Текст книги "Лакомые кусочки"

Автор книги: Марго Ланаган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Лига встала с мягкой постели и подошла к окну. Энни возилась у костра на своем небольшом участке, выложенном камнями, позади овощных грядок. Громко распевая, лечуха размешивала какое-то зелье в большом черном котле. Она не потрудилась вставить свою искусственную челюсть – Лига видела это даже на расстоянии – и была одета в простое платье непонятного зеленовато-бурого оттенка и грязный передник.

Тихо, чтобы не разбудить Бранзу, мирно спящую в соседней кровати, Лига пересекла комнату, сняла со спинки стула платье и оделась. На цыпочках вышла и медленно спустилась по лестнице, заглядывая в открытые двери. К ее облегчению, Эдды нигде не было. Она прошла сквозь рваные клочья дыма и отзвуки песни, которые впустила в дом Энни, оставившая дверь нараспашку.

Ну надо же, восхитилась Лига, разглядывая свежепосаженный огородик Эдды. Немножко неровно, а в остальном ее маленькая дикарка сделала все почти так же, как делает она сама, Лига! Может быть, не такая уж Эдда и дикая? Лига прошлась между грядками.

– Энни! – негромко позвала она, не желая напугать старуху.

– Уже проснулась? – воскликнула вдова. Ветерок подхватил облачко пара, поднимавшегося над котлом, и швырнул его через подвязанные стебли фасоли прямо в нос Лиге.

– Наконец-то я вас отыскала! – Лига присела на корточки у края огородика рядом с костром и сделала вид, что интересуется травами.

– Что-что, деточка? – Энни с энтузиазмом размешивала варево, то и дело извлекая на поверхность жижи кусочки чего-то черного, чрезвычайно неприятного на вид, и восторгаясь их разнообразием. Она уже не пела в голос, а просто мурлыкала себе под нос.

– Если не ошибаюсь, раньше вас звали Лечухой Энни, – произнесла Лига. – Давным-давно мы жили почти по соседству.

Вдова резко оборвала песню, ее лицо превратилось в сплошные надутые губы и хмурую гримасу, как если бы она вдруг увидала в своем котле нечто неожиданное.

– Давны-ым-давно, – протянула она.

Лига раздвинула листья ревеня и выдернула малюсенький сорняк – совсем крохотную травинку с белой ниточкой стебелька и корнем не толще волоса.

– Вы должны помнить моего отца, Гертена Лонгфилда.

Деревянная палка, которой ведьма размешивала жижу, вновь начала описывать медленные круги.

– Помню, помню. Что с того?

– Он трижды приходил к вам и просил кое-что особенное.

Некоторое время Энни вглядывалась в густую черноту варева, потом прислонила палку к стенке котла, вытерла руки о грубый передник и спустилась с каменной приступки, стоя на которой следила за своим зельем.

Лига принялась раздвигать прохладные красные черешки ревеня, и так, и этак отгибая их в поисках сорняков, пока не ощутила дыхание старухи, присевшей рядом с ней на корточки. Она перестала притворяться, что увлечена прополкой.

– Сперва был тот ужасный отвар, потом он принес травы и порошки, которые надо было сжечь, а в третий раз взял у вас два свертка, потому что… потому что я уже шесть месяцев была беременна Бранзой.

Слова растворились в воздухе, будто не имели значения, будто их никто не произносил. Ревень распрямился и кивнул своими невероятно зелеными листьями, испещренными невероятно малиновыми прожилками.

Энни подалась вперед и осторожно взяла лицо Лиги в свои ладони.

– От него? – спросила она. Кожа на ладонях старухи была шероховатая, морщинистая, прохладная, но изнутри исходило тепло; пальцы сильно пахли анисовым семенем. – От родного отца?

– Все три раза, – ответила Лига.

Энни кивнула. На несколько мгновений ее лицо стало самым прекрасным из всех, что Лига когда-либо видела, со всеми его морщинами и волосками, с впалыми щеками. У Лиги в голове словно бы завихрился маленький водоворот.

Потом вдова подперла подбородок ладонями и медленно, тяжело проговорила:

– Но не Эдда, нет. К тому времени похотливый мерзавец уже помер. Она… от этого Коттинга?

