Текст книги "Кто-то в моей могиле"

Автор книги: Маргарет Миллар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Ну и что?

– Я спросила у матери. Она сказала, это деньги за участок земли, который Джим купил у тебя, чтобы построить небольшой домик в горах. Думаю, она лжет.

– Может, лжет, – Адам пожал плечами. – А может, действительно думает, что это правда.

– Но это неправда?

– Конечно, нет.

– Для чего эти деньги, Адам?

– Это деньги для ребенка Джима от другой женщины. – С этими словами он отвернулся в сторону, чтобы не видеть гримасу боли и потрясения на ее лице. – Тебе говорили об этом в свое время, Дэйзи. Неужели ты забыла?

– Ребенок Джима, – она запнулась, – как странно это звучит. Как странно.

Ее рука судорожно сжимала перила, будто она боялась, что какая-то сила против воли швырнет ее в пучину.

– А кто это был? – Она снова замолчала. – Ну, мальчик или девочка?

– Не знаю.

– Как это не знаешь? Ты что же, не спросил его?

– Какой толк в подобных вопросах? Джим тоже не знает.

Она повернулась к Адаму и посмотрела на него ничего не видящими глазами, точно зрачки ее затянуло тонким слоем льда:

– Ты хочешь сказать, что он никогда не видел ребенка?

– Не видел. Эта женщина уехала из города еще до родов. С тех пор он не имел от нее известий.

– Но она же написала ему письмо после рождения ребенка.

– Между заинтересованными сторонами было заключено соглашение, по которому никакие контакты не допускались, включая переписку.

– Какой ужас! Не видеть собственного ребенка. Это бесчеловечно. Не могу поверить, чтобы Джим пошел на нарушение своих обязательств перед…

– Секундочку! – резко перебил ее Адам. – Джим ничего не нарушал. Сказать по правде, послушайся он тогда моего совета, ему вообще не пришлось бы признавать отцовство. У этой женщины целый выводок детей, чьих отцов никто никогда не видел. К тому же у нее имелся муж, хотя он в это время предположительно находился за границей. Если бы она только выдвинула обвинения против Джима – в чем я сильно сомневаюсь, нахальства бы не хватило, – ей пришлось бы очень туго, попытайся она доказать хоть что-нибудь. Но Джим, так уж случилось, тихо признал отцовство, и при мне с миссис Розарио, матерью этой женщины, было заключено финансовое соглашение. Вот и все.

– Вот и все, – повторила Дэйзи. – Ты рассуждаешь как адвокат, Адам, только с точки зрения соблюдения законов и бездоказательности случившегося. Ты ничего не сказал о справедливости.

– В данном случае, как мне кажется, справедливость восторжествовала.

– Ты называешь торжеством справедливости то, что Джим, который так мечтал стать отцом, оторван от собственной плоти и крови?

– Он сам определил условия соглашения.

– Не могу в это поверить!

– Спроси его самого.

– Мне кажется, ни один мужчина, не говоря уже о Джиме, не отказался бы от возможности хотя б один-единственный раз увидеть собственное дитя.

– В данных обстоятельствах, – возразил Адам, – Джим избрал единственный разумный путь. Обстоятельства же вовсе не таковы, как ты их себе вообразила в соответствии с собственными сентиментальными иллюзиями. Никаких сантиментов. Эта женщина не испытывала к Джиму особых чувств, как, впрочем, и он к ней. Ребенок родился не в результате волнительной любви. Если он жив – но ни Хуанита, ни миссис Розарио не станут особенно спешить с извещением о его кончине, – он наполовину мексиканец, мать его – сумасшедшая…

– Прекрати! Я не желаю больше слышать об этом!

– Я должен показать тебе случившееся в действительном свете, дабы удержать тебя от чрезмерной сентиментальности и, возможно, от каких-нибудь неразумных поступков, о которых впоследствии пришлось бы сильно пожалеть.

– Неразумных?

Адам откинул назад капюшон ветровки, словно неожиданно потеплело:

– Насколько я знаю, ты наняла детектива, чтобы отыскать этого ребенка.

– Значит, ты знаешь о Пинате?

– Да.

– А Джим?

– Тоже.

