Текст книги "Кто-то в моей могиле"

Автор книги: Маргарет Миллар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

4. Когда умру, частичка меня будет продолжать жить,
сначала в тебе, потом в твоих детях,
потом в детях твоих детей

Дэйзи приехала домой в половине третьего. Стелла встретила ее у входной двери. Она была подозрительно веселой и румяной, и Дэйзи решила, что служанка заглядывала в шкаф с напитками.

– Какой-то человек пытается до вас дозвониться, – сказала Стелла. – Он трижды звонил за последний час и все время твердил, что дело очень срочное, спрашивал, когда вы должны вернуться и все такое.

Такие происшествия случались в их доме не часто, и Стелла воспользовалась случаем, чтобы обговорить звонок во всех подробностях.

– Первые два раза он никак не хотел себя назвать, но во время последнего разговора я взяла и спросила его: «А кто ее спрашивает, будьте любезны?» Так я его и спросила. Он уж очень не хотел называться, а затем сказал, и я записала прямо здесь на журнале его имя и номер, чтобы вы позвонили.

На верху обложки журнала Стелла написала печатными буквами: «Стэн Фостер позвонить 67134 срочно». Дэйзи в жизни не встречала этого имени. Она подумала, что ошибся кто-то из них: либо звонивший, либо Стелла – Стелла могла не расслышать имя, а мистеру Фостеру могла понадобиться другая миссис Харкер.

– Вы уверены, что это именно то имя? – спросила Дэйзи.

– Он дважды продиктовал его по буквам: «С-Т-Э-Н»…

– Да, да. Спасибо. Я позвоню после того, как переоденусь.

– Как вы так промокли? Неужели дождь шел даже в городе?

– Да, – ответила Дэйзи. – Дождь шел даже в городе.

Она прошла в спальню и стала снимать с себя одежду, когда телефон зазвонил снова. Мгновение спустя Стелла постучала в дверь.

– Этот мистер Фостер снова звонит. Я сказала, что вы дома. Правильно?

– Да. Я поговорю с ним отсюда.

Накинув на плечи халат, она села на кровать и подняла трубку телефона:

– Миссис Харкер слушает.

– Дэйзи, привет.

Даже если бы Дэйзи и не узнала этот голос, она бы все равно догадалась, кто ей звонит. Никто, кроме отца, не называл ее так.

– Дэйзи, дочка, ты слушаешь?

– Да, папа.

Снова услышав его голос, она не испытала в первое мгновение ни радости, ни боли, только удивление и чувство облегчения оттого, что он жив. Она не получала от него писем почти целый год, хотя сама писала ему несколько раз; их последний разговор состоялся три года назад, когда он позвонил из Чикаго, чтобы поздравить ее с днем рождения. Он был сильно пьян и дату ее дня рождения перепутал.

– Как ты, папа?

– Отлично. Когда хорошо, когда не очень, но в основном все нормально.

– Ты в городе?

– Да. Приехал вчера вечером.

– Почему же не позвонил?

– Я звонил. Разве она тебе не сказала?

– Кто?

– Твоя мать. Я попросил позвать тебя, но тебя не было. Она узнала мой голос и сразу повесила трубку. Бац, и все!

Дэйзи вспомнила, что она вернулась после прогулки с собакой домой и застала мать сидящей у телефона, взгляд ее был мрачен, глаза налились свинцом.

– Кто-то ошибся номером, – сказала миссис Филдинг. – Пьяница какой-нибудь.

И в полном противоречии с тем, как звучал ее голос: нежно и сладко, словно сочась медом, – на каменном лице матери так и остался след чего-то мерзкого, что никак не вписывалось в общую благостную картину.

– Он был очень пьян, – продолжала миссис Филдинг. – Он назвал меня «детка».

Какое-то время спустя, лежа в постели, Дэйзи думала вовсе не о пьянице, назвавшем ее мать «детка», а о настоящем приемном ребенке, который может скоро стать ее ребенком, ее и Джима.

– Что же ты еще раз не позвонил, папа?

– Мне здесь разрешают только один звонок.

– Разрешают? Кто?

