Текст книги "Кто-то в моей могиле"

Автор книги: Маргарет Миллар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

7. Твоя мать поклялась страшной клятвой
никогда не дать нам встретиться,
потому что она стыдится меня

На следующее утро в промежуток между временем ухода Джима на работу и появлением Стеллы она позвонила в контору Пинаты, хотя и не слишком надеялась, что он окажется на месте в такую рань, но после второго гудка трубку сняли, и Дэйзи услышала его голос, встревоженный и подозрительный, словно ему следовало опасаться ранних звонков:

– Да?

– Мистер Пината, это Дэйзи Харкер.

– Доброе утро, миссис Харкер, – голос его прозвучал неожиданно тепло, через секунду она поняла причину, – если вы хотите отменить нашу договоренность, я не имею ничего против. Я не стану предъявлять вам счет, а оставшиеся деньги перешлю по почте.

– Ваши экстрасенсорные способности сегодня утром работают не слишком хорошо, – холодно заметила она. – Я звоню исключительно для того, чтобы перенести место и время нашей встречи – на двенадцать в вашем кабинете вместо здания редакции.

– Почему?

Она сказала ему правду без всякого смущения:

– Вы молоды и привлекательны, и мне не хотелось бы, чтобы люди неверно истолковали нашу встречу.

– Как я понимаю, вы не сообщили семье о том, что наняли меня?

– Нет.

– Какова причина?

– Я пыталась, но мысль о еще одной ссоре с Джимом просто невыносима. Он по-своему прав, но и я права, с моей точки зрения. К чему спорить?

– Он обязательно узнает, – предупредил ее Пината. – Слухи в этом городе распространяются очень быстро.

– Я знаю, но, может быть, к этому времени все выяснится. Вы разрешите…

– Миссис Харкер, я не могу разрешить вашу проблему, крадучись по боковым аллеям парка, пытаясь избежать встреч с вашей семьей и вашими друзьями. Тот день, на котором вы сосредоточили свое внимание, принадлежит не только вам. К нему имеет отношение огромное количество людей, скажем около шестисот миллионов китайцев, если называть лишь некоторых.

– Мне как-то не очень ясно, какое отношение ко всему этому имеют шестьсот миллионов китайцев.

– Да это я так. Неудачная шутка. – Он вздохнул довольно громко.

«Нарочно вздыхает», – подумала она с раздражением.

– Итак, я буду ждать вас ровно в три перед зданием «Монитор-пресс», миссис Харкер.

– Разве принимает решения не тот, кто нанимает себе сотрудника?

– Наниматели, как правило, знают, в чем их проблемы, и имеют, таким образом, право распоряжаться. Я не думаю, что в конкретном случае это относится к вам, только не примите, Бога ради, то, что я говорю, за обиду. Так что, пока у вас не появится каких-то новых идей, мы будем следовать моему плану. У вас есть какие-то свежие соображения?

– Нет.

– Тогда я жду вас сегодня днем.

– Но почему в таком странном месте?

– Потому что нам потребуется помощь официальных инстанций, – пояснил Пината. – Редакция «Монитор» знает о том, что случилось 2 декабря 1955 года, куда больше, нежели вы или я в данный момент.

– Сомневаюсь, чтобы они хранили номера такой давности.

– Ну, не в том смысле, что они предлагают их на продажу. Но каждый выпущенный номер можно получить на микрофильме. Будем надеяться, что мы обнаружим что-нибудь интересное.

Они оба оказались в условленном месте в назначенный час. Пината потому, что пунктуальность стала его привычкой, а Дэйзи из-за необычайной важности для нее этой встречи. Весь день, с самого момента своего звонка Пинате, она испытывала нетерпение и волнение, словно подсознательно рассчитывала на то, что газета распахнет свои страницы и откроет ей нечто чрезвычайно важное. Возможно, в этот день в мире происходило какое-то из ряда вон выходящее событие, и, стоит только ей его напомнить, она вспомнит свою реакцию на него. Оно окажется тем гвоздем, на который она сможет повесить весь свой день, шляпу и пальто, платье и свитер и, наконец, женщину, носившую всю эту одежду.

Часы на башне здания суда отзванивали три, когда Пината подошел к входу в здание «Монитор-пресс». Дэйзи уже стояла рядом с дверью. В своем сером полотняном костюме широкого покроя она выглядела весьма неброско и немодно одетой. Он не знал, оделась ли она так для того, чтобы не привлекать к себе внимания, или это был один из последних фасонов. Он перестал следить за модой после того, как Моника ушла от него.

