Текст книги "Кто-то в моей могиле"

Автор книги: Маргарет Миллар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Хуанита продолжала набирать номер.

Сумочка лежала на расстоянии вытянутой руки – черный пластиковый четырехугольник с позолоченным замком и ручкой. Филдинг вдруг увидел на блестящем пластике миниатюрное отражение собственного лица. Оно выглядело на удивление молодо и невинно, без морщин. Совсем не та физиономия, что смотрела на него по утрам из засиженного мухами, заляпанного грязью и прочими следами проходящей жизни зеркала. Лицо на пластиковой поверхности принадлежало его юности, так же как и фотография Камиллы в спальне миссис Розарио. «Камилла, – сказал он себе, и острая боль отозвалась вдруг уколом в сердце, наверное, эту бессмысленную боль испытал его друг, когда наваха вошла в него. – Мы оба были молоды, я и Кудряш. Но он опоздал, а у меня еще есть шанс».

Его вдруг охватило страстное желание схватить сумочку, но не потому, что там были деньги или ключи, а для того, чтобы поймать вот это выражение неиспорченной юности, невинности, отразившейся на пластике и неподвластной времени.

Он мельком взглянул на телефонную кабинку. Хуанита, что-то бормоча под нос, вешала трубку. Он подумал, что шанс пропал даром, она дозвонилась до «Велады», и ей сказали, что миссис Брустер уже ушла. Но вот он увидел, как она берет прикрепленный к стене цепью телефонный справочник, и понял – должно быть, она услышала сигнал «занято» и решила еще раз проверить номер. Фортуна давала ему новую попытку.

Филдинг снова посмотрел на сумочку, на этот раз угол зрения изменился: его отражение, вновь глядевшее ему в глаза, походило на уродливые морды в комнате смеха. Лоб сместился вправо, а челюсть влево, между ними расплывались нос и две глазные щели. Яростно вскрикнув, он сгреб сумочку со стола и вывалил ее содержимое на соседний стул. Ключи от машины висели на отдельной цепочке, их нетрудно было отличить от других. Филдинг опустил их в карман, поднялся из-за стола и неторопливо двинулся в сторону двери. Он не торопился, не желая привлекать особого внимания к своей персоне. Он уже проделывал этот трюк сотни раз – дружеское прощание с хозяйкой комнаты, торговцем, администратором гостиницы или хозяином винного магазина – с теми, с кем он не собирался расплачиваться, рассчитывая больше никогда не встретиться.

Проходя мимо стойки, он улыбнулся бармену:

– Будь любезен, передай Хуаните, что я вернусь через несколько минут. Ладно?

– Ты не заплатил за последний заказ.

– Неужели? Дико извиняюсь. – Задержка оказалась непредвиденной, но он продолжал улыбаться, пока нащупывал в кармане доллар. Единственным признаком беспокойства можно было считать только взгляд, брошенный в сторону телефонной кабинки. – Прошу.

– Спасибо, – кивнул бармен.

– Хуанита беседует с миссис Брустер, а я подумал, что не помешает прогуляться и немного подышать свежим воздухом.

– Конечно.

– Ну, до скорого.

Как только Филдинг очутился на улице, вальяжность и расслабленность тут же исчезли. Он торопливо пошел по тротуару навстречу холодному ветру, больно хлестнувшему по лицу.

До последней секунды у него не было никакого ясного и продуманного плана. Полагаясь лишь на интуицию и не задумываясь о последствиях, он бросался в самую гущу чего-то, в чем еще сам до конца не разобрался. Раздобыть машину и добраться до дома Дэйзи – таково было его желание. У Дэйзи он обязательно встретится с Адой – эта мысль приводила его в восторг. Трезвый он не мог появляться перед бывшей женой, пьяный был готов немедленно затеять самый непристойный скандал. Но сейчас, в подвешенном состоянии, он чувствовал в себе силы совладать с ней, противостоять ей без злобы, сорвать с нее маску, но без всякой жестокости. Сейчас он мог преподать ей несколько уроков хороших манер:

«Дорогая Ада, мне очень неприятно тебя отвлекать, но во имя справедливости я вынужден настаивать на том, чтобы ты поведала нам правду о своем участии в этом маленьком заговоре…»

Филдинг ни на секунду не почувствовал, насколько смешно то, что фразы о правде и справедливости сочинял он, человек, вся жизнь которого напоминала марафонскую дистанцию, где, обгоняя его на несколько шагов, бежала правда, а чуть отставая от него, справедливость. Он никак не мог нагнать первую, а вторая не могла догнать его.