Он ответил застенчивым смешком, оборвавшимся на середине:

– Ты знаешь, я слегка пьян. Ничего серьезного не случилось, но долларов двести мне бы пригодились. Я не хотел, чтобы твое имя с этим как-то было связано, и назвался другим именем. Я подумал, что у моей дочери в городе хорошая репутация, так что нечего было втравливать ее напрямую. Дэйзи, Бога ради, помоги мне!

– Я ведь всегда тебе помогаю. Правда? – спокойно сказала она.

– Конечно. Ты хорошая девочка, Дэйзи, ты ведь любишь своего папу. Я никогда не забуду, как ты…

– Где ты сейчас находишься?

– В нижнем городе.

– В отеле?

– Нет. В офисе одного человека. Его фамилия Пината.

– Он тоже там?

– Да.

– И ты говоришь при нем?

– Он все равно уже все это знает, – пояснил ее отец и снова рассмеялся, негромко и смущенно. – Мне пришлось рассказать ему правду о том, кто я такой и кто моя дочь, иначе бы он меня не вытащил. Он выступил поручителем и освободил меня под залог.

– Так ты был в тюрьме. За что?

– Господи, Дэйзи, неужели тебе нужны подробности?

– Да, я хотела бы послушать.

– Ладно. Я ехал к тебе повидаться, но вдруг мне захотелось выпить. Понимаешь? Я зашел в бар, там, в нижнем городе. Посетителей почти не было, и я пригласил официантку выпить со мной, просто из чувства симпатии, так сказать. Нита, ее так звали, оказалась очень красивой молодой женщиной с тяжелой жизнью. Ну, короче, неизвестно откуда появляется ее муж и начинает на нее орать, почему она не сидит дома и не присматривает за детьми. Они сказали друг другу пару слов; и он принялся командовать. Ну, я же не могу просто так сидеть и смотреть на подобные вещи, не принимая никаких мер.

– Ты полез драться?

– Вроде того.

– Не вроде, а совершенно точно. Верно?

– Да. Кто-то вызвал полицию. Нас повязали и отправили в кутузку. Мелкое хулиганство и нарушение общественного порядка в нетрезвом состоянии. Ничего серьезного. Но все равно. Я назвался вымышленным именем, чтобы никто не узнал, что я твой отец, если дело попадет в газеты. Я и так уже бросил тень на твое имя и имя твоей матери.

– Я тебя умоляю, – сказала Дэйзи. – Не пытайся разыгрывать из себя героя потому, что ты назвал вымышленное имя и защитил нашу честь. Во-первых, ты нарушил закон, ведь уже есть «послужной список». Верно?

– Неужели нарушил? – Его удивление показалось искренним. – Ну да ладно, что об этом говорить. Мистер Пината вряд ли меня выдаст. Он джентльмен.

Дэйзи без труда могла себе представить, как ее отец определяет джентльмена: это тот, кто только что помог ему избежать тюрьмы. Она мысленно представила себе этого Пинату: сморщенный от старости человек с маленькими глазками, пропахший тюрьмами и насквозь продажный.

– Когда я объяснил мистеру Пинате свою ситуацию, он был так добр, что тут же оплатил мой штраф. Поскольку он немного приболел, он не на службе, и я, естественно, должен оставаться у него в конторе, пока не смогу собрать деньги, чтобы вернуть ему долг. Штраф двести долларов. Я признал себя виновным, чтобы побыстрее со всем этим покончить. Нет никакого смысла приезжать сюда еще раз из Лос-Анджелеса только для того…

– Ты живешь в Лос-Анджелесе?

– Да. Мы… Я переехал туда на прошлой неделе. Я подумал, что замечательно быть поближе к тебе, Дэйзи, детка. Кроме того, в Далласе мне не слишком подходил климат.

О том, что он жил в Далласе, она услышала впервые. Его последний адрес, записанный у нее, был: Топека, штат Канзас. Даллас, Топека, Торонто, Детройт, Сент-Луис, Монреаль – для Дэйзи они были лишь названиями, но она знала, что ее отец жил во всех этих городах, ходил по улицам и искал что-то, всегда оказывавшееся на несколько сотен километров дальше.

– Дэйзи, ты ведь сможешь достать денег? Я дал Пинате честное слово.

– Смогу.

– А когда? Дело в том, что я сильно тороплюсь. Я должен вернуться обратно в Лос-Анджелес. Меня там кое-кто ждет, а, как ты сама понимаешь, покинуть офис Пинаты до того, как будут уплачены деньги, я не могу.

