Текст книги "Лакомые кусочки"

Автор книги: Марго Ланаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Лига принялась рассеянно обрывать травинки. Если уж ей суждено перенестись в реальный мир, было бы лучше, если бы Медведь остался частью мира «ложного» и исчез совсем, как исчезла избушка, и Волк Бранзы, и Сент-Олафредс с его пустырями на месте половины домов. Как держать себя с Давитом теперь? Он больше не бессловесное животное, не большой добродушный Медведь, над чьей неуклюжестью можно посмеяться, а мужчина – вне всяких сомнений, красивый и статный, – у которого есть жена и дети, которого уважают, как никогда не уважали ее собственного отца… Лигой владели противоречивые чувства, она пока не могла разобраться в себе, и от этого ей было неловко.

– Мамочка, ты рада? – спросила Эдда, и вся компания – Рамстронги, и Бранза, и колдунья, и маленькая старушка без перстней, которую называли вдовой или просто Энни, – все они поглядели на Лигу, все с разной степенью участия, разными улыбками, разными душами и мыслями.

– Ах, простите, – сказала она, выходя из задумчивости. – Что-то я устала… Эдда, о чем ты говорила?

– О том, что нам придется немного пожить у Энни, пока мы не раздобудем заказы на шитье.

Госпожа Энни подмигнула Лиге и ободряюще кивнула. Лига не помнила эту женщину, старую и улыбчивую. На старушке был дорогой красивый наряд. Интересно, откуда она взяла эти кружева на воротник?

– Буду очень счастлива, – робко произнесла Лига, – если вы все считаете, что это к лучшему.

Ну конечно, шитье! У нее есть хорошее ремесло и две дочки в помощницах, она больше не «браконьерское отродье». Но что, если ее узнают? Что, если люди из реального мира – Лигу охватил холодный ужас – увидят в Бранзе и Эдде сходство не только с матерью, но и с разными отцами? Несмотря на то, что Лига всегда была далека от города и городской жизни, те давние старания Па скрыть ее от чужих глаз и собственное ощущение чего-то скверного и неправильного подсказывали, что настоящий мир не прощает кровосмешения. Что же до младшей дочери… Если хоть один из пятерых насильников вспомнит Лигу и свой поступок, а потом присмотрится к Эдде и увидит те же черты лица и оттенок кожи, что и у младшего Хогбека (Лиге они просто бросались в глаза)… Одна мысль о том, что они могут хотя бы задуматься, приводила ее в ужас, не говоря уже о том, что пойдут слухи и сплетни. Разве что… Когда мисс Данс вновь начала объяснять Тодде, жене мистера Рамстронга, суть расхождения времени между мирами, в сердце Лиги затеплилась надежда: может быть, это расхождение сослужит ее небольшой семье добрую службу. Если Эдда сейчас примерно в том возрасте, в каком ей полагается быть, то лишние десять лет, состарившие Лигу и Бранзу, должны отвести всякие подозрения горожан насчет прошлого обеих женщин. Надо только придумать подходящую историю. Кашлянув, Лига сказала:

– Послушайте!

Внимание всей компании, прикованное к Эдде и мисс Данс, вернулось к Лиге. Она вдруг почувствовала, что ей не хватает воздуха, что она вот-вот сорвется: разрыдается, захохочет, упадет в обморок, выкинет какую-нибудь нелепость… Когда Лига заговорила, ее голос прозвучал очень тихо и сдержанно:

– Я была замужем.

От ее лжи не разверзлись небеса, не случилось вообще ничего. Все спокойно ожидали, пока Лига продолжит:

– Замужество длилось недолго, о нем никто не знал. Я овдовела еще до рождения Эдды. Его звали Коттинг.

Тодда, Энни и Давит Рамстронг напрягли память, вспоминая фамилию; на лице Бранзы отразилось изумление, на лице Эдды – восторг.

– А в девичестве ты была Лигой Лонгфилд! – радостно воскликнула она. – Нам с Рамстронгом удалось это выяснить.

Звук имени, которого никто не произносил много лет, словно бы ударил Лигу под дых, у нее закружилась голова.

– Верно, – кивнула она. – Но об этом лучше не упоминать. Здесь мы будем жить под фамилией Коттинг.

– Эдда Коттинг! – нараспев произнесла младшая, примеряя новое имя, и Лига ощутила острый укол совести. – Эдда и Бранза Коттинг. Сестренка, мне нравится!