Лига отрицательно покачала головой.

– Никакого Коттинга нет. Я назвалась его вдовой ради благоприличия. Эдда… – Она мысленно попыталась подобрать слова, но все они казались слишком грязными для солнечного утра, слишком грубыми для слуха этой добросердечной женщины. Наконец Лига решилась: – Городские мальчишки… – еле слышно прошептала она.

Энни уронила лоб на руки и сгорбилась.

– Много раз?.. – сдавленно спросила знахарка.

– Нет, лишь однажды. Но их было пятеро.

– Пятеро? Боже мой. Чтоб мне сдохнуть, – промолвила Энни сквозь пальцы, опустив лицо. Она неуклюже подвинулась к Лиге, протянула руку, не длинней, чем у трехлетнего Андерса, и, не открывая глаз, крепко обняла ее за талию. В этом простом жесте Лига ощутила всю силу сострадания маленькой иссохшей женщины.

– Ох. – Энни промокнула глаза передником, огляделась по сторонам, как будто силилась увидеть только сад и ничего кроме сада; закашлялась от густого запаха своего варева, принесенного порывом ветра. – Зато родилась Эдда, – сказала она, немного справившись с собой. – И Бранза. Это не отменяет того, что случилось, но по крайней мере у тебя есть дочери. Дочери. – Старуха судорожно вздохнула и вытерла нос уголком передника.

– Верно, – севшим от волнения голосом произнесла Лига.

Внезапно ее вновь охватили те чувства, которые она испытала на берегу ручья, увидев Эдду после разлуки. Как могли девочки спокойно спать, бегать в город по ее поручениям и не сознавать, что Лигу гложет, снедает, разрывает на части страх любящей матери за своих детей?

Сейчас, сидя рядом с Энни, Лига растерялась: столь сильные эмоции нахлынули на нее впервые за много лет. Она как будто опять носила под сердцем живое существо, но не ребенка, нет, а нечто тяжелое, страшное и противоестественное. Яростная, незатухающая, сладкая боль привязанности трепала Лигу, как пронизывающий осенний ветер треплет последние листья и сдувает с веток птиц. Как долго и хорошо она знает своих девочек, какие яркие и необычайно милые подробности ей известны! С каким усердием она растила, воспитывала их – теперь Лиге казалось, что у нее действительно были причины сгорать от тревоги, что мелкие горести и печали их детства на самом деле были предвестниками худших бед, от которых она не смогла оградить дочерей, несмотря на все старания. И конечно же, Бранза и Эдда приносили ей радость! Их звонкий смех и крепкие объятия доставляли столько счастья, что Лига боялась не выдержать его, не выдержать накала своей связи с детьми – столь же незыблемой, как связь между силами, управляющими движением планет и сменой времен года; столь же неумолимой и хаотичной, столь же подверженной случайностям – счастливым и роковым, так же способной обернуться блаженством или бедствием. Каким гладким было существование Лиги в райском мире, каким благополучным и спокойным! И вот она снова здесь, где можно остолбенеть от ужаса, впрочем, как и от восторга; где жизнь будет походить скорее на крепкий эль в большой кружке, чем на цветочный чай в изящной фарфоровой чашечке. Лига еще не знала, сможет ли поднять эту кружку, не говоря уж о том, чтобы проглотить ее содержимое.

Она вытерла слезы и постаралась взять себя в руки.

– Просто я подумала, что должна предупредить вас о том, кому вы дали приют. Конечно, я буду молчать о своем прошлом, но вчера, когда мы шли через город, я видела брата одного из тех… В общем, если правда все-таки выплывет наружу, то лучше уж, чтобы вы узнали обо всем от меня.

Энни Байвелл состроила гримасу, хрипло расхохоталась, уселась прямо на мощенный камнем пятачок земли и похлопала Лигу по коленке, приглашая ее сесть рядом.

– Ну, тогда тебе следует знать, что хозяйка этого дома тоже не невинный цветочек, – удрученно сказала старуха и сложила руки на коленях – сухие желтовато-коричневые лапки, лишенные украшений. – Не могу утверждать наверняка, но, может статься, я его убила.

– Убили?..

