Собирайся и переезжай к своему старику". А потом она повернулась обратно к вещам, все так же невозмутимо продолжив их перекладывать с места на место. Спорила сама с собой по поводу тех или иных кофточек, пока я пыталась осмыслить происходящее. Еще совсем недавно мама всплакнуть могла, когда я говорила о том, что однажды съеду. Теперь же это волновало ее не больше сейсмической активности на поверхности Плутона. Она и так перестала мне звонить всякий раз, как я гуляю до поздна, перестала спрашивать о том, как день прошел, как экзамены, ела ли я, перестала ругать за беспорядок, за слишком короткие юбки, за грубость. Она практически забыла о моем существовании. Горечь съедала меня каждый день, но вот, что странно: я почувствовала свободу, ту, которую так часто искала. В то утро, когда мы назначили вечеринку, мама ушла на работу, не попрощавшись. Все, это предел. Даже в те хрупкие дни, когда мы могли не сказать друг другу ни слова, она предупреждала о своем уходе. Со злостью и раздражением в голосе, но предупреждала. В то утро она не сделала и этого. Странно и грустно, что волю от родителей можно получить только их намеренным игнорированием твоего существования.

Пока ее не было, в гости зашел Джек. Я попросила его за мной заехать. Он выглядел шикарно, чуть ли не единственный раз в жизни. Наверное, мы оба воспринимали тот вечер, как символическую свадьбу, ибо настоящую проводить не планировалось.

У входа в клуб мы стояли двое, держась за руки, с безумным волнением внутри. Джек в жилетке, новенькой светло-серой рубашке с золотыми запонками с черными джинсами и кожаными ботинками. На левой руке часы на пару тысяч, в правой – моя рука. На мне было довольно простое платье, которое я слихвой возместила ярким макияжем и пышной прической. В темном свете он выглядел моложе, а я старше своих лет. О, мама, посмотри ты на нас, не назвала бы Джека стариком, а наш брак – неравным. Мы были красивые и влюбленные, непонятно почему, непонятно в кого. Первым приехал папа, который, к моему дикому ужасу, был не один. Во тьме машинных окон я разглядела две светлые макушки: девушки и ребенка. От страха я сжала руку Джека до предела, и он понял причину моего шока. Ни разу ни до ни после этого Джек не смотрел на моего отца с таким презрением. Папа преподнес мне корзину со сто одной розой и маленькую коробочку с тонкой золотой подвеской внутри.

– Поздравляю, – сказал он, сжимая руку Джека, – надеюсь, вы не совершите тех ошибок, которые...

– Спасибо, – жестко прервал его Джек. – Вы что-то и сегодня оплошали.

Да, с взаимопониманием не заладилось, но как же я была благодарна Джеку за его поддержку – почти радовалась скорой женитьбе. Признаться, это был первый раз, когда я видела свою сводную сестру, и больше этого делать не намерена. И все же мы позволили их зайти. Я не спрашивала папу, почему он это сделал, но вдруг ощутила ни с чем не сравнимое удовольствие, когда его заменители нас с мамой прошли мимо, опуская взгляд. Джек тогда сказал мне: "Жизнь – лучший каратель". Думаю, однажды я назову так книгу, настолько близок он был к истине. Им самим больше уже никогда не захочется видеться со мной. Жалко, что все происходило именно так: мамы не было, а были двое, кого я хотела и ожидала видеть меньше всего. Как я уже сказала, папа на долго не задержался. В разгар вечера он потянул меня на улицу, мы немного поговорили. Была ночь, похолодало, огни города скрывали собой звезды, окружили нас, унося куда-то в даль. После душного клуба хорошо было проветрить голову. Мы оставили всех внутри, и улицы показались мертвецки тихими. Я рассматривала лестницу, переводила взгляд на папу, который отрешенно шагал по лестнице. Из кармана своего белого пиджака он достал сигареты.

– Давно ты куришь, па?

Он пробежался глазами по оживленной улице, прикурил и медленно-медленно выпустил ядовитый дым изо рта:

– Два месяца, – протянул папа, задирая голову к небу, – начал, а теперь никак не брошу.

– Ты всегда говорил мне, как вредно курить, а теперь сам...

