Текст книги "Кто-то в моей могиле"

Автор книги: Маргарет Миллар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

14. Я пишу эти строки, а постояльцы отеля удивленно
разглядывают меня, словно задаваясь вопросом,
что делает бродяга в принадлежащем им вестибюле,
где ему не место, зачем он пишет письмо дочери,
которая никогда ему не принадлежала

Маленькие щитовые домики на Гранада-стрит стояли так тесно, что казалось, будто они сгрудились в одну кучу, оказывая друг другу всяческую поддержку перед лицом наступления со стороны «белой» части города. Гранатовые деревья, благодаря которым улица и получила свое название, стояли голыми. Но в канун Рождества с веток еще свисали ярко-желтые шары. Они выглядели довольно неуместно, словно их специально повесили, чтобы украсить улицу перед праздником.

Дом под номером 512 ухитрялся скрывать свой возраст (подчеркивая тем самым свою независимость от соседей) за свежим слоем ярко-розовой краски, нанесенным рукой то ли ребенка, то ли неопытного любителя. Пятна краски были повсюду: на узенькой дорожке, на перилах крыльца, на лужайке небольшого дворика; даже на цветах и листьях виднелись розовые крапинки, оставлявшие впечатление, что растения заболели какой-то новой болезнью. Розового цвета следы, принадлежавшие ребенку или очень маленькой женщине, шли по серым ступенькам крыльца и терялись в ворсе грубой джутовой подстилки, лежавшей перед дверью. Эти следы были единственным фактом, свидетельствовавшим, что ребенок или дети могли жить в этом доме. Ни игрушек или хотя бы их обломков, ни разбросанных ботинок и свитеров, ни недоеденных апельсинов или кусков хлеба с джемом. Если Хуанита и ее шестеро детей действительно здесь обитали, кто-то, может Хуанита, а возможно и миссис Розарио, очень постарался скрыть этот факт.

Пината нажал на кнопку звонка и в ожидании принялся размышлять о причинах столь неожиданного возвращения Хуаниты в город, где она отсутствовала три с лишним года. Она не могла не знать, что вступает в серьезный конфликт с властями, нарушая условия своего пребывания на свободе и исчезая – в тот самый раз. С другой стороны, Хуанита никогда не действовала, основываясь на логических построениях, таким образом, поводом для ее появления могло послужить самое банальное событие, обычный каприз, например желание повидать свою мать или показать соседям нового мужа и недавно рожденного ребенка, а может, и самая обычная ссора с соседями, где бы она ни жила, после которой у нее возникло безудержное желание бросить все и вернуться. Определить подлинные мотивы было очень непросто. Она напоминала марионетку, управляемую при помощи десятков нитей, частью порвавшихся, а частью перепутавшихся настолько, что совершенно невозможно было управлять ими так, как это изначально подразумевалось. Привести их в порядок, сложить поломанные уголки вместе – эта задача стояла перед Олстоном и его командой. Но у них так ничего и не вышло. Все ее прыжки и сальто-мортале, прыжки и падения уже не контролировались кукловодом.

Дверь отворилась. Перед ним стояла небольшая худенькая женщина средних лет с черными невыразительными глазами, напоминавшими перезрелые оливки. Она держалась неестественно прямо. Можно было заподозрить, что ее спина заключена в металлический корсет. Вся она напоминала натянутую струну; кожа обтягивала худое лицо, волосы были затянуты сзади в маленький пучок, губы сжаты так, что походили на бледную тонкую полоску. Но открылись они, к огромному удивлению Пинаты, очень легко:

– Что вы хотите?

– Миссис Розарио?

– Да, это я.

– Меня зовут Стив Пината. Я хотел бы с вами поговорить, если не возражаете. Можно?

– Если вы по поводу нашего соседа мистера Лопеса, то мне больше нечего сказать. Я уже сказала вчера этой даме из отдела здравоохранения, что они не имеют никакого права вот так просто забирать его без его согласия. Он всю жизнь кашлял, и это ничуть ему не мешало, для него кашлять так же естественно, как дышать. Что же до того, что все его соседи должны пройти обследование на этой машине с лучами, бесплатно или нет, я категорически отказываюсь, и Гонсалесы с Эскобарами тоже. Забивать легкие лучами противоречит самой природе.

