Текст книги "Лакомые кусочки"

Автор книги: Марго Ланаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

17

Наступила зима. Лига вздохнула с облегчением: по сугробам не очень-то погуляешь, значит, можно со спокойной совестью сидеть дома. Непринужденно общаться с обитателями реального мира она так и не научилась. Они такие разные, никогда не знаешь, что от них услышишь в следующее мгновение, да еще придется придумывать подходящий ответ… Лига не знала куда деваться от смущения. А вот праздник Зимнего солнцестояния ее очаровал. Люди распевали песни, повсюду зажигали фонари и факелы, украшали дома зелеными сосновыми ветками, которые приносили со склонов холма. Согретые в жарко натопленных комнатах ветки пряно благоухали. Приятное разнообразие в простую зимнюю пищу вносили праздничные пироги, варенья и соленья, заготовленные впрок и извлеченные с дальних полок, где их держали в запечатанных воском горшках, хранящих вкус лета.

Пришел февраль; город пробуждался от зимней спячки. Улицы Сент-Олафредс потихоньку разматывали толстые снеговые шарфы. Мрачные поначалу, с островками коварного льда между булыжниками, со временем они подсыхали, удивляясь теплому ветру, который носился из конца в конец, обещал скорый прилет птиц, буйство зелени и цветов.

День Медведя Лига, Бранза и Энни провели в гостях у вдовы Темс. Ее дом стоял на рыночной площади, через которую каждый Медведь обязательно пробегал хотя бы раз. Из окошка на верхнем этаже они прекрасно видели царящую внизу суматоху и веселье, грозно ревущих Медведей в мешковатых костюмах из шкур и стайки девушек, с визгом разбегающихся по сторонам.

– Как они только выдерживают? – произнесла Бранза. Пораженная зрелищем, молодая женщина вцепилась в руку Лиги, хохотавшей до слез. – Это просто ужасно, когда тебя так грубо хватают и измазывают сажей! Я бы умерла со стыда.

– Со стыда? Чушь! Тут нет ничего стыдного, одна потеха. – Госпожа Энни свесилась с подоконника и потрясла в воздухе кулачком. – Эй, покажи-ка мне свои щеки, Тосси Стрэп!

Девушка подняла смеющееся лицо, на котором отчетливо виднелись черные следы от пальцев Медведя.

– Спускайтесь к нам, госпожа Энни! Готова поспорить, за вами не угонишься!

Весна принесла тепло и цветы, ее сменило лето. В Иванов день на склоне холма, как всегда, взметнулся ввысь огромный костер. Искры смешивались в небе со звездами, самозабвенно отплясывали пары.

Лига танцевала с Рамстронгом. «Нельзя сказать, что ты танцуешь, как медведь», – вспомнила она свою шутку и ответ Давита: «Но мы-то с тобой знаем…»

С тех пор как умерла Тодда, прошел год. Разумеется, Лига не была виновата в ее смерти – как подобное вообще могло прийти в голову! В Сент-Олафредс уже вовсю гадали, кого молодой вдовец выберет в жены, кто станет матерью троим его детям.

Их жизни тесно переплелись – Рамстронгов, Энни Байвелл, Лиги и Бранзы Коттинг. Каждый из них стремился воздать добром за добро: когда-то Давит и его жена заботились об Эдде; теперь, после смерти Тодды, пришел черед позаботиться о Рамстронгах. Лига, Бранза и Эдда заменили троим ребятишкам теток, старуха Энни стала для них славной бабушкой. Рядом с ними малышам было уютно и спокойно.

И вот теперь Лига снова танцует с Рамстронгом – в этом году помимо парных танцев она отважилась на тур кадрили. Она плыла по кругу, меняя партнера за партнером, и все они держались с ней очень почтительно, а некоторые даже с галантностью, которая вызывала у Лиги удивленную улыбку. Казалось, она начала понимать, как зарождается привязанность между мужчиной и женщиной, проявляются первые знаки внимания, как люди выбирают друг друга и представляют себя сперва женихом и невестой, а затем – мужем и женой.