– Когда-то в твои пять лет ты спросила меня: "Папа, а человеки бывают только плохие и хорошие? ". Человеки, – мечтательно улыбнулся он. – Я говорю: "Да". А ты болтала ножками, крошечная такая, и дальше: "А, ты хороший?". И я так уверенно: "Да, конечно, мама и папа самые хорошие на свете!". Уже тогда я собрался сказать тебе, чтобы ты не особо верила родителям, но ты так обхватила меня маленькими ручками, верила еще во все, кричала со звонким смехом: "Папа, папочка!". Так я тебе никогда и не объяснил, какие взрослые лгуны.

Я совсем не помнила этого всего. В детстве все говорят о какой-то ерунде, но приятно, что он помнит такие мелочи.

– Да ладно па, кури – один раз живем!

Он потушил сигарету об урну, так потрепал меня по щеке и говорит:

– Скорее "Да ладно, па, не кури – один раз живем!"

– Пап, ты больше не приводи их, пожалуйста, ладно?

Глаза его тут же поникли, он опустил свои руки с моих плеч, бесследно поблекла улыбка:

– Да, я и не надеялся...

Будь папа тверже, он бы высказал мне все, что думает – давно пора. Всю жизнь он только и делал, что потакал моим капризам. Может, по этому и ушел. Ну знаете, от большой любви. Любовь к дочерям делает мужчину слабым, значит, папа слаб вдвойне. Видимо, нельзя заставить любить себя больше того, кто пусть и появился позже, но тоже имеет право на жизнь. Ну вот опять, я думаю о Джеке.

– Папа, как думаешь, я правильно делаю?

Он воспрянул вновь:

– Да, конечно да.

– Это такое же "конечно, да", как в мои пять лет? – мы улыбнулись друг другу.

– Нет, теперь по-настоящему. Моя девочка становится старше, как бы странно это для меня ни было. Максим тебя любит. А ты его нет. Сейчас это называется "удачно выйти замуж". Так что делаешь ты правильно. Я тебе так скажу: сейчас главное – это понять, кому ты нужна больше, Максу или Джеку.

Я, словно ребенок, прижалась к папе:

– А разве не понятно?

– Нет, – погладил он меня, – пока понятно только, кто больше нужен тебе.

Я прошептала ему:

– Эх, па, если б он только позвал...

Перед уходом он сжал меня секунд на десять в тишине:

– Позовет, вот посмотришь. Я же папа – я знаю.

Папа ушел, оставив некий холод блуждать по голым ключицам. Переулки становились все тише, все темнее. Из-за угла вот-вот норовили появиться ночные твари и утащить меня в свои жуткие огненные царства, где монстры испепеляют глупцов раскалёнными прутьями. Я обернулась ко входу в клуб и увидела там иных ночных тварей – тусовщиков. Среди пьяных подростков, немногочисленных друзей Макса, чьих-то родственников и дыма вырисовывались родные лица. В одном углу, одной делегацией сидели одни очень веселые уже люди. Да, да, пол класса вновь собралось вместе. Они облюбовали три дивана в левой части зала. На столе с кальяном в руке сидел Даня, под столом искала сережку Мира (знать не знаю, кто ее сюда позвал), Миша сидел с книгой по квантовой физике, отпивая поочередно бутылку с ромом и виски, К и К вместе с С и С смеялись над дикими танцами некого парня на танцполе и т.д. и т.п. Как много их было, как мало мы общались. Веселье завьюжило нас с Владой в странном танце, пока посреди танцпола не возникла фигура, кого бы вы думали, Сережи. Он подошел вместе с Джеком, и они разделили нашу пару подруг на пары "парень-девушка". Влада тогда так и не успела мне ничего о нем рассказать, обсудить. Все стало слишком скомканным и глупым, на скорую руку. Я потеряла давно счет пребывающим гостям, пребывающим бокалам и убывающим беседам. Школа только-только закончилась, но я уже не имела никакого представления о жизни своих лучших-прелучших, об их успехах, о новостях. Единственное, что я тогда видела – все остались при своей паре. Радостно было, что они держатся, но ностальгия не давала мне покоя. Боже, полгода назад, каких-то полгода назад мы умирали от волнения при воспоминаниях о зачатках отношений, о мелких событиях-интригах, пропускали через десять призм каждый задержанный взгляд, имели все, а главное, друг друга. Я смотрю на них, увлеченных друг другом и понимаю: что-то очень важное потерялось в эти дни, что-то, чего будет дико не хватать, что-то, что держало нас вместе. Неужели эти помолвки, встречи одноклассников раз в пять лет и будут тем единственным, ради чего мы будем видеться? Нет, я еще не готова... Но теперь у меня есть пара, сопли в сторону. Мари, дай же людям жить своей жизнью, навечно ничего не удержишь, глупая!