– По-моему, я никогда не видел этого человека и не слыхал о нем, – с облегчением произнес Рамстронг.

– Он был из Миддл-Миллетс, – соврала Лига.

– А-а, – кивнула Энни, как будто это все объясняло.

– Он поссорился со своими родственниками, поэтому я не бывала у них. Ни разу.

– Вы ушли из этого мира после того, как вас постигло горе – смерть мужа? – спросила мисс Данс.

– Да, – быстро ответила Лига, но под проницательным взором чародейки густо покраснела.

Мисс Данс задумчиво посмотрела на нее и промолвила:

– Мы слишком утомились. Путешествовать через миры – дело нелегкое. Полагаю, нам всем пора отдохнуть, а уж потом продолжать разговоры.

– Комнаты готовы, – сообщила Энни, поднимаясь с травы. – И благодаря вашей смекалистой дочке, вдова Коттинг, постели застелены отличным бельем, купленным на райские денежки.

– На твоем месте, Байвелл, я бы этим не гордилась, – бросила мисс Данс.

Байвелл! Лига опять едва не поперхнулась. Энни Байвелл! Лечуха Энни!

– Вы сперва прилягте на кровать, мэм, а уж потом судите, – дерзко отозвалась знахарка.

«Старая ведьма!» – вспомнила Лига слова Па, и его голос, и вид преобразившейся знахарки, и взгляд мисс Данс, ясно говорящий: Коттинг, да? Ничего, скоро я вытащу из тебя правду! – все это повергло Лигу в трепет. Сердце отчаянно колотилось. Она поднялась с травы вместе с остальными и приготовилась к встрече с реальным Сент-Олафредс, в котором не была с тех пор, как родилась Бранза, почитай что целую четверть века.

Ма, смеясь и напевая, смывала с меня медвежью грязь и вонь, и всех, кто проходил мимо нашего дома, зазывала подивиться на сына и разделить с ней материнскую радость.

– Ты собрал толпу почище, чем новорожденный младенец, – ухмыльнулся Иво Стрэп.

– Сдается, ты вряд ли смогла бы родить такого здоровенного детину, матушка Оксман, – прибавил кто-то, и все расхохотались.

– А я вот смогла, смогла! – засмеялась Ма и чмокнула меня в щеку.

– Кто-нибудь знает, что с Ноэром? – спросил я, когда она в очередной раз принялась меня намыливать.

– Вроде жив, – ответил Па. – Правда, больше ничего охотники не сказали.

– Он тоже расколдован? – поинтересовалась Ма. – Что ж, если с ним все хорошо, вечером увидим его на пиру.

На пиру. Она имеет в виду праздник, где на стол подадут медвежатину, мясо убитой на охоте медведицы. По обычаю на пиршество соберется весь город, а цыгане будут стоять под дверями, дожидаясь объедков. Господи, мы не сможем в этом участвовать! Никогда. И не важно, что проклятие уже снято…

Когда мытье закончилось, Ма посерьезнела и сказала мне:

– Заглядывала Маб Вулскар. Ходят слухи, что Ноэра принесли домой, к родителям, но он совсем спятил. Слишком долго пробыл в когтях у медведицы, вот и рехнулся. Она почти неделю играла с ним, как кошка с мышонком. Я думала, медведи сразу пожирают свою добычу, ан нет. В общем, его вырвали из лап этой жуткой медведицы. Едва успели, иначе она разодрала бы его на куски.

Вырвали из лап. Я вздрогнул. От этого бедный Ноэр и сошел с ума: он был в объятиях своей возлюбленной медведицы, а его оттуда вырвали. Он сошел с ума от того, что его «спасли»; он вне себя от гнева и тоски, от того, что опять вдыхает городской воздух, чувствует запахи человеческих испражнений, грязного белья и холодной золы. Еще вчера он был в лесу, под куполом неба, в окружении деревьев и зеленого кружева листвы, сквозь которое свободно летали птицы и ветер. Вчера он был в ее лапах, зачарованный ее янтарными глазами, а сегодня она мертва. Она ушла и унесла с собой разум Ноэра.

– Пойду проведаю его, – сказал я.

– Может, не надо? – забеспокоилась Ма.

– Это еще почему?

– Боюсь, как бы ты не заразился от него, если он еще заколдован.