– Твоего Па. В тот день, – кивнула знахарка. – Возможно, это я своей злой волей отправила его под колеса экипажа.

– Да? – Лига изумленно заморгала. – Но что дурного он вам сделал?

– Вот-вот, и я так подумала, после того как он в третий раз пришел ко мне и попросил средство, чтобы избавиться от младенца во чреве. Лонгфилд хорошо заплатил мне, настоящим серебром, и вскорости я могла ожидать, что он придет снова – останавливаться-то он не собирался! Если раз в несколько лун этот человек будет расплачиваться серебряными монетами, моя жизнь пойдет на лад, подумала я, то есть… Поверь, Лига Лонгфилд, я старалась так думать, заставляла себя. Я ведь была тогда почти нищей, а нищенке только так и пристало мыслить, если все, что ее волнует – как бы дотянуть до завтрака и раздобыть еще одно одеяло, чтобы пережить зиму.

– Я понимаю вас, Энни, – вздохнула Лига. – У меня тоже были такие времена.

– Но потом я подумала: раз в несколько лун? И… Видишь ли, я – безродная сирота, и часто имела дело с мужчинами, которые брали от меня то, что им было нужно, не спрашивая моего разрешения. И все же сироты – люди особенные. Для нас родители – это вроде как звезды в небе, загадочные и далекие, до которых никогда не дотянуться рукой. Представь себе, мы мечтаем о родителях, а вокруг полно счастливчиков, у которых они есть. Да, твоя мать умерла и оставила тебя на попечение отца, но хотя бы один из родителей у тебя остался, понимаешь? И вот он, этот отец, позволил себе использовать родную дочь таким образом! Детка, это самое страшное унижение на свете! Это даже хуже, чем жить круглой сиротой, гораздо хуже. Он лишил тебя права познать саму себя, познать, как все должно быть на самом деле…

Для Лиги все это было слишком: злое лицо ведьмы, похожее на засохшее печеное яблоко, блестящие глаза. Ею овладело смятение. Разве ей не хотелось, чтобы какая-нибудь другая женщина узнала о ее горе, выслушала, поняла и разделила с ней боль? Однако, видя перед собой искаженные гневом черты Энни, Лига ощущала лишь ужас и стыд от того, что вдова – что кто-то вообще – увидел то, что не предназначалось чужим глазам. Трепеща от страха, она поняла, что ослушалась отца, совершила самую тяжкую провинность. Он шагнул к ней из мрака лет, грозно хмуря брови, готовый осыпать ее грязной бранью. Лиге вдруг стало нечем дышать и…

– В такие ночи он всегда называл меня ее именем, – торопливо заговорила она, не давая Энни продолжить. – Он делал это почти во сне… или когда был пьян… – Осознание той грязи, которая с ней происходила, заставило ее умолкнуть. Роняя слезы в промокшую на коленях юбку, Лига замерла, слушая шепот воспоминаний, вкрадчиво льющийся ей в уши.

Морщинистая рука Энни взяла ее за подбородок, чуть приподняла лицо.

– Может, твой отец и напивался, Лига Коттинг, урожденная Лонгфилд, но мозги он не пропил, и никогда – слышишь, никогда! – не путал тебя с твоей матерью. Он знал, что делает, от первого прикосновения и до того мига, когда изливал свое семя! Кого ты хочешь обмануть?

– Я напрашивалась на это, – одними губами произнесла Лига. – Он сам говорил, что я напрашивалась – своей манерой двигаться, стоять, наклоняться, своей фигурой. Иногда я думаю, что Па прав…

– Ни одна девушка не напрашивается на насилие со стороны отца. Запомни это!

– Я была глупой…

Энни взяла голову Лиги в свои ладони и пристально посмотрела на нее:

– Девочка моя, все мы глупые. Но это не может служить извинением для мужчины.

И когда поток оправданий для отца иссяк – когда Лига поняла, какую мерзость сотворял над ней Па, раз за разом, от младенца к младенцу, когда узрела в ночи глупую молоденькую девчонку и подонка отца, – страшная голая правда обрушилась на нее, словно крыша избушки, фундамент которой слишком перекосило. Лига съежилась, сжалась в комок, насколько могла, и пока изъеденные червями балки и гнилая солома рушились на нее сверху в клубах пыли, она рыдала в объятиях маленькой старушки, исторгая гнев и горе.