– Ну и ладно. Мне все равно, – сказала она с подчеркнутым равнодушием. – Нет, правда, все равно. Наверное, пришла пора выложить на стол карты. Ты не прав только в одном. Я наняла Пинату совсем по другому поводу. С какой стати я буду кого-то нанимать, чтобы разыскивать ребенка, о существовании которого я даже не знала?

– Это не так. Тебе говорили.

– Я не могу вспомнить.

– Тем не менее тебе говорили.

– Прекрати повторять это таким голосом, будто забыть о чем-то – смертный грех. Хорошо, пусть мне говорили. Я забыла. Это не то, что женщина хочет помнить, когда речь идет о ее муже.

– Подсознательно ты все равно помнила, – возразил Адам. – Твой сон это подтверждает. Даты на могильном камне и на первом чеке миссис Розарио совпадают. В этот же день Хуанита уехала из города, а Джим, возможно, признался тебе во всем. Верно?

– Я не знаю, я ничего не знаю.

– Попробуй вспомнить. Где ты была в тот день?

– Я работала. В клинике.

– Что произошло после того, как ты окончила работу?

– Я поехала домой. Наверное…

– На чем?

– На своей машине. Впрочем, нет. – Она вглядывалась в воду так, будто там, где-то в глубине, таились ее воспоминания. – За мной заехал Джим. Он ждал меня в машине. Я вышла через служебный ход и пошла через всю автостоянку. Тут я и увидела, как из его машины выходит молодая женщина. Я не раз встречала ее – она была одной из наших пациенток, – но особого внимания не обращала. Я и тогда бы на нее не взглянула, если б она не беседовала с Джимом. К тому же бросалось в глаза, что она на последнем месяце беременности. Джим открыл мне дверцу машины…

– Кто эта девушка? – спросила Дэйзи.

– Ее зовут Хуанита Гарсиа.

– Надеюсь, место в палате ей уже готово.

– Я тоже на это надеюсь.

– У тебя что-то бледный вид, Джим. Ты здоров?

Он наклонился к ней и взял за руку с такой силой, что сразу же онемели пальцы.

– Послушай, Дэйзи. Я тебя люблю. Ты ведь всегда будешь об этом помнить? Я люблю тебя. Обещай, что будешь об этом помнить. Я сделаю все, что в моих силах, ты будешь счастлива.

– Что с тобой, Джим? Ты никогда так со мной не разговаривал. Можно подумать, ты собираешься умереть.

– Эта женщина… Ее ребенок… Я должен тебе сказать…

– Я ничего не хочу об этом слышать. – Она отвернулась и с привычной улыбкой посмотрела в окно машины, улыбкой, появлявшейся у нее с самого утра и исчезавшей лишь с вечерним умыванием. – Так рано стемнело. Как жаль, что за весь год не удается накопить достаточно дневного времени.

– Дэйзи, послушай. Ничто не изменится, никаких скандалов не будет. Она в ближайшее время уедет из города.

– В газете пишут, завтра в горах снова выпадет снег.

– Дэйзи, дай мне объяснить все по порядку.

– Горы выглядят намного привлекательнее в этих снежных шапочках.

Часть III
Незнакомец

17. Мне незачем жить. Но я прохожу сквозь череду дней,
закованный в собственное тело, я уже давно хочу
сбросить эту кожу, чтобы снова увидеть вас,
моих самых любимых, тебя и Аду

Они побывали уже в пяти барах, и Филдинг изрядно утомился от беспрерывного передвижения с места на место. Но Хуанита была настроена двигаться дальше. Она даже садилась на самый краешек табурета, словно ждала, что внутри у нее раздастся сигнал отправления и она помчится дальше.

Ту-ту-у-у-у…

– Ради всего святого, неужели ты не можешь остановиться? – взмолился Филдинг. Выпитое начинало сказываться. Правда, не на голове – разум его оставался по-прежнему острым и ясным, он был переполнен шутками и ценнейшими сведениями, а вот ноги подкачали. Они постарели, и им было трудно таскать его тело по многочисленным забегаловкам. Ноги жаждали покоя, в то время как ум усиленно трудился, обрушивая на Хуаниту, бармена, парня у стойки потоки обильной информации. Конечно, никто не подходил ему по уровню. Он должен был опускаться до них. Но они внимательно слушали и прекрасно понимали, что имеют дело с джентльменом старой школы.

– В какой же такой школе ты учился? – поинтересовался бармен, подмигнув при этом незаметно левым глазом Хуаните.