Машину они оставили в самом конце квартала, перед длинным каркасным зданием с залитой тусклым светом вывеской, извещавшей о его назначении: «Бильярд». То, что название заведения было написано только по-испански, означало – белых в нем не ждут. Хотя внутри было полно народу, из-за приоткрытой двери доносился лишь приглушенный шум, прерывавшийся ударами кия и стуком о полку выставляемых шаров. У входа бесцельно болталась группа, состоявшая из молодых негров и мексиканцев, у одного из них в руках был кий. Казалось, он использует его, как тамбурмажор свой жезл, поднимая и опуская в такт лишь ему одному звучащей музыке.

Когда Филдинг приблизился, паренек опустил кий и прокричал:

– Тра-та-та. Ты убит, приятель.

Трезвый Филдинг их испугался бы, пьяный обязательно затеял бы скандал, а вот в нынешнем его состоянии, в данный момент, он широко улыбнулся пареньку и прошел мимо возбужденной компании со словами:

– Очень смешно, сынок. Тебе надо сниматься на телевидении…

На кольце висело два ключа, взятых из сумочки Хуаниты: один от багажника, другой от дверей и зажигания. Вначале он попробовал открыть дверцу не тем ключом. Неважное начало, особенно если учесть, что за ним с пристальным интересом наблюдали эти ребятишки. Казалось, они прекрасно знали, что он затеял, и собирались посмотреть, удастся ему выполнить свой план или его схватят. Позднее – если это время все-таки настанет – они будут в состоянии дать детальное описание машины и ее похитителя. А может, Хуанита уже позвонила в полицию, и они получили описание ее машины по рации. Он рассчитывал на то, что недоверие Хуаниты к представителям власти удержит ее от этого шага, но кто знает, ведь она непредсказуема.

Оказавшись в машине, он вдруг ощутил, как его охватывает панический ужас от одного взгляда на панель управления. Он довольно давно не садился за руль, тем более такой шикарной машины, с огромным количеством всяких кнопок и тумблеров. Он никак не мог догадаться, на что надо нажать, чтобы включить в салоне свет. Впрочем, и без света он знал, где находится самый ценный объект – полпинты виски, купленные им в одном из баров, а позже спрятанные под сиденьем на полу. Едва бутылка успела коснуться его губ, как Филдинг уже почувствовал воздействие ее содержимого. В какое-то мгновение его охватило чувство вины, вина превратилась в упрек, упрек – в жажду отмщения, отмщение придало сил: «Клянусь всем святым, я им преподам урок!»

Человеку в обычном состоянии понадобилось бы довольно много времени, чтобы пережить последовательную смену всех этих эмоций. Но Филдинг в своем поведении, скорее, походил на тех, кого настолько часто подвергали гипнозу, что достаточно было щелкнуть пальцами, и они входили в это состояние. Запах пробки, приближение горлышка и: «Клянусь всем святым! Я покажу этим самоуверенным, лицемерным, снисходительным ублюдкам!»

Один из негров подошел к машине и принялся колотить ногой по правому заднему колесу с таким отсутствующим видом, точно это колесо находилось там лишь для того, чтобы по нему лупили ботинком, а у самого «футболиста» просто не было занятия важнее, чем это.

– Убери свою черную лапу подальше от моего колеса, хамло! – прокричал Филдинг, не поднимая стекла. Он прекрасно сознавал: подобная фраза – вызов на драку, но не менее отчетливо он понимал тем самым уголком мозга, который продолжал связывать его с окружающей действительностью, что никто не расслышит произносимых оскорблений из-за толстого автомобильного стекла, да еще и при таком ветре.

Он нажал на стартер. Машина пару раз дернулась вперед. Мотор заглох. Только тут Филдинг сообразил, что не отжал педаль экстренного торможения. Он снял автомобиль с тормоза, завел мотор и посмотрел в зеркало, дабы убедиться, что сзади нет машин. Автомобилей поблизости не было, и он уже готовился съехать с тротуара, когда увидел двух Хуанит, бегущих по самому центру дороги. Обе они были босы и вовсю размахивали руками, юбки их развевались на ветру как флаги.

Вид двух приближающихся фурий поверг его в ужас. Он запаниковал и чересчур усердно нажал на акселератор, выжав его до упора. Мотор взревел и снова заглох. Филдинг понял: ему ничего не остается, как сидеть и ждать.