В заключительном круге танца Лига вернулась к Рамстронгу, воссоединившиеся пары двинулись к центру площадки. А если представить, что эта рука всегда будет лежать на ее талии – рука сильного и доброго мужчины, который вместе с Лигой был в ее сердечном раю и тоже полюбил его, видел Бранзу и Эдду малютками и после этого начал мечтать о собственных дочерях? Когда-то эта рука – нет, мохнатая медвежья лапа – нежно гладила Лигу по щеке. Если то был жест человека, а не зверя, если мужчина смотрит на Лигу так, как когда-то глядел на нее Медведь, если он кроток в разговоре и готов преклоняться перед ней, значит, в его сердце живет привязанность, разве нет? Очевидно, этот мужчина связывает с Лигой какие-то надежды?

Без устали играли музыканты, гудел костер – центр забав, веселья, пышных городских празднеств. Я здесь не чужая, сказала себе Лига, сидя среди друзей, рядом с любимой дочерью. Здесь она родилась и жила до того, как умерла мать и начались домогательства отца. Пора почувствовать, что она вернулась домой и имеет такое же право на полноценную жизнь, как эти женщины, что резво пляшут в объятиях мужей. Лига достаточно потрудилась, чтобы доказать: она достойна. Лига вырастила двух дочерей счастливыми и здоровыми и тем самым оправдала их появление на свет, не важно от кого. Она поискала глазами Бранзу – вместе с соседкой Селлой дочь помогала Арану влезть в мешок для предстоящего состязания. Хвала небу, на душе у Бранзы покой, ей нет нужды справляться о своем отце, она и без того довольна и счастлива. Наверное, Лиге по примеру дочери следует отпустить из души боль, вымести все следы страданий и выглянуть, наконец, из-за дверей швейной мастерской. Не нужно сопротивляться радостям и счастливым событиям, которые готов преподнести ей реальный мир.

Он пришел к ней ранней осенью, почти ровно через год с того дня, как Эдда уехала в Рокерли.

– Мы можем поговорить наедине? – мягко спросил он в дверях, и это выглядело так правильно, ясно и недвусмысленно, что ее сердце даже не забилось чаще, как всегда в последнее время, когда он был рядом.

– Идем в мастерскую, – сказала она. – Бранза и Энни ушли по делам.

– Я увидел их на площади, решил воспользоваться случаем.

Она обошла стол, взяла в руки работу.

– Городские власти поручили мне сшить новые флаги к Празднику Медведя. Старые совсем истрепались. Они заказали шесть портретов Рамстронга, вышитых на желтом шелке. – Она рассмеялась и села у окна, из которого падал золотистый дневной свет.

– Ну что ты, – сказал он, не отрывая взгляда от вышитой медвежьей головы – глаз, зубов, малиновой подушечки языка. – Символ Медведя несет в себе очень многое! Медведь – это не только я один.

– Я слыхала, тебя называют Медведем из Медведей. Нужно показать юношам этого города, к чему следует стремиться. – Лига опять рассмеялась. Не слишком ли она смешлива? Пожалуй, нужно чуть-чуть помолчать, дать Рамстронгу возможность высказаться, свершить судьбу Лиги, сделать ее жизнь в реальном мире целой и полной.

Он подождал, пока она сделает несколько стежков.

– Я пришел просить тебя, Лига.

Солнце ласково согревало ей плечи, желтый шелк поблескивал в косых лучах, бросая золотые блики на все предметы в мастерской, на лицо Рамстронга. Глаза Давита выражали многое, но теперь у него были человеческие уста, чтобы сказать об этом. Ему больше не нужно тереться о Лигу большой мохнатой головой, сопеть и ворчать, издавать звуки, похожие на речь, и все же нечленораздельные.

– О чем? – Она улыбнулась, скользя взором по его лицу, как обычно, доброму и серьезному, и теперь такому знакомому; по лицу, которое стало для нее якорем в реальном мире, которое подтверждало, что Лига вернулась и сделала это не напрасно.

