Текст книги "Кто-то в моей могиле"

Автор книги: Маргарет Миллар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

11. Воспоминания душат меня, я едва могу дышать

Сложенное из необожженного кирпича здание окружной клиники располагалось чуть в стороне от Стейт-стрит, почти в самом центре города. Огромное количество клиентов Пинаты побывало за ее дубовыми дверями, и за многие годы знакомства Пината довольно хорошо узнал директора клиники Чарлза Олстона. Олстон по своей профессии не был ни врачом, ни работником сферы социальной помощи. Когда-то он работал в страховой компании, а овдовев, посвятил большую часть своего времени решению чужих проблем и забот. Для того чтобы клиника продолжала функционировать, он уговаривал медиков и немедиков оказать ему помощь, выбивал деньги из чиновников города и округа, терроризировал местную газету требованиями бесплатно публиковать его объявления, выступал на заседаниях женских клубов и политических митингах, церковных собраниях, обращался за помощью ко всевозможным ложам и организациям.

Если какая-то группа людей нуждалась в докладчике, вне зависимости от того, где и когда это происходило, там немедленно обнаруживался Олстон, просвещающий слушателей, с пулеметной скоростью обрушивая на них статистические данные. Скорость, с которой он выдавал цифры, играла весьма важную роль в его риторике: аудитория не успевала прислушаться к фактам и цифрам, что было для Олстона весьма желательно, поскольку довольно часто он потчевал ее статистикой собственного изобретения. Он не испытывал особых сомнений по поводу правомерности этого приема, полагая, что он составляет юридически обоснованную сторону в его войне против невежества. «Знаете ли вы, – вопрошал он, устремляя палец к небесам, – один из семи ничего не подозревающих, невинных людей, вроде вас, обязательно проведет какое-то время в клинике для душевнобольных». Если подобное заявление оставляло аудиторию спокойной и равнодушной, он менял соотношение на «один из пяти», а то и «один из трех». «Предотвращение – вот наше спасение. Предотвращение. Мы в нашей клинике не в состоянии решить проблемы каждого. Мы надеемся на то, что сможем не дать этим проблемам стать действительно серьезными».

Ровно в полдень в субботу Олстон повесил на дубовые двери табличку «Закрыто» и закрыл клинику на выходные. Неделя была напряженной, но она дала свои плоды. «Демократическая лига» и «Ветераны иностранных войн» пожертвовали на новую пристройку для детских палат, местное отделение профсоюза штукатуров и цементников предложило свои услуги. «Монитор-пресс» запланировала цикл статей о клинике и предложила премию за лучший очерк под названием «Капля предосторожности».

Не успел Олстон закрыть засов, как кто-то начал колотить в дверь. Такое частенько случалось, когда клиника закрывалась на ночь или на выходные. В своих самых смелых мечтаниях Олстон представлял, что когда-нибудь денег и персонала окажется наконец достаточно и они будут открыты круглосуточно, как настоящая больница, или по крайней мере не станут закрываться на воскресенье. Воскресенье – плохой день для тех, кто боится.

– Мы закончили, – крикнул Олстон из-за дверей. – Если вам необходима срочная помощь, позвоните доктору Меркадо по телефону 53698. Вы поняли?

Пината ничего не ответил. Он просто ждал, прекрасно зная, что Олстон сейчас отопрет, поскольку у него не хватало сил оставить без помощи нуждающегося в ней.

– Доктор Меркадо, телефон 53698, если вам нужна помощь. Какого черта? – спросил Олстон и распахнул двери. – Если вам нужна… А, это ты, Стив.

– Привет, Чарли. Извини, что побеспокоил.

– Ищешь кого-то из своих клиентов?

– Мне нужна кое-какая информация.

– Мои цены меняются в зависимости от времени суток, – пошутил Олстон. – А может, мне лучше сказать, что я беру денежными вкладами на детскую пристройку? Чеки тоже сгодятся, при условии, что их оплатят. Входи.