Лига и Бранза вместе с Эддой поселились в доме вдовы Байвелл. Госпожа Энни ссудила их деньгами (добрая знахарка хотела помочь безвозмездно, однако Лига настояла, что обязательно все вернет, как только позволят доходы), на которые женщины обставили комнату на первом этаже. Изначально она должна была служить столовой для гостей, но гости никогда не переступали порог этого дома, и теперь три белошвейки Коттинг превратили ее в рабочую мастерскую, а на большом столе прекрасно разместились иголки, ножницы и другие принадлежности. Мастерицы начали со скромных салфеток, скатертей и детских рубашечек, которыми торговали на рынке, затем постепенно перешли на женское белье и платья. Роль первых заказчиц досталась Тодде и госпоже Энни, которые с удовольствием щеголяли новенькими нарядами.

– Где ты научилась так класть стежки? – вопрос задал не кто иной, как Сьюки Тейлор. Озабоченно хмуря лоб, она провела кончиком пальца по изящному орнаменту из листьев, окаймляющему тонкую льняную скатерть.

– Да там, у себя в глубинке, – пожала плечами Лига. Перед глазами встала мать Сьюки, какой она помнила ее в своем райском мире – улыбающаяся, доброжелательная.

– Очень красиво, хотя и необычно. Сколько, говоришь, стоит эта скатерть?

Поскольку женщины из семьи Коттинг были хороши лицом и ладно сложены, прилежны в работе, гостили в богатом доме и водили дружбу с Рамстронгами, жительницы Сент-Олафредс сочли возможным покупать их товар и даже изредка обмениваться любезностями возле рыночного прилавка или в доме, если заглядывали к Энни за каким-нибудь снадобьем.

Притираясь к реальному миру, Лига, Бранза и Эдда нашли в Энни Байвелл самую лучшую компаньонку, о какой только могли мечтать. В свою очередь, появление в особняке матери и двух дочерей побудило вдову к регулярным вылазкам в город, в который она носа не высовывала с тех пор, как разбогатела, а затем лишилась компании Коллаби Дота. Сообща все четверо сумели взяться за то, на что не решались поодиночке. Женщины помогали друг дружке узнать мир, придумывали, как лучше преодолеть препятствия, если, конечно, это не требовало от них слишком большой смелости.

Когда они освоились, дела пошли в гору. Поскольку Эдда провела в настоящем мире целый год, она уже почти не ошибалась в суждениях, не принимала поспешных решений, которые могли бы обернуться для нее неприятностями. Лига, однако, очень долго была оторвана от реальной жизни, да и Бранза порой забывала, что находится не в райском месте, поэтому, случалось, по меркам Сент-Олафредс обе вели себя странно. Бранза здоровалась с каждым встречным-поперечным и расстраивалась, если люди укоризненно качали головой, непонимающе смотрели на нее или вовсе отворачивались. Она также не понимала, зачем во дворах держат цепных псов; несколько раз злобные собаки сильно напугали ее, а однажды чуть не покусали.

Самое серьезное недоразумение произошло, когда Эдда и Бранза, возвращаясь домой с рынка, в переулке за площадью наткнулись на Вивиуса Стрэпа, который стоял возле вонючих конюшен и стегал кнутом одного из своих ослов – дряхлое полуживое существо. Бранза набросилась на Стрэпа и попыталась выхватить у него кнут. Эдде понадобилась вся ее сила, чтобы оторвать сестру и увести прочь, а Стрэп еще долго бранился им вслед, обзывая досужими коровами, ведьмами и старыми девами.

– Как он смеет так обращаться с животным? – всхлипывала Бранза.

– Молчи! Ни слова, пока мы не убрались отсюда подальше! – Эдда шипела так сердито, что у Бранзы от удивления высохли слезы.

Младшая сестра решительно потащила старшую вверх по склону, по пути натянуто улыбнувшись полузнакомой соседке, которая остановилась с заинтересованным видом и непременно принялась бы расспрашивать девушек, если бы те решительно не прошагали мимо.