– Надеюсь, я не заставил вас ждать, – сказал он.

– Нет, нет. Я только что пришла.

– Библиотека на четвертом этаже. Мы можем подняться на лифте, или вы предпочитаете идти пешком?

– Лучше пешком.

– Я знаю.

Казалось, она слегка удивилась:

– Как вы могли это узнать?

– Я видел вас вчера днем.

– Где?

– На Лаурел-стрит. Вы гуляли под дождем. Я решил, что каждый, кто гуляет под дождем так, как вы, должен очень любить ходить пешком.

– Это было случайностью. У меня была конкретная цель.

– Я знаю. Вы жили на Лаурел-стрит с момента вашего замужества в июне 1959 года до октября прошлого года, если уж быть точным.

На этот раз к ее удивлению примешалось раздражение:

– Вы проверяли данные на меня?

– Самые общие сведения. Ничего конкретного.

Он прищурился, глядя на солнце, и потер глаза.

– Полагаю, что дом на Лаурел-стрит принес вам немало приятных воспоминаний.

– Конечно.

– Зачем же пытаться их уничтожить?

Она посмотрела на него так, как смотрят на ребенка, которому приходится раз за разом повторять одно и то же.

– Я даю вам, – сказал Пината, – еще одну возможность изменить свое решение.

– Я отказываюсь.

– Хорошо. Входите.

Они прошли через двустворчатые двери на шарнирах и двинулись вверх по лестнице. Какое-то время они шли словно незнакомые друг другу люди, случайно идущие в одном направлении. Их разделенность была предопределена Дэйзи. Она напомнила Пинате о том, что она сказала ему по телефону – про людей, которые могут подумать совсем не то, если увидят их вместе, поскольку он молод и привлекателен, и как бы ей этого не хотелось. Комплимент, даже если она и не собиралась его ему делать, смутил его. Он не любил, когда хорошо или плохо, но упоминали о его внешности, поскольку считал подобного рода ремарки неуместными.

В юности Пината очень остро переживал то, что он не знает своей расовой принадлежности и не может отождествить себя ни с одной из конкретных этнических групп. Но теперь, став взрослым человеком, он чувствовал, что отсутствие расовой определенности сделало его терпимым ко всем расам. Он был в состоянии воспринимать как брата любого человека, поскольку факты, которыми он располагал, позволяли ему это сделать. Фамилия Пината давала ему возможность легко находить общий язык с испано-американцами и мексиканцами, составлявшими значительную часть жителей их городка, хотя и не была его собственной. Он получил ее от матери-настоятельницы в детском приюте в Лос-Анджелесе, где его оставили.

Время от времени он посещал свой приют. Мать-настоятельница была очень стара, зрение и слух у нее становились все хуже, но разговаривала она по-прежнему как юная говорунья, когда Пината приходил к ней. Он был для нее самым близким из сотен воспитанников, ибо она сама обнаружила его в церкви в канун Рождества и назвала по этой причине Иисусом Пинатой. Поскольку мать-настоятельница постарела, ум ее уже не был гибким и любопытствующим и выбирал давно проторенные дорожки. Самая любимая из них вела в церковь в рождественский вечер тридцать два года назад!

– И там прямо перед алтарем лежал ты, крохотный малютка, весом не более пяти фунтов, завернутый в пеленки и кричащий так, что я подумала, твои легкие сейчас разорвутся. Затем вбежала сестра Мария-Марта. Лицо у нее было белее простыни, словно она никогда не видела новорожденного. Она подхватила тебя на руки и назвала маленьким Иисусом, Господом нашим. Ты сразу же прекратил плакать, будто заблудшая душа, откликающаяся на свое имя, звучащее из чащи. Так мы и назвали тебя Иисусом. Конечно, с таким именем было очень непросто жить, – обычно добавляла она в этом месте со вздохом. – Как хорошо я помню все твои драки! Когда ты стал постарше, то бросался на любого, кто смеялся над твоим именем. Все эти царапины, синяки, выбитые зубы, Бог мой, они становились серьезной проблемой. Большую часть своего детства ты выглядел настоящим дикарем. Иисус – чудное имя, но я ощущала, что нужно принимать какие-то меры. И я попросила совета у отца Стивенса, он пришел и поговорил с тобой. Он спросил тебя, какое имя тебе по душе, и ты ответил: «Стивенс». Прекрасный выбор, нужно сказать. Отец Стивенс был великим человеком.