– Глупенькая моя. – Я погладил ее озабоченный хмурый лоб и вышел на оживленную улицу.

По пути к дому Ноэра многие подходили ко мне и здоровались за руку. От людей я узнал, что родители держат Ноэра в сарае на заднем дворе, потому что находиться в человеческом обществе ему нельзя. Своим поведением он очень огорчает мать, пугает младших братьев и сестер. Услышав это, я не стал заходить в дом, а сразу направился на задний двор. Возле сарая я увидел Озвеста, который сидел на земле и что-то вырезал ножиком.

– Баллок! – обрадовался он. – Поглядите-ка, вся шерсть отвалилась, ты снова стал нормальным человеком. Хоть одна хорошая новость!

– Как Ноэр? – кивнул я на дверь. – Медвежья шкура отлипла?

– Шапку с него сняли, а насчет остального не знаю. Если шкуры и отлипли, он все равно не хочет с ними расставаться и никого к себе не подпускает. Совсем сбесился. Я уж думал, разнесет все стены, и цепи не помогут.

– Цепи?

– А как еще удержишь беднягу? Он силен, как медведь. И выглядит так же в своих шкурах.

Словно заслышав нас, Ноэр издал долгий, тоскливый вой; в сарае все затряслось и загрохотало – сумасшедший начал кружить по своей клетке и биться о стены.

– Пусти меня к нему, – крикнул я Озвесту, когда Ноэр ненадолго затих.

– Ты что, на тот свет захотел? Этот буйный пришибет тебя, как муху!

А ты бы не буйствовал, если бы твою жену застрелили из арбалета? – едва не крикнул я, но сдержался.

– Дай мне поглядеть на него, Озвест, а ему – на меня. Бедный мой приятель!

Ноэр опять заревел. В его реве уже не слышалось угрозы, а только тоска, такая жуткая, что у меня на шее волоски встали дыбом.

– Ладно, рискну, – вздохнул Озвест, откладывая в сторону ножик и обструганную деревяшку. Он подошел к окну, закрытому ставнем, и позвал:

– Ноэр! К тебе пришел твой друг, Баллок. Хочет повидаться с тобой. Баллок, помнишь? Тот, что был Медведем вместе с тобой.

Рев оборвался. Я затаил дыхание, ожидая, что Ноэр завоет снова. Озвест тоже замер и прислушался, потом с задумчивым видом снял ставень, всмотрелся в темноту. Хлипкие деревянные стены вдруг сотряслись от низкого, утробного рыка. Озвест нервным жестом подозвал меня поближе.

– Видишь, Ноэр? – опасливо спросил он.

Я ничего не мог разглядеть и побаивался медвежьего когтя, который в любую минуту мог метнуться из глубины сарая и рассечь мне лицо.

– Ноэр? – окликнул его я. Поджилки у меня тряслись еще сильней, чем у Озвеста.

Плотное тяжелое облако тишины зависло в сарае, потом послышался слабый голос:

– Баллок?..

Это имя прозвучало так ясно и жалобно, что я понял: Ноэр остался все тем же Ноэром, моим бестолковым несчастным другом. Он начал всхлипывать. Из окна мне в нос ударил знакомый запах прокисших от пота медвежьих шкур.

– Как он там не задохнулся? – воскликнул я.

– Он никого не пускает внутрь, – сказал Озвест. – Ноэр еще ни разу не плакал – либо дрался, либо спал, и так с самого утра, когда его принесли сюда и связали, ради его же блага.

– Баллок! – раздалось изнутри. – Ты еще здесь? – Послышался шорох, лязг и звяканье цепи, натянутой до предела.

– Да, да, Ноэр, я никуда не ухожу. – Я опять приблизился к окошку, чтобы он меня увидел.

– С тебя тоже сняли шапку…

– Да, Ноэр, сняли. Озвест, пусти меня к нему.

– Ты уверен? – шепнул мне на ухо Озвест. – Сейчас он спокоен, как никогда, но я за него не поручусь.

Мне страшно хотелось поколотить идиота Озвеста.

– Уверен. Открой дверь. Пожалуйста, Озвест, пока мое сердце не разорвалось от горя.

Качая головой, он достал ключ и трясущимися руками отпер дверь. По двору сразу распространилось зловоние. Озвест попятился.

– Стой там, куда не дотянется цепь, – шепнул он мне напоследок.