Заговорилась сама с собой, закрытая громкой музыкой. Вдруг открыла глаза, и рядом все те же Катя, Костя, Влада, Света все все все. Они что-то кричат и хлопают. Я выхожу из ступора и слышу их надрывающееся "Горько!". Да, все уже выпили лишнего. Мы целовались, они считали, музыка затихла, и на двадцать четвертый счет, когда остановились мы, стали зажиматься все остальные. Вновь раздались ритмы – они бросились в пляс. Мы с Джеком поднялись на второй этаж, к выходу на балкон, чтоб убежать от них. Кажется, хозяева остались единственными трезвыми персонами на этом празднике жизни. Коридор окрашен в темные тона, повсюду коричневый, отделка деревом, одинокая китайская роза в уголке – совсем не к месту. Мы открыли балконную дверь, вышли, захлопнули. Нас обдуло потоком морозного ветра. Джек накинул на мои плечи свой пиджак и стал отрешенно оглядываться на город:

– Какой он маленький, – заговорил он, – маленький, а такой грязный.

– Все они такие, – подхватила я.

– Только появился на свет – а уже несет смогом, мусором.

– Только ночью легчает.

– Угу, – промычала в ответ.

– Зато, – продолжал рыжий, – город живет, наполняет тебя. В них никогда не чувствуешь себя таким одиноким, как в деревне, например.

– Ты думаешь?

– Да. Я часто бываю и там и там, могу сравнить. Эта тишина, звуки, тишина, время, пространство, тишина... А в городе все роднее.

– Просто некогда остановиться.

– Ты о чем? – повернулся он ко мне.

– В городе все очень быстро, монотонно, каждый день одно и тоже. Нам не нужно думать, переживать. Все завтра, завтра, завтра. А как много людей. Везде они. Каждый шаг, каждая минута – это наполненная людьми капля. Их становится все больше, и, годы спустя, ты уже не можешь спокойно пройтись без зонтика, ты обнаруживаешь себя в вечном дожде из людей, от которых теперь нужно защищаться. Не лучший расклад, но все говорят, что так правильно, так круче. А потом тебе и самому этот дождь нравится, и за солнцем уже не особо скучаешь, втягиваешься. Как-то попал в погожий денек, а сам весь мокрый, липкий. Не высохнуть теперь никак. Делать нечего – бежишь обратно под дождь.

– Из этого бы вышла неплохая статья, – улыбнулся Джек. – Назовем ее "восемнадцатилетние и их философия".

– Так еще не восемнадцатилетние.

– Три дня – не срок, – он обнял меня, пошатываясь в такт музыке.

– Ну да, – поникла я. – Прощай детство.

– Прощай, – шепотом вторил мне, целуясь, – прощай.

Откуда ни возьмись появился Сережа, а за ним и все остальные:

– Ребят, мы, конечно, все понимаем, но без вас совсем не то, – усмехнулся он.

– У вас еще будет куча времени, – отозвалась Влада, обнимая его руку, – идем веселиться.

Вам когда-либо было трудно заставить себя танцевать? Только не в такой день. Больше мы вообще не говорили. Помню только, что в один момент вечера люди потеряли лица. Мне стало казаться, что Света обнимает Костю, что Катя прижимается к Сереже, а Влада целуется с Сашей. Настоящая вакханалия! Сознание так часто подводит меня. Более всего, когда мне хорошо с Максом, когда я обнимаю его и целую в шею, когда он гладит руками мою талию, сползая вниз, когда тихо шепчет на ухо, когда я вижу этот прямой взгляд потерявших цвет глаз. Тогда оно говорит мне, что я держу в руках не его торс, но Джека, что не Макс все это время со мной, а Джек, что не Макс любит меня безумной любовью, не он смотрит отстраненно, не он, не он...Вечер, перетекший в ночь норовил перечеркнуть черту утра. Друзья расходились, обнимая нас, еле держась на уставших от танцев ногах. Ровно в шесть мы вновь стояли одни у того самого клуба. Растрепанные, бледные, сонные, мы с Джеком все так же держались за руки, словно все, что было – сон, и праздник только начинается. Вообще, я за это и не люблю праздники: готовишься много, а само действие исчезает бесследно, в секунду.