В этом месте она всегда останавливалась, чтобы высморкаться, объясняя, что из-за смога у нее развился гайморит.

– Точно так же ты мог поменять и свою фамилию. В конце концов, мы выбрали ее лишь потому, что дети во дворе в тот день играли в пинату, подбрасывая перышки. Мы решили проголосовать. Сестра Мария-Марта единственная высказалась против. «Представьте себе, что он Смит, или Браун, или Андерсон», – сказала она. Я возразила, заметив, что в нашей округе очень мало белых, и, уж коли тебе суждено воспитываться среди нас, тебе будет легче прожить Пинатой, а не Брауном или Андерсоном. И я оказалась права. Ты стал прекрасным молодым человеком, которым мы все очень гордимся. Если бы наш добрый отец Стивенс мог увидеть тебя… О Боже! Этот смог с каждым годом становится все хуже. Если бы это была кара Господня, я бы не возражала, но боюсь, что это всего-навсего результат человеческой извращенности.

Извращенность. Это слово напоминало ему о Дэйзи. Она стремительно шла, обогнав его на несколько ступенек, словно на тренировке по спортивной ходьбе. Он догнал ее на четвертом этаже:

– К чему такая спешка? Они работают до половины шестого.

– Я люблю быстро ходить.

– Я тоже, если за мной кто-то гонится.

Библиотека находилась в самом конце искусно выложенного плиткой коридора. Поговаривали, что во всем здании нет ни одной повторяющейся плитки. И хотя никто так и не потрудился проверить, соответствует ли это действительности, слух этот без устали передавали всем туристам во время экскурсий, а они разносили его в письмах и открытках по всей стране.

В крохотной комнатке с табличкой «Библиотека» за столом сидела девушка в очках в роговой оправе и наклеивала вырезки в специальный альбом. Она не обратила на Дэйзи никакого внимания и с любопытством посмотрела на Пинату:

– Чем могу помочь?

– Вы здесь совсем недавно? – поинтересовался Пината.

– Да. Моей предшественнице пришлось уйти с работы. Аллергия на клей, у нее все руки покрылись сыпью. Жуть.

– Да. Печально.

– Она пытается добиться компенсации по нетрудоспособности, но я не уверена, что это распространяется на аллергию. Что вы хотели?

– Мне необходимо посмотреть микрофильм старого выпуска.

– Год и месяц?

– Декабрь пятьдесят пятого.

– На пленке умещаются газеты за полмесяца. Которая половина вас интересует, первая или вторая?

– Первая.

Девушка открыла ключом один из ящичков огромного металлического шкафа, достала микрофильм и вставила его в проектор. Затем она включила его и показала Пинате ручку поворота.

– Крутите ее, пока не дойдете до того дня, который вам нужен. Пленка начинается первого, а кончается пятнадцатого декабря.

– Я понял. Спасибо.

– Если хотите, можете взять стул, – тут девушка впервые посмотрела на Дэйзи, – или два.

Пината принес Дэйзи стул. Сам он остался стоять, держа руку на рукоятке поворотного механизма проектора. И хотя дежурная вернулась на место и явно погрузилась в работу, Пината спросил вполголоса:

– Вам хорошо видно?

– Не очень.

– Закройте ненадолго глаза, пока я не найду нужный день, а то у вас может закружиться голова.

Она зажмурилась и так и оставалась во тьме, пока не услышала его голос, отрывисто произнесший:

– Ну, вот и ваш день, миссис Харкер.

Она по-прежнему сидела закрыв глаза, словно веки окаменели и отяжелели настолько, что она была не в силах их разомкнуть.

– Вы что, не хотите взглянуть на него?

Она открыла глаза и пару раз моргнула, всматриваясь в экран. Заголовки казались бессмысленными: «АФТ и КПП соединились после двадцатилетнего разрыва», «Тело неопознанного человека обнаружено в зарослях у железной дороги», «Федеральный план помощи школе получает поддержку», «Молодой человек признался в двенадцати ограблениях», «Из-за плохой погоды может закрыться аэропорт», «Семьсот человек должны принять сегодня вечером участие в Рождественском параде», «В катастрофе получил серьезные травмы пианист Гизекинг, его жена погибла», «В горных районах ожидаются новые снегопады».