– Ты не понял, дружище, – снисходительно пояснил Филдинг. – Я говорил не о конкретной школе. Это фигура речи.

– Ну-ну…

– Это совершенно точно. Кстати, о старой школе. Уинстон Черчилль учился в Хэрроу. Ты вот знаешь, как зовут тех, кто учился в Хэрроу?

– Догадываюсь, что их называют так же, как и всех остальных простых смертных.

– Ни в коем случае! Их зовут хэрровианцы.

– Быть того не может!

– Ей-Богу!

– Приятель твой явно окосел, – сказал бармен Хуаните.

Молодая женщина презрительно поглядела на говорившего:

– С ним все в порядке. Он всегда так разговаривает. Эй, Фостер, ты что, окосел?

– Нисколько, – ответил Филдинг. – Я в прекрасной форме. А как ты себя чувствуешь, дорогая?

– Очень болят ноги.

– Ну так сними туфли.

Хуанита принялась стаскивать обеими руками левую туфлю:

– Это настоящая змеиная кожа. Я уплатила за них девятнадцать долларов.

– Должно быть, у тебя огромные чаевые.

– Да нет. У меня богатый дядюшка.

Она поставила свои остроносые туфли на каблуках-шпильках на стойку перед собой. Снятые с ног, туфли обычного размера выглядели теперь огромными и бесформенными, как будто принадлежали какому-нибудь гиганту, любившему к тому же причинять себе боль.

На фоне огромных туфель количество алкоголя в стакане Филдинга казалось совершенно мизерным, на что он не преминул указать бармену. Тот потребовал от Хуаниты прекратить безобразие и надеть обувь на ноги.

– Я ничего не делаю, – сказала она.

– Когда я прихожу в вашу забегаловку пропустить стаканчик, то не начинаю немедленно раздеваться и не оставляю свою одежду на стойке.

– Почему бы тебе действительно это не сделать? – заметила Хуанита. – Думаю, это произвело бы фурор. Могу себе представить, как раздуется и вся позеленеет от злости миссис Брустер.

– Ну, в общем, если хочешь демонстрировать стриптиз, сядь в одну из кабинок сзади, там тебя полиция не увидит. По субботам они проходят здесь раз по десять.

– Плевала я на легавых.

– Ну? А хочешь знать, что однажды произошло во Фриско? Там по улице, я читал об этом в газете, какая-то девка шла босиком, она больше ничего не делала, и они ее арестовали. Ей-Богу!

Хуанита заявила, что она ни капельки не верит в эту чепуху, но тут же подхватила туфли и стакан и пошла к кабинкам. Филдинг последовал за ней.

– Давай побыстрее, – сказала она. – Допивай и пошли. Меня уже тошнит от этой дыры.

– Мы ведь только что пришли.

– Я хочу туда, где весело, а здесь весельем и не пахнет.

– Ну почему? Мне вот весело. Разве ты не слышишь, как я смеюсь? Хо-хо-хо, ха-ха-ха.

Хуанита, казалось, хотела раздавить свой стакан – с такой силой она сжимала его обеими руками.

– Ненавижу этот город. Как я жалею, что вернулась сюда. Дорого бы я заплатила, чтобы оказаться подальше отсюда и никого больше не видеть: ни мою мамашу, ни остальных. Я хотела бы поехать туда, где меня никто не знает, где все совершенно чужие.

– Они все узнают про тебя очень скоро.

– Как?

– Ты сама им расскажешь, – сказал Филдинг, – как я. Я приезжал в сотни городов, никому не известный человек, и уже через десять минут начинал рассказывать кому-нибудь о себе. Может, я говорил не всю правду и даже назывался чужим именем, но я разговаривал. Понимаешь? А когда разговариваешь, все равно рассказываешь. Так что очень быстро ты перестаешь быть чужим в этом городе, и снова нужно отправляться в еще один незнакомый город. Но не будь простофилей, детка. Оставайся здесь, поблизости от своего богатого дядюшки.

Хуанита вдруг хихикнула:

– Я не могу быть слишком поблизости от него. Он умер.

– Умер? Неужели?

– Похоже, ты не больно-то веришь, что у меня был богатый дядюшка.

– А ты его видела когда-нибудь?

– Когда я была маленькой. Он приезжал и привез мне серебряный пояс. Он был сделан индейцами из настоящего серебра.