– Эдда, ты очень изменилась! – дрожащим голосом промолвила Бранза, когда они свернули на улицу, где стоял дом госпожи Энни. По счастью, людей вокруг не было, и лишь канарейка Лары Китченер вдохновенно распевала в окне песню своего маленького запертого в клетке сердечка.

– Зато ты – ни капельки! – буркнула Эдда и отпустила руку сестры. – Бранза, пойми, так нельзя! Ты делаешь себе только хуже. Здесь все по-другому, и вести себя нужно соответственно.

– Бедный заморенный голодом ослик! Ты видела, как понуро он стоял? Наверняка и сейчас еще стоит, – не унималась Бранза. – Этот негодяй совсем не кормит его, а потом еще и бьет за то, что у бедного животного нет сил.

Эдда открыла дверь.

– Из-за того, что ты встряла, ослу достанется вдвое больше побоев. Об этом ты не подумала? Хозяину ты помешать не сумела, а животному от твоей доброты только больнее.

– Не могла же я просто пройти! – Бранза отступила вбок, пропуская Эдду, та закрыла за собой дверь.

– Почему не могла? Стрэп правильно сказал: это его осел, и он имеет право делать с ним что угодно.

– Кто дал ему такое право? – Возмущенная несправедливостью, Бранза опять разрыдалась. – Кто позволил ему бить и обижать живое существо? Те, кто дал ему это право, такие же злодеи, как он!

– Тихо ты! Ничего тут не поделаешь. – Рассерженная Эдда обняла сестру, которая была выше ростом и выглядела намного старше, да к тому же не хотела замечать очевидных вещей. – Бранза, прежде чем кричать, нужно подумать, что можно и чего нельзя. Здесь совсем не так, как дома. Там все складывалось в согласии с нашими мечтами, а в этом мире мы не одни, у других людей тоже есть свои желания, поэтому нам следует чуть-чуть потесниться.

– Но у других желания неправильные и жестокие!

– Не всегда, сестричка. И даже если это так, то пара девушек вряд ли в силах что-то исправить – остается только огорчаться и идти своей дорогой. Пойми, ты больше не можешь приводить все в порядок, как привыкла, не можешь потихоньку хоронить карликов и держать все в секрете.

– Что стряслось? – На шум из мастерской вышла Лига. – Эдда, в чем дело?

– Бранза, давай мне свою корзинку и ступай с мамой. Я уберу припасы в кладовку и принесу разведенного вина, чтобы немного успокоиться.

Эдда препоручила сестру заботам Лиги, в объятиях которой Бранза утешилась тем, что поведала свою грустную историю такой же невинной душе, недавно покинувшей рай.

Бранза яростно ковыряла палкой землю у крыльца. Лига вырыла ямки для драгоценных камней голыми руками, но тогда на этом месте, заросшем сорняками, был сад, а теперь оно превратилось в пустырь, и земля совершенно окаменела.

Бранза с размаху ткнула палкой в твердую корку, увесистый ком земли отлетел вверх.

– Вот ты как? – пробормотала она. – Заколдовали тебя, что ли?

Она вспотела от быстрой ходьбы и чувствовала себя неловко из-за того, что принесла с собой тайну, а дома слукавила и замаскировала свое прощание так, как если бы совсем не прощалась.

– Одна? – удивилась Эдда. – Это неразумно.

«Я пойду прямо на рынок, – сказала ей Бранза. – Там полно женщин. Мне нужно прогуляться, размять ноги и дать глазам отдохнуть от шитья, а то в них уже щиплет». Эдда поверила, и тень сомнения исчезла с ее лица.

Мелкие комья летели в разные стороны.

– Ты ведь та самая, старая земля, – горячо шептала Бранза. – Чего же ты так упрямишься? – При помощи палки ей удалось отколупать еще немного земли. – Ма копала тебя почти что во сне! – Она попробовала пустить в ход ногти: осыпался камень величиной с горошину и маленькая горсточка пыли.

«Мамочка, а закапывать нужно глубоко? Лунный Младенец тебе не говорил? – приставала Бранза к матери накануне. – Ну, знаешь, как в сказках: «Вырой яму глубиной в локоть и оставь в ней сокровище». Или: «Выкопай ямку размером с голову и положи туда волшебный камень».