– Я не имею никакого отношения к управлению здравоохранения, – сказал Пината, – я ищу человека, который может называть себя Фостером.

– Называть себя? Что это значит, называть себя?

– Вашей дочери он известен под фамилией Фостер, скажем так.

Миссис Розарио снова поджала губы – так моряк убирает парус перед надвигающейся бурей:

– Моя дочь Хуанита живет далеко на юге.

– Но в данный момент она приехала к вам. Верно?

– Кому какое дело, если она приехала навестить свою мать? Она никому не причинила зла. Я внимательно слежу за ней, она ни в чем не замешана. Да кто вы такой, чтобы являться сюда и задавать вопросы о моей Хуаните?

– Меня зовут Стив Пината.

– Ну и что же? Мне это ни о чем не говорит. Ни о чем. Меня не интересуют имена, только люди.

– Я частный детектив, миссис Розарио. В данный момент моя задача заключается в том, чтобы следить за Фостером.

Миссис Розарио непроизвольно коснулась левой стороны груди. То ли у нее прихватило сердце, то ли просто вдруг лопнула бретелька комбинации.

– Он преступник? Вы это хотите сказать? Он может обидеть мою Хуаниту?

– Я не думаю, что он преступник. Но гарантировать, что у вашей дочери не будет с ним неприятностей, не могу. Временами он становится непредсказуемым. Он пришел сюда вместе с вашей дочерью, миссис Розарио?

– Да.

– И ушли они тоже вместе?

– Да, полчаса назад.

Худенькая девочка с пунцовыми щеками лет десяти вышла на порог соседнего дома и принялась крутить хулахуп, ухитряясь при этом в такт обручу жевать резинку. Казалось, она полностью погружена в свое занятие и не обращает никакого внимания на то, что происходит по соседству, но миссис Розарио торопливо прошептала:

– Мы больше не можем здесь разговаривать. Эта Керида Лопес, она все подслушивает, а рассказывает еще больше.

По-прежнему не глядя в их сторону, Керида объявила всему миру звонким чистым голосом:

– Я иду в больницу. И никто из вас не придет и не сможет навестить меня, потому что у меня пятна на легких. А мне на вас наплевать. Все равно я никого из вас не люблю. Я пойду в больницу, как мой дедушка, у меня будет целая куча игрушек, гора мороженого, и мне не надо больше будет мыть эту бесконечную посуду. И не приходите и не навещайте меня, вас все равно туда не пустят.

– Керида Лопес! – резко произнесла миссис Розарио. – Это правда?

Единственным подтверждением того, что девочка расслышала вопрос, стало еще более ускоренное вращение обруча.

Кожа на лице миссис Розарио вдруг стала желтоватой, она сделала шаг назад, в прихожую, словно Керида ударила ее в живот:

– Эта девочка частенько врет. Может быть, это неправда. Если она настолько больна, что ее кладут в больницу, как она может вот так играть на улице? Она действительно кашляет, но ведь кашляют все дети. И вы сами видите, какой у нее здоровый цвет лица. Посмотрите на щеки.

Пината подумал, что причиной такого румянца может быть как раз болезнь, а не чрезмерное здоровье, но ничего не сказал. Он вошел в дом вслед за миссис Розарио. Даже прикрыв за собой дверь, он мог слышать, как Керида продолжает ритмично повторять:

– Иду в больницу – мне наплевать. Не смогут прийти и навестить меня – наплевать. Поеду в карете «скорой помощи»…

Солнечные лучи, проникавшие сквозь обшитые тесьмой шторы, были не в состоянии рассеять мрак крохотной гостиной. Все четыре стены покрывали орнаменты и картины на религиозный сюжет, распятия, веночки из роз, мадонны с младенцем и без него, головы Христа, крохотный алтарь, разместившийся прямо над Богоматерью, ангелы и снова мадонны с нимбами над ними. Многие из этих предметов, изначально предназначенные для того, чтобы давать надежду и утешение живущим, скорее, славили смерть – и в то же время представляли ее отвратительной.