– А где он жил?

– В Нью-Мексико, занимался разведением скота. Благодаря этому занятию у него появились большие деньги.

«У него никогда не было денег, – подумал Филдинг, – если не считать нескольких долларов, остававшихся к субботе и заканчивавшихся в воскресенье, поскольку он не мог противостоять своим внутренним потребностям».

– И он оставил эти деньги тебе?

– Моей матери, поскольку она его сестра. Каждый месяц она получает от адвоката чек, в один и тот же срок, как часы, из этого, ну, как его, специального фонда.

– А сама-то ты видела эти чеки?

– Я видела деньги. Моя мать посылала мне каждый месяц, чтобы было чем кормить детей. Двести долларов, – с гордостью добавила она. – Так что если ты думаешь, что я должна работать в такой дыре, как «Велада», то очень заблуждаешься. Я занимаюсь этим для развлечения. Быть официанткой все же веселее, чем сидеть дома с выводком детей.

С каждой минутой история становилась все более безумной. Филдинг сделал бармену знак, чтобы тот принес им еще по коктейлю, а сам лихорадочно подсчитывал: ежемесячный доход в двести долларов означал, что размер основного капитала, переданного в фонд, равен примерно пятидесяти тысячам долларов. Когда он в последний раз видел Камиллу, тот сидел без работы и отчаянно пытался раздобыть денег на одежду и еду. Но не похоже, что Хуанита врет. Ее гордость за богатого дядюшку казалась столь же естественной, что и похвальба девятнадцатидолларовыми туфлями из змеиной кожи. От всего этого попахивало обычным вымогательством, но Филдинг был абсолютно уверен – Хуанита совершенно не догадывается о роли, которую ей отвели. Ее использовал в своих целях кто-то гораздо более хитрый и умный.

«Но это же безумие, – подумал он. – Ведь это она получает деньги. Она сама призналась в этом».

– А как зовут адвоката? – поинтересовался Филдинг.

– Какого адвоката?

– Того, который посылает деньги.

– С какой стати я стану тебе говорить?

– Ну, мы же друзья. Разве нет?

– Не знаю, друзья мы или нет, – Хуанита пожала плечами. – Ты задаешь слишком много вопросов.

– Только потому, что мне небезразлична твоя судьба.

– Слишком многим она небезразлична, только толку никакого. Впрочем, я все равно не знаю, как его зовут.

– А живет он в этом городе?

– Ты глухой или как? Я же сказала уже: я ни разу не видела чеки и не знаю этого адвоката. Моя мамаша сама каждый месяц посылала мне деньги из фонда, созданного моим дядей.

– Этот твой дядя, а как он умер?

– Его убили.

– Что значит «убили»?

Хуанита зевнула, но слишком широко и громко, чтобы зевок показался естественным:

– С чего это тебя потянуло на разговор о старом покойном дядюшке?

– Старые покойные дядюшки меня очень интересуют, особенно когда они богаты.

– Тебе там ничего не обломится.

– Догадываюсь. Мне просто любопытно. Так как же он умер?

– Он попал в автомобильную катастрофу в Нью-Мексико четыре года назад. – Хуанита пыталась сделать вид, что эта тема ей совершенно неинтересна, и с преувеличенным вниманием принялась разглядывать цветы на обоях. Но Филдингу почему-то казалось, что и ее страшно занимает и озадачивает предмет их беседы. В действительности она, похоже, не прочь поболтать об этом, несмотря на деланное равнодушие. – Он погиб прямо перед тем, как священник должен был его причастить. Поэтому моя мамаша постоянно за него молится и жжет свечки, чтобы он попал на небо. Ты же видел свечку?

– Конечно.

– Очень смешно. Она так заботится о брате, которого до этого десятки лет не видела. Можно подумать, она ему как-то насолила, а теперь пытается искупить вину.

– Ну, если б она ему насолила, вряд ли он стал бы оставлять ей свои деньги.

– Может, он про это не знал. – Она наклонилась и стала обводить острым ногтем одну из роз на обоях. На грязной бумаге остался глубокий след. – Мне кажется, она его шибко полюбила только после того, как он умер и оставил ей деньги. До этого она о нем вообще не вспоминала.