Пината прошел за ним в кабинет, крохотную комнату с высоким потолком, выкрашенную в ярко-розовый цвет. Розовая краска была одной из собственных идей Олстона, который полагал, что людям, видевшим в жизни слишком много черного, необходим веселый яркий цвет.

– Садись, – предложил Олстон. – Как дела?

– Если я отвечу, что хорошо, ты сразу примешься вытягивать из меня деньги.

– Платить все равно придется. Во внеурочное время я беру в полтора раза больше.

Несмотря на шутливый тон собеседника, Пината знал, что говорит он вполне серьезно.

– Ладно. Это меня устраивает. Как насчет десяти долларов?

– Пятнадцать больше украсит мою бухгалтерию.

– Твою несомненно, мою – нет.

– Хорошо. Не буду спорить. Но хотел бы напомнить, что один человек из пяти обязательно…

– Я уже слышал это на прошлой неделе в клубе.

Лицо Олстона просветлело:

– Это была великолепная встреча. Как? Я терпеть не могу пугать наших парней таким образом, но, если только при помощи страха их можно заставить раскошелиться, мы их обеспечим на полную катушку.

– Сегодня, – заметил Пината, – ты напугал меня всего на десять долларов.

– Возможно, у меня лучше получится в следующий раз. Поверь, я попробую.

– Верю.

– Итак, как же зовут твою проблему?

– Хуанита Гарсиа.

– Господи! – тяжело вздохнул Олстон. – Она что, снова в городе?

– У меня есть основания так думать.

– Ты ее знаешь, да?

– Лично – нет.

– Можешь считать, что тебе крупно повезло. Мы, как правило, не используем термин «неисправимый», но я был готов пустить его в ход, когда дело коснулось Хуаниты. Вот он, случай, когда капля предубеждения могла стоить больше цистерны последующих лекарств. Если бы мы встретились с ней первый раз, когда она была еще ребенком и симптомы нервного расстройства только-только проявились, – что ж, возможно, мы могли бы еще что-то предпринять. Хотя трудно сказать, сработали ли бы наши меры. Когда дело касается Хуаниты, предсказывать что-либо невозможно. Первый раз она оказалась у нас по постановлению суда для малолетних правонарушителей. Ей было шестнадцать, в разводе с одним и на восьмом месяце беременности от другого. Из-за ее состояния мы были вынуждены обращаться с ней нежно и ласково. Думаю, что именно тогда она все поняла.

– Что все?

Олстон покачал головой, на лице его отразилось смешанное выражение печали и невольного восхищения.

– Она выработала очень простой, но абсолютно потрясающий прием, которым связала нас всех по рукам и ногам: и суды, и управление по надзору за условно осужденными, нашу клинику. Как только она попадала в передрягу, она выпутывалась с классической легкостью.

– Каким образом?

– Забеременев. Одно дело – малолетняя правонарушительница, и совсем другое – женщина в преддверии материнства. – Олстон поерзал в кресле и снова вздохнул. – Сказать по правде, никто из нас не знает, пользуется ли Хуанита этим своим приемом осознанно. Один из наших психологов думает, что она использует беременность как возможность ощутить себя более значительной. Хотя я не совсем в этом уверен. Эта девочка – точнее, женщина, ей должно быть лет двадцать шесть – двадцать семь – ни в коем случае не дура. Она показала великолепные результаты по целому ряду тестов, особенно тех, которые требовали не столько знания фактов, сколько активного воображения. Она могла посмотреть на несложный рисунок и описать его так, что впору было подумать, она разглядывает какое-нибудь из творений Ван Гога. Понятие «психопатическая личность» больше не в моде, но оно как нельзя лучше подошло бы к Хуаните.

– Какая она из себя?