«Снег на горных верхушках, – подумала она, – дети, едущие на машинах по Стейт-стрит, погибший жасмин».

– Не могли бы вы прочесть вот этот замечательный кадр?

– Какой именно?

– Про снег в горах.

– Сейчас. «Те, кто рано встает, сегодня утром получили неожиданный подарок в образе снежного покрова на горных склонах. Лесники на горных участках сообщают, что толщина снежного покрова превысила десять сантиметров и, скорее всего, увеличится в течение ночи. Старшие классы городских и частных школ были освобождены от занятий, чтобы учащиеся могли подняться в горы и воочию увидеть, многие из них впервые, настоящий снег. Ущерб урожаю цитрусовых…»

– Я помню, – перебила она его, – как на крыльях автомобилей, на которых ехали школьники, лежал снег.

– Я тоже.

– Ярко и отчетливо?

– Да. Это был настоящий парад.

– Почему же мы оба помним о таком пустяке?

– Я думаю, потому, что это было довольно необычное событие, – ответил Пината.

– Настолько неожиданное, что могло случиться один-единственный раз?

– Возможно, но я в этом не уверен.

– Постойте! – Она повернулась к нему, щеки запылали от возбуждения. – Это должно было произойти один-единственный раз. Разве вы не видите? Школьников не отпустили бы с занятий во второй раз. У них бы уже была возможность до этого посмотреть на снег. Школа не стала бы отпускать учащихся с занятий, если бы снег шел второй, или третий, или четвертый раз.

Логика ее ответа удивила и одновременно убедила его.

– Согласен. Но почему все это имеет для вас такое значение?

– Потому что это первое реальное событие, которое я вспомнила, единственное, что отделяет этот день от остальных. Если я увидела школьников и вереницу машин, значит, я должна была быть в нижнем городе, возможно, приехала туда, чтобы пообедать с Джимом. И все же я никак не могу вспомнить, чтобы Джим был со мной или моя мать. Я думаю, я почти уверена, что была одна.

– А где вы находились, когда увидели ребят? Шли по улице?

– Нет, мне кажется, я была в каком-то месте и выглядывала из окна.

– В ресторане, в магазине? Где вы обычно делали покупки в те дни?

– Продукты в гастрономе «Фэрвэй», вещи в универмаге «Девольф».

– Ни один из этих магазинов не располагается на Стейт-стрит. А где вы больше всего любили обедать?

– «Медный чайник». Это кафетерий в одном из кварталов.

– Давайте на мгновение предположим, – сказал Пината, – что вы обедали в «Медном чайнике» одна. А часто вы ездили в нижний город и обедали в одиночестве?

– Иногда. В те дни, когда я работала.

– Вы работали?

– Я работала на добровольных началах в городской клинике, в службе семейной помощи. Я работала там во второй половине дня по вторникам и пятницам.

– Второго декабря как раз была пятница. Вы были на работе в этот день?

– Не помню. Я не могу даже сказать, работала ли я еще в это время. Я ушла, поскольку не слишком хорошо управлялась с деть… – она запнулась, – с пациентами.

– Вы хотели сказать – с детьми?

– Это имеет какое-то значение?

– Возможно.

Она покачала головой.

– Моя работа все равно не имела никакого значения. У меня ведь нет специальной подготовки. В основном я сидела с детьми, родители которых пришли на обследование. Кое-кто приходил по собственному желанию, кто-то по постановлению суда или отдела по надзору над условно освобожденными.

– Вам не нравилась ваша работа?

– Что вы, наоборот. Она мне очень нравилась! Мне только не хватало опыта. Я не могла обращаться с детьми. Мне было их так жалко, я принимала все близко к сердцу. Дети, особенно дети в тех семьях, где родители приходят на обследование в клинику, нуждаются в более строгом и бесстрастном подходе. Так что, – добавила она с печальной улыбкой, – если б я не ушла, они, скорее всего, меня уволили бы.

– С чего вы это взяли?

– Да так. У меня просто сложилось впечатление, что я была скорее помехой, нежели могла оказать какую-то помощь, и в следующий раз я просто не пришла.

– В следующий раз после чего?

– После, – она запнулась, – после того как я почувствовала, что мешаю.

– Но это впечатление должно было сложиться у вас после чего-то определенного, или вы не стали бы говорить «в следующий раз».

– Я вас не понимаю.