– Я приеду прямо сейчас.

Дэйзи очень хорошо могла себе представить, как он ждет ее в кабинете этого Пинаты, пленник, а вовсе не свободный человек. Он лишь менял время от времени свои тюрьмы и тюремщиков, как менял города и людей, не осознавая, что всегда будет находиться в зависимости от них.

– Где его контора?

Она услышала его вопрос: «Где все-таки мы находимся?», а затем голос самого Пинаты, неожиданно молодой и приятный, удивительно свежий для старика, растратившего свою жизнь на визиты в тюрьмы. Он внятно объяснил, как к ним проехать.

Отец повторил все это в трубку, и Дэйзи сказала:

– Я знаю это место. Приеду минут через тридцать.

– Ах, Дэйзи, детка, какая ты хорошая девочка, как ты любишь своего папочку.

– Да, да, – пробормотала она устало.

Филдинг положил трубку и повернулся к Пинате, который сидел за столом и писал письмо сыну Джонни. Мальчику исполнилось десять лет, он жил с матерью в Новом Орлеане, и Пината виделся с ним лишь один месяц в году, но регулярно, каждую неделю, посылал ему письма.

Не поднимая головы, Пината спросил:

– Ну что? Она приедет?

– Конечно, приедет. Немедленно. Я же говорил, что так и будет. Верно?

– Я не всегда верю тому, что говорят люди вроде вас.

– Я мог бы обидеться на ваши слова, но не стану. У меня прекрасное настроение.

– Еще бы. После того как вы прикончили бутылку моего виски.

– Я ведь называл вас джентльменом? Разве вы не слышали, как я говорил Дэйзи, что вы джентльмен?

– Ну и что?

– А то, что ни один джентльмен не пожалеет глотка виски для такого же джентльмена, если тот оказался в беде. Это одна из норм цивилизованного общества.

– Неужели?

Пината закончил письмо: «Джонни, будь хорошим мальчиком, не забывай мне писать. Вкладываю пять долларов, чтобы ты купил маме и младшей сестренке подарки к Валентинову дню. С любовью, твой папа».

Он положил письмо в конверт и заклеил. У него всегда появлялось ощущение боли и одиночества, когда он писал сыну. Джонни был единственным родным человеком, которого он знал. В эти моменты Пинату захлестывала ненависть к окружающему миру. По крайней мере к тому, что было рядом. В данный момент гнев его сосредоточился на Филдинге. Он наклеил марку и сказал:

– Фостер ты обычный тунеядец.

– Я Филдинг, если вы не возражаете.

– Фостер, Филдинг, Смит, все равно тунеядец.

– Мне очень не везло.

– Я думаю, что за каждый грамм своего невезения ты исхитрился свалить по килограмму на других. На миссис Харкер, к примеру.

– Это неправда. Я не доставлял ей никаких неприятностей. Что вы! Я никогда не просил у нее денег, лишь в самом безвыходном положении. К тому же она вполне может себе позволить помогать мне. Она очень удачно вышла замуж – уж миссис Филдинг об этом позаботилась. Что же страшного, если и мне время от времени перепадает от нее кусочек? Когда вам самому придется непосредственно столкнуться…

– Ну хватит, – сказал Пината. – Не надо подробностей… Ты меня утомил.

Губы Филдинга надулись, словно последние слова ужалили его. Он не слишком возражал против того, чтобы его называли «тунеядцем», поскольку в этом была своя правда, но чтобы он мог утомить…

– Если бы я знал, что вы обо мне так думаете, – начал он с достоинством, – я бы не притронулся к вашему виски.

– Ну как же!

– Между прочим, сорт был неважный. В нормальных условиях я бы никогда не опустился до того, чтобы пить такое, но в ситуации стресса…

Пината откинул голову и захохотал. Филдинг, вовсе не желавший выглядеть забавным, смотрел на него с обидой. Но смех был настолько заразителен, что вскоре он присоединился к своему обидчику. Так они и смеялись посреди обшарпанного, с дождевыми подтеками на потолке и стенах кабинетика, немолодой мужчина в порванной рубашке, с засохшей коркой крови на лице и молодой человек с коротко остриженными волосами, в аккуратном темном костюме. Он выглядел так, словно специализировался на ценных бумагах в солидном банке, а не зарабатывал на освобождении под залог.