Он опустил оконное стекло и снова посмотрел на дорогу. Ему пришлось очень старательно прищурить глаза, чтобы обе Хуаниты соединились в одну. За двадцать метров он отчетливо различал ее крик. В этой части города любой крик воспринимался не как просьба о помощи, а как знак надвигающейся беды: группа молодых негров и мексиканцев исчезла без следа, двери в бильярдную мгновенно захлопнулись, будто сработала электронная система сигнализации, отреагировавшая на опасное возрастание децибел. И когда прибудет полиция, если этому, конечно, суждено случиться, никто ничего не будет знать ни о воре, укравшем автомобиль, ни о женщине, исходившей криком.

Филдинг взглянул на светившиеся перед ним часы. Половина седьмого. Впереди еще уйма времени. Ему только нужно держать себя в руках, и девчонку удастся утихомирить без труда. То, что она сломя голову неслась к машине, означало одно – полицию его новая подружка не вызывала. Самое важное – оставаться спокойным, действовать взвешенно и хладнокровно.

Но пока он следил за ее приближением, гнев снова застучал в висках, в глазах запрыгали цветные пятна. В цветовых вспышках к нему приблизилось лицо Хуаниты в черных потеках туши и слез, покрасневшее от холода и долгого бега.

– Ты, – крикнула она прерывающимся голосом, – сукин сын! Ты украл мою машину.

– Я как раз возвращался, чтобы забрать тебя. Я же сказал бармену, что сейчас вернусь.

– Грязный… врун!

Он перегнулся через сиденье и открыл правую переднюю дверь.

– Залезай!

– Я сейчас… полицию вызову…

– Залезай!

То, что он дважды повторил приказ, произвело на нее точно такое же воздействие, что и положенная на стол в баре монета. Десять центов положили, чтобы она их взяла, дверцу открыли, чтобы она залезла в машину. Хуанита обошла автомобиль спереди, пристально глядя на Филдинга, словно подозревала его в том, что он ее вот-вот задавит.

Она забралась в машину. Дыхание все еще не восстановилось после бега по дороге.

– Ну и что же ты скажешь, сволочь?

– Ничего такого, во что бы ты могла поверить.

– Я и так бы ни во что не поверила. Ты…

– Успокойся. – Филдинг закурил. Огонек спички сливался с пятнами огня, прыгающими в глазах, и он никак не мог понять, какой же именно огонь настоящий. – Давай обговорим условия нашего соглашения.

– Ты хочешь заключить со мной соглашение? Помру со смеху. А ты ничего, смелый парнишка!

– Хочу одолжить у тебя на пару часов машину.

– Неужели? А что взамен?

– Кой-какая информация.

– Кто тебе сказал, что мне нужна информация от такого старого придурка, как ты?

– Выбирай выражения, дочка!

Хотя голос он практически не повысил, похоже, она почувствовала, в какой он ярости, и, когда снова заговорила, голос звучал вполне примирительно:

– Какую информацию?

– О твоем богатом дядюшке.

– С какой стати мне нужна информация о нем? Он умер, его уже четыре года как похоронили. Кроме того, откуда тебе знать, что мне рассказала мамаша, а что нет?

– То, что я собираюсь тебе рассказать, ни капли не похоже на то, что рассказывала твоя мать. Если, конечно, ты пойдешь мне навстречу. Все, что надо сделать, – одолжить мне на пару часов машину. Я сейчас отвезу тебя домой и верну машину после того, как выполню свое поручение.

Хуанита провела ладонями по щекам и, казалось, очень удивилась, обнаружив на них слезы. Она уже забыла, что плакала, забыла и причину слез.

– Я не хочу домой.

– Надо.

– С какой стати?

– Потому что тебе должно быть любопытно, почему мать лгала своей дочери все эти годы.

Он завел машину и съехал на дорогу. Хуанита настолько удивилась, что возражать ему была не в силах.

– Лгала? Да ты, похоже, совсем рехнулся. Моя мать, она настолько чиста, что даже… – тут Хуанита без всякого смущения использовала довольно приземленную фигуру речи. – Я тебе не верю, Фостер. Ты все придумал, чтобы заполучить мою тачку.

– Тебе и не надо мне верить. Спроси мать.

– О чем?

– Где раздобыл деньги твой богатый дядюшка.

– Он серьезно занимался промышленным разведением скота.

– Он был обычным пастухом.

– У него были…

– У него не было ничего, кроме единственной рубахи, но, я готов поставить десять к одному, и та ворованная. – Последнее утверждение не соответствовало истине, но Филдинг не мог признаться в этом даже себе. Ему просто необходимо было верить, что Камилла оказался презренным лгуном, вором и негодяем.

– Откуда же взялись деньги, которые он мне оставил в этом фонде? – поинтересовалась Хуанита.

– Я же тебе пытаюсь втолковать: никакого фонда нет.