Она снова опустила голову и принялась шить. Слова давались Рамстронгу с трудом, поэтому она не хотела торопить его своим выжидающим взглядом и давала ему время спокойно собраться с мыслями.

– Я пришел просить у тебя руки Бранзы.

Иголка наполовину вошла в ткань и остановилась. Всё остановилось: звуки, движения, жизнь. Ненадолго, всего лишь на мгновение. А в следующую секунду надежды Лиги, несбыточные мечты сорвались с обрыва реальности и обрушились на Лигу, накрыли ее, окутали тучей удушливой пыли.

Оглушенная, она осторожно вдохнула и проложила новый стежок. Он вышел совсем кривым, оставлять его было нельзя: черная нитка смотрелась на желтом фоне, как паучья нога, вздыбленная шерстинка на загривке медведя, а ведь он – зверь хоть и дикий, но геральдический, и потому должен быть не косматым, а более ухоженным, чем… медведи, которых знает Лига.

– Руки Бранзы… – удивленно повторила она, вытаскивая неверный стежок.

Лига не ожидала, что Рамстронг способен на подобную жестокость. Но поглядите на его освещенное лицо: оно ни на йоту не утратило доброты. Рамстронг не был жесток, нет, он просто не понимал (из невнятной каши его фраз отдельные слова острыми стрелами вонзались в грудь Лиги – любовь… прекрасная… оберегать и заботиться… тоже любит меня), что ломает, чего лишает, к чему приговаривает Лигу до скончания дней. В какое неловкое положение он ее поставил – конечно же, о, конечно, даже Бранза чуть старше его по возрасту, а Лига вообще годится в матери! Как могла она вообразить, что…

Тем не менее именно так Лига и думала. Надеялась, что Рамстронг не забыл недолгое время, когда они были вместе. Надеялась, что воспоминания о том дне на берегу ручья, обо всех остальных днях, медвежьих объятиях, почесываниях и поглаживаниях мохнатой шкуры помогут Рамстронгу не обращать внимания на разницу в летах, вновь разглядеть и полюбить молодую Лигу, какой она была тогда и осталась – в сердце! – сейчас. (Боже, разве возможно такое в этом грубом суровом мире? Разумеется, нет – его здесь просто засмеют!) Продолжая медленно, спокойно шить, она, казалось, всей душой кричала об этом. В ее зрелом теле живет юная девушка, ей примерно столько же лет, сколько сейчас Рамстронгу. Долгая жизнь не сломала, не озлобила ее. Ему нужно лишь увидеть в ней молодость, и Лига сразу станет девчонкой, полной задора и веселья. Андерс, Озел, Беделла – все любят ее, не считают, что она им не подходит. Как же он… Почему не…

Рамстронг продолжал говорить. Они хотели бы сыграть свадьбу накануне следующего Иванова дня. Иванова дня? Лига едва не поперхнулась, услышав эти слова, вспомнив праздник, костер, себя – радостную, взволнованную прикосновением мужских рук, ничего не понимающую, ничуть не поумневшую, забившую себе голову фантазиями, которых женщине на пятом десятке лет следовало бы стыдиться!

Лига прокладывала стежок за стежком от щеки к уху медведя – медленно, неуверенно. Чересчур много цветочного вина выпила она в ту ночь, чересчур увлеклась и забылась. Однако и несколько недель спустя, долгими ласковыми летними днями, с совершенно трезвой и холодной головой Лига продолжала надеяться, ждать – идиотка, она ждала! – что Рамстронг возьмет ее в жены.

– То есть в том случае, если ты дашь свое согласие, – смущенно проговорил он. – Если благословляешь нас.

– Ну конечно, благословляю, Давит, – промолвила Лига, стараясь, чтобы ее тон не показался ему слишком сухим или, наоборот, умильным. – Я очень рада за вас. Мы давно уже почти одна семья, и чудесно, что… теперь мы станем ею на самом деле. – Лига веско кивнула. На большее ее не хватило: ничего похожего на улыбку выдавить она не смогла.