– Довольно хорошенькая, огромные глаза, белые зубы и все такое. О фигуре ничего сказать не могу. Никогда не видел ее между беременностями. Самое трагическое заключается в том, – вдруг добавил Олстон, – что ее совершенно не интересуют собственные дети. Когда они были крошками, Хуанита любила их тискать и нянчить, играть с ними, как с куклами, но лишь они немного подросли, она потеряла к ним всякий интерес. Три или четыре года назад ее арестовали по обвинению в пренебрежении материнскими обязанностями, но она снова оказалась в состоянии воспроизведения потомства и была выпущена с условным сроком. После рождения этого ребенка – шестого, по-моему, – она нарушила условия освобождения и убежала из города. Никто не пытался ее разыскивать. Не удивлюсь, если узнаю, что наша клиника скинулась, дабы оплатить ее дорожные расходы. Сама по себе Хуанита представляет клубок проблем. А помножь все это на шесть. Господи! Мне даже думать об этом страшно. А теперь она вернулась в наш город…

– Мне так кажется.

– И чем она занимается? Впрочем, надо ли спрашивать?

– Работает официанткой в баре, – ответил Пината, – если, конечно, это та самая женщина.

– Она замужем?

– Да.

– А дети с ней?

– По крайней мере несколько. Она подралась в баре с мужем несколько дней назад, он заявил, что она их совершенно забросила.

– Если ты ее не знаешь, – поинтересовался Олстон, – откуда у тебя вся эта информация?

– Мой приятель оказался в баре, когда началась драка.

– И ты заинтересовался судьбой многодетной Хуаниты при помощи приятеля, который оказался свидетелем драки?

– Можно сказать и так.

– Я мог бы так сказать, но ведь это неправда. Верно? – Олстон посмотрел на него поверх очков. – У нее снова неприятности?

– Насколько я знаю, нет.

– Тогда зачем ты сюда пришел?

Пината раздумывал. Он не хотел рассказывать всю историю даже Олстону, хотя тому уж довелось послушать вранья, и какого.

– Я хочу, чтобы ты проверил по своей картотеке и ответил мне, была ли Хуанита Гарсиа здесь в один конкретный день.

– Какой день?

– Второго декабря тысяча девятьсот пятьдесят пятого года, в пятницу.

– Странная просьба, – заметил Олстон, – не хочешь пояснить, зачем тебе это нужно?

– Нет.

– Я полагаю, что у тебя основательные причины.

– Не знаю, насколько они основательны. Хотя одна причина у меня есть. Дело касается обратившегося ко мне человека. Я бы не хотел называть это имя, но придется, поскольку мне нужна информация и по данному вопросу. Ее имя – миссис Джеймс Харкер.

– Харкер, Харкер. Дай-ка мне подумать минуточку. Дэйзи Харкер?

– Да.

– Что общего у такой женщины, как Дэйзи Харкер, может быть с человеком, выкупающим под залог арестантов?

– Эта история довольно затянута и не слишком правдоподобна, – улыбнулся Пината. – И поскольку уже субботний полдень и я плачу тебе в полтора раза больше, чем обычно, будет лучше, если ты услышишь ее как-нибудь в другой раз.

– Что же ты хочешь знать о миссис Харкер?

– То же самое: работала ли она в клинике в этот конкретный день? Кроме того, когда и почему она перестала здесь работать.

– Сказать почему – я тебе не могу, поскольку сам не знаю. В то время ее решение меня очень удивило и продолжает удивлять до сих пор. Она сослалась на то, что ее мать больна и требует немало внимания, но мне доводилось по моим контактам с нашим женским клубом встречаться со старушкой. Она здорова как лошадь. Довольно привлекательная женщина, особенно когда демонстрирует свой железный характер… Я уверен, что болезнь миссис Филдинг не могла послужить причиной. Что же касается самой работы, то я уверен, что миссис Харкер она нравилась.

– Она с ней справлялась?

– Превосходно. Сердечная, понимающая, надежная. Конечно, иногда она принимала происходящее чересчур эмоционально и немножко терялась в экстремальных ситуациях, но ничего серьезного. Все дети ее безумно любили. Она умела, это бывает у бездетных женщин, обращаться с ними так, чтобы они чувствовали себя важными персонами, а не результатом случайного столкновения сперматозоида и яйца. Миссис Харкер была замечательной молодой женщиной. Нам было очень жаль терять ее. Ты давно с ней знаком?