Однако я с порога бросился к Ноэру и – чистый, только что вымытый – заключил его вонючую грязную медвежесть в свои человеческие объятия, прижал его жесткую шкуру к своей тонкой свежей рубашке. Я стоял и обнимал его, а он плакал навзрыд у меня на плече. То единственное и страшное, о чем Ноэр хотел сказать, нельзя было выразить никакими словами. Чем я мог ему помочь? Лишь понять его горе без слов.

Позже слова все-таки нашлись. Мы сидели рядышком у стены; то один, то другой из нас пытался заговорить о том, что произошло, и, запнувшись, умолкал, но напряжение постепенно спадало.

Поглядев на нас в окошко, Озвест привел к сараю семью. Родные Ноэра начали осторожно расспрашивать его о здоровье, телесном и душевном.

– Я более или менее пришел в себя, – сообщил Ноэр, – но, честно говоря, пока не разобрался, кто же я такой. Баллок пытается мне помочь.

– Не хочешь поесть с нами? – спросила мать. – Может, сбросишь эти мерзкие шкуры, смоешь хворь? Когда ты в последний раз кушал, сынок?

– Не волнуйся, мам, я скоро приду. А пока ступайте, нам с Баллоком надо поговорить.

Отец Ноэра снял с него цепь, и вся семья удалилась, оставив нас предаваться скорби. Мы провели в сарае все утро и день, и пока там сидели, приготовления к пиру шли полным ходом. Только главный зал ратуши, видневшейся на холме, мог вместить всех гостей, только в нем хватило бы сковород и горшков, и мы волей-неволей слышали оживленные возгласы и смех стряпух, возгласы рубщиков мяса и кухонных мальчишек, стук топоров, которыми кололи дрова для печей.

– Значит, Филип… там? – с горечью спросил Ноэр. – Сдвигает столы и все такое?

– Филип? Что ты гово… Ах да, откуда тебе знать…

– О чем? – Ноэр побледнел.

– Филип больше не придет на пир, ни на этот, ни на какой другой.

– Что с ним приключилось?

Не зная, как открыть Ноэру правду, я начал тереть коленки, обтянутые новенькими штанами.

– Его тоже заперли? Или стряслось что-то плохое? Он не умер?

Я молчал, однако Ноэр прочел ответ по моим глазам и закрыл лицо вонючим рукавом куртки.

– Его застрелили. По ошибке приняли за медведя.

– Не может быть… – прошептал Ноэр в рукав. – Где? Когда? – его душили слезы, голос дрожал.

В довершение ко всем прочим невероятным событиям мне пришлось рассказать и об этом страшном несчастье.

Родители Ноэра принесли нам хлеб, копченое мясо и эль, а когда узнали, что мы не пойдем на медвежий пир, так опешили, что прикатили еще целый бочонок эля. Озвест, бедный дурачок, даже предложил принести с праздничного стола медвежатины, однако запнулся на полуслове, едва увидел, как я затряс головой и как помертвел взгляд Ноэра.

При всем том нам некуда было спрятаться от ее запаха – здание ратуши с его огромным залом, и кухней, и трубами стояло совсем недалеко. Она висела над нами облаком, густым и ароматным. Мы могли не есть мяса, но не могли не вдыхать ее.

– Давай уберемся из города, – предложил я. – Пойдем куда глаза глядят. Я попрошу у твоей матери чистые штаны и рубаху, и ты вымоешься в речке.

Ноэр задумался, но не смог покинуть свою тесную зловонную нору – это было выше его сил. Мы остались в сарае.

Время от времени родные Ноэра подносили еще еды, но с расспросами к нам не приставали – так велела его мать.

Пока в главном зале возносились молитвы во славу живых тварей – всех вообще, но особенно самых малых и самых сильных, – в вечернем воздухе царило спокойствие.

– По крайней мере они выказывают ей уважение, – сказал я Ноэру, который к тому времени уже изрядно напился и начал всхлипывать. – Вроде как похоже на настоящую церемонию воздания почестей. Спасибо им хотя бы за это.