Рамстронг поблагодарил ее; голос его дрожал от полноты чувств, от любви к Бранзе. Между ними повисла тишина, в которой все слова, которых Лига не должна была произносить, метались по комнате, пронзительные, громкие, обтрепанные, как ватага маленьких Стрэпов: Но ведь тогда я стану тебе тещей! Ты, конечно, знаешь, что она мне не только дочь, а еще и сестра. Признайся, ты испытывал ко мне что-нибудь – в тот день у ручья и вообще? Пожалуйста, скажи, что я не ошиблась, что я не последняя дура!

Лига отложила шитье.

– Пойду принесу вина, – сказала она. – Отметим ваше обручение.

Так они и сделали. Глаза Рамстронга слегка заблестели. Лига уронила слезу, но если бы Давит попробовал эту каплю на вкус – слизнул бы со щеки! – то почувствовал бы в ней горечь утраты, а не радость. Они сидели друг напротив друга, потягивали вино и говорили о многом (разумеется, все темы касались реального мира): о детях, жилье для молодых, дате венчания; о том, как отнесутся к свадьбе в городе. Рамстронг определил и свое отношение к ней: «Теперь ты будешь матерью моей жены», – сказал он.

Всегда готовая следовать указаниям, Лига легко взялась за свои обязанности: предлагала оплатить различные расходы, сделать те или иные приготовления. Она неизменно придерживалась практической стороны, стараясь не думать о своем предмете мечтаний, а также о сердечной привязанности Бранзы и, более всего, Рамстронга.

Их беседа затянулась надолго. Энни и Бранза уже вернулись домой, а они все продолжали разговаривать. Лига испытала острую боль, когда новость сообщили знахарке, и Бранза засветилась от радостного смущения, и немедленно поцеловала Рамстронга в щеку, и встала позади него, и положила руки ему на плечи, словно оспаривая жениха – о нет, конечно, нет! – у матери. В ее взгляде плескалось – нет, не победное торжество, а чистое незамутненное счастье, которое виделось чем-то дурным лишь ревнивому глазу Лиги. Вне всяких сомнений, своим добрым смехом в ответ на поддразнивания Энни Рамстронг совсем не хотел сказать: «Ха, я сбежал от тебя, старая Лига Лонгфилд!». Визгливая фальшивая нота чудилась уху Лиги только потому, что ее слух, зрение, она вся целиком переживала страшный кошмар, и перед ее взором все теряло форму, искажалось, становилось уродливым и безобразным.

Мир давно представал перед ней искаженным, думала терзаемая мукой Лига. Она вдруг вспомнила, сколько милых улыбок Бранза дарила Рамстронгу – а Лиге они казались дочерними; сколько нежных взглядов посылал Бранзе Давит – Лига объясняла их отеческой любовью или медвежьей застенчивостью; сколько раз Бранза уговаривала ее пойти к Рамстронгам – Лига была уверена, что ее дочерью движет сострадание к осиротевшим малышам. Только теперь ей стало понятно, что это были шаги навстречу сближению, навстречу этой помолвке, тогда как прежде Лига видела в них лишь приятные жесты, сопутствующие ее собственным чаяниям.

И все-таки… Неужели она полностью ошибалась? Неверно истолковала медвежьи взгляды Рамстронга, медвежьи ласки, медвежью лапу на своей щеке, дыхание, отдающее свежей зеленью? Лига терзалась сомнением, она должна была знать наверняка. О, как она мечтала, чтобы Рамстронг открылся ей, но при этом подтвердил лишь, что любил ее, и непременно прибавил бы, что до сих пор любит, все так же любит и хочет взять в жены. Лига отнюдь не хотела услышать что-нибудь вроде: «Да, Лига, я и вправду нежно любил тебя, но все это в прошлом. Моя любовь померкла, едва ты шагнула из другого мира дряблой старухой, совсем не той прекрасной молодой матерью, к которой меня влекло».