– Недавно.

– В следующий раз, когда ее увидишь, передай от меня сердечный привет. И скажи, что мы будем рады, если она появится здесь снова.

– Передам.

– Сказать по правде, если бы я мог узнать, что именно вынудило ее от нас уйти, то обязательно принял бы соответствующие меры, дабы устранить это препятствие.

– Обстоятельства были связаны исключительно с Дэйзи, а не с клиникой.

– Хорошо. Я просто думал, что лучше проверить, – пояснил Олстон. – Иногда у нас бывают расхождения и ссоры среди обслуживающего персонала, как и в любом другом месте. Остается только удивляться, что их не больше, чем в других местах, учитывая то, что психология не относится к точным наукам и расхождения по диагнозам и способам лечения отнюдь не редкость. Особенно способы лечения, – повторил он, нахмурившись. – Ну что, к примеру, можно сделать с такой, как Хуанита? Стерилизовать? Держать взаперти? Подвергнуть принудительному психиатрическому лечению? Мы делали все, что в наших силах, но вот причина того, что не было результата: Хуанита наотрез отказывалась признать, что у нее не все в порядке. Как и большинство не поддающихся исправлению, она попыталась убедить себя (так же как и нас), что все женщины одинаковы и единственное ее отличие заключается в ее честности и чрезмерной активности. Честная и чрезмерно активная – это любимые слова находящихся в состоянии самообмана. Послушай моего совета, Стив. Как только ты услышишь, что кто-то слишком усердно настаивает на своей честности, беги бегом и проверь скорей то место, где ты хранишь деньги. И не очень удивляйся, если обнаружишь там отпечатки чьих-то пальцев.

– Я не слишком верю в обобщения, – возразил Пината. – Особенно в последнее.

– Почему же?

– Потому что оно относится и ко мне. Я довольно часто заявляю о своей честности. В данный момент тоже.

– Ладно, ладно. Я понимаю: мне нужно либо взять свое обобщение назад, либо отправиться проверить денежный ящик. Дай-ка мне минутку поразмыслить. – Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. – Очень хорошо. Я беру назад свое обобщение. Боюсь, что при нашей работе довольно легко стать циником. Так много обещаний дано и нарушено, так много надежд разбито вдребезги – все это порождает привычку верить в психологию противоположностей; когда ко мне приходит человек и заявляет, что он приветлив, честен и прост, хочется записать его в хитрые и назойливые обманщики. Этой опасности, вытекающей из характера самой профессии, я стараюсь избежать. Спасибо за то, что ты мне на это указал, Стив.

– Я ничего тебе не указывал, – ответил несколько смущенный Пината. – Я говорил исключительно о себе самом.

– Нет, нет. Я настаиваю на том, что должен выразить тебе особую благодарность.

– Ну что ж, пожалуйста. При полуторном раскладе я не очень хочу с тобой спорить.

– Ах, да. Полуторная ставка. Я должен продолжить работу. В два часа у меня выступление в клубе. Там хорошая, очень податливая группа. Я надеюсь пополнить там наш фонд. – Он вытащил из стола связку ключей. – Подожди здесь, пожалуйста. Не могу пригласить тебя в нашу картотечную. Не то чтобы наши истории болезней секретны, но многим хотелось бы в это верить. Хочешь почитать что-нибудь, пока меня не будет?

– Нет, спасибо. Я просто подумаю.

– Есть о чем?

– Хватает.

– Дэйзи Харкер, – заметил Олстон, – очень красивая и, как мне кажется, не слишком счастливая молодая женщина. Весьма неважное сочетание.

– Какое это имеет отношение ко мне?

– Надеюсь, что никакого.