Наконец Филдинг сказал, утирая выступившие слезы:

– Ах, до чего же я люблю от души смеяться. Сразу проходят все заскоки, и мозги прочищаются. Хорош же я был, если полез в бутылку из-за пары пустяковых слов. А вы, вы с чего так неожиданно разгневались?

Пината бросил быстрый взгляд на письмо, лежавшее на столе.

– Да так. Ни из-за чего.

– Вы тоже подвержены резким переменам в настроении?

– Подвержен.

– Вы латиноамериканец или мексиканец?

– Не знаю. Мои родители исчезли, не дождавшись того дня, когда я смог бы задать им этот вопрос. Так что, может, я китаец.

– Это довольно забавно, не знать, кто ты.

– Я знаю, кто я, – произнес Пината достаточно отчетливо. – Я просто не знаю, кто были они.

– Да, да. Я вас понял. Очень мудро. Возьмите, к примеру, меня. Все наоборот. Я все знаю о дедушках и прадедушках, дядях и тетях, братьях и сестрах, обо всей нашей чертовой кодле. И мне кажется, что я несколько потерялся в этой кутерьме. Бывшая жена непрестанно долбила меня, обвиняя в отсутствии собственного я, будто оно похоже на шляпу или пару перчаток, которые я по небрежности потерял или засунул куда-нибудь в другое место. – Филдинг замолчал, затем, прищурившись, спросил: – А что случилось с ее мужем?

– Чьим?

– Официантки. Ниты.

– Он все еще в тюрьме, – ответил Пината.

– Мне кажется, ей следовало бы внести за него залог. Кто старое помянет…

– Может быть, она предпочитает, чтобы он оставался именно там.

– Скажите, мистер Пината, у вас случайно не найдется еще бутылочки? Это дешевое виски действует так недолго.

– Вам бы лучше было сначала почиститься, пока ваша дочь не приехала.

– Дэйзи видела меня в ситуациях и похуже…

– Не сомневаюсь. Так почему бы вам не удивить ее на этот раз? Где ваш галстук?

Филдинг поднес руку к воротнику рубашки.

– Наверное, я его где-то потерял. Может, в полицейском участке.

– Ну что же. Здесь есть лишний, – сказал Пината, вытаскивая синий в полоску галстук из ящика стола. – Один из моих клиентов пытался на нем повеситься, так что мне пришлось его забрать. Прошу.

– Нет, нет, благодарю вас.

– Почему нет?

– Мне как-то не очень по душе мысль о том, что я повяжу галстук покойника.

– С чего вы взяли, что он покойник? Он жив и здоров и продает подержанные машины в паре кварталов отсюда.

– Ну, я полагаю, что не совершу ничего предосудительного, позаимствовав этот галстук на некоторое время.

– Туалет на первом этаже, – заметил Пината. – Вот ключ.

Пять минут спустя Филдинг вернулся. Он смыл с лица засохшую кровь и расчесал волосы. На нем был синий в полоску галстук, спортивный пиджак застегнут на все пуговицы, чтобы не было видно прорехи на рубашке. Он выглядел вполне трезвым и респектабельным, особенно если учесть, что в действительности перед Пинатой стоял полупьяный бродяга.

– Ну что же. Улучшение налицо, – заметил Пината, задавая самому себе вопрос, когда можно будет дать Филдингу выпить еще. «Старые дрожжи быстро улетучились», – мелькнула мысль у него в голове. Пината это чувствовал по быстро бегающим глазкам Филдинга и нервному надрыву в голосе.

– Вам-то какая разница, Пината, как я буду выглядеть перед дочерью?

– Я думал не о вас, я думал о ней.

«Это неправда, – сказал он себе. – Я думал о Джонни. Я бы не хотел, чтобы он увидел меня в таком виде, в каком Дэйзи видела и еще не раз увидит своего папашу».

Именно ради своего сына Пината поддерживал себя в хорошей форме. Летом он каждое утро плавал в океане, а зимой играл в гандбол в клубе и в теннис на городском корте. Он не курил и очень редко пил, приглашал только самых порядочных женщин – его удерживала одна-единственная мысль: если вдруг по какому-то стечению обстоятельств Джонни случайно встретит его на улице, ему не будет стыдно за отца и его спутницу.