«Нет, Дэйзи, детка, – подумал он, – ты меня прекрасно понимаешь, но только не хочешь идти по тому пути, который я тебе предлагаю. Боишься шишек. Что ж, это твой путь, и я не виноват, что здесь так много рытвин».

– Я вас не понимаю, – повторила она снова.

– Ладно, неважно.

По ее лицу было видно, что она испытала облегчение, словно он предложил ей какой-то легкий выход.

– Я не совсем понимаю, что может значить подобный пустячок, если я не совсем уверена, что работала в это время в клинике.

– Мы можем это проверить. Они хранят все документы, и у меня не должно быть никаких проблем с получением необходимой информации. Чарлз Олстон, директор клиники, мой старый приятель. У нас уйма общих клиентов – когда они поднимаются наверх, то имеют дело с ним, когда летят вниз – со мной.

– Вам будет нужно назвать мое имя?

– Конечно. Как еще…

– Нельзя ли придумать что-нибудь другое?

– Послушайте, миссис Харкер. Если вы работали в клинике, то должны знать, что их архив не имеет открытого доступа. Если мне нужна информация, я спрашиваю мистера Олстона, и он решает, давать мне ее или нет. Как еще выяснить, работали вы в конкретную пятницу или нет, если я не назову ваше имя?

– Ладно, хотя я бы предпочла, чтобы имя не называлось.

Она медленно собирала в складки край серого жакета, затем тщательно его разгладила и начала все сначала.

– Джим сказал, что я не должна устраивать демонстраций. Его очень заботит общественное мнение. Он должен был его учитывать, – здесь она сделала неуловимое движение головой, стараясь как бы защитить своего мужа от обвинений, – чтобы подняться туда, где он теперь находится.

– И где он теперь находится?

– На гребне успеха, думаю, что вы сказали бы именно так. Много лет назад, когда у него вообще ничего не было, Джим все для себя определил: как он будет жить, какой у него будет дом, сколько денег будет зарабатывать и даже какую жену себе подберет, – ему и двадцати не было, а у него уже все было расписано.

– И все получилось?

– В основном.

«Кроме одного. Не получилось и никогда не получится. Он хотел двух мальчиков и двух девочек».

– Могу я поинтересоваться, что расписывали вы, миссис Харкер?

– У меня нет такой привычки. – Она опустила глаза на проектор. – Не продолжить ли нам смотреть газету?

– Хорошо.

Он повернул ручку, и на экране появились заголовки следующей страницы: «Джон Кендрик, вооруженный преступник, усиленно разыскивавшийся ФБР, арестован в Чикаго», «Девять человек погибли в Калифорнии в день борьбы за безопасность на дорогах», «Процесс по убийству Элботта продолжается в Сан-Франциско», «Женщина в Дублине отметила свое стодесятилетие», «Повышение уровня морского прилива привело к разрушению нескольких домов на побережье Редондо», «Деятели образования в Сакраменто обсуждают судьбу городского колледжа», «В Джорджии 2000 студентов устроили беспорядки из-за расовых запретов при игре в кегли».

– Никаких намеков? – спросил Пината.

– Нет.

– Что ж, попробуем посмотреть местные новости: «Американские журналистки дали Рождественский обед», «Гильдия Святой Троицы устроила благотворительную распродажу», «Берт Паттерсон отметил свое тридцатилетие», «Был одобрен контракт на производство работ по углублению залива», «На Колинз-стрит задержан вуаерист», «Коккер-спаниель покусал четырехлетнего ребенка, собака приговорена к двухнедельному содержанию под замком», «Женщина по имени Хуанита Гарсиа, двадцати трех лет, приговорена к условному заключению за неисполнение материнских обязанностей по отношению к пяти собственным детям, которых она заперла в комнате на время, пока обходила бары в западной части города», «Городской совет направил в комиссию по водоснабжению обращение…»

Он прервал чтение. Дэйзи отвернулась от проектора, издав звук, который можно было принять за свидетельство того, что ей скучно. Но скучающей она явно не выглядела. Скорее, она казалась рассерженной. Губы плотно сжаты, на щеках красные пятна, словно она получила несколько абсолютно беззвучных и невидимых, но увесистых пощечин. Реакция ее озадачила Пинату: неужели она злилась на городской совет или на комиссию по водоснабжению? Или Дэйзи боялась собак, вуаеристов, тридцатилетних годовщин?

– Не хотите ли продолжить, миссис Харкер?