– Оставь свои надежды для фонда, – посоветовал ему Пината. – Мои отношения с миссис Харкер ограничиваются сферой профессиональных интересов. Она наняла меня, чтобы я представил ей информацию об одном из дней ее жизни.

– А Хуанита была частью этого дня?

– Возможно.

«Возможно, что частью этого дня был и Камилла, хотя на это пока ничто не указывает». Когда Дэйзи позвонила ему вчера утром в контору, как они и условливались, и услышала подробности его смерти, она была удивлена, огорчена, заинтересована – вполне естественная реакция, которая смыла последние сомнения в ее искренности. Она сказала, что поинтересовалась у Джима и у матери, знали ли они человека по имени Камилла, и ждет ответа от отца, которому отправила письмо специальной почтой.

Во взгляде Олстона смешались ирония и подозрение:

– Ты что-то не слишком разговорчив сегодня, Стив.

– Мне нравится думать о себе как о сильном, молчаливом человеке.

– В самом деле? Что ж, будь осторожен, в тебе сидит синдром Ланселота. Спасение благородных дам в состоянии расстройства – опасное занятие, особенно если дамы замужем. У Харкера репутация порядочного парня. И умного. Подумай об этом, Стив. Я вернусь через несколько минут.

Пината подумал. Синдром Ланселота, черт бы тебя побрал. Мне совершенно неинтересно спасать многочисленных Дэйзи в состоянии расстройства. Дэйзи – дурацкое имя для взрослой женщины. Могу поспорить, что это идея Филдинга. Миссис Филдинг обязательно выбрала бы что-нибудь более возвышенное и экзотическое: Челеста, Стефания, Гвендолен.

Он поднялся и начал ходить по комнате. Размышления о чужих именах вызвали в нем чувство подавленности. Его собственное имя было заимствовано у приходского священника и детей, играющих в канун Рождества. Особенно за последние три года, после того как Моника увезла Джонни, Пината думал о своих родителях, пытаясь, правда не слишком успешно, следовать совету, который не раз повторяла ему мать-настоятельница: «В этом мире нет места для жалости к себе, Стивенс. Ты сильный человек, ибо в этом мире тебе не на кого опереться. Иногда оказывается просто счастьем жить вот так, ни на кого не опираясь. Подумай о всех тех безумных увлечениях, которые могли бы у тебя появиться, в наши дни вокруг так много соблазнов. Для мальчика главное, чтобы у него был рядом настоящий человек, на которого он мог бы равняться. У тебя есть отец, Стивенс… А твоя мать? Не кто иная, как молодая женщина, ей оказался не по плечу ее крест. Ты не должен осуждать ее за это. Возможно, она была только школьница…»

А Хуанита, мрачно подумал Пината. Впрочем, почему это должно было его беспокоить тридцать лет спустя? Я так и не смог найти ее, не осталось ни единой зацепки. И даже если бы я нашел ее, как насчет него? Вполне возможно, что она даже не знает его имени и знать не хочет.

Вернулся Олстон, в руках у него было несколько карточек, вынутых из картотечного ящика.

– Кое-что есть, Стив. Правда, не знаю, что именно. Второе декабря пятьдесят пятого года – последний день, когда миссис Харкер здесь работала. Она дежурила с часа до половины шестого в детской комнате. Там мы принимаем малышей, пока их родители или родственники проходят осмотр. Лечения в детской мы не проводим, но частью обязанностей миссис Харкер было наблюдение и фиксация всех отклонений в поведении, таких, как чрезмерная тяга к разрушению, повышенная стеснительность. Обо всем этом она должна была сообщать медицинскому персоналу. То, как трехлетний ребенок играет с куклой, очень часто дает нам больше для выяснения проблем той или иной семьи, нежели несколько часов беседы с родителями. Так что ты понимаешь, насколько важна была та работа, которую выполняла миссис Харкер. Она относилась к ней очень серьезно. Я только что просмотрел один из ее отчетов. В нем такие детали, какие большинство наших добровольных помощников либо не заметили бы, либо не записали бы.