Лига никогда бы не осмелилась спросить Рамстронга напрямую. Она не пережила бы отчаяния, услышав его «нет». И даже будь ответ утвердительным, Лига сгорела бы со стыда, глядя на мужчину, который некогда мечтал о той, что впоследствии станет ему тещей. Ей оставалось лишь улыбаться тихой отрешенной улыбкой, которая словно приклеилась к ее устам только ради того, чтобы у людей не возникало лишних вопросов. Отныне Лига должна думать – разве все эти годы счастье дочерей не было ее главной целью, пусть даже она шла к ней не тем путем? – только о благе Бранзы и улыбаться, улыбаться, скрывая за улыбкой раздирающий душу вопрос.

За день до свадьбы Давита Рамстронга и Бранзы Коттинг младшая сестра невесты, семнадцатилетняя Эдда на гнедой кобыле приехала из Рокерли. Стоило полюбоваться на ее стройную фигуру, когда она ехала по главной улице Сент-Олафредс на роскошном взмыленном коне: в темном костюме для верховой езды, шитом по моде Рокерли, в шляпке с двумя черными шелковыми лентами, спускающимися сзади на шею. Эдда пока что держалась не столь внушительно, как мисс Данс, и все же притягивала взоры горожан своей гордой осанкой, умным и пытливым взглядом, легкой улыбкой, время от времени озарявшей ее лицо.

В тот вечер Коттинги вместе с Энни ужинали у Рамстронгов. Эдда сообщила, что привезла сестре подарок и хотела бы показать его всем родным. После ужина Лига и Эдда убрали со стола, пришли в гостиную и присоединились к госпоже Энни и Давиту, ожидавшим, пока Бранза уложит детей. Нетерпеливая Эдда не могла усидеть на месте.

– Эй, перестань шуршать юбками, – со смехом проговорила знахарка. – Детишек не заставишь уснуть быстрее.

– Это точно, – кивнул Рамстронг, который сидел у окна. – Раз в доме Бранза и гости, да еще эта предсвадебная суета, Беделла потребует, чтобы ей спели все колыбельные до единой. Она не скоро уснет.

– Эдда, деточка, расскажи поподробней о своих уроках, – попросила Энни. – Чему эта страшная ведьма из Рокерли тебя научила? Уже что-нибудь знаешь о трансметраморфезациях?

– О, много всего! То, что я приготовила для Бранзы – ну, это как в детстве мама заставляла нас повторять одни и те же швы и узоры – помнишь, Ма? – прежде чем доверила шить настоящие платья. Это задание, которое мисс Данс дала мне для того, чтобы я училась управлять магической энергией, не причиняя вреда окружающим.

– И что же, наставница довольна результатом? – поинтересовалась Лига. – Надеюсь, мне не придется краснеть за твое шитье. Сколько нам пришлось попыхтеть над образцами, а, Эдда? Помню твою первую работу – материя насквозь промокла от крови и слез! Правда, я сама ревмя ревела, когда начинала вышивать, только ты при этом еще и злилась. – Лига ласково улыбнулась, вспомнив приступы гнева младшей дочери.

– Мисс Данс похвалила меня. – Эдда покраснела. Теперь она держала в руке небольшой шелковый мешочек на шнурке, в котором лежало что-то гладкое и округлое, похожее на камень.

– А ну-ка, покажи, – понизив голос, попросила Энни. – Давай, пока нет Бранзы.

– Нет! – Эдда прикрыла мешочек другой рукой. – Она должна увидеть это первой.

С верхнего этажа по всему дому, готовому чутко уловить любое движение в душном воздухе, разносилось пение Бранзы. Чистый голос плыл, проникая в каждый уголок, точно волшебные чары, прозрачные дуновения магии, взмывал вверх и опускался, будто трепещущие на ветру шелковые ленты.

– Наконец-то! – Завидев Бранзу, Энни даже привстала. – Мы все уже сгораем от любопытства: что же твоя сестрица прячет в этом мешке?