Конечно, жить ради ребенка, которого он мог видеть лишь месяц в году, было очень сложно. Трудно заполнять дни делами, они напоминали дырявый сосуд, который невозможно наполнить водой. Впрочем, работа спасала его от чувства жалости к самому себе. Благодаря своей профессии он встречал огромное множество людей, охваченных последней степенью отчаяния, и в сравнении с ними его жизнь была вполне благополучной. Пината хотел бы жениться вновь и, главное, был готов к этому, но боялся, что бывшая супруга использует эту возможность для того, чтобы попытаться через суд сократить сроки его визитов к Джонни или вовсе прекратить их: она не раз жаловалась на то, что его приезды забирают у нее слишком много времени и сил и вносят излишнее напряжение в жизнь ее нового семейства.

Филдинг стоял у окна и пристально смотрел вниз.

– Она бы уже должна была приехать. Она говорила, что ей понадобится полчаса. Но ведь прошло больше?

– Присядьте и расслабьтесь, – посоветовал Пината.

– Поскорей бы кончился этот проклятый дождь. Он действует мне на нервы. Хватит с меня того напряжения, которое вызывает мысль о встрече с Дэйзи.

– Сколько лет вы ее не видели?

– Черт, я не знаю. Давно. – Филдинга начало колотить, частью оттого, что из него выходило похмелье, частью от нервного стресса, рожденного переживаниями перед встречей с Дэйзи. – Как мне себя вести, когда она приедет? И что, черт возьми, я ей скажу?

– Вы прекрасно справились со всем этим по телефону.

– Тогда все было по-другому. Я был в отчаянии, мне нужно было ей позвонить. Но послушайте, Пината, ведь нет никаких причин для того, чтобы мне было нужно здесь с ней встречаться. Подумайте, какой в этом толк? Вы можете сами передать ей мои слова. Скажите, что у меня все в порядке, что я получил постоянную работу на товарном складе электрокомпании Харриса на Фигероа-стрит. Скажите ей…

– Я не собираюсь ей ничего говорить. Вы все скажете сами, Филдинг. Лично.

– Ни за что. Я не могу. Бога ради, будьте человеком, отпустите меня, пока она не приехала. Даю вам слово, Дэйзи заплатит деньги, которые я должен. Клянусь…

– Нет.

– Но почему, Господи? Вы что, боитесь, что не получите обратно свои деньги?

– Нет.

– Ну тогда дайте мне уйти, выпустите меня.

– Ваша дочь рассчитывает, что увидит вас здесь. Поэтому она должна встретиться с вами.

– Ее все равно не обрадует то, что я приехал ей сообщить. Но мне казалось, я должен был это сказать, это был мой долг. Затем у меня замерзли ноги, и я зашел в бар, чтобы немного согреться, и…

– Что вы хотели ей сказать?

– Что я снова женился. Для Дэйзи будет потрясением узнать, что у нее новая мачеха. Может, мне лучше сообщить ей эту новость не так сразу, ну, скажем, написать письмо. Вот что я, пожалуй, сделаю, напишу ей письмо.

– Нет. Вы никуда отсюда не уйдете, Филдинг.

– Да с чего вы взяли, что Дэйзи хочет меня видеть? Может, она, как и я, страшится нашей встречи. Послушайте, вы тут говорили, что я тунеядец. Верно. Я это признаю. Но я вовсе не хочу, чтобы она об этом знала.

С вызывающим видом он сделал несколько шагов к двери.

– Я ухожу. Вы не можете меня остановить, слышите? Вы не можете меня остановить. У вас нет никакого права…

– Заткнись. – Пината почувствовал, что время пришло. Он открыл ящик стола и вытащил оттуда бутылку виски, отвернул пробку. – Вот. Подкрепи-ка свою смелость.

– Вы разговариваете прямо как чертов проповедник, – пробормотал Филдинг. Он схватил бутылку и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Затем, без всякого предупреждения, неожиданно рванулся к двери, прижав бутылку к груди.