Вот в такой комнате, по крайней мере очень похожей на эту, выросла Хуанита, и первый взгляд на окружающие его предметы объяснил Пинате куда больше, чем все слова, сказанные Олстоном. Она провела здесь годы детства, окруженная постоянными напоминаниями о том, что жизнь коротка и ужасна, а ворота в рай усыпаны терниями, гвоздями и колючей проволокой. Она, должно быть, миллион раз смотрела на матерей с нимбами, обнажающих своих пухлых младенцев, подсознательно или осознанно выбирая такую же роль и для себя, поскольку с нею в ее мозгу были связаны понятия жизни и рождения, так же как и святости.

Миссис Розарио перекрестилась перед крохотным алтарем и обратилась к Богоматери за подтверждением того факта, что Керида Лопес с превосходным румянцем на щеках лжет. Затем она примостила свое худенькое тельце на самый краешек стула, стараясь занимать как можно меньше места, поскольку в этом доме для живых его практически не оставалось.

– Садитесь, – сказала она, чуть склонив голову. – Я не слишком люблю, когда ко мне в дом приходят незнакомые люди и начинают задавать вопросы о нашей жизни, но, коль уж вы здесь, я из простого чувства вежливости должна пригласить вас присесть.

– Благодарю.

Все стулья выглядели одинаково непривлекательно, словно их специально подбирали таким образом, дабы у посетителя исчезло всякое желание садиться. Пината выбрал небольшую, с деревянной спинкой, накрытую покрывалом с вышивкой кушетку, издававшую запах мыльного порошка. С кушетки он мог разглядеть обстановку следующей комнаты, очевидно спальни миссис Розарио. Там тоже стены были увешаны рисунками и орнаментами религиозного характера, на ночном столике около огромной кровати с резными спинками перед фотографией улыбающегося молодого человека горела свеча. Было ясно, что молодой человек умер и свеча горела для спасения души. Пината спросил себя, не отец ли это Хуаниты, и если да, то сколько же свечей сгорело со дня его смерти.

Миссис Розарио поймала его взгляд, устремленный на фотографию, немедленно поднялась и направилась к спальне:

– Прошу меня простить. Конечно же, не следует открывать место нашего сна перед посторонним человеком.

Женщина закрыла дверь, и Пината сразу же понял, почему она оставалась вначале открытой. Дверь выглядела так, словно кто-то набрасывался на нее с молотком. На дереве виднелись следы ударов, во все стороны торчали щепки, одна из досок отсутствовала. Сквозь образовавшуюся, всю в зазубринах щель Пинате по-прежнему улыбался молодой человек. Из-за мерцающего огонька свечи его лицо казалось очень живым: глаза блестели, щеки вздрагивали, губы растягивались и шевелились, черные кудри шевелились от порывов ветра, проникавшего в комнату через разбитую дверь.

– Все это проделал кто-то из детей, – спокойно пояснила миссис Розарио. – Я даже не знаю точно, кто именно: когда это произошло, я была в бакалейной лавке. Подозреваю, что Педро, самый старший. Мальчику всего одиннадцать, но иногда в него вселяется сам дьявол и ребенок становится очень грубым.

«Да уж, – подумал Пината. – Еще каким грубым. Просто не то слово».

– Я отправила его за новой дверью в столярную мастерскую. В наказание ему пришлось взять с собой остальных детей. Потом ему будет нужно ее покрасить и повесить вместо прежней. Я бедная женщина и не могу себе позволить швырять деньги на маляров и плотников, особенно при тех ценах, которые они заламывают.

Пината видел, что она действительно не богата. Но и примет особенной бедности было не видно, к тому же только предметы религиозного поклонения стоили целое состояние. Бывшая хозяйка ранчо, на котором работала миссис Розарио, очевидно, была к ней очень щедра в своем завещании, а может быть, она прирабатывала время от времени.

Он еще раз посмотрел на дверь. Следы молотка виднелись у самого косяка: мальчик одиннадцати лет должен был быть просто гигантского роста, чтобы дотянуться на такую высоту. Да и что могло побудить его к такому поступку? Месть? Жажда разрушения? Возможно, он просто пытался открыть запертую от него дверь?

Он ни на мгновение не усомнился в правдивости слов миссис Розарио.