– Отчет, который ты просматривал, относится к этому конкретному дню?

– Да.

– Произошло ли что-нибудь необычное или тревожное в этот день?

– У нас каждый день происходит что-нибудь необычное и тревожное, – весело ответил Олстон. – Можешь быть уверен.

– Я имел в виду только то, что относится к миссис Харкер. Были ли у нее конфликты с детьми, например?

– В отчете нет никаких свидетельств. У миссис Харкер мог быть конфликт с кем-то из родителей или нашими сотрудниками, но в отчет это бы не попало. И я очень сомневаюсь, что нечто подобное имело место. Миссис Харкер хорошо ладила со всеми. Если бы мне было необходимо высказать критические замечания в ее адрес, то я бы указал только вот на что – она чрезмерно старалась угодить людям; последнее привело меня к заключению, что она не слишком высокого мнения о собственной персоне. Те, кто постоянно улыбаются, как правило, именно такие.

– Постоянно улыбается? – переспросил Пината. – Готова угодить? Может быть, мы говорим о двух разных женщинах, о двух Дэйзи Харкер?

– Почему? Она что, изменилась?

– У нее нет ни малейшего признака того, что она кому-то хотела бы угодить, можешь мне поверить.

– А вот это уже интересно. Я всегда знал, что это маска. Скорее всего, то, что она перестала ее носить, – хороший знак. Все эти уловки папиных дочек кажутся абсолютно неуместными в поведении взрослых женщин. Возможно, она наконец выросла. Зрелость, – добавил он, – не похожа на конечный пункт назначения, как Лондон или Гонконг, Париж или небеса. Это продолжающийся процесс, который напоминает дорогу. Человек идет по ней всю жизнь. В Соединенных Штатах не существует такого конечного пункта, как город Зрелость. Послушай-ка, а не развить ли мне эту мысль перед слушателями на банкете сегодня вечером?.. Пожалуй, нет. Не думаю, что попытаюсь это сделать. Это не слишком поможет сбору денег. Я уж лучше по-прежнему воспользуюсь своей статистикой. Люди, увы, куда легче попадают под обаяние цифр, чем поддаются идеям.

– Особенно твоим?

– Мои идеи могут быть весьма впечатляющими. – Олстон ухмыльнулся. – Но вернемся к предмету нашего разговора. Признаюсь, мне все более интересно, какая же связь между Хуанитой и миссис Харкер.

– Я не уверен, что подобная связь существует.

– Тогда я думаю, что это чистейшей воды совпадение. – Олстон постучал по вынутым из картотеки карточкам. – Пятница, второе декабря, была последним днем, когда миссис Харкер появилась у нас. Но с этого дня мы ничего не слышали и о Хуаните.

– Что, что?

– Она была записана в пятницу утром на прием к миссис Хаксли. Это один из наших сотрудников службы социальной помощи. Сеанс лечения не планировался, только обсуждение вопроса о денежной помощи и решение проблемы с детьми Хуаниты, которые были переданы из приюта для малолетних под опеку матери Хуаниты, миссис Розарио. Никто из нас не считал последнее решение идеальным. У нее хороший и опрятный дом, она уважаемая женщина, но помешана на религии. Миссис Хаксли собиралась попробовать уговорить Хуаниту передать детей в детский дом на некоторое время.

В любом случае Хуанита позвонила миссис Хаксли в пятницу рано утром и сообщила, что не может прийти, поскольку не слишком хорошо себя чувствует. Это показалось вполне правдоподобным, поскольку ей вот-вот надо было отправляться к акушеру. Миссис Хаксли объяснила ей, что их встреча, касающаяся детей, должна состояться как можно быстрее, и было решено, что они побеседуют в тот же день после обеда. Хуанита вела себя очень послушно, даже дружелюбно. Одно это должно было нас насторожить. Естественно, она так и не появилась. Опасаясь, что ребенок мог появиться на свет несколько раньше, чем ожидалось, на следующий день я позвонил миссис Розарио. Она была в ярости. Хуанита забрала детей и уехала из города. По мнению миссис Розарио, во всем был виноват я.