Давит похлопал рукой по спинке гостевого кресла.

– Иди сюда, любимая, тебе – лучшее место.

– Разве твой подарок не для жениха и невесты? – Бранза пересекла гостиную и села в кресло.

– Нет, нет. Свадебный подарок вы получите от меня завтра. А это – только для тебя, просто я хотела, чтобы все увидели, каких успехов я добилась.

– У нас, поди, волосы дыбом встанут! – Старуха подалась вперед. Она сидела на самом краешке стула и не сводила глаз с шелкового мешочка.

Эдда не спешила продемонстрировать свой подарок. Зажав его в кулаке, она наклонилась к уху сестры и негромко спросила:

– Помнишь свой сон про волка? Он приснился тебе месяца два назад.

– О да! – с жаром воскликнула Бранза. – Откуда ты знаешь? – Сон был необычным и ярким, и еще несколько дней она с тоской и теплотой вспоминала его, но не рассказывала об этом никому, даже Давиту.

Эдда хихикнула.

– Это я наколдовала, сестричка! Сделала так, чтобы он тебе приснился. Это было нужно для моего подарка.

– Да ты настоящая чародейка! – удивилась Бранза.

Госпожа Энни удовлетворенно кивнула.

Бранза с опаской приняла мешочек из рук младшей сестры. По правде говоря, ей не очень хотелось вновь пережить те ощущения, которые она испытала во сне. Хотя чего бояться? Вот он, Давит, опустился на одно колено рядом с креслом. Когда он рядом, Бранзе ничто не угрожает. Что может помешать их завтрашней свадьбе, воспрепятствовать тому, что отныне Давит Рамстронг будет любить и защищать ее всю жизнь?

Бранза раскрыла мягкое шелковое устье.

– Этот мешочек сам по себе прелесть, – пробормотала она, – как и все штучки из Рокерли, в том числе и моя сестрица! – Бросив короткий взгляд на сияющую Эдду, Бранза вытряхнула на ладонь овальный серебряный медальон на цепочке.

Эдда перевернула медальон, и Бранза восхищенно ахнула: спереди в серебряный овал был вделан ромбик отполированного гагата, на котором поблескивала перламутровая волчья голова.

– Это же он, он! – выдохнула Бранза. – Что за мастер сумел так точно повторить его черты? Ты сама, с помощью волшбы?

– Нет, один человек из Рокерли. Он вырезает всяких животных. Я описала твоего волка. «Мне нужен такой же, как этот, – у резчика был образец из талькового камня, – только поднимите голову чуть-чуть вверх и придайте ему дружелюбный вид». По-моему, неплохо вышло, да?

– Прекрасно, Эдда, просто прекрасно! Мамочка, посмотри, вылитый наш Волк! Какое чудо! – Глаза Бранзы наполнились слезами; она почти увидела, как ветер на вершине Священного холма ерошит шерсть на загривке животного. Тронутая до глубины души, она прижала ладонь к сердцу.

– Резьба очень изящная, – согласилась Лига. – И хорошо смотрится на черном фоне.

Насладившись восторгом сестры, Эдда шепнула:

– Это еще не все.

– Не все? – испугалась Бранза.

Встревоженный Давит положил руку на подлокотник ее кресла.

– Открой, открой его! – возбужденно зашептала госпожа Энни. – Внутри медальона обязательно должно что-то быть!

– Да? – Бранза оглядела крохотный замочек. – Что ты спрятала туда, Эдда? Можно мне открыть и посмотреть?

– Не можно, а нужно! Я хочу видеть, как тебе это понравится, тебе и всем остальным.

Бранза мягко улыбнулась, видя сияющую от гордости Эдду. Ясные родные глаза, знакомые с самого младенчества, ничуть не изменились, несмотря то, что год вдалеке от дома прибавил сестре зрелости, в лице четче проступило благородство, а блестящие гладкие волосы были уложены в сложную прическу по моде чужого города. Возможно ли, чтобы Эдда одновременно была такой близкой и такой далекой? Будто загадочная иноземица, проехала она через город на своей породистой кобыле, но все равно осталась младшей сестренкой из детских лет Бранзы, егозой и щебетуньей.