Филдинг подумал, что тот о сестре тоже не вспоминал. Один-единственный раз, перед самой смертью:

«– Перед тем как я пойду, хочу повидаться со своей сестрой Филоменой. – Ты не можешь этого сделать, Кудряш. – Я хочу, чтобы она за меня молилась, она хорошая женщина. – Ты просто рехнулся, если собираешься сейчас с кем-нибудь встречаться. Слишком опасно. – Нет, я должен с ней попрощаться». В это время у него не хватило бы сил даже на то, чтобы попрощаться. Какие уж тут деньги.

– Он оставил завещание? – поинтересовался Филдинг.

– Никогда не видела, но она говорит, что оставил.

– Ты ей не веришь?

– Не знаю.

– Когда ты впервые об этом узнала?

– За день до рождения Поля она вдруг сказала, что дядя Карл умер и оставил завещание. Если я выполню определенные условия, то буду получать каждый месяц двести долларов.

– Что значит «определенные условия»?

– Во-первых, я должна была уехать из города и рожать в Лос-Анджелесе. Полное сумасшествие. Он заинтересовался моим сыночком, хотя прежде не прислал никому ни одного подарка к Рождеству. Когда я спросила об этом мать, она сказала, мол, дядя Карл хотел, чтобы ребенок родился в Лос-Анджелесе, поскольку сам там родился. Сантименты чистой воды.

Филдинг вспомнил, что Карлос родился в Аризоне. Он говорил ему об этом, должно быть, десятки раз – Флагстафф, штат Аризона. И уж он-то знал лучше всех, что умер тот не в автомобильной катастрофе в Нью-Мексико, а здесь, в этом городишке, примерно в километре отсюда с собственным ножом между ребрами.

Так что в рассказе девчушки точным был только один факт: Камилла умер без последнего причастия.

– Подозреваю, он был очень сентиментальным, – продолжала Хуанита. – Моя мамаша тоже. Очень смешно. Я жила в Лос-Анджелесе, все шло отлично, но вдруг ей стукнуло в голову, что она хочет видеть меня и детей. Она написала в письме, мол, очень постарела, одинока, у нее слабое сердце, очень хочет, чтобы мы пожили у нее какое-то время. Джо как раз остался без работы, и приглашение оказалось как раз ко времени. Наверное, я тоже тогда помешалась. Не прошло и часа после приезда, как она уже орала на меня, а я на нее. Вот так. Она хочет, чтобы я была поблизости и одновременно подальше от нее. Но ведь так быть не может. Одно из двух. Ладно, теперь-то я собираюсь решить этот вопрос раз и навсегда. Уеду из города и больше не вернусь.

– Не знаю, удастся ли тебе уехать.

– А что такое?

– Будь поаккуратнее.

– Почему? Что мне угрожает?

Все. Разные люди. – Ему вдруг захотелось рассказать ей всю правду, по крайней мере то, что он знал. Но доверять ей Филдинг не мог, не был уверен, что она не проболтается кому-нибудь. Если же Хуанита примется болтать в присутствии тех, кто опасен, то сама окажется под угрозой и его поставит под удар. Может, она уже в опасности, только не чувствует. Его спутница по-прежнему увлеченно обводила ногтем розы на грязных обоях и настолько погрузилась в свое занятие, что по сосредоточенности напоминала художника или ребенка. – Будь любезна, прервись на секундочку, – попросил Филдинг.

– Что?

– Хватит дурью заниматься! Оставь обои в покое.

– Но так ведь красивее.

– Конечно, конечно. Но я хочу, чтобы ты меня выслушала. Ты меня слушаешь?

– Да.

– Я приехал в ваш город, чтобы повидать Джима Харкера. – Он наклонился к ней и отчетливо повторил это имя: – Джима Харкера.

– Ну и что?

– Ты ведь его помнишь?

– Никогда о нем не слышала прежде.

– Подумай!

Она нахмурилась, густые брови почти сошлись, напоминая двух изготовившихся к схватке пушистых зверьков.

– Когда мне, в конце концов, прекратят приказывать, чтобы я думала! Я думаю. Думать ведь просто. Трудно, наоборот, не думать. Я и так все время думаю, но я не могу думать о Джиме Харкере, если я о нем никогда не слышала. Думай, как же. Разбежалась!