Миссис Розарио увидела Хуаниту в зеленой форме официантки и человека много старше ее девочки, когда они поднимались к дому по Гранада-стрит. Она не узнала спутника своей дочери, но они смеялись и разговаривали, и уже этого было достаточно: ничего хорошего ждать не приходилось.

Она позвала детей со двора в дом. Они были уже достаточно взрослыми, все замечали, все понимали и ни о чем не спрашивали. У Педро было зрение и слух лисицы, а голос гиппопотама. Даже в церкви он иногда разговаривал так громко, что его приходилось наказывать, залепливая ему рот клейкой лентой. Она дала им по яблоку и отправила всех в спальню. Пообещала, что, если они будут себя хорошо вести, тихо сидеть на кровати и читать про себя молитву, позже они все пойдут к миссис Брустер смотреть телевизор.

Едва она успела запереть дверь в спальню, как услышала на ступеньках легкие шаги дочери, ее звенящий смех. Миссис Розарио вытащила ключ из замочной скважины и припала к ней глазом. Хуанита вошла в комнату вместе с незнакомцем, щеки ее пылали, вся она была в каком-то нетерпении.

– Ну, садись, – обратилась она к спутнику. – Оглядись немножко. Та еще дыра, верно?

– Вовсе нет.

– Это точно. Только ничего не трогай, а то она такой концерт закатит.

– А где твоя мать?

Брови, уголки рта и плечи Хуаниты одновременно приподнялись в изысканном жесте, выражавшем недоумение и раздражение:

– Откуда мне знать? Может, она снова поволокла их в церковь.

– Очень плохо.

– Что же в этом плохого?

– Я рассчитывал с ними повстречаться. – Филдинг постарался произнести эти слова как можно небрежнее, словно говорил он о жесте чистой вежливости, а не о том, что было для него чрезвычайно важно. – Я люблю детей. У меня-то ведь всего один ребенок. Девочка. Ей примерно столько же, сколько тебе.

– Неужели? Сколько же мне, по-твоему?

– Если бы ты не сказала мне, что у тебя шестеро, я бы дал лет двадцать.

– Конечно, – засмеялась Хуанита. – Так я и поверила.

– Правда, правда. Вот только эта краска на глазах тебя старит. Тебе надо перестать ею пользоваться.

– От туши они кажутся больше.

– Им нет нужды казаться больше.

– Да, язык у тебя здорово подвешен. – Но при этом начала стирать краску с век большими пальцами, словно куда больше уважала его мнение, чем хотела показать. – А она красивая? Твоя дочь?

– Была красивой. Я ее давно не видел.

– Как это? Как же ты мог ее не видеть, если так любишь детей?

На этот вопрос можно было ответить сотней вариантов. Он выбрал первый попавшийся:

– Я много ездил. Мне просто не сидится на одном месте.

– Мне тоже. Только в моей ситуации особо не разгуляешься, с шестью-то детьми, да еще мамаша следит за мной так, будто у меня две головы. – Она с размаху опустилась на кушетку, отвернулась и уставилась в потолок. – Иногда мне хочется, чтобы налетел огромный ураган и подхватил этот домишко и меня вместе с ним. Мне наплевать, куда я улечу. Даже заграница подойдет.

Неожиданно в спальне раздался короткий плач ребенка, за ним последовал гул голосов, словно первый крик был сигналом для всего хора.

Хуанита посмотрела на дверь, на лице ее появилось выражение гнева, но никак не удивления:

– Значит, она снова за мной шпионит. Мне надо было догадаться.

Шум в комнате превратился в рев. Филдинг с трудом различал свой собственный голос:

– Пойдем-ка лучше. Я вовсе не хочу снова оказаться замешанным в какой-нибудь скандал.

– Я еще не переоделась.

– Ты и так хорошо выглядишь. Хватит, пойдем. Мне нужно выпить.

– Подождешь немножко.

– Бога ради, пойдем. Может, кто-нибудь уже вызвал полицию, как в прошлый раз. Я тогда выложил двести зеленых.

– Я не люблю, когда за мной следят.

Она соскочила с кушетки и ринулась в сторону спальни, на ходу сорвав со стены огромных размеров распятие.