– Ну же, Бранза, – поторопила Энни. – Я старюсь с каждой минутой. Так и помру, не дождавшись!

Непослушными пальцами Бранза нажала на защелку и открыла прелестный медальон.

Прекрасное видение окутало их, расцвечивая, меняя все вокруг. Семья Бранзы, Давит, Энни – все они исчезли вместе с комнатой, которая вобрала в себя весь лес, стала лесом. Человеческая речь сменилась пением птиц и поскрипыванием ветвей. Над головой Бранзы дугой изогнулась беседка, увитая плетьми роз с темно-зелеными листьями и нежными бутонами. Позади стояла избушка; даже не оглядываясь, Бранза знала, что домик подправлен, заново побелен, а по обе стороны крыльца раскинулись два куста, усыпанные цветами, белоснежными и огненно-красными, и ни один лепесток не тронут червоточиной или увяданием.

С замиранием сердцем Бранза двинулась вперед. Она угадала его приближение еще до того, как заметила мелькающий за деревьями мохнатый загривок, треугольник уха.

Волк выпрыгнул из-за кустов. Каждое его движение было до боли знакомым, и Бранза безошибочно видела, что лесного зверя переполняет радость. Дымчато-белая шерсть лежала гладкими волнами, волк широко раскрыл пасть, восторженно вывалил алый язык, булавочные головки зрачков чернели в обрамлении небесно-голубой радужки.

Подскочив к Бранзе, волк уперся передними лапами ей в грудь. Молодая женщина сквозь одежду почувствовала тяжесть животного, кожистые подушечки лап и кончики спрятанных когтей. Зверь улыбнулся Бранзе, дохнул теплом и лизнул в нос.

Она обняла животное так, как обнимала во сне. Босые ступни Бранзы ощущали мокрую траву и острые камни, под ее руками жило тепло волчьего тела, стук его сердца, выступы ребер и позвоночника, в ее ушах стоял его голос, влажное дыхание.

«Мой славный друг, – воскликнула она. – Сколько долгих лет ты скрашивал мои дни!» Бранза крепко прижимала волка к себе, погружая пальцы в густую шерсть на загривке, слушая его тихое поскуливание. Простая бесхитростная красота зверя, его преданность и постоянное присутствие рядом – стоило протянуть руку и дотронуться! – служили Бранзе единственным утешением. Как тосковала она по нему первые месяцы в реальном мире! Уже одно воспоминание о тех невыносимых днях заставило ее расплакаться в прекрасный мех на шее волка. Бранза плакала в своем видении, и хотя ее чистые слезы ручьем лились на волчью шкуру, они все же были призрачными, ненастоящими – не могли успокоить боль или промочить шерсть.

Потом слезы иссякли. Волк выскользнул из объятий Бранзы, приплясывая, покружил вокруг нее, освещенный лучами закатного солнца, потом отбежал к деревьям, вернулся, лизнул ее руку и снова убежал – резво потрусил по тропинке, которую оба знали до последнего камушка, до последней кочки. Тропинка эта вела в лес, к воде, холмам и лугам, в любое место, какое бы ни выбрала для прогулки Бранза.

Остроконечные уши волка мелькнули в последний раз, и иллюзия начала рассеиваться. На глазах Бранзы лес волшебным и самым естественным образом превращался в ножку кресла, каминную полку, подоконник, половицы, обувь, оборки юбок, трость госпожи Энни, которой старуха энергично стучала по ковру, вне себя от восторга.

– Деточка моя дорогая! – Знахарка вскочила с кресла и бросилась к Эдде с распростертыми объятиями. – Какие чудеса! Какие… – Волнение и гордость за молодую чародейку помешали ей договорить, и она уткнулась мокрым от слез лицом в плечо Эдды.