Крохотное это слово полностью разрушило ее творческое настроение, убило веселье. Она отвернулась от стены и принялась стирать бумажной салфеткой грязь с ладоней. Закончив, она смяла салфетку в комок и швырнула на пол со вздохом горечи и отчаяния – ее попытка сделать мир красивее не удалась.

Помрачневший бармен вышел из-за стойки и подошел к их столику. Можно было подумать, что сейчас он сделает ей выговор за беспорядок. Но вместо этого он сказал:

– Только что звонила миссис Брустер, интересовалась, нет ли тебя здесь.

На лице Хуаниты мгновенно появилось выражение полнейшего равнодушия – верный признак того, что ей любопытно:

– И что ты ей сказал?

– Я сказал, что приму ее просьбу во внимание и, если только ты появишься, обязательно попрошу позвонить ей. О чем я тебе и сообщаю.

– Спасибо, – сказала Хуанита, не двигаясь с места.

– Ты собираешься звонить?

– Чтобы она пошла и настучала моей мамаше? Я что, дура, по-твоему?

– Тебе лучше ей позвонить, – упрямо твердил бармен. – Она в «Веладе».

– Ну и что? Она в «Веладе», а я в этой дыре. Как, кстати, ее называют?

– «Эль Параисо».

– Рай, стало быть? Ну, умора! Слушай, Фостер, вот так умора – ты и я, мы оба чужие в этом уголке Рая.

Бармен повернулся к Филдингу. Веко его в раздражении подергивалось:

– Если ты ее приятель, объясни ей получше, что миссис Брустер надо позвонить. Ее искала там пара парней, в «Веладе». Один из них – частный детектив.

Детектив, вяло подумал Филдинг. Значит, и Пината в этом замешан.

Особенно он даже не удивился. Догадывался с того самого момента, когда письмо Дэйзи ему доставили на адрес склада. Она никак не могла узнать его адрес, только через Пинату. Ясно, что Пината разыскивал Хуаниту – Дэйзи наняла его именно для этого. Но как во все это вписывается Камилла? Насколько Филдинг знал, это имя даже не упоминалось в присутствии Дэйзи, она просто не подозревала о существовании этого человека.

Он вдруг догадался, что Хуанита и бармен смотрят на него, точно ждут какого-то ответа, а он не слышал адресованного ему вопроса.

– Ну? – повторил бармен.

– Что «ну»?

– Знаешь какого-нибудь частного детектива у нас в городе?

– Откуда?

– Очень странно. Он ведь и тебя искал.

– С какой стати? Я ничего не сделал.

Хуанита громко закричала, что она тоже ничего не сделала, но ни один из ее собеседников не обратил на нее внимание.

Филдинг искоса посмотрел на бармена, похоже, ему составляло немало труда сфокусировать взгляд.

– Ты говорил, в «Веладу» приходили двое. Кто второй?

– Понятия не имею.

– Легавый?

– Если бы легавый, миссис Брустер об этом обязательно бы упомянула. Она сказала только: здоровый мужик, светловолосый и вел себя как-то странно. Нервный какой-то. Знаешь кого-нибудь такого?

– Конечно. Уйму. – «Одного точно знаю, – подумал Филдинг. – Правда, когда я видел его в Чикаго в последний раз, он не нервничал. Теперь у него есть из-за чего беспокоиться». – Даже кое-кто из моих лучших друзей порой нервничает.

– Верю, верю. – Бармен бросил на Хуаниту быстрый взгляд. – Я пошел обратно за стойку. Не говори потом, что я тебя не предупреждал.

Как только он отошел, Хуанита перегнулась через стол и доверительно зашептала:

– Я не думаю, что меня ищет какой-то детектив или блондин этот, здоровый. Чего ради им меня искать?

– Может, у них есть к тебе вопросы.

– Какие еще вопросы?

Филдинг на секунду задумался. Ему очень хотелось помочь этой девочке, чем-то она напоминала ему Дэйзи. Получалось, что судьба самым чудовищным образом определила их обеих своими жертвами – Дэйзи и Хуаниту, хотя они никогда не встречались и, возможно, не встретятся, несмотря на то что имели так много общего друг с другом. Ему было жаль их обеих. Однако чувство жалости, как и чувство любви, и даже чувство ненависти, отличалось у Филдинга большой изменчивостью: оно очень сильно зависело от погоды – таяло летом, замерзало зимой, улетало при сильном ветре и вообще сохранялось в его душе каким-то чудом.