– Но я получаю каждый месяц двести долларов. Откуда они берутся?

– Спроси об этом свою мать.

– Ты говоришь так, будто она мошенница или что-нибудь такое.

– Или что-нибудь такое.

Он повернул налево. Филдинг совершенно не знал этого города, но за долгие годы скитаний выработал привычку фиксировать в памяти те или иные приметы улицы, по которой проходил или проезжал, чтобы потом вернуться по ней в гостиницу или пансионат, делал это уже автоматически, подобно слепому, отсчитывающему шаги между различными местами на своем пути.

Хуанита примостилась на самом краешке сиденья, вся напряженная, в одной руке она сжимала пластиковую сумочку, в другой – туфли из змеиной кожи.

– Она не мошенница.

– Спроси.

– Нечего и спрашивать, может, мы с ней не больно дружим, но поклясться могу, она не мошенница. Вот если она что-то для кого-то делает…

– Если только, – ласково согласился Филдинг.

– Послушай, а чего ты делаешь вид, что так много знаешь о Камилле и моей мамаше?

– Когда-то я дружил с Камиллой.

– Но до сегодняшнего дня ты мою мамашу и в глаза-то не видел. – Она сделала паузу, чтобы обдумать сказанное. – Да ведь ты даже меня не видел до того самого дня, когда подрался с Джо.

– Я о тебе слышал.

– Когда? От кого?

В какое-то мгновение ему очень захотелось сказать ей, когда и от кого он услышал ее имя, показать письмо от Дэйзи, которое он сегодня утром вытащил из старого чемодана. Именно это письмо, полученное четыре года назад, привело его в «Веладу», в то место, где он может хоть что-то выяснить, а то и получить информацию о молодой женщине по имени Хуанита Гарсиа. И она оказалась там, хотя он до сих пор не знал, что это – добрый знак или недобрый. То, что туда вдруг заявился муж и затеял скандал, было невезением чистейшей воды. Мало того, что Филдинг был отброшен далеко назад в своих разысканиях, а миссия его пошла прахом, самым большим невезением могло стать то, что в деле оказался замешан Пината. Пината, а затем и Камилла. Одно из самых страшных потрясений в жизни Филдинга произошло в тот самый момент, когда он, скользнув взглядом по спальне миссис Розарио, увидел портрет Камиллы.

«Вот тогда мне и следовало все бросить, – подумал он. – Сразу же подняться и уйти».

Даже сейчас он не мог понять, почему не бросил все сразу, а лишь чувствовал, что грызущее беспокойство внутри исчезало, когда он ощущал прикосновение опасности (все равно, о чем шла речь: о мелком надувательстве при игре в карты, об обмане хозяйки квартиры или, как в данном конкретном случае, о его собственной жизни и смерти).

– Я не верю, что ты слышал обо мне до этого, – сказала Хуанита. По ее тону становилось ясно, что она очень хочет поверить, она польщена – ее узнают совершенно незнакомые люди, как какую-нибудь кинозвезду. – Я имею в виду, что я не вот какая известная. Так… Как ты мог меня узнать?

– Узнал-таки.

– Расскажи.

– Как-нибудь в другой раз.

Мысль о том, что нужно показать ей письмо и понаблюдать за реакцией, вполне соответствовала свойственному ему чувству изящного юмора. Но упоминания о Хуаните в этом письме сопровождались крайне нелестными для нее эпитетами, и он боялся рисковать, опасаясь, что она вновь рассердится. Кроме того, письмо это имело свои отличия. Пожалуй, из всех посланий Дэйзи оно оказалось единственным, где так отчетливо проявились ее душевные переживания и муки.

«Дорогой папа!

Как бы мне хотелось, чтобы ты был сегодня рядом со мной и мы могли бы поговорить обо всем так, как обычно разговариваем. Говорить с мамой или Джимом совсем не то же самое. Наши беседы всегда заканчиваются тем, что они просто говорят мне, что и как делать.

Скоро Рождество. Как я любила этот праздник – веселье, песни, шуршание бумаги, в которую заворачивают подарки. На этот раз я ничего не чувствую. В нашем доме без детей нет веселья. Я пишу „без детей“ с горькой иронией. Ровно неделю назад я узнала, что другая женщина должна родить – наверное, уже родила – ребенка, отец которого Джим. Я очень хорошо представляю себе, как, читая это место, ты говоришь: „Ну-ну, Дэйзи, детка, а ты уверена, что все поняла правильно?“ Да, я уверена. Джим сам признался мне в этом. И самое страшное: как бы я ни страдала, Джим страдает еще больше, и мы ничем не можем друг другу помочь. Бедный Джим. Как он хотел ребенка, но это дитя он больше никогда не увидит. Эта женщина уже уехала из города, и все соглашения по выплате ей пособия заключены через Адама Барнетта, адвоката Джима.