– Что вы там делаете? – Она с размаху ударила по двери распятием. – Открывайте, слышите меня? Открывайте!

Неожиданно наступила тишина. Кто-то из детей начал скулить, другой закричал перепуганным голосом:

– Бабуля нам не разрешает.

Наконец заговорила сама миссис Розарио:

– Дверь будет открыта после того, как джентльмен удалится.

– Нет, она будет открыта прямо сейчас!

– После того как джентльмен удалится, не раньше. Я не позволю, чтобы дети видели свою мать в компании незнакомца, когда ее муж находится в отсутствии.

– Слушай, старая дура, – завизжала Хуанита. – Знаешь, что у меня в руке? Твой Иисус Христос собственной персоной. И знаешь, как я собираюсь его употребить? Я собираюсь расколотить с его помощью эту дверь…

– Не смей богохульствовать в моем доме! – закричала миссис Розарио.

– И колотить по ней, – продолжала Хуанита, – до тех пор, пока что-нибудь не поддастся, не развалится – дверь или твой Христос. Ты слышишь, старая ведьма? Хоть раз Иисус поможет мне, он сам расколотит эту дверь.

– Если насилие будет иметь место, я приму меры.

– На этот раз он на моей стороне. Понятно? С ним я, а не ты. – Хуанита засмеялась нервным хохотком. – Вперед, Иисусик! Ты ведь на моей стороне.

Она начала ритмично молотить распятием по двери, словно опытный плотник, вгоняющий гвозди. Филдинг так и не поднялся с места, на лице его застыла гримаса боли, все усиливающейся по мере того, как нарастал треск дерева и плач детей. Вдруг распятие треснуло, и металлическая голова ударилась об стол и упала на пол.

От этого же удара отлетела одна из досок двери, и миссис Розарио могла увидеть, что произошло. Дверь затем отворилась, и дети гурьбой выбежали из комнаты, как телята из загона, смущенные и напуганные.

Яростно вскрикнув, миссис Розарио пронеслась по комнате и подхватила голову Христа.

– Будешь знать, как за мной шпионить, – торжествуя, воскликнула Хуанита. – В следующий раз одним Иисусом не отделаешься. Весь дом разнесу по кусочкам!

– Грешница! Богохульница!

– Я не люблю, когда за мной шпионят. Я не люблю, когда от меня запирают двери.

Трое детей сразу же умчались на улицу. Трем оставшимся (один спрятался за кушеткой, двое уцепились за юбку Хуаниты) миссис Розарио сказала дрожащим голосом:

– Подойдите, мы все должны преклонить колени и умолять о прощении за грех вашей матери.

– Замаливай свои грехи, старая дура. Тебе это нужно не меньше, чем кому другому.

– Подойдите, дети. Чтобы сберечь душу вашей матери от мук вечного ада…

– Оставь моих детей в покое. Если они не хотят молиться, то и не надо.

– Мэрибет, Поль, Рита…

Никто из детей не шевельнулся, не издал ни звука. Казалось, они застыли, как застывают в воздухе летчики, осознающие неминуемость падения и пытающиеся решить, на какую сторону падать безопаснее, – вот дети и решали, чью же сторону им принять: Бога и бабушки или матери. Первым принял решение самый младший, Поль. Он уткнул залитое слезами смуглое личико в юбку Хуаниты и снова заревел.

– Прекрати хныкать, – приказала мать и небрежно подтолкнула его в сторону Филдинга.

Филдинг почувствовал себя в роли зрителя на игре в бейсбол, который вдруг видит, что мяч вылетел за пределы поля и летит в его направлении, и ему уже ничего не остается, кроме как ловить его. Он подхватил ребенка на руки и унес в спальню, подальше от кричащих женщин.

– Ты попадешь в ад, грешница!

– Вот и прекрасно. У меня там имеются родственники.

– Не смей произносить его имя. Он не в аду. Священник говорит, что сейчас он с ангелами.

– Ну, если он смог попасть к ангелам, то и я туда попаду без труда.

– Ай, липки, липки, – напевал Филдинг прямо в ухо малышу, – кот играл на скрипке. Вот корова полетела, на луну она присела. Тут захохотала над ней собачка-крошка, а тарелка убежала со столовой ложкой. Сам-то ты видел когда-нибудь, как корова прыгает на луну?