Доказательством этого чуда стали слова, слетевшие с его губ:

– О Поле.

– О каком Поле?

– О твоем сыне.

– С какой стати они будут спрашивать меня о Поле? Он слишком мал, чтобы ввязаться в какое-то серьезное дело, ему еще нет четырех. Самое страшное, на что он способен, – разбить окно или украсть какой-нибудь пустяк.

– Девочка, не будь наивной.

– Что значит наивной?

– Невинной.

Глаза Хуаниты широко распахнулись от ярости:

– Я вовсе не невинна. Может, я и глупа, но не невинна!

– Ладно, ладно. Брось.

– Я не собираюсь ничего бросать! Я хочу знать, с какой стати эти люди совершенно неожиданно начинают интересоваться моими детьми!

– Не всеми. Только Полем.

– Почему?

– Думаю, они пытаются выяснить, кто его отец.

– Пошли вы все к черту! – закричала Хуанита. – Какое им до этого дело?

– На этот вопрос у меня ответа нет.

– Тебя вообще-то тоже не касается, но я скажу. Так случилось, что я в то время была замужем. У меня муж был.

– Как его звали?

– Педро Гарсиа.

– И именно он был отцом Поля?

Хуанита схватила одну из туфель, и Филдинг испугался, ему показалось, что она сейчас его ударит. Но вместо этого его собеседница принялась натягивать ее на ногу.

– Ей-Богу, я не собираюсь сидеть здесь и выслушивать оскорбления от дешевки, возомнившей себя районным прокурором.

– Извини. Мне было необходимо задать тебе эти вопросы. Я пытаюсь помочь, но мне самому есть что скрывать. Что случилось с этим Гарсиа?

– Я с ним развелась.

Филдинг знал, что по крайней мере в этой части рассказа она сознательно врала. После того как в прошлый понедельник он сбежал из конторы Пинаты, Филдинг отправился в архив муниципалитета, чтобы просмотреть записи в книге актов гражданского состояния. На развод подал сам Гарсиа. Хуанита не пыталась оспаривать его заявление, не требовала алиментов или денег на содержание детей. Странное, признаться, решение, если ребенок и впрямь был от Гарсиа. Только сейчас Филдингу пришло в голову, что Хуанита могла не знать имени настоящего отца своего сына – ее это совсем не волновало. Кто-то, кого она сняла в баре или на улице, – моряк с пришедшего в порт судна, летчик с базы «Ванденберг». Все беременности Хуаниты были совершенно случайными. Можно с уверенностью утверждать только одно: маленький Поль нисколько не походил на Джима Харкера.

Хуанита завершила сложный эксперимент по обуванию собственных ног, сунула под мышку сумочку. Казалось, она вот-вот встанет и пойдет к выходу, но этого не происходило.

– А что ты имел в виду, когда говорил, что тебе самому есть что скрывать?

– Этот детектив разыскивает и меня.

– Довольно странно все выглядит, если подумать. Кто-то, наверное, сказал ему, что мы вместе.

– Может, миссис Брустер.

– Исключено, – сказала она решительно. – Детективу она не назовет даже точное время.

– Больше об этом никто не знает. Только ты и твоя мать.

– Вот именно. Ей-Богу! Именно моя мамаша ему про нас с тобой напела.

– Но сначала кто-то должен был дать ему твой адрес, – заметил Филдинг. – Может, мальчишка-подавальщик или одна из официанток.

– Никто моего адреса не знает. Я никогда ничего не говорю о себе людям такого сорта.

– Значит, он как-то выяснил.

– Ладно. Значит, он как-то выяснил. А мне что за дело? Я не совершила ничего противозаконного. С какой стати я должна бежать?

– Может быть, – продолжал Филдинг, тщательно подбирая слова, – ты оказалась вовлечена в какую-то игру, о которой сама ничего не знаешь?

– Например?

– Объяснить тебе ничего не могу. – Себе он тоже ничего не мог объяснить, в его схеме оказалось слишком много белых пятен, которые следовало заполнить. Как только он их закроет, долг его будет исполнен, и он сможет двинуться дальше. Важнее всего избавиться от этой девицы. Она слишком бросается в глаза, а ему нужно двигаться быстро и налегке, не то, в случае неудачи, придется отправиться очень далеко.