А потом мэр издал приветственный возглас, ему ответил громкий хор мужских голосов. Вслед за этим крикнула жена мэра, и ее крик подхватили все женщины в зале. Пиршество началось. Праздничный шум и гам был мучителен для моего слуха, но моему другу пришлось еще тяжелее: звуки, доносившиеся с холма, жгли его, словно тысячи ядовитых пауков. Ноэр не находил себе места; метался по сараю, выходил во двор, где висел густой запах, аппетитный и соблазнительный, от которого текли слюнки, как бы мы ни старались не замечать его. Ноэр издавал ужасные стоны, урчал и ревел, но я не боялся, что он опять превратится в медведя – просто он был сильно пьян.

Я провел с ним всю ночь, не давая ему шагнуть через край, за которым начиналось безумие, побуждая его к разговорам после каждого приступа рыданий и бессвязного бреда.

– Поверь, я не хочу этого знать, – сказал я Ноэру, когда глубокой ночью, набравшись по самые брови, мы сидели под звездным небом. В ратуше уже вовсю гремели песни и танцы. – Но это грызет меня изнутри, и я не могу думать ни о чем другом. – Я дохнул элем в его полусонное одуревшее лицо.

– Я знаю, о чем ты говоришь, приятель, знаю, – медленно проговорил он.

– Правда?

– Правда. Ты хочешь знать, что именно у нас… Насколько близко мы с ней сошлись… как муж и жена. Ложился ли я с ней, как мужчина.

– Я не хочу ничего знать!

Ноэр сел прямо, собираясь с духом, чтобы ответить. Пивные пузырьки ударили ему в нос, он тоненько рыгнул.

– Да, – заметил я, – даже по отрыжке можно сказать, что эль у Келлера отменный.

– Угу. – Ноэр опять рыгнул, и точно так же, как лошадь, впряженную в повозку, нужно слегка подстегнуть кнутом, чтобы она пошла, он словно подстегнул себя к признанию – подался вперед и обнял меня за плечи. – Если ты действительно не хочешь об этом знать, Баллок, я рад сообщить, что ничего не могу рассказать.

– С-согласен, – кивнул я. – Про т-такое не рассказывают.

– Да нет, дело в том, что я… не помню. – Ноэр нахмурился, глядя на темное небо, в котором белели столбы дыма из кухонных труб на холме. – Нет, что-то, конечно, помню, но очень расплывчато. Не могу описать, где и как все было, как я за ней ухаживал, как она меня соблазняла, понимаешь? Помню лишь волшебную медвежью страну, чудесное сияние, ее запах, роскошный мех и… Баллок, мы с ней подходили друг другу, да, нам больше никто не был нужен. Твой вопрос – хотя ты его и не задал – прости, это глупый вопрос, вопрос бесстыдного мальчишки, который любит подглядывать в дверную щелочку! Конечно, я знаю, что ты не такой, и поэтому не обижаюсь. – Он крепко стиснул мое плечо.

– Я не хотел слышать даже того, о чем ты рассказал, – мрачно промолвил я. – Каждое твое слово о ней – будто удар ножом или плеткой, будто ухмылка мне в лицо. Я ведь тоже успел попасть под ее чары.

Ноэр резко развернул меня к себе.

– Эй, осторожней, – предупредил я, – а то меня стошнит.

Он ослабил объятия, но лишь самую малость.

– Ты знаешь, – проговорил Ноэр, улыбаясь сквозь слезы. – Баллок, дружище, только ты знаешь, что я чувствую. Ты единственный человек на свете, с которым я могу поделиться.

– Мне от этого не легче.

– Верно, не легче. Но по крайней мере я не совсем одинок – есть кто-то, кто хоть немного меня понимает.

– Ну, если только немного, – грустно отозвался я. Через марево похмелья и сонливости я вдруг ясно увидел, как наши жизни, жизни троих Медведей – точнее, двоих, оставшихся в живых, – покатились под откос, точно бочка соленой селедки с горы, и как мы, ошеломленные и растрепанные, лежим у подножия.

– У меня сердце екнуло, когда мисс Данс сказала, что собирается вернуть их в наш мир, – призналась моя Тодда.

Стояла ночь. Жена только что переложила Озела в нашу постель; лежа в уютном гнездышке между нами, он ровно сопел. Приподнявшись на локте, Тодда в темноте смотрела на меня, и в ее глазах сквозила задумчивость.

– Почему?

– Ну… – неохотно произнесла она, – я боялась, что мать девочек… завоевала твое сердце.

– Это правда, – сказал я, – часть моего сердца принадлежала и принадлежит ей.