В глазах его маленького собеседника появилась печаль, словно ответ его на вопрос должен был быть очень серьезным.

– Я раз видел корову.

– Которая прыгала на луну?

– Не-е! Она давала молоко. Бабушка возила нас на большое ранчо, а там коровы давали молоко. Бабушка сказала, что коровам, чтобы дать нам молока, надо много работать, поэтому я должен был не пролить ни капли и выпить все до донышка.

– Когда-то я тоже работал на ранчо. И уж можешь мне поверить, работал я побольше любой коровы.

– А ты тоже работал на бабулином ранчо?

– Нет. Это было очень далеко отсюда.

Крик в соседней комнате неожиданно прекратился. Хуанита исчезла в другой части дома, миссис Розарио стояла на коленях перед алтарем, нежно придерживая левой рукой голову Иисуса. Она молилась без слов, но по выражению ее лица Филдинг чувствовал, что взывает она не к прощению, а к мщению.

– Я хочу папу, – сказал малыш.

– Он очень скоро вернется. Может, ты хочешь послушать про те неприятности, которые были у мисс Маффит? Крошка мисс Маффит села на тахту, сразу съела творожок и сладкую пахту. Тут к ней змейка подползла и испугала, и мисс Маффит тут же взяла и убежала. А ты боишься змей?

– Нет.

– Ну и умница. Змеи иногда могут даже очень пригодиться.

Воротник рубашки намок от пота, и Филдинг ощущал, как каждые несколько секунд сердце делает лишний удар, словно его гоняли по всей грудной клетке. Ему довольно часто приходила в голову мысль об инфаркте, но, если это случалось дома, он просто пропускал пару стаканчиков и забывал об этом. Но здесь он не мог позволить себе забыть. По правде сказать, инфаркт казался неизбежным в этот сумасшедший день, кульминацией которого стали поломанное распятие и запертая дверь, мрачная женщина, застывшая в молитве, перепуганные дети, Хуанита и мисс Маффит. «А сейчас, леди и джентльмены, торжественный финал нашего представления – Стэнли Филдинг и его никуда не годная система артерий!»

– Мисс Маффит, – он прислушался к своему сердцу, – была настоящей маленькой девочкой. Ты знал об этом?

– Такая же настоящая, как я?

– Совершенно верно, такая же настоящая, как ты. Она жила лет эдак двести-триста назад. Ну и однажды ее отец написал про нее стихотворение, и теперь дети во всем мире любят слушать про крошку мисс Маффит.

– Я не люблю. – Мальчик покачал головой, и его курчавые волосы защекотали горло Филдинга.

– Не любишь? В самом деле? А про что бы ты хотел послушать? И не надо кричать, мы не должны беспокоить бабушку.

– Расскажи про ранчо.

– Какое ранчо?

– На котором ты работал.

– Давно это было. – «Дамы и господа, прежде чем наш замечательный исполнитель приступит к своему номеру, он развлечет вас некоторыми деталями из собственной биографии». – Была у меня кобыла по имени Винни. Настоящая ковбойская лошадь. Ковбойская лошадь должна быть быстрой и умной, Винни как раз подходила, она могла отбить корову от стада так же легко, как ты можешь вытащить из вазы апельсин.

– Перед тем как вы пришли, бабушка дала нам яблок. Я свое спрятал. Сказать куда?

– Ты лучше не доверяйся мне. Я не слишком хорошо храню чужие секреты.

– Ты проговоришься?

– Ага. Иногда со мной такое случалось.

– И со мной все время. Яблоко спрятано под…

– Тсс. – Филдинг погладил ребенка по голове. Не сказав ни слова, мальчик самим своим видом ответил на все его вопросы. Темные глаза и волосы, смуглая кожа говорили сами за себя. Ясно было одно: произошла ошибка. Но по чьей вине и почему?

«Господи! – подумал он. – Как мне нужно опрокинуть стаканчик. Если бы я выпил, у меня заработала бы голова. Со стаканом в руке я могу думать. Думать».

– А как тебя зовут? – спросил Поль.