– Почему ты? – спросил Пината.

– Потому, – Олстон поморщился, – что у меня дурной глаз.

– Я как-то не заметил.

– Если ты полагаешь, что вера в дурной глаз исчезла, позволь мне немедленно тебя поправить. Миссис Розарио, как все старики мексиканцы, уверена, что вся медицина – дьявольская выдумка, причина болезни не в микробах, а в дурном глазе. Если ей сказать, что она верит в чепуху, миссис Розарио откажется; но как бы то ни было, первый ребенок Хуаниты родился на кухне у старой повивальной бабки, а когда Хуаниту прислали к нам в клинику для психиатрического лечения, выяснилось, что иметь дело с матерью ничуть не легче, чем с ее дочерью. Немного докторов уделяли внимание этому феномену, и практически никто из психиатров не касался его в своих исследованиях. Они предпочитают отпихивать от себя этих людей, записывая их сразу же в разряд упрямых, умственно отсталых, извращенных, не понимая, что те действуют в соответствии с собственной культурной моделью поведения. Просто она не изменилась так сильно, как нам хотелось бы. Одного времени на ее преображение недостаточно, нужны усилия, и немалые, их нужно целенаправленно обучать… Впрочем, это моя лекция под номером двадцать семь. Надо сказать, что она не пользуется особым успехом… Надеюсь, ты не стал относить на свой счет замечания по поводу вашей расы.

– Чего ради? – Пината пожал плечами. – Я даже не уверен, что это действительно моя раса.

– Но ты все-таки думаешь, что принадлежишь к ней? Знаешь, это меня частенько удивляло. Ты не слишком подходишь…

– Миссис Розарио куда более интересный предмет для обсуждения, нежели я.

– Ну и ладно. Как я уже сказал, она была просто в ярости, когда я ей позвонил. За день до этого она пошла на специальную мессу помолиться за заблудшие души, включая, надеюсь, и душу Хуаниты. Не знаю, как тебя, а меня всегда удивляло, как приходские священники управляются с людьми, которые, как миссис Розарио, одинаково страстно верят в Святую Богоматерь и дурной глаз. Как бы то ни было, вернувшись домой, она обнаружила, что Хуанита исчезла, прихватив весь скарб и своих пятерых детей. Я не знаю причин, по которым миссис Розарио нужно было бы придумывать всю эту историю, но время от времени мне приходит на ум, что слишком уж она для нее удобна. Ей не пришлось отвечать на вопросы полиции и управления по контролю над условно осужденными. Если она была в церкви, когда Хуанита сбежала из дома, никто не может полагать, что она знает хоть что-нибудь. Миссис Розарио очень непростая женщина. Она не доверяет Хуаните и не одобряет ее поведения, но внутри ее заложен очень мощный материнский инстинкт. Ну вот и все. – Олстон откинулся на стуле и стал внимательно разглядывать розовый потолок. – Конец истории Хуаниты. По крайней мере я очень надеялся, что это последняя страница. Где-то через год мы закрыли ее карточку. Последняя запись в ней была сделана в ноябре 1956 года. Гарсиа после возвращения из армии возбудил в суде дело о разводе на основании того, что он был покинут женой. Какой из ее детей был его, не знаю. Возможно, никакой. Как бы то ни было, передачи ему детей он не требовал. Не было предъявлено и требований о выплате алиментов или денег на содержание детей, поскольку Хуанита не появилась в зале суда. Хотя, скорее всего, она знала о происходящем. Мексиканские семьи в наших краях, какие бы раздоры их ни сотрясали, как-то ухитряются сохранять племенные связи и симпатии, особенно перед угрозой со стороны белых. А закон, в их понимании, всегда за белых. Так что у меня нет никаких сомнений, что Хуанита поддерживала связь с кем-то из родственников, информировавших ее обо всем, что происходило, и обещавших сообщить ей, когда можно спокойно вернуться обратно. Как я понимаю; ты уверен, что она вернулась?