«Не помню, – отвечала Лига. – Я просто присыпала камни землей, и все».

Глупая девчонка, выругала себя Бранза. Не надо было расспрашивать Ма и привлекать ее внимание. Теперь стоит ей вспомнить тот разговор, и она сразу поймет, где искать дочку.

Может, надо смочить землю – принести в ведре воды из ручья, полить и размягчить ее? Наверняка в избушке-развалюшке осталось ведро, ведь Ма ходила по воду! Сидя на корточках, Бранза разглядывала серую солому, гниющую в дверном проеме, расплющенную и склеенную многолетними непогодами, дождями и снегами, которые шли здесь всю жизнь Бранзы, то есть по здешнему времени, в ее сжатом варианте. Нет, она, пожалуй, не рискнет взяться за разбухшую гнилую солому. Скорее всего городские мальчишки или цыгане побывали тут задолго до того, как рухнула крыша, и вынесли все мало-мальски пригодное.

Просто присыпала камни землей. Значит, не глубоко. Бранза вернулась к своему занятию и в результате упорного труда выкопала ямку достаточной, по ее мнению, глубины. Достала из-за пазухи тряпицу и развернула алый камень. Надо ли при этом что-нибудь произносить, обращаться к бесплотным силам, о которых упоминала Энни? Наверное, нет. Ма с ног валилась от усталости и уж точно ничего не говорила; молча закопала камни в землю.

Она, Бранза, тоже была на этом месте! Почему ты не посмотрела? – упрекнула она свое младенческое «я». – Почему не выпростала головку из пеленок и не запомнила, как и что нужно делать?

Бранза стиснула массивный камень в руке и постаралась выбросить из головы пустые мысли. Во всяком случае, надо держаться серьезно. Часть успеха, собственно, заключается в сильном желании – или нежелании – найти приют, убежище, свой сердечный рай. Бранза вспомнила город из райского мира матери: тихие улочки, пустые участки между рядами домов, заросшие зеленой травой и залитые солнечным светом; вспомнила Волка, запах его шерсти, прохладный след от языка на тыльной стороне ладони, на щеке; мысленно покрошила на дорожку хлеб, и воображаемые птицы слетелись на угощение, и она каждую из них называла по имени, а Ма сидела у окна и плела циновки.

Ну пожалуйста, – думала она, опуская рубин в теплую сухую землю. – Пожалуйста, пусти меня обратно, – произнесла Бранза вслух на тот случай, если Лунный Младенец замер в ожидании где-нибудь на границе между мирами, как говорила Ма, и для того, чтобы сотворить чудо, нужно что-то особенное: молодая девушка должна решиться на самоубийство, Медведь – спрыгнуть с обрыва, карлик – топнуть ножкой.

Бранза аккуратно зарыла ямку, обошла крыльцо с другой стороны и начала все заново. Вообще-то этим следовало заниматься ночью, лучше всего в полночь, если верить Энни, а не при ярком свете дня, когда все вокруг кажется отнюдь не волшебным, а убогим, облезлым, напрочь лишенным таинственности и колдовской силы. К сожалению, прийти сюда ночью она не могла. Ей могло помешать многое: и чересчур любопытная сестрица, и заботливая мать, и зоркая вдова, которая все замечает, хотя не всегда говорит об этом. Кроме того, есть еще городская стража; в том, другом мире стражники разрешили бы ей покинуть город, взяв с нее обещание вернуться до рассвета, чтобы не волновать маму; даже нет, не так: в последние годы они совсем ничего не говорили и ограничивались молчаливым кивком. Здесь все иначе: суровые стражи ворот преградят ей путь и потребуют ответа, куда она направляется. И что скажет Бранза? «Я иду в старый дом моей матери, чтобы оттуда при помощи волшебных сил перенестись в мир ее сердечных желаний». Вне всяких сомнений, услышав это, стражники с улыбкой переглянутся, крепко возьмут ее за руки и отведут домой, а по дороге еще и вызовут лекаря. Так что придется делать все сейчас.