– Фостер, – ответил Филдинг. Он представлялся Фостером довольно часто, и ему уже казалось, что он говорит чистую правду. – Сэм Фостер.

– Ты знаешь моего папу?

– Не уверен.

– А где он?

Малыш задал хороший вопрос, но в голове Филдинга появился еще более интересный. Не где, а кто. «Кто же твой отец, дружок?» – Подумал Филдинг.

Ребенок обхватил его шею своими ручонками так плотно, что Филдинг просто не мог шевельнуть головой, даже для того, чтобы оглядеться вокруг. Неожиданно он ощутил присутствие какого-то странного запаха, который из-за волнения раньше не почувствовал. Лишь минуту-вторую спустя он догадался, что пахнет расплавленным воском.

Поднявшись с кровати, он осторожно разжал руки ребенка и поставил его на пол, затем повернулся и увидел фотографию молодого человека рядом с мерцающей свечой. Сердце забилось в волнении, застучало с таким грохотом, словно Хуанита вновь принялась колотить в запертую дверь. Красная пелена опустилась на глаза, руки и ноги вдруг обмякли и распухли. «Вот оно, – подумал он. – Дамы и господа, вот оно! Я иду…»

Он попал в ловушку.

Теперь он понимал это ясно и отчетливо. Все, что случилось до того, было продуманным планом по заманиванию его в западню. Они все, даже ребенок, выучили наизусть свои роли. Каждый жест, движение, сцена, вплоть до сцены с разбитой дверью, были тщательно отрепетированы и поэтому казались вполне реальными. И все это вело к тому моменту, когда он постиг истину.

Он поднял распухшую руку и вытер обильно заливавший глаза пот со лба. Теперь они поджидали его в соседней комнате, гадая, каким станет его следующий шаг. Миссис Розарио делала вид, что молится. Хуанита якобы собиралась идти вместе с ним, дети притворялись, что очень напуганы. Они все были там, вслушивались, всматривались, ждали, когда же он выдаст себя, сделает одно-единственное неверное движение. Даже этот малыш – шпион. Эти невинные глаза, глядящие на него, вовсе не невинны, рот ангелочка принадлежит демону.

«Теперь он с ангелами». Филдинг вспомнил слова миссис Розарио. Сейчас уж он точно знал, о ком она говорила, безумный смех подкатился к горлу и чуть не задушил его. Филдинг чуть ослабил галстук, дышать стало легче, но тут же затянул его снова. Он не должен дать понять тем, кто за ним наблюдает, что эта фотография имеет для него какое-то значение или что он пытался разузнать об отце мальчика.

Где-то в подсознании билась мысль: все совсем не так, но он никак не мог отогнать от себя нахлынувшие вдруг подозрения. Покрытое пеленой страха сознание перемешивало реальность и вымысел, появлялось парадоксальное ощущение: встревоженная молодая женщина – в реальности преступница, ее мать – злокозненная ведьма, а дети – вовсе не дети, а так и не выросшие взрослые.

– Эй, я готова, – окликнула его Хуанита.

Филдинг обернулся так резко, что потерял равновесие и был вынужден ухватиться за спинку кровати, дабы не рухнуть вниз.

Он не мог выдавить из себя ни слова, но все же сумел кивнуть. Пелена начинала спадать, и он отчетливо разглядел Хуаниту: перед ним стояла молодая женщина, стройная и красивая, одетая в бело-голубое платье, с наброшенным на плечи красным свитером и в красных босоножках из змеиной кожи на тончайших каблуках-шпильках.

– Пойдем, – сказала она. – Надо поскорее уносить ноги из этого сумасшедшего дома.

Он вышел из комнаты, все еще ощущая дрожь в ставших ватными ногах. Но облегчение уже наступило: не было никакого заговора, никакой ловушки, он сам все придумал, застигнутый врасплох всепоглощающим чувством вины и раскаяния. Хуанита, миссис Розарио, дети были тут совсем ни при чем. Они не знали ни его настоящего имени, ни того, зачем он к ним пришел. Фотография у изголовья кровати оказалась тем самым ужасным совпадением, которые иногда случаются в жизни.

И все же… «Господи! Дай же мне выпить, ну дай мне выпить!»

