Текст книги "Кто-то в моей могиле"

Автор книги: Маргарет Миллар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

18. Я приехал сюда, чтобы увидеть тебя, но мне не хватило на это
смелости. Вот поэтому я и пишу: чтобы хоть немного прикоснуться
к тебе, чтобы еще раз сказать себе, что смерть моя не будет
окончательной. Останешься ты, единственное доказательство
того, что я существовал на этом свете. Больше у меня ничего нет

Бело-голубой «кадиллак» бросался в глаза на Опал-стрит не меньше, чем у дома миссис Розарио, вот только замечать его было некому. При первых каплях дождя тротуары опустели. Джим остановил дворники, потушил в салоне свет и принялся ждать в холодной темноте. Хотя он не смотрел на часы, ни на те, что на руке, ни на те, что на приборном щитке автомобиля, знал точно: до семи осталось пять минут. Похоже, всю эту ужасную неделю он носил будильник где-то внутри и мог без труда расслышать с беспощадной точностью тикающие секунды. Время стало для него живым существом, неразрывно связанным с ним, как вцепившаяся мертвой хваткой в брюхо акулы ракушка. Иногда он просыпался среди ночи, и внутренний голос с точностью до секунды называл ему время.

В доме на другой стороне улицы, в конторе Пинаты, горел свет, там двигалась взад-вперед мужская тень. Джима охватила слепая ярость – словно вышедшая из берегов река, она захлестнула его зрение, ослепила его, подавила все другие чувства. Он в равной степени ненавидел Пинату, Филдинга… Пинату за то, что тот извлек из-под земли Карлоса Камиллу, Филдинга за то, что своими бездумными и безответственными поступками тот вызвал все случившиеся события прошедшей недели. Именно его, на первый взгляд совершенно невинный, телефонный звонок в воскресенье вечером стал причиной сна Дэйзи. Если бы не этот сон, Камилла по-прежнему оставался бы мертв, Хуанита забытой, а миссис Розарио совершенно безвестной.

Он детально расспросил Аду Филдинг про телефонный звонок бывшего мужа, пытаясь заставить ее в точности вспомнить, что она могла сказать такого, отчего Дэйзи разволновалась и принялась копаться в памяти. Результатом этого копания стал сон.

– Что ты ей сказала, Ада?

– Я сказала, что ошиблись номером.

– Что еще?

– Сказала, какой-то пьянчуга. Ей-Богу, это уже была чистая правда.

– Должно быть, еще что-то.

– Я хотела, чтобы мой рассказ выглядел максимально правдиво. Я сказала, этот пьяница назвал меня деткой.

Детка. Простое это слово могло вызвать проклятый сон и привести Дэйзи к воспоминаниям о дне, который она заставила себя забыть, о том самом дне, когда Джим сказал ей о ребенке Хуаниты, Так что все началось из-за Филдинга, из-за этого непредсказуемого человека, дружба с которым куда опаснее вражды. Вопросы без ответов стучали в голове, болтались в мозгу, как воздушные змеи без удерживающих их веревок. Что в первую очередь привело Филдинга в Сан-Феличе? Каковы его намерения? Где он сейчас? С ним ли все еще эта девка? Миссис Розарио так и не смогла ответить ни на один из них, но она ответила на самый главный, еще до того, как Джим его задал, – Филдинг видел ребенка, видел Поля.

Он смотрел на косые следы ползущих по стеклу капель и думал о Дэйзи, бредущей по Лоурел-стрит в поисках потерянного дня, как будто день – это вещь, забытая в старом доме. К глазам подступили слезы любви, жалости и беспомощности. Он больше не мог уберечь Дэйзи от того, что ей предстояло узнать об отце, о чем ей так больно будет думать всю оставшуюся жизнь. Но он знал: он должен попытаться во что бы то ни стало остановить ее.

– Джим, нельзя, чтобы она узнала об этом теперь, – сказала Ада Филдинг, а он ответил:

– Это неизбежно.

– Нет, Джим, не говори так.

– Тебе не стоило ей врать с самого начала.

– Я сделала это для ее же спокойствия, Джим. Если бы у нее родились дети, они могли бы быть похожи на него. Это бы ее убило.

– Люди не умирают так легко.

Только сейчас он в полной мере почувствовал справедливость этих слов. Он умирал каждый день, каждый час всю прошедшую неделю, но впереди еще оставался долгий путь мучений.