Поддерживая сухонькую старушку, Эдда с улыбкой глядела на Бранзу, желая уловить все оттенки ее реакции.

– Когда бы ты ни открыла медальон, видение всегда будет с тобой, – сказала она сестре. – В любой день и час ты можешь ненадолго встретиться со своим другом и обнять его.

– О, Эдда…

Бранза опустила голову. Внутренняя поверхность медальона была отделана черным бархатом, на котором были закреплены несколько жестких светлых волосков из шерсти волка, связанные тонкой шелковой ниткой. Бранза представила, как Эдда трудится над медальоном, укладывает шерстинки, заключает в серебряную оболочку призрачное видение, чтобы сделать подарок сестре, и ее сердце преисполнилось благодарности. Кончиком дрожащего пальца она погладила белые волоски, совсем обычные, не волшебные.

Давит коснулся руки Бранзы – спокойно, ободряюще (в этом она нуждалась всегда, что бы ни было у нее на душе). Да, подумала Бранза, приходя в себя, Волка больше нет с нею. Время, когда он был рядом, закончилось, как заканчивается детство. Однако после детства приходят юность и зрелость, разве нет? Уже завтра ее ждет замужество, а кого-то – ведьмовство, вдовство и многое другое, о чем она не знает.

Бранза медленно закрыла медальон. Смотреть на волчью голову – неподвижную, вырезанную из перламутра – было почти невыносимо, ведь она только что видела его вживую, чувствовала его дыхание, ровный стук сердца. Волк из волшебной грезы казался таким настоящим, Бранза всей душой поверила в его реальность! Она не знала, откроет ли медальон снова. Несмотря на искреннюю любовь к Волку, встреча с ним далась Бранзе очень тяжело. Ей было больно вспоминать о тех временах, когда Эдда покинула сердечный рай их матери, когда Лига и Бранза остались наедине с иллюзорным миром, и Волк был единственным, кто согревал душу Бранзы. Ни Давита, ни малышей, только этот странный полупустой приторный город! Теперь она с трудом представляла себе, как могла жить в нем. Какой блеклой и пустой была тогда ее жизнь!

Бранза стиснула медальон. Эдда преподнесла ей слишком щедрый подарок: взяла кусочек души Бранзы и заключила его в оправу из самых сильных и нежных сестринских чувств. Не в силах говорить, Бранза взяла цепочку и надела медальон на шею. Больше не нужно горевать – воспоминания покоятся у нее на груди. Она засунула вещицу поглубже в вырез лифа: теперь никто не увидит медальона и не станет задавать вопросов.

– Говоришь, это было учебное задание? – обратилась она к сестре осевшим от волнения голосом и взяла Эдду за руки. – У меня едва не лопнуло сердце! А чего же от тебя ожидать, когда ты начнешь использовать всю свою колдовскую силу?

– Будь уверена, я не наделаю такого беспорядка, какой в свое время навела наша вредная Энни!

Знахарка отстранилась от Эдды и хрипло захихикала сквозь слезы.

– И правда, я бы ни за что не сотворила такого прекрасного зверя! А уж как тебе удалось трансфермирровать комнату! Матерь божья, я до сих пор вся в мурашках!

– Тебе нравится? – спросила Эдда у Бранзы.

– Очень. Я буду беречь его как зеницу ока. – Она приложила руку к корсету, под которым находился медальон. – Какое невероятное волшебство, какое чудо!

– Лига, ты вырастила двух замечательных женщин, – произнес Давит.

– Верно, верно, – подхватила Энни. – Твоя заслуга!

Все посмотрели на Лигу, сидевшую у окна, лицом к свету, к теплому летнему ветерку, который едва заметно шевелил нежные завитки волос на ее висках. Она обернулась, обвела взором родных ей людей, слегка улыбнулась и изящно кивнула, с достоинством принимая заслуженные комплименты знахарки и будущего зятя, тихо радуясь гордости, которую читала в глазах дочерей.