Пината не стал бросаться за ним в погоню. Пожалуй, он был даже рад, что Филдинг убежал: встреча «Дэйзи, детки» с ее папашей вряд ли стала бы веселым зрелищем.

Он подошел к окну и посмотрел вниз. Филдинг бежал по тротуару под проливным дождем, все еще прижимая бутылку к себе, легко и быстро, довольно неожиданно для своего массивного тела, словно он только и занимался в своей жизни тем, что бегал от кого-нибудь.

«Дэйзи, детка, – подумал Пината, – ох, какой тебя ждет сюрприз».

5. Эта мысль скрашивала мою ужасную жизнь,
уменьшала те муки, которые мне приходилось терпеть

Буквы на двери длинного темного коридора складывались в табличку «Стивенс Пината. Освобождение под залог. Расследования. Входите, пожалуйста». Дверь была приоткрыта, и Дэйзи без труда разглядела находившегося в комнате темноволосого молодого человека с резкими чертами лица, крутившего в руках машинописную ленту. Он вскочил с места, как только почувствовал ее присутствие, на лице его мелькнула тревожная улыбка. Это ей не слишком понравилось. Словно она застала его врасплох за чем-то неприличным.

– Миссис Харкер? – спросил он. – Меня зовут Стив Пината. Садитесь, пожалуйста. Позвольте мне взять ваше пальто. Оно промокло.

Она не шелохнулась, не собираясь ни садиться, ни расстегивать свой в розовую клетку плащ.

– Где мой отец?

– Он ушел несколько минут назад, – ответил Пината. – У него назначена важная встреча в Лос-Анджелесе, он просто не мог больше ждать.

– Он? Он не мог подождать всего несколько минут после стольких лет разлуки?

– Это очень важная встреча. Он просил меня обязательно передать вам, насколько он огорчен и что он свяжется с вами в самое ближайшее время.

Ложь далась ему очень легко. В нее поверил бы практически любой, за исключением Дэйзи.

– Он совершенно не хотел видеть меня, ему нужны были деньги. Верно?

– Все не так просто, миссис Харкер. У него сдали нервы. Ему было стыдно.

– Я выпишу вам чек. – Резким движением деловой женщины, у которой нет ни времени, ни желания демонстрировать эмоции, она вытащила из сумочки чековую книжку. – Сколько?

– Двести тридцать долларов. Двести долларов штраф, десять – непосредственная плата за мои услуги, двадцать – комиссионные, десять процентов от суммы штрафа.

– Понятно.

Отказавшись от пододвинутого стула и нагнувшись над столом, она выписала чек.

– Правильно?

– Да. Благодарю вас. – Он положил чек в карман. – Мне очень жаль, что так получилось, миссис Харкер.

– Напрасно. Мне нет. Я так же труслива, как и он, может быть, даже больше. Я очень рада, что он убежал от меня. Я хотела его видеть ничуть не больше, чем он меня. Один-единственный раз он совершил хороший поступок. О чем же тут жалеть, мистер Пината?

– Я подумал, что вы будете разочарованы.

– Разочарована? Да что вы. Ни в коем случае. Ни капельки.

Тут она неожиданно опустилась на стул, неловко и неуклюже, словно потеряла равновесие под чрезмерной для нее тяжестью.

«Дэйзи, детка, – подумал Пината, – собирается заплакать».

В своей работе Пинате не раз приходилось видеть самые разнообразные манеры плача и рыданий: от быстро моргающих глаз до непроизвольно сжимающихся и разжимающихся кулаков. Он ждал неизбежного, проклиная себя за то, что не может предотвратить ее рыданий, пытаясь придумать какие-то слова, которые прозвучали бы как ободрение, но ни в коем случае не как сочувствие, потому что сочувствие всегда вело к слезам.

Прошло две минуты, потом три, и Пината начал постепенно осознавать, что неизбежного не произойдет. Когда она заговорила, ее вопрос застал его врасплох. Он не имел ничего общего с темой давно утраченных отцов.

– Какого рода дела вы расследуете, мистер Пината?

– Ничего серьезного, – признался он.

– А почему?

– В городке вроде нашего мои услуги не пользуются особым спросом – те, кому нужен детектив, нанимают его в Лос-Анджелесе. Большей частью я работаю на частных адвокатов в округе.

– Какова ваша квалификация?