Харкер несколько раз моргнул, пытаясь стряхнуть накатившиеся слезы, потер глаза кулаком, словно хотел наказать их за то, что они слишком много видели или, наоборот, слишком мало и слишком поздно. Когда он снова открыл глаза, Дэйзи шла вниз по улице, почти бежала с непокрытой головой, в развевающемся на ветру плаще. Она казалась возбужденной, переполненной счастьем, как ребенок, идущий по краю пропасти и знающий, что не будет ни оползня, ни случайного камня, который может подвернуться под ногу.

С карманами, полными вот этих самых камней, он вышел из машины и перешел через улицу, наклонив голову, чтобы защититься от ветра.

– Дэйзи!

Она испуганно вздрогнула, как будто ее окликнул совершенно незнакомый человек. Узнав его, она не сказала ни слова, но он отчетливо увидел, как счастье и возбуждение исчезают у нее в глазах, так меняется лицо человека, истекающего кровью.

– Дэйзи?

– Ты следил за мной, Джим?

– Нет.

– Но ты здесь?

– Ада сказала мне, что у тебя встреча с… – тут он сделал паузу, не желая произносить имя Пинаты, иначе тень за окном стала бы обретать плоть и кровь, – в его конторе. Я прошу, Дэйзи, поедем домой. Если ты хочешь, чтобы я начал умолять тебя, я готов.

– Это ничего не изменит.

– Я все равно должен попытаться, ради тебя самой.

Она отвернулась, на лице скептическая усмешка, скорее даже еле заметное движение губ.

– Как быстро люди готовы делать что-то ради меня, а не ради самих себя.

– У живущих одной семьей все общее. Это невозможно разделить на твое и мое вот так просто.

– Тогда перестань твердить, что это делается ради меня. Если ты хочешь сказать, что во имя спасения нашего брака, так и скажи. Хотя прозвучит куда менее благородно, верно?

– Пожалуйста, оставь иронию, – попросил он устало, – речь идет о слишком важном.

– Так о чем идет речь?

– Ты не понимаешь, к какой ужасной катастрофе приближаешься.

– А ты понимаешь?

– Да.

– Ну скажи мне.

Он промолчал.

– Так скажи, Джим!

– Не могу.

– Ты видишь, как собственная жена приближается к пропасти, по твоим же словам, и не можешь ей сказать, что это значит?

– Не могу.

– Это имеет какое-то отношение к человеку, похороненному в моей могиле?

– Не говори так! – Он вскинулся. – У тебя нет никакой своей могилы. Ты жива, здорова…

– Ты не ответил на вопрос о Камилле.

– Я не могу на него ответить. Здесь замешано слишком много людей.

Она приподняла брови, на лице отразились одновременно удивление и ирония.

– Похоже, за моей спиной существовал какой-то гигантский заговор.

– Моим долгом было защищать тебя. Эта моя обязанность сохраняется. – Он взял ее за руку. – Пойдем, Дэйзи. Забудем все, что случилось на прошлой неделе. Сделаем вид, как будто ничего не было.

Она стояла молча. Барабанил дождь. Как просто было бы в эту самую минуту поддаться его сильной руке, пойти за ним через улицу, дать ему возможность отвести ее назад, в уютный и безопасный мирок. Они вернутся туда, откуда ушли: снова наступит утро очередного понедельника, Джим снова примется читать ей вслух статьи местных газет. Потянутся тихие, спокойные дни, и, если они и не обещают особых развлечений, катастроф в них тоже не предвидится. Боялась она только одного – вдруг ночью вернется ее сон. Она снова взбежит на утес и обнаружит под каменным крестом в тени дерева, известного всем лоцманам, незнакомца.

– Дэйзи, пойдем домой, пока еще не поздно.

– Слишком поздно.

Он смотрел, как она исчезает за дверью. Затем он перешел через дорогу и сел в машину. На тень, видневшуюся в освещенной комнате, Джим больше не смотрел.

Шум дождя, колотившего по черепичной крыше, был так силен, что Пината не услышал ни того, как Дэйзи шла по коридору, ни как она стучала в дверь. Пробило семь. Он три часа гонялся по городу за Хуанитой и Филдингом и наконец дошел до стадии, когда все бары и все люди кажутся совершенно одинаковыми. Он ощущал усталость и раздражение и, когда, подняв голову, увидел Дэйзи в дверном проеме, сказал зло и неприязненно:

– Опаздываете.