Миссис Розарио перекрестилась и отвернулась от алтаря. Она по-прежнему не обращала никакого внимания на Филдинга, даже краем глаза не посмотрела в его сторону. Она поглядела через плечо не замечаемого ею гостя на Хуаниту:

– Куда это ты собралась?

– Прогуляться.

– Купишь мне новое распятие. Поняла?

Хуанита послюнявила указательный палец и аккуратно провела им по бровям:

– Купить тебе распятие? Думаешь, я такая добренькая?

– Ты не добрая, – холодно ответила миссис Розарио. – Но ты достаточно благоразумна и понимаешь, что живешь в моем доме. Если я захлопну у тебя перед носом дверь, ты окажешься на улице.

– Ты уже раз попыталась ее запереть. Видишь, что из этого получилось?

– Если подобное повторится, я вызову полицию. Тебя арестуют, а детей отправят в приют.

Хуанита побледнела, затем усмехнулась и пожала плечами так резко, что свитер упал на пол. Филдинг нагнулся, чтобы поднять его, но она буквально вырвала у него из рук принадлежавшую ей вещь.

– Ну и что? – крикнула она матери в лицо. – По крайней мере им будет там не хуже, чем в этом сумасшедшем доме, где их бабка ползает половину всей жизни на коленях перед боженькой.

Миссис Розарио впервые посмотрела на Филдинга:

– Куда вы ведете мою дочь?

– Он меня никуда не ведет, – вмешалась в разговор Хуанита. – Это я его веду. Это у меня машина.

– Не смей выводить машину из гаража! Джо сказал, ты сумасшедшая и тебе нельзя доверять руль. Ты погибнешь в дорожной катастрофе, а ты просто не можешь погибнуть, когда на твоей совести столько грехов и ты в них еще не раскаялась.

– Мы собирались пойти в кино, – пояснил Филдинг миссис Розарио, – но если вы возражаете… То есть мне не хотелось бы стать причиной недоразумений в семье.

– В таком случае вам лучше покинуть этот дом. Моя дочь замужем. Замужние женщины не ходят в кино с незнакомыми мужчинами, а джентльмены не делают им подобных предложений. Я даже не знаю, кто вы такой.

– Меня зовут Сэм Фостер, мадам.

– Ну и что? Первый раз слышу.

– Отстань от него, – потребовала Хуанита. – И не суй нос в мои личные дела!

– Это мой дом, и все, что в нем происходит, касается меня непосредственно.

– Ну и подавись своей конурой! Ешь ее с маслом, эту вшивую хибару!

– Мой дом давал приют тебе и твоим детям в самую трудную пору. Ты бы жила на улице, если б не…

– Я обожаю улицу, – перебила ее дочь.

– Да, конечно. Сейчас, когда светло и солнечно, ты очень любишь улицу. Подожди, наступит ночь, придет холод и, может быть, дождь. Ты вернешься сюда вся в слезах.

– А ты бы очень хотела, чтобы я приползла к твоему порогу в слезах, верно? Что ж, начинай просить дождя у своего боженьки, увидишь, будет ли по-твоему. – Хуанита распахнула входную дверь и кивнула Филдингу головой, как бы приглашая его выйти из дома раньше ее. – Увидишь, приползу ли я сюда в слезах.

– Цыганка, – прошипела в ярости миссис Розарио. – Ты вовсе мне не дочь, ты цыганка. Я нашла тебя в чистом поле и пожалела. В тебе нет ни капли моей крови, цыганка!

Хуанита с грохотом закрыла дверь. Мадонны на стенах содрогнулись, но продолжали улыбаться.

Гранатовые деревья на Гранада-стрит по-прежнему медленно покачивались под порывами ветра.

– Я родилась здесь, в больнице Святого Иосифа, – сказала Хуанита. – Там есть в книге соответствующая запись. Ты ведь не поверил в эту чепуху про чистое поле?

– Пойдем куда-нибудь и выпьем по стаканчику.

– Конечно. Так ты поверил или нет?

– Во что?

– Да в эту чепуху про цыганку.

– Нет. – Филдинг был уже готов сорваться с места и побежать, чтобы как можно скорее оказаться подальше от этого жуткого дома с обезглавленным распятием.