По движению головы было невозможно понять, согласна она продолжать или нет.

– Кажется, это совершенно бесполезно. Я хочу сказать, какое мне дело, был или не был вынесен условный приговор женщине по имени Хуанита Гарсиа.

Она произнесла слова необычайно страстно, словно Пината обвинил ее в том, что она сама принимала участие в деле миссис Гарсиа.

– Откуда я могу знать подобную женщину?

– Через вашу работу в клинике, например. Если верить газетному отчету, одним из условий двухлетней отсрочки приговора миссис Гарсиа было получение ею психиатрической помощи. Поскольку у нее уже было пять детей и она ожидала шестого, а ее муж служил рядовым в Германии, вряд ли она могла позволить себе частного психиатра. Значит, она могла лечиться только в клинике.

– Нет никаких сомнений, что ваши доводы весьма убедительны. Но со мной это никак не связано. Я никогда не встречала миссис Гарсиа ни в клинике, ни где-нибудь еще. Как я вам уже говорила, моя работа была связана с детьми пациентов, а отнюдь не с самими пациентами.

– Тогда, возможно, вы знали детей миссис Гарсиа. Их у нее пятеро.

– Что вы так вцепились в эту фамилию?

– У меня сложилось впечатление, что она для вас имеет какой-то смысл.

– Но я ведь уже ответила вам, что никакого смысла она не имеет. Верно?

– Да. Несколько раз.

– Вы обвиняете меня в том, что я вам лгу?

– Нет, не совсем мне, – ответил Пината. – Но нельзя исключить возможность, что, не осознавая того, вы лжете самой себе. Подумайте об этом, миссис Харкер. Ваша реакция на это имя была чересчур эмоциональной.

– Возможно, я чересчур эмоционально реагировала. Или вы чересчур эмоциональны в своей интерпретации моего поведения.

– И это могло быть.

– Не могло, а было.

Она поднялась с места и прошла к окну. В ее движениях чувствовалось одновременно негодование и желание убежать. Пинате показалось, что она приказала ему заткнуться и оставить ее в покое. Но он не собирался делать ни того, ни другого.

– Проверить миссис Гарсиа будет несложно, – заметил он. – В полиции на нее имеется досье, так же как и в управлении по контролю над условно осужденными, и, вполне возможно, у Чарлза Олстона в клинике.

Она повернулась к нему лицом, во взгляде ее царила усталость.

– Как бы мне хотелось убедить вас в том, что я никогда не слышала об этой женщине. Мы живем в свободной стране, вы можете проверить любое имя в телефонном справочнике, если у вас есть такое желание.

– Вполне возможно, что мне придется поступить именно так. Ведь у меня не слишком много фактов для того, чтобы продолжать расследование. Единственное, что у меня есть по 2 декабря 1955 года, – это то, что в горах шел снег, а вы обедали в кафетерии в нижнем городе. Кстати, а как вы туда добрались?

– Должно быть, я приехала на машине. У меня была своя.

– Марка?

– Старый «олдсмобиль» с открывающимся верхом.

– А как вы обычно ездили, подняв или опустив верх?

– Опустив. Но я не понимаю, какое это имеет значение?

– Когда мы с вами не знаем, что именно для вас важно, любая деталь может иметь значение. Нельзя с уверенностью сказать, что именно разбудит вашу память. Например, в ту пятницу было холодно. Может, вы сможете вспомнить, как поднимали верх автомобиля. А может, у вас были какие-то проблемы с зажиганием?

Она посмотрела на него с искренним изумлением:

– Похоже, я помню, что у меня были проблемы с включением мотора. Но, может быть, я так решила только потому, что вы мне об этом сказали. Вы об очень многом говорите так, будто знаете наверняка. Как ют об этой женщине по фамилии Гарсиа. Вы ведь уверены, что я знаю или знала ее.

Она снова села и начала собирать в кулак край жакета.

– Если бы я ее действительно знала, с чего мне об этом забывать? У меня бы не было никаких причин забывать подругу или даже случайного знакомого. К тому же я недостаточно сильный человек, чтобы иметь врагов. Тем не менее вы кажетесь настолько уверенным в этом.

– Казаться уверенным и быть уверенным – разные вещи, – заметил Пината с легкой улыбкой. – Я совсем не уверен в этом, миссис Харкер. Просто я увидел соломинку и схватился за нее.

– И продолжаете за нее держаться?