Есть что-то особенное в ночных разговорах, когда обрывки сна витают над головой, когда каждую фразу разделяет долгое молчание, а за окнами ровно дышит спящий город. Ночь побуждает открыть правду, извлечь ее из глубокого темного колодца – ту правду, которую в другое время ты тщательно охраняешь, заслоняешь ладонями и, запинаясь, что-то невнятно бормочешь, щадя и себя, и окружающих.

– Я помню, как ты говорил о ней в первый раз.

– Да.

Перед моими глазами вновь встала Лига, стирающая белье в ручье – в расцвете красоты, примерно в том же возрасте, в каком сейчас Тодда. Я подумал о том, как искажаются в сознании мужчины ощущения, которые он испытал в облике зверя, в медвежьей шкуре. Немного спустя до меня вдруг дошло, что Тодда замерла в испуганном ожидании.

– Тебе не надо волноваться, – успокоил ее я и положил руку ей на бедро. – У нас с тобой есть гораздо большее: наши дети. Не забывай, ты – моя жена, я выбрал тебя.

– Мне не хочется думать, что ты женился на мне вынужденно, только потому, что она была недоступна, – тихо промолвила она.

Видите? В ночной тишине можно обнажить самые потаенные чувства – а моя жена знает, как правильно высказать ту или иную думу, – и тогда они останутся в воздухе тонкой дымкой, никому не причиняя вреда, и о них можно будет поразмыслить спокойно.

– Тодда, меня никто не вынуждал жениться на тебе. Каждый новый день, прожитый рядом с тобой, – радость и откровение для меня. Будь у меня сейчас выбор, я бы не вернулся в тот мир, поверь.

– Не вернулся бы?

Я снова воскресил в памяти прежние дни.

– Нет.

Озел тихонько, требовательно чмокнул губами. Сомнения Тодды прозрачным туманом обволокли ночную тьму.

– Слышишь меня, милая? Я сказал нет. – Моя рука скользнула выше по ее бедру.

– А… когда она появилась здесь? – промурлыкала жена. – Когда вышла из другого мира и ты впервые увидел ее? Что ты почувствовал, Давит?

– Облегчение. – Я улыбнулся.

– Я тоже, – мелодично рассмеялась Тодда. – А ты почему?

– Потому что разобрался в себе и понял: она уже не пленяет меня так, как раньше, и я беспокоюсь только о том, чтобы ей и Бранзе было не страшно в настоящем мире, чтобы они смогли устроиться здесь как следует.

– Конечно, меня это не красит, но я все-таки была довольна…

– Так-так, и чем же? – Я легонько похлопал Тодду по ноге.

– Тем, что она постарела. Сперва я приняла за нее Бранзу и подумала: «Какая красавица! Все, Давит уйдет к ней». Может, так и есть? Как ты относишься к Бранзе?

– Тодда, я знал ее совсем малышкой! Мне не пристало думать о чем-то ином кроме того, что девчушка стала совсем взрослой. Милая, продолжай. Ты поняла, что обозналась и?..

– …обрадовалась. Я обрадовалась, что она немолода и уже годится в бабушки. Нет-нет, годы не измучили ее заботами и не сделали уродливой. Она по-прежнему красива, но…

– Уже не та девушка, которую я встретил.

– Да. Потом ко мне пришла другая мысль: «Меня ведь тоже ждет старость. Каково это, когда молодые женщины облегченно вздыхают, глядя на тебя? Что я буду чувствовать, когда мой муж перестанет испытывать желание к своей постаревшей жене?

– Обещаю, этого не случится.

Слова вырвались у меня так горячо и быстро, что она засмеялась. Я прислушался к дыханию Озела. Малыш почмокал губами, полуразбуженный моим голосом, и опять погрузился в свои молочные сны.

– Перенесу-ка я его в другую комнату, – шепнул я Тодде, – чтобы без помех заняться тем, чем мужья занимаются с женами. Надо спешить, пока ты совсем не состарилась!

– Да уж, – улыбнулась она. – Лучше не откладывать это дело в долгий ящик.

Я проснулся еще до рассвета и потряс за плечо Ноэра, который всю ночь обливался слезами, да так и уснул прямо на земляном полу, положив голову мне на колени.

– Мне надо идти, – сказал я. – Скоро начнется ритуал погребения костей. Хочешь со мной?

Опираясь на локти, Ноэр сел и, щурясь, принялся озираться вокруг с бессмысленным видом, точно его треснули по голове дубинкой.