– А какая мне нужна квалификация, чтобы помочь вам в разрешении ваших проблем?

– Я не говорила, что есть проблемы, тем более у меня.

– Люди обычно не задают мне подобных вопросов, если у них нет какого-то конкретного предложения.

На мгновение она задумалась, прикусив нижнюю губу.

– Проблема действительно существует. Отчасти она связана со мной. Отчасти с другим человеком.

– С вашим отцом?

– Нет. Он не имеет к этому никакого отношения.

– Муж? Приятель? Свекровь?

– Еще не знаю.

– Но хотели бы узнать?

– Я должна узнать.

Она снова замолчала, склонив голову набок, словно прислушивалась к какому-то внутреннему спору. Он не торопил ее, он даже не слишком заинтересовался этим делом. Она выглядела женщиной, чей самый черный секрет можно было вывести при помощи небольшого количества хлорки.

– У меня есть основания подозревать, – наконец произнесла она, – что в конкретный день четыре года назад со мной случилось что-то ужасное. Я не могу вспомнить, что это было. Я хочу, чтобы вы помогли мне выяснить, что же произошло.

– Помочь вам вспомнить?

– Да.

– Простите великодушно, но это не входит в число оказываемых мною услуг, – сказал он откровенно. – Я мог бы помочь вам найти потерянное ожерелье, пропавшего человека, но потерянный день… Нет.

– Вы меня не поняли, мистер Пината. Я вовсе не прошу вас погружаться в мое подсознание как психиатра. Мне нужна ваша помощь, физическая помощь. Все остальное сделаю я сама.

Она внимательно посмотрела на него, пытаясь разглядеть на лице собеседника хоть какую-то заинтересованность. Он невозмутимо смотрел в окно, словно не слышал, что она говорит.

– Вы когда-нибудь пытались восстановить прошедший день, мистер Пината? Не особенный день, как Рождество или какая-то годовщина, а обыкновенный день. Пытались?

– Нет.

– Представьте, что вас к этому вынудили. Скажем, полиция обвинила вас в преступлении, и вам необходимо точно восстановить, где вы были и чем занимались, например, в такой же день два года назад. Сегодня девятое февраля. Вы можете вспомнить что-нибудь особенное про девятое февраля? Вы можете вспомнить что-нибудь особенное про девятое февраля двухлетней давности?

Он задумался, прищурив глаза.

– Пожалуй, нет. Ничего особенного. Я помню только общие обстоятельства своей тогдашней жизни, где я жил и так далее. Полагаю, если это был рабочий день, то проснулся и отправился на работу.

– Полиция не примет ваших предположений, они потребуют фактов.

– Что ж, тогда я признаю себя виновным, – улыбнулся он ей.

Но Дэйзи было не до улыбок.

– А как бы вы поступили, мистер Пината? Как бы вы стали искать интересующие вас факты?

– Первым делом я бы просмотрел свои бумаги. Давайте прикинем. Девятое февраля два года назад. Суббота. Субботние вечера у меня обычно весьма загружены – по субботам больше арестов. Так что я просмотрел бы полицейские архивы, может быть, я натолкнулся бы на дело, которое помню.

– А если нет ни архивов, ни записей?

Зазвонил телефон. Пината поднял трубку и коротко переговорил с собеседником, в основном отвечая «нет».

– У каждого есть какие-то записи.

– У меня нет.

– Дневник? Банковские отчеты по счетам? Счета из магазинов? Корешки чековой книжки?

– Нет. Всем этим занимается муж.

– А как насчет чека, который вы мне выписали? Разве он не с вашего личного счета?

– Конечно, но я их не так часто выписываю, и, кроме того, я не смогу найти корешки от чеков четырехлетней давности.

– Может быть, ежедневник?

– Я выкидываю ежедневники в конце каждого года, – ответила Дэйзи. – Но когда-то у меня был дневник.

– Как давно?

– Точно не помню. Я как-то потеряла к нему интерес – со мной не происходило ничего, что стоило бы записать, ничего волнующего и интересного.

«Ничего волнующего, – подумал он. – И вот теперь она рыщет в поисках потерянного дня, как школьник на летних каникулах, умирающий от тоски и скуки, ищет какого-нибудь занятия, игры или развлечения. Что ж, Дэйзи, детка, времени для игр у меня нет, и играть с тобой я не буду».