После того как это письмо будет закончено, я сделаю все возможное, чтобы забыть о случившемся и остаться Джиму хорошей женой. Все кончено, все сделано, я ничего не могу изменить, поэтому мне лучше забыть и простить. Простить легко, забыть труднее, но я постараюсь. Я начну прикладывать к этому силы завтра, а сегодня я кажусь себе запачкавшейся во всем, как свинья, вывалявшаяся в грязной луже.

Эту женщину я видела множество раз. (Сколько парадоксов в нашей жизни. Только стоит им появиться, и они начинают расти и умножаться в числе, как амебы.) Она долгие годы была пациенткой нашей клиники, уходила, потом приходила. Возможно, Джим встретил ее первый раз именно там, когда поджидал меня. Я его не спрашивала, а он ничего не говорил. Как бы то ни было, я знаю, ее зовут Хуанита Гарсиа, она работает официанткой в кафе „Велада“ у подруги своей матери. Она замужем, у нее пятеро детей. Про это Джим мне тоже не говорил, я посмотрела ее карточку в нашей клинике. Обнаружила я там еще кое-что: если тебя не тошнит от парадоксов, попытайся принять еще один – на прошлой неделе полиция арестовала миссис Гарсиа по обвинению в преступно халатном обращении с собственными детьми. Я молю Господа, чтобы Джим не узнал об этом. Подобное известие лишь увеличило бы его страдания, каково только представить себе, что за жизнь ждет его малютку!

Я ничего не сказала маме, но подозреваю, что Джим сказал. Она носится по дому с таким преувеличенно веселым видом, какой бывает у нее только в самых экстренных ситуациях. Так было в прошлом году, когда я узнала, что бесплодна. Она чуть не довела меня до безумия, говоря о всех тех плюсах, которые есть в моей ситуации.

Только один вопрос по-прежнему мучит меня: зачем Джиму понадобилось рассказывать мне правду? Это признание ничуть не уменьшило его собственных страданий и только добавило к ним мои. Почему, если он больше не собирался видеть эту женщину и ее ребенка, не мог он оставить случившееся в секрете? Но я не должна думать о подобных вещах. Я уже пообещала себе, что забуду обо всем, и я выполню обещание. Я должна. Папа, помолись за меня. И ответь, пожалуйста. Очень тебя прошу.

Твоя любящая дочь.

Дэйзи».

На письмо он не ответил. Тогда для этого были десятки причин, но прошли годы, и он забыл о причинах, остался лишь факт: он не ответил на простейшую из просьб. Каждый раз, как только он открывал чемодан, ему била в лицо короткая фраза: «Очень тебя прошу»…

Что ж, теперь он пытается ответить ей, причем с куда большим риском, чем прежде. Только самым черным невезением можно объяснить то, что сестра, о которой Камилла упоминал перед смертью, оказалась миссис Розарио. И все же Филдинг понимал: если рассуждать логично, то нужно провести параллель между Камиллой и Хуанитой. Письмо Дэйзи было датировано девятым декабря. Она писала, что впервые услышала о ребенке Хуаниты за неделю до этого, то есть второго декабря. В этот день умер Камилла, а Хуанита уехала из города. Связь между обозначенными событиями казалась неизбежной. Связующим же звеном выступала миссис Розарио, которая, несмотря на все ее распятия, иконы и ковчежцы, выглядела не менее искусным махинатором, чем Филдинг.

– Поинтересуйся у своей мамаши, – посоветовал он, – где она взяла деньги.

– Может, ей их кто-нибудь дал. – Хуанита упорствовала.

– С какой стати?

– Есть такие люди, они любят просто давать деньги.

– Неужели? Хотелось бы встретить такого до своей смерти.

Они выехали на знакомую улицу. По обе стороны дороги стояли ряды оставленных на ночь машин. Гаражи в этой части города считались непозволительной роскошью.

Филдинг узнал дом; номера он не помнил, но увидел знакомую розовую расцветку. Не успел он притормозить, как новый бело-голубой «кадиллак», яростно визжа новой резиной, рванулся с тротуара по дороге.

– Вернусь через два часа, – сказал он Хуаните.

– Да уж, постарайся.

– Даю слово.

– Плевала я на слово, мне нужна машина.

– Получишь. Ровно через два часа.

Он понятия не имел, когда вернется, через два часа, через два дня или вообще никогда. Все зависело от везения.