Он ждал, он очень надеялся, что она взорвется в ответ и даст ему возможность выпустить пар до конца.

Но она лишь холодно ответила:

– Да. Я встретила у входа Джима.

– Какого Джима?

– Моего мужа. – Она села, откинула со лба рукой мокрые волосы. – Он хотел, чтобы я вернулась с ним домой.

– Что ж вы не вернулись?

– Дело в том, что сегодня днем я выяснила некоторые факты, свидетельствующие в пользу нашего расследования. Мы на правильном пути.

– Что это за факты?

– Мне не очень легко и довольно неприятно рассказывать вам об этом, особенно о женщине. Но вам ведь необходимо знать, чтобы планировать наши дальнейшие действия.

Она несколько раз моргнула. Пината не знал, что тому виной – яркий свет горящих в комнате ламп или подступившие слезы.

– Между нею и Камиллой существует какая-то связь. Я уверена: Джим знает, в чем тут дело, хотя он никогда в этом не признается.

– А вы его спрашивали?

– Да.

– Он дал понять, что был знаком с Камиллой?

– Нет, но я думаю, что был.

Бесстрастно она рассказала ему о событиях прошедшего дня: как она обнаружила корешки чеков в столе Джима, про звонок Мюриэл, сообщившей про поездку Филдинга, о своей беседе на причале с Адамом Барнеттом и, наконец, о встрече с Джимом. Он внимательно выслушал, ничего не комментировал, только ходил по комнате, с силой вбивая в пол каблуки туфель.

Она закончила, и он спросил:

– О чем было письмо в розовом конверте, про которое вспомнила Мюриэл?

– Судя по дате, только об одном – о Хуаните и ее ребенке.

– Это и привело его сюда?

– Да.

– Но почему через четыре года после того, как это случилось?

– Может, тогда у него не было никакой возможности как-то воздействовать на происходящее, – Дэйзи попыталась заступиться за отца. – Я знаю, он хотел помочь.

– Чем, например?

– Морально меня поддержать, выразить сочувствие, дать выговориться. Думаю, то, что он не смог приехать ко мне в нужный момент, мучило его все эти годы. Поэтому, когда он наконец осел поблизости – в Лос-Анджелесе, то решил успокоить свою совесть. Или утолить любопытство. Не знаю. Поступки моего отца довольно сложно объяснить, особенно если он пьет.

«Еще труднее объяснить действия твоего мужа», – подумал Пината. Он перестал ходить по комнате и прислонился к столу, засунув руки в карманы.

– Что вы, миссис Харкер, думаете по поводу заявления вашего мужа о том, что он «защищает» вас?

– Мне кажется, он искренен.

– Не сомневаюсь. Но почему он считает, что вам нужна защита?

– Чтобы избежать катастрофы – он сказал именно так.

– Довольно страшное слово. Интересно, он употреблял его буквально?

– Я уверена в этом.

– А он сказал, кто или что является причиной катастрофы?

– Это я, – ответила Дэйзи. – Я навлекаю ее на собственную голову.

– Каким образом?

– Настаивая на продолжении расследования.

– А если вы прекратите настаивать?

– Ну, если я, как послушная девочка, пойду с ним домой и не стану задавать слишком много вопросов, не буду подслушивать, то, наверное, смогу избежать катастрофы и счастливо проживу всю оставшуюся жизнь. Дело только в том, что я уже не маленькая девочка, я больше не доверяю ни мужу, ни матери и не позволю им решать за меня, что лучше, а что хуже.

Она проговорила все это очень быстро, будто боялась, что может передумать прежде, чем выскажется. Он почувствовал, насколько ей хочется вернуться домой, к своей обычной жизни. Он отдавал должное ее смелости, но сомневался, что за всем этим стоят действительно серьезные причины. «Возвращайся, Дэйзи, детка. Возвращайся обратно на свой край радуги, к горшку с золотом, к прекрасному принцу. Реальный мир слишком жесток для маленьких девочек тридцати лет, ищущих катастрофы».

– Я знаю, о чем вы подумали, – сказала она, помрачнев. – У вас на лице все написано.