– Мне очень жаль, миссис Харкер, но, как я уже сказал, подобными разысканиями я не занимаюсь. Вы напрасно потратите деньги.

– Мне приходилось понапрасну тратить деньги и раньше. – Она упрямо посмотрела на него. – Кроме того, вы озабочены совсем не тем, что я потрачу деньги, а тем, что вы потратите время. Вы не поняли – я не смогла вам разъяснить, насколько это важно для меня.

– Почему это для вас так важно?

Ей хотелось рассказать ему про сон, но она боялась его реакции. Рассказ мог позабавить его, как Джима, вызвать у него чувство раздражения и презрения, как у Адама, досаду, как у матери.

– Я не могу объяснить вам это прямо сейчас.

– Почему?

– Вы и так настроены чрезвычайно скептически и подозрительно по отношению ко мне. Если я расскажу все остальное, что ж, вы решите, что я явно сумасшедшая.

«Нет, она скучает, – подумал Пината. – Но не сумасшедшая. Если только чуть-чуть».

– Я думаю, вам лучше в любом случае рассказать мне все остальное, по крайней мере нам станет легче понимать друг друга. Порой меня просили о довольно забавных поручениях, но искать потерянный день – это уж простите…

– Я не теряла день. Он вовсе не потерян. Он спрятался где-то поблизости, тут или там, но куда уходят прошедшие дни и прежние годы? Они не исчезают просто так, превратившись в ничто. Их можно найти, они спрятались, но не пропали.

– Понятно, – произнес Пината, подумав, что «Дэйзи, детка» совсем не слегка сумасшедшая, а вполне рехнувшаяся особа. Тем не менее он почувствовал, что в нем против воли просыпается интерес; он, правда, не был уверен, интересно ли ему дело или сама Дэйзи, или оба эти фактора были уже неразделимы в его сознании. – Но если вы не помните этот день, миссис Харкер, почему вы так уверены, что он для вас важен?

Это был практически тот же вопрос, который задал ей Адам. Она не смогла дать ему тогда внятный ответ, не было его и сейчас.

– Я просто знаю это. Иногда люди узнают что-то разными путями. Вы знаете, что я здесь, потому что видите и слышите меня. Но есть и другие способы узнавания, выходящие за границу пяти чувств. Многое из этого еще не получило объяснения… Я хотела бы, чтобы вы перестали смотреть на меня таким образом.

– Каким?

– Словно вы ждете, что сейчас я вскочу и объявлю: «Меня зовут Жозефина Бонапарт» – или нечто в этом роде. Я вполне нормальна, мистер Пината. И разумна, если эти два качества могут существовать рядом в этом сумбурном мире.

– Я полагал, что это одно и то же.

– Нет, нет, – ответила она подчеркнуто вежливо. – Нормальность предопределяется культурой и условностью. Если вы живете в безумной культуре, тогда вам приходится быть неразумным, чтобы приспособиться к ней. Абсолютно же разумный человек неизбежно признает, что культура безумна, и откажется ей подчиняться. Но, отказавшись подчиняться, он будет воспринят как безумный в данном конкретном обществе.

Пината смотрел на нее с изумлением и раздражением, так, словно его ручной попугай, которого он научил произносить несколько простых фраз, неожиданно принялся объяснять технику ядерного распада.

– Здорово у вас получилось, – сказал он наконец.

– Что получилось?

– То, как вы сменили тему. Как только разговор стал для вас не слишком приятен, вы тут же перешли на другое. Что же именно вы не хотите мне рассказывать, миссис Харкер?

«Он честен, – подумала Дэйзи. – И не пытается делать вид, что знает то, чего не знает, или по крайней мере преувеличить степень своего знания. Он даже не слишком старается скрыть свои чувства. Пожалуй, я могу ему доверять».

– Мне приснился сон, – сказала она и прежде, чем он успел сказать, что не занимается толкованием снов, рассказала о прогулке по берегу с Принцем и о могильной плите с ее именем на ней.

Пината дослушал ее до конца, ни единым звуком не пытаясь откликнуться на то, что она говорила. Затем он спросил:

– А кому-нибудь еще вы рассказывали об этом сне, миссис Харкер?