Бранза вонзила палку в твердую землю с южной стороны крыльца. Удар отдался болью в костяшках пальцев, в локтях, в плечах, заставил клацнуть зубы. Ох, нет, все бесполезно…

Бесполезно или нет, надо продолжать! Возможно, как только эта часть работы будет выполнена, дальше все окажется легче легкого. Ма, например, вообще проспала магическое перемещение; малютка Бранза вместе с ней заснула в одном мире, а проснулась в другом. А вот Рамстронг просто прыгнул в пустоту и взлетел; Эдда прошла сквозь стену силой желания, а этот Тизел, по словам Эдды, провалился в райское место случайно, когда убегал от Бранзы, счастливицы, которая тогда не понимала своего счастья – беззаботной Бранзы, на которую никто не косился, не говорил дурного слова, не заставлял вести себя «как положено».

Поэтому она с остервенением продолжала копать, а когда выкопала ямку, нашла подходящие слова, уложила на дно прозрачный камень и засыпала его землей.

«А теперь спи, дитя», – сказал Лунный Младенец Лиге.

«И это все, что ты сделала?» – невинно поинтересовалась Бранза у матери, притворяясь, что увлечена работой. Сейчас она прямо-таки видела перед собой тот цветок, который тогда вышивала, его сказочные малиново-розовые лепестки.

«У меня просто не осталось сил, – ответила Ма и рассмеялась. – Я спала как убитая, а когда открыла глаза, оказалась там».

Бранза долго смотрела на нее, такую обыкновенную, старательно прокладывающую стежок за стежком, а Ма подняла голову и рассеянно ей улыбнулась.

Чтобы волшба получилась, Бранзе сейчас было бы неплохо уснуть возле порога, головой на восток. Но солнечные лучи заливали крыльцо нещадным жаром, поэтому она легла у стены, в мягкую постель из высокой травы, что давала более или менее сносную тень, положила под голову пахнущие землей руки, уняла тревожные мысли о матери и сестре – как-то они переживут ее исчезновение? – и убедила себя, что теплая стена за спиной – это мохнатый бок Волка, который улегся позади нее, тихонько поскуливая, и будет охранять ее сон.

Эдда и Лига обошли весь город. Уже почти стемнело, однако мать и дочь упорно осматривали каждый закоулок, подходили к дверям, заглядывали во все уголки, где только могла скрываться Бранза.

– В воду она не полезет, – со вздохом промолвила Эдда, когда оглянулась и увидела, что мать все еще стоит на мосту, который Эдда уже перешла.

Лига, не отрывая глаз от ручья, следила за шумно журчащими струями. Наконец она медленно перешла мост, словно бы с каждым шагом пересиливала себя.

– Вернемся к Рамстронгам, – предложила Эдда. – Скажем, что нам не повезло. Давит соберет людей, и ее быстро найдут.

Лига взялась за подставленный дочерью локоть, но не поспевала за Эддой, взявшей слишком резвый темп. Целеустремленность и решительность, беспокойство и тревога, которые побудили Лигу обойти весь город, теперь, казалось, полностью оставили ее.

Они дошли до угла. Эдда собиралась свернуть к дому Рамстронгов, но мать остановилась, молча опустив голову.

– В чем дело? Мамочка, идем же. Идем, пока еще не совсем темно.

– Мне нужно вернуться домой и кое-что посмотреть… – Она поглядела на Эдду почти умоляюще. – Прежде чем люди обо всем узнают.

– Что ты хочешь посмотреть?

– Ну… посмотреть, не вернулась ли Бранза домой. Мало ли, может быть, пока мы ходили… Если нет, тогда…

– Что тогда?

Мать и дочь направились к особняку Энни. Эдда попыталась ускорить шаг, но Лига двигалась по-прежнему неохотно. Девушку снедало нетерпение, и все же она приспособилась к медленной поступи матери и, наклонившись – под грузом тяжких дум Лига сгорбилась почти вдвое, – заглянула в ее лицо:

– Мамочка, что с тобой? Какие мысли тебя терзают?

– Она расспрашивала меня о том… о том, как я оказалась в том месте, в своем сердечном раю…

– Так, – сказала Эдда. – Думаешь, Бранза отправилась искать этого Лунного Младенца?

– Может быть. У меня нехорошее предчувствие.

– Значит, пошла к обрыву?