– З-зачем?

– Это вроде похорон.

Ноэр поднял на меня мутные глаза и промычал в пьяном полубреду:

– Нет, Баллок, н-не могу. А ты иди. Отдай за меня… последнюю дань.

Я поднялся на холм и присоединился к шествию охотников, которые несли останки медведицы – ее кости, выбеленные и вываренные, раздробленные ради того, чтобы извлечь мозг; гигантский череп, мослы и хребет. Охотники унесли мешки с гремящими костями прочь из города, на вершину Горы, и там зарыли в землю, а сверху положили огромный валун, который нужно будет откатить следующей весной, чтобы освободить медведицу. Вольфхант прочел длинную молитву – в ней он говорил о медвежьей силе, которая перешла к людям, съевшим мясо, о грозности и свирепости медведей. Все это было ужасно. Я чувствовал ужас, как чувствовал бы его Ноэр-который-побывал-в-ее-лапах, и даже выпитый накануне эль не мог заглушить мой страх.

Когда церемония завершилась, все двинулись в обратный путь. Я шел и глядел на город, раскинувшийся внизу. Я знал, что должен считать его своим домом, но после того, как провел ночь в мыслях Ноэра, Сент-Олафредс казался нелепым нагромождением строений. Я видел странное место с извилистым лабиринтом улиц, тесных, чересчур многолюдных, где мы, беззащитные люди, лишенные шерсти и вынужденные натягивать чужие шкуры, спешим, толкаемся и кружим в бессмысленном танце влечений и раздоров, привязанностей и неприязней. Мы слишком много думаем и просчитываем. Я предпочел бы бродить среди деревьев и слушать их шепот, более осмысленный, нежели наши громкие разговоры; городской суете предпочел бы неспешное одиночество. Я мечтал быть лесным зверем, диким и свободным, что следует зову природы и волен ни в чем не оправдываться.

Однако вернуться в лес я не мог. Мой друг нуждался во мне. Он страдал и ждал меня где-то там, в этом человеческом муравейнике, лишь иногда забываясь тяжелым сном. Время пришло: я должен разбудить его, проследить, чтобы он вымыл тело и очистил душу. Потом я пойду к себе домой и тоже лягу спать. Может быть, когда я проснусь, гнев, боль и колдовские чары развеются, и жизнь уже не покажется мне столь пустой и печальной.

Мисс Данс привязала сумку к седлу и быстро вернулась. В ее точеном лице Эдде по-прежнему мерещились очертания черепа. Чародейке удалось поспать всего час или два – всю ночь она отвечала на одни вопросы и задавала другие, несколько раз беседовала с Лигой и Энни наедине.

– Что она от тебя хотела? – с утра первым делом спросила Эдда свою мать.

Лига выглядела печальной, но спокойной, хотя и сильно постаревшей по сравнению с тем, какой Эдда ее помнила.

– Ничего особенного, – ответила она.

– Решила устроить мне взбучку, – со смехом сообщила госпожа Энни, на ходу стащив один из белых хлебов, которые испекла Эдда. – А перстней-то у меня на пальчиках уже нет. У-у, как больно было!

– Я рада, что привела дело в порядок, насколько его можно было привести, – объявила мисс Данс собравшимся женщинам. Рамстронг спешно уехал по торговым делам, и сейчас в доме были только Энни, Тодда с мальчиками, Лига, Бранза и Эдда.

– Вам бы передохнуть денек, мэм, – сказала Энни. – Отвар отваром, но что, если по дороге вы начнете клевать носом и свалитесь с вашей прелестной кобылки? Я-то знаю, сколько сил отнимает волшба, даже если творить ее с ошибками.

Мисс Данс улыбнулась и взяла обе руки Энни, избавленные от груза драгоценностей, в свои ладони:

– Надеюсь, госпожа Байвелл, впредь вы не будете утомлять себя подобным образом.

– Не беспокойтесь, этот урок я выучила, мэм, – кивнула лечуха. – Уж сколько лет я не занимаюсь ведьмовством, только травки собираю да изредка оттащу какого-нибудь младенца или его мать от смертного порога.

– Приглядывай за ней, Эдда, – строго сказала мисс Данс. – У нее есть дар, который сильнее знаний и навыков, и в придачу – доброе сердце, а это сочетание всегда опасно.