Свое восемнадцатилетние я не отмечала. Вместо этого я окончательно перенесла пожитки в дом Джека.

VII

Однажды пещерные люди решили, что попросту совокупляться друг с другом неприлично и, что вождь это не одобряет. Потому одним весенним днем они стали отделяться по парам, по возможности придерживаясь выбранного партнера.

Наверное, так появилось в обществе понятие женитьбы и брака. От чего теперь и мы страдаем. Но не стоило грешить сразу на бедных обезьяноподобных предков. Вполне возможно, что это придумал Бог, зная, что нам нужно больше порядка, организованности, что мы боимся одиночества... А, может, во время Большого взрыва Вселенная предназначила свое существование, разразилась миллиардами звезд, пыли и еще не пойми чего, и уже тогда все эти атомы, в которых и суждено было нам зачаться, хранили в себе тайну: люди будут жениться. Неизвестно почему, зачем, что движет ими, но, проводя свое существование под танцами созвездия Водолея и колец Сатурна, эти приматы будут надевать друг другу на пальцы кольца, радуясь, что теперь стали зависимы на одну ступень больше.

Но самая вероятная версия – это то, что некто или нечто, создавая Все, пожалел мужчин-землян и дал им женщин. Даже не женщин, а женщину, ибо все они во всем своем великолепии сходны одной в глазах мужчины, все – одна, женщина с большой буквы Ж. Без них они бы вымерли. Так появился брак в том виде, каком мы его знаем. А свелось все к тому, что муж и жена просто каждый день по новой выясняют, кто же сегодня кого спасает от голодной смерти. По крайней мере, так было в моем браке. Приходится признать, что повар из меня так себе, но что поделаешь, выбрал такую в жены – ешь. К счастью, для Джека это никогда не было проблемой. Думаете, после брака что-нибудь в нас кардинально изменилось? Нет. Но он стал больше готовить, а я – еще чуть больше к нему привязываться. В том времени я больше всего люблю начало, тот период, когда мы жили в городе, у него. Я думаю, не переедь мы в ту глушь, мы бы продержались вместе куда больше. Мне нравилось у Джека. У него в руках было уютно, как у папы, чуть меньше.

Лето прошло удивительно быстро. Удивительно быстро потерялись все близкие вокруг меня. Удивительно холодно было все время. Удивительно скоро я все забыла и поменялась. Я даже и не ожидала, что смогу вот так в раз выкинуть в мусорку ту прекрасную, мечтательную малышку, какой была всю жизнь. На ее место пришел кто-то другой, кто-то чуть более холодный и спокойный, кто-то, кто больше не витал в облаках и был более приземленным. Это хорошо или плохо? Это правильно и обязательно, если вам разбили сердце.

Мое первое утро в статусе жены началось в пять. Я открыла глаза от ночного кошмара и больше уже не смогла заснуть. Рядом сопел Джек. Я зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть от ужаса, когда увидела на безымянном пальце правой руки колечко, нашу тусклую спальню и его спину подле себя. Фу! Что это! Где моя комната с вещами из детства, где старая вишня, выглядывающая из-за балконного стекла, где мои вещи, о боже, где мама, торопливо шуршащая на кухне – где моя жизнь?!