– Вполне, – кивнул Пината.

– Снова замужем?

– Да. За итальянцем по фамилии Донелли. Думаю, что он неплохой парень, но Хуанита сильно осложнила ему жизнь, и он всегда готов к драке.

– Откуда ты все это знаешь?

– Я видел его в суде после драки в баре. Мой клиент участвовал в ней. Донелли не смог наскрести достаточно денег, чтобы уплатить штраф, так что он до сих пор в тюрьме. Вполне возможно, Хуанита хочет оставить его там подольше.

– В каком баре она работает?

– «Велада-бар», на Лоуер-стейт.

Олстон кивнул:

– Именно там она время от времени подрабатывала. Хозяйка бара миссис Брустер – подруга ее матери. И миссис Брустер, и ее бар достаточно хорошо известны органам здравоохранения и санитарного контроля, но это место так ни разу и не закрывали. Похоже, ты на верном пути, Стив. Если ты выяснишь, что это и впрямь Хуанита, будь добр, немедленно дай мне знать. Я испытываю чувство ответственности за эту девчонку. Если у нее неприятности, я хотел бы ей помочь.

– Где я смогу найти тебя?

– Днем я буду дома. Звони туда. Но пока я все же не перестаю надеяться, что это ошибка, а настоящая Хуанита спокойно и счастливо живет в достатке где-нибудь на острове посреди Тихого океана.

Олстон встал и закрыл окно, заперев его на шпингалет. Всем своим видом он давал понять, что интервью окончено.

– Буквально одну минуту, – попросил Пината.

– Давай поскорее. Я не хочу, чтобы слушатели в клубе меня заждались.

– Если бы они знали, на какую сумму ты собираешься их растрогать, они с удовольствием подождали бы.

– Да-да. Кстати, о деньгах…

– Пожалуйста. – Пината протянул Олстону десятидолларовую купюру. – Ты когда-нибудь слышал о человеке по имени Карлос Камилла?

– Определенно нет. Имя довольно необычно. Думаю, что запомнил бы его, если бы хоть как-то сталкивался. Кто это?

– Он убил себя четыре года назад. Рой Фондеро занимался похоронами.

– Я знаю Фондеро, – заметил Олстон. – Мой старый друг. Очень хороший и сдержанный человек.

– Не мог бы ты оказать мне любезность?

– Пожалуйста.

– Позвони ему и скажи, что я хотел бы задать ему несколько вопросов о Камилле.

– Ничего сложного. – Олстон поднял трубку и набрал номер. – Будьте любезны, мистера Фондеро… А когда он вернется?.. Это Чарлз Олстон… Спасибо. Я перезвоню ему попозже.

Он повесил трубку.

– Фондеро отлучился по делам. Я попробую договориться, чтобы он тебя принял. Когда лучше?

– Как можно скорее.

– Я узнаю, можно ли это сделать сегодня.

– Большое тебе спасибо, Чарли. Еще один вопрос, и я ухожу. Миссис Харкер знала Хуаниту?

– Как и все в клинике, если не по имени, то хотя бы в лицо. Но к чему спрашивать меня? Почему не спросить миссис Харкер?

Олстон перегнулся через стол и прищурился:

– С ней что-то случилось?

– Не думаю.

– До меня тут дошел слух, что Харкеры собираются взять в семью ребенка. Не связан твой таинственный визит именно с этим?

– Не прямо, – ответил Пината. – Жаль, что я не могу рассказать тебе всего, Чарли, но кое-что здесь не подлежит огласке. Единственное, что я знаю твердо: случившееся для всех, кроме миссис Харкер, показалось бы вполне безобидным и банальным. Оно не имеет отношения ни к большим деньгам, ни к чьей-то жизни, ни к чему-то мало-мальски серьезному вообще.

Он ошибался: именно это и было поставлено на кон. Но ему не хватило воображения или желания рассмотреть все в деталях.