– Пока не увижу что-нибудь более удобное.

– Как мне хочется вам помочь. Я пытаюсь, я правда пытаюсь.

– Ну, не надо уж так напрягаться. Может быть, на сегодня нам следует закончить. Вам хватит?

– Думаю, да.

– Так что вам лучше вернуться домой, на гребень успеха.

Она встала и сразу почувствовала, как онемело тело.

– Зря я вам рассказала о муже. Похоже, это вас развлекает.

– Напротив. Чрезвычайно угнетает. Я тоже писал на доске кое-какие планы.

«Один из них только что был приведен в исполнение, – подумал Пината. – План под названием „Джонни“. Так что единственная причина, по которой я взялся прослеживать этот твой распрекрасный день, заключается в том, что Джонни необходимо выпрямить зубы, а вовсе не в том, что ты сидишь на горшке с золотом на самом гребне успеха».

Он перемотал микрофильм назад, а затем выключил диапроектор. К нему заспешила девушка в очках, в глазах ее стояли испуг и тревога, словно она опасалась, что он сломает аппарат или по крайней мере убежит с микрофильмом.

– Позвольте мне, – сказала она. – Микрофильмы имеют большую ценность. Перед нашими глазами проходит и обретает форму, так сказать, сама история. Вы нашли, что искали?

– Нашли? – Пината взглянул на Дэйзи.

– Да, – ответила она. – Большое спасибо.

Пината открыл перед ней дверь, и она медленно и бесшумно вышла в коридор, опустив голову, словно изучая плитки пола.

– Нет ни одной одинаковой, – заметил он.

– Простите, не поняла.

– Плитки пола. Во всем здании нет двух одинаковых.

– Да?

– Когда-нибудь, после того как мы разделаемся с этим вашим проектом и вам захочется новых развлечений, можете прийти сюда и проверить, так ли это на самом деле.

Он сознательно шел на то, чтобы вызвать в ней возмущение, предпочитая открытую враждебность этому неожиданному погружению в себя, но было совсем неясно, расслышала ли она его, помнила ли о том, что он рядом. Похоже, она думала, что он уже убежал к себе в кабинет или все еще оставался в библиотеке, разглядывая микрофильм. Ему показалось, что она вычеркнула его из собственной жизни.

Когда они вышли к фасаду, часы на башне здания суда, стоявшего через дорогу, пробили четыре. Звук вернул ее к жизни.

– Мне нужно поторопиться, – сказала она.

– Зачем?

– Кладбище закроется через час.

Он раздраженно уставился на нее:

– Вы что, собираетесь принести к себе цветочки?

– Всю неделю, – продолжала она, не заметив вопроса, – с самого понедельника я пыталась набраться сил и смелости, чтобы пойти туда. Вчера я снова видела свой сон: море, утес, Принц и могила с моим именем на плите. Я больше не могу выносить ночной кошмар, я должна убедиться, что всего этого нет в действительности.

– И как же вы собираетесь все это проделать? Будете бродить и читать имена на могилах?

– В том, чтобы бродить, нет никакой необходимости. Я довольно хорошо знаю кладбище, я часто бываю там с Джимом и мамой – у Джима там похоронены родители, а у мамы двоюродная сестра. Я совершенно точно представляю себе, что я должна искать и где, поскольку во всех моих снах присутствует один и тот же памятник – грубо отесанный, неполированный, серого цвета крест, высотой метра в полтора; и каждый раз он стоит в одном и том же месте, на краю утеса, под смоковницей. Единственная смоковница в этой местности, она даже обозначена на картах для моряков.

Пината плохо представлял себе, как выглядит эта смоковница, к тому же он не был моряком и ни разу не посещал кладбище, но ему хотелось ей поверить. Казалось, что она уверена в приводимых фактах. «Значит, она знакома с тем местом, о котором говорит, – подумал он, – она часто там бывала. Ее сон появился не из пустоты. Место действия реально, возможно, реальна даже могила».

– Пожалуй, будет лучше, если я отправлюсь с вами.

– Зачем? Мне уже не страшно.

– Ну, скажем, мне тоже любопытно посмотреть.

С подчеркнутой осторожностью он коснулся ее рукава, словно опытный наездник, направляющий в нужную ему сторону прекрасно обученную, но нервную лошадь, которая собьется, если слишком на нее надавить:

– Моя машина поблизости. На Пьедра-стрит.