Сердце забилось быстро-быстро и вдруг притихло. Вот парочка твоих игрушек, вот твои платьица, вот деревья за окном, а вот твой муж. Муж. Муж. Муж... Что?! Ну и занесло же меня. Рядом на тумбе я увидела маленькую записку, которая была адресована мне: "Любимая, в один странный испанский вечер я стал самым счастливым человеком на земле и вовсе не потому, что попал на футбол или танцевал фламенко. Даже не потому, что написал тогда одну из лучших статей. Теперь, когда повод моего счастья законно принадлежит мне, я могу исполнить свое обещание. До скончания века, до конца своей жизни, я буду писать тебе по одной причине своей любви. Я люблю тебя за то, как ты гладишь меня по голове, перебирая ногтями по коже: от этого мурашки". Я прочитала записку, затем проверила сообщения и звонки на телефоне – пусто. Тогда я крепко прижалась к теплому и сонному Максу, поглаживая его по голове. Он обернулся, обняв меня крепче, укутался головой в мою грудь. Увидев славную улыбку на его спящем личике, я закрыла глаза, все так же играя с его волосами. В то утро он был совсем не похож на моего Джека. Рядом со мной каждый день будет просыпаться не он. Это Макс, Максим, твой муж, а ты все так же хочешь видеть не его руки вокруг своего тела и не его глаза. Но в нежности ему отказать было практически невозможно. Он был слишком идеальным мужем. Таким, о которых мечтают, но которых никогда по-настоящему не ценят. Но я ценила. Ценила, правда.

Порой, я плакала в подушку, когда видела, как он одинок, и как глупо его сердце, выбравшее бесчувственную, чужую девушку. Никто из моих знакомых не заслуживает и не заслуживал любви больше него, моего славного мальчугана. Действительно, каждое утро я находила записки на подушке, на тумбочке или даже на полу. Не имею ни малейшего представления, как и когда он умудрялся их подкладывать мне, но они были. Неизменно они гласили об одном из моих качеств, за которые Джек меня любил. Вытянутые широким красивым почерком, пахнущие им. Я помню манеру написания каждой буковки его рукой. Лучше всего Джек выводил букву М. Закрученный округлый кончик, резкий завиток вверх через крутой спад вниз, снова вверх, там крутой угол и падение, вновь завиток – Мари... Он так часто прописывал мое имя. День ото дня эти записки становились короче, и уже через месяц они содержали один сухой факт, без начала и конца: "ты красивая", "ты – то, что заставляет меня улыбаться", "ты готовишь вкусные кексы" (тут он не соврал: это единственное, что я готовлю вкусно), "ты очаровательная", "ты умеешь подобрать правильный момент для чая", "я не замечаю, когда ты заботливо накрываешь меня пледом", "у тебя самое сладкое имя из всех существующих на Земле", "спасибо, что иногда зовешь меня Максим, а не Джек" – и вот за это только он мог отдать женщине всю нежность мира, мог унизить себя, был готов на каждый маленький каприз отреагировать мгновенными действиями, за это мог любить.

Я, наверное, никогда не смогу его понять, как никогда не смогу отказаться от его существования в своей жизни. Мой Джек был прекраснее многих мужчин, и, совершенно точно, достойнее их всех. В этом я убеждалась каждый день и пыталась хоть чем-то ему отплатить.

Например, я писала Джеку статьи.

Помните, наш брак отплыл в бухту жизни летом. А что же было летом? Правильно – поступление! Можно было бы много рассказать о терниях и сложностях, и жаре, и страхе, и риске, и еще Бог знает о чем, но не стану. На самом деле, все ведь проще.

Так как последний год кроме мыслей о Джеке меня ничто не занимало, выбор профессии стал неожиданным припятствием на горизонте. Где-то там, в прошлом, я лежала, приперев ноги к стенке, слушая американский рок и переписываясь с ним. Разве нужно было думать о будущем, каком-либо ином, нежели быть его всю жизнь, когда он писал мне нежнейшие слова всего мира? А когда он смотрел мне прямо в глаза сегодня из своего еще вчера, говоря о том, как тоскует? Да ни один реальный мир не может конкурировать с выдуманным миром двух. Так я и потеряла рациональное мышление.

Но осень, известное дело, коварная леди, подкрадывается незаметно. И в тот год она дала мне хорошую оплеуху. Я вдруг обнаружила себя учащейся не школы, а ВУЗа. Джек умолял меня пойти на журфак, но я настояла на другой специальности. Ну, как я, бюджет настоял. Джек мог себе позволить оплатить мое обучение на контракте, а я не могла. Не хватало еще и в этом стать зависимой от него. Честно сказать, я думаю, это все от равнодушия. Все равно где учиться, главное что-то делать, а будущее пусть само решит, как мне лучше.