Удача. Филдинг верил в удачу, как другие верят в Бога, родину или мать. Удаче он приписывал все свои победы, ее же обвинял в поражениях. Несколько раз на дню он трогал свисавшую с цепочки часов заячью лапку, ожидая от этого крохотного кусочка кости и шерсти невиданных чудес, но никогда не жаловался, если чуда не случалось. Его необычайный фатализм страшно озадачивал вторую жену и ужасно раздражал первую. Грядущую катастрофу он чувствовал столь же отчетливо, как и предстоящий запой. И то, и другое было, в его разумении, вещами, находившимися вне человеческого контроля, над которыми у него не было власти. Что бы ни случилось, как бы ни выпали кости, куда бы ни упал шарик, как бы ни разломилось печенье – все это зависело от степени везения или невезения. Степень его собственной ответственности была не больше, чем у лапки, прикрепленной к цепочке часов.

– Почему же ты не можешь мне объяснить? – спросила Хуанита.

– Потому что не могу.

– Мне надоели все эти намеки. Можно подумать, меня собираются убить. Я ничего не боюсь. Меня некому убивать. Меня никто не ненавидит, только если моя мамаша, ну и Джо иногда, ну, может, еще кто-нибудь.

– Я не говорил, что тебя собираются убить.

– А прозвучало именно так.

– Я только сказал, чтобы ты была поосторожнее.

– Как, черт побери, я могу быть поосторожнее, если даже не знаю, кого или чего мне опасаться. – Она почти легла грудью на стол и пристально посмотрела на него совершенно трезвыми глазами. – Знаешь, что я думаю? Я думаю, ты обыкновенный псих.

Филдинг не обиделся. Напротив, он был очень доволен. Обозвав его психом, Хуанита тем самым освободила его от какого бы то ни было чувства ответственности по отношению к ней. То, что он собирался сделать, показалось легким, даже неизбежным: «Она обозвала меня психом, что ж, тогда я имею полное право украсть ее машину».

Единственная проблема заключалась в том, чтобы на несколько минут удалить Хуаниту из-за стола, причем таким образом, чтобы сумочка с ключами осталась здесь.

– Тебе лучше позвонить миссис Брустер, – сказал он решительно.

– Зачем еще?

– Для твоей же пользы. Я тут ни при чем – ты должна узнать у нее все, что можно, про тех двоих, что тебя разыскивали.

– Я не хочу с ней разговаривать. Она всегда командует.

– Как хочешь. Но если ты передумаешь… – он вытащил из кармана десятицентовик и положил перед ней.

Хуанита посмотрела на монету с жадностью маленького ребенка:

– Я не знаю, что ей сказать.

– Пусть говорит она сама.

– Может, она наврала про этих двоих и хочет только, чтобы я испугалась и прибежала домой?

– Не думаю. По-моему, она твой верный друг.

Монета в десять центов решила все. Хуанита смахнула ее со стола небрежным жестом профессиональной официантки.

– Пригляди, пожалуйста, за моей сумочкой.

– Ладно.

– Я сейчас вернусь.

– Конечно.

Покачиваясь, она двинулась к кабинке телефона, зажатой между краем стойки бара и дверью в кухню. Филдинг ждал, поглаживая лапку мягко и нежно, как живого зверька. Все снова зависело от удачи: сможет ли Хуанита вспомнить номер миссис Брустер сразу или ей придется искать его в справочнике. Если она начнет искать, он получит секунд тридцать-сорок, чтобы открыть сумочку, найти среди всякого добра ключи и дойти до входной двери. Если она наберет номер сразу, ничего не остается, как схватить сумочку и бежать к выходу. Кто знает, удастся ли ему проскочить бармена и тех посетителей, которых он сейчас обслуживает. После нескольких стаканов спиртного в Филдинге просыпалась сентиментальность, еще пара-тройка, и она исчезала окончательно, но сейчас ему претила мысль украсть дамскую сумочку. Машина – совсем другое дело. За свою жизнь он украл не одну машину, обманул не одну женщину. Но ни разу он не крал женских сумочек. Кроме того, кража сумочки представлялась довольно рискованным делом: она слишком велика, чтобы спрятать ее в карман или под пиджак. Похоже, оставался единственно возможный вариант – высыпать ее содержимое на стоящий рядом стул, забрать ключи и снова положить сумочку на место. Вся операция потребует не более четырех-пяти секунд…