– Да. А что, если она спрыгнет с обрыва, а Младенец не спасет ее, и моя девочка разобьется? Или, наоборот, Лунный Младенец спасет Бранзу, перенесет в другой мир, и мы ее больше не увидим!

Даже в сумерках Эдда заметила, что в глазах Лиги заблестели слезы.

– А что, если Бранза просто бродит по лесу в ночи? Сколько раз я сама так делала! Или просто нашла полянку, заросшую мхом, и заснула, а утром проснется и выбросит из головы все глупости. Ты всегда предполагаешь худшее, мама, а худшее случается очень редко. Не волнуйся, наша Бранза не рискнет прыгнуть с обрыва, не решится так поступить с нами. Только я могла бы выкинуть что-то подобное, притом давно, когда была младше и глупее.

– Знаешь, я тоже не думала, что Бранза способна наброситься на человека, который бьет собственного осла, а она взяла и набросилась. Она прямо сама не своя.

Эдда вновь постаралась припомнить тот момент, когда старшая сестра собралась уходить. «Я пойду прямиком на рынок», – сказала она. В ее поведении вроде бы не было ничего необычного. Эдда тогда еще разозлилась на Бранзу. «Мы с Энни как раз собрались ставить хлебы в печку, – сказала она, – так что я не смогу пойти с тобой. Если хочешь, попроси Ма». Сейчас она не могла точно вспомнить, выглядела Бранза как-то подозрительно или нет. Раньше Эдда считала, что по внешнему виду сестры сразу поймет, не замышляет ли та чего, но теперь от этой взрослой женщины можно было ожидать чего угодно – Эдда знала ее гораздо хуже, чем ту сестренку, которая осталась в райском мире вместе с Медведем Тизелом.

– Я навредила своей дочери, – пробормотала Лига в локоть Эдды. – Мисс Данс права: я причинила Бранзе чудовищный вред.

– Да уж, – фыркнула Эдда, – такой чудовищный, что она рвется обратно в тот мир, неблагодарная! В те времена, когда ты причиняла ей вред. Должно быть, она ненавидит тебя всем сердцем!

– Когда я рассказывала вам о настоящем мире, не надо было называть эти истории сказками. Просто Бранзу успокаивало, когда я так говорила, вот я и старалась, чтобы ей не было страшно.

– Еще как старалась, мамочка! Когда у этой девчонки на душе неспокойно, она становится совершенно несносной. Как, например, в последнее время. Как сегодня ночью!

– О нет, не говори так! Ночь еще не наступила! – воскликнула Лига и тревожно подняла глаза к небу, в котором уже зажглись первые звезды.

Когда они добрались до дома Энни, Лиге хватило сил быстро определить, что Бранзы по-прежнему нет, и поспешно подняться наверх, но после того как Эдда поделилась с госпожой Энни результатами их неудачных поисков и последовала за матерью, она обнаружила Лигу сидящей на краешке кровати, в полной темноте. Сундук, на котором Лига обычно сидела у окна, был открыт, половина его содержимого вывалена на пол.

– Она забрала камни, – бесцветным голосом сообщила Лига.

– Камни? – Воображению Эдды представился сундук вдовы Байвелл, каким она видела его в последний раз: на четверть заполненный драгоценностями.

– Камни, которые дал мне Лунный Младенец, алый и белый. Я больше никогда не увижу мою золотоволосую доченьку, – горестно заключила Лига.

Эдда подошла к матери и обняла ее.

– Она вернется, мам, обязательно вернется. Она помнит, что сказала мисс Данс, и знает, что ей нельзя там оставаться, как пыталась остаться ты.

– Она тоже попытается, – плакала Лига. – Она слишком похожа на меня и останется в том мире навечно. Да, да, моя девочка будет совершенно счастлива. Наверное, я должна порадоваться за нее, но…

– Себялюбица! – сердито шептала Эдда в ухо матери. – Как посмела она расстроить тебя своим побегом! – Постойте, о чем это она говорит? Разве сама Эдда не сбежала из дома год назад, год, который лег на плечи бедной матери целым десятилетием? Если она так сильно страдает, когда с момента исчезновения Бранзы не прошло и суток, то в какое же состояние ввергла Лигу младшая дочь?