С началом чего-то нового жизнь понеслась в странном ракурсе, переплетая в себе частицы старого и неизведанного. Появилась возможность реже бывать дома, теперь и Джек мог работать чуть больше. Я бы сказала, что мы могли и больше времени проводить с друзьями, но ведь у него их, такое чувство, никогда и не было. А мои что? Мои все рассыпались куда-то. От общих знакомых, случайных встреч с учителями, в соц сетях понемногу я узнавала новости о своих ребятах. Как странно – треть из них выбрало свой путь в дальних краях. Помню, две самых отчаянных рванули одна в Сибирскую глубинку, другая в пустыни Австралии. Безумство! Форменное безумство! И ведь они даже и не учиться ехали, нет. Первая уехала, никому ни слова не сказав, ни с кем не общалась потом, "съехала" в пожизненный off-line и поминай как звали. Вторая же махнула рукой на весь бренный мир и с рюкзаком через плечо отправилась в путешествие.

В один из теплых, сквозных сентябрьских вечеров она вдруг написала мне коротенькое поздравление с замужеством, о котором узнала от сарафанного радио. Я и не думала удивляться этому, только спросила ее, как всякая уважающая себя одноклассница, что она теперь и как. Я хорошо помню ее амбиции, активность и странную отчужденность от всего коллектива, в то же время. Она, на самом деле, непредсказуемая личность. На ее страничке светилась новая фотография с видом на самолет. А девочка эта, ничего и не думая скрывать, поведала мне многие истории о том, чем сейчас увлечена, какие у нее планы, что заставило ее взять и уехать так неожиданно. С некоторыми правками и возможными неточностями, наша переписка имела следующее содержание:

...– Я действительно не понимаю, как ты так резко выскочила замуж! У тебя и в планах такого не было. Кстати, муж твой выглядит с тобой безумно счастливым. Это его ты когда-то показывала на фото?

–Да, – соврала я. – Видишь, как в жизни бывает. Что ждать, жизнь идет.

– А вот тут я с тобой согласна, как никто.

– Еще бы! Австралия – как тебя вообще туда занесло?! Я в шоке. Сейчас все в университетах, носятся туда-сюда, как безумцы, учеба идет полным ходом. А ты вдруг раз и не поступила.

– Да... А смысл? Ты знаешь, иногда цену некоторым вещам лучше узнать раньше. Чтобы не потерять время.

– Я понимаю. Если честно, безумно завидую тебе. Ты сама там сейчас?

– Да. Я выбрала один бюджетный вариант путешествия, и теперь только и успеваю, что знакомиться с новыми людьми и ноги качать в прогулках.

– Ты извини, конечно, что спрашиваю, но как же учеба? Ты когда планируешь обратно?

– Эх, Мари, Мари, ты бы знала этот вкус свободы... Я пока назад не собираюсь, наоборот, мама скоро ко мне подтянется сюда. Мы дальше в Азию поедем, а там, как судьба поведет. Я более чем довольна! Учеба что – только время забирает, ничего не дает без денег, разве не так?

– Да, возможно.

Она вышла из сети, ничего не ответив, но внутри остался приятный осадок от нашего разговора. Я сидела в кабинете Джека, на диванчике, укутавшись в плед, и смотрела в оконце. Там зияла ночь. Время текло своим чередом, закрывало мне глаза на себя. Я отложила в сторону ноутбук, набрала маму. Так и не поговорили. Набрала папу. Взял. Узнал, как я. Слышу голоса на заднем фоне. Я все понимаю, да, он немного занят. Пообещал, что скоро увидимся. Я жду. На самом деле, я больше жду встречи с мамой. Завертываясь в еще один слой одеяла, я почувствовала еще больше холода. Мамочка. Я скучаю по тебе. Перед глазами всплыла наша поездка в... Да куда угодно. Мы же часто ездили туда-сюда. Она сидела с грустным взглядом, иногда вдруг брала меня за руку. Однажды прижалась ко мне и говорит: "Рядом с тобой так тепло". Тихим голосом таким говорит, и замерла. Это с тобой было тепло, ма. Где ты, ма?..