От всего, что случилось, у Эдды до сих пор кружилась голова и захватывало дух. Держа на руках легкого, точно пушинка, Озела, она сделала короткий реверанс.

– Для меня большая честь познакомиться с вами, мисс Данс.

– Я тоже рада, милочка. – Чародейка собиралась произнести еще что-то, но Озел помахал ей на прощание ручкой:

– Пока-пока, тетя!

– Будь здоров, малыш! – Мисс Данс легонько ущипнула его за пухлую щечку и повернулась к Лиге и Бранзе, которые робко жались друг к дружке, немного бледные и осунувшиеся от недосыпа и вчерашних волнений.

– В добрый час, – пожелала она матери и дочери. – Будьте терпимее к себе. Здесь многое иначе, поэтому приготовьтесь к неприятным сюрпризам и открытиям.

– Я бы тоже хотела, чтобы вы немного задержались, как просит госпожа, – вдруг выпалила Бранза. – И… помогли нам советами.

– О каких советах ты говоришь, дорогая?

– Гм… ну, например… как держать себя в этом мире, как жить спокойно.

– Покой – не главное, сестренка, – рассмеялась Эдда. – Покой – это то, что мы имели в воображаемом раю. А здесь, в настоящем мире, как называет его мисс Данс, у нас все… настоящее!

Бранза выглядела хрупкой и смущенной, и мисс Данс взяла ее руку. Интересно, это магия? – подумала Эдда, глядя, как от одного прикосновения чародейки сестра выпрямила спину и даже отважилась слабо улыбнуться, пряча растерянность.

– Просто живи и смотри, что происходит вокруг, – сказала колдунья Бранзе. – Со временем и опытом все станет понятней. Лига, к вам это тоже относится. Не спешите, пользуйтесь удобной позицией для наблюдения, которая будет у вас под крышей вдовы Байвелл.

– Я постараюсь, – сказала Лига, опираясь на другую руку Бранзы.

Эдда подбросила Озела на руках и принялась строить ему смешные рожицы, чтобы не смотреть на мать и старшую сестру, которые пытались за любезностью скрыть неуверенность. К огорчению Эдды, лишний десяток лет на их лицах проступал чересчур явно.

– Удачной дороги, мэм, – сказала чародейке Тодда.

Мисс Данс одним красивым движением взлетела в седло и посмотрела на всю компанию – стройная, хорошо сложенная фигура на фоне пасмурного неба.

Мы такие несуразные, каждый из нас со своими страхами и сомнениями, подумала Эдда. Как чудесно быть такой, как мисс Данс, и знать все на свете!

– Пока-пока, – прочирикал Озел. – Пока-пока. – Пока мисс Данс разворачивала лошадь, малыш энергично махал ручкой.

– До свидания, дамы, – промолвила чародейка. По ее глазам было ясно, что мыслями она уже перенеслась в Рокерли, к другим делам и заботам.

– Пока-пока! – повторил Озел.

– …и господа, – сверкнула улыбкой мисс Данс. – Большие и маленькие. – Она пустила кобылу резвым шагом, вскинула на прощание руку и уехала.

Лига и Бранза проспали все утро. Около полудня Лигу разбудил надтреснутый голос, выводящий за окном какую-то странную песню, смесь низкого рычания и заливистых трелей. Некоторое время она лежала в постели неподвижно, вслушиваясь в звуки; ожидая, пока рассудок начнет воспринимать окружающее. Под подушкой, зажатые в кулак и обернутые в салфетку, лежали два драгоценных камня, две семечки или… в общем, то, из чего выросли два куста с белыми и алыми цветами и, возможно, весь райский мир Лиги. Накануне вечером мисс Данс отдала их ей.

Они твои по праву, – сказала чародейка. – Судя по тому, что они сохранились в реальном мире, рискну предположить, что у тебя есть некоторые шансы снова попасть в мир своих заветных желаний. Будь осторожна! – с жаром предупредила мисс Данс, на мгновение выйдя из задумчивости и стряхнув с себя пелену усталости. – Если вдруг решишь вернуться туда, не обращайся к знахаркам вроде Энни Байвелл, приезжай прямо ко мне в Рокерли. Если при тебе будут эти камни, я почти наверняка сумею тебе помочь. Кто знает, каких еще бед натворит Энни, если возьмется за дело, каким опасностям подвергнет и тебя, и всех нас!