Он почувствовал, что краснеет:

– Так вы умеете читать по лицам, миссис Харкер?

– Только по таким открытым, как ваше.

– Не будьте самоуверенны. Я могу оказаться человеком со многими масками.

– Это неважно, Все ваши маски из целлофана.

– Мы теряем время, – не слишком вежливо перебил он. – Нам лучше отправиться к миссис Розарио и уточнить там кое-какие…

– Почему вас так смущает, когда я перехожу к чему-то личному?

Он посмотрел на нее в молчании, потом холодно и отчетливо произнес:

– Замнем, Дэйзи, детка.

Он хотел ее оскорбить, но она казалась лишь озадаченной:

– Почему вы меня так назвали?

– Я попытался в иносказательной форме дать вам понять: не надо устраивать две катастрофы сразу.

– Я не совсем понимаю, что вы хотите этим сказать.

– Нет? Ну и ладно. – Он снял плащ со спинки стула. – Вы идете со мной?

– Я никуда не пойду, пока вы не объясните, что конкретно имели в виду.

– Попробуйте прочесть на моем лице.

– Не могу. Вы выглядите взбешенным.

– Да вы самая гениальная из всех читающих по лицам, миссис Харкер. Я и впрямь в бешенстве.

– Из-за чего?

– Давайте решим, я просто псих.

– Неадекватный ответ.

– Ладно. Допустим, мне тоже время от времени снятся сны. Только не о покойниках, а о живых людях. Иногда они занимаются в моих снах довольно любопытными вещами, среди них вы. Для большей адекватности я должен выйти за рамки приличий, но вряд ли это так необходимо. Верно?

Она отвернулась, плотно сжав губы.

– Верно? – повторил он.

– Верно.

– Так-то. К черту сны! – Он подошел к двери и распахнул ее. Дэйзи не шевельнулась, Пината нетерпеливо обернулся. – Так вы идете?

– Не знаю.

– Простите. Я не хотел вас напугать.

– Я не испугалась. – Она стояла в своем плаще съежившаяся, как под ударами урагана, только не ясно какого, того, что бушевал за окнами, или у нее в душе. – Я не испугалась, – повторила она снова. – Я просто не знаю, что ждет меня впереди.

– Никто не знает.

– Я ведь привыкла совсем к другому, а сейчас не вижу, что впереди.

– Тогда лучше повернуть назад, – в его голосе прозвучало предчувствие близкого финала. Словно они встретились, прошли какое-то расстояние вместе и расстались, и все это на протяжении одной минуты. Он точно знал, что эта минута прошла и никогда не вернется. – Сейчас я отвезу вас домой.

– Не надо.

– Надо. Роль послушной девочки подходит вам куда больше. Только не прислушивайтесь к происходящему особенно внимательно и не замечайте чересчур много. Все у вас будет в порядке.

Она заплакала, уткнувшись лицом в рукав плаща. Он отвернулся и стал разглядывать непонятное пятно на правой стене. Оно было там, когда он въехал в эту конуру, оно останется, когда он съедет. Его не скрыли даже три слоя краски, и для Пинаты оно стало символом упорства.

– Все у вас будет в порядке, – повторил он. – Возвращение домой может оказаться куда менее болезненным, чем вы думаете. Прошлая неделя была похожа, как бы это лучше выразиться, на маленькое путешествие в царство мечты. Теперь оно закончилось для нас обоих. Пора сходить с корабля, с самолета, на чем еще мы путешествовали?

– Нет.

Он посмотрел на Дэйзи, она все еще прятала лицо в плащ.

– Дэйзи! Ради всего святого! Неужели вы не понимаете, что это невозможно? Вы чужая для этой части города, для этой улицы, для этого кабинета.

– Вы тоже.

– Разница в том, что я уже нахожусь здесь. Я застрял. Понимаете, что это значит?

– Нет.

– Мне нечего предложить вам, кроме имени, и то не моего собственного, доход в лучшем случае средний, в худшем – нищенский. Дом с дырявой крышей. Не слишком много, верно?

– Если я хочу именно этого, то вполне достаточно. Верно?

Она говорила упрямым голосом, но держалась с достоинством. Это трогало за сердце и одновременно раздражало.

– Дэйзи! Ради всего святого! Ну выслушайте же меня. Как вы не понимаете? Я даже не знаю, кто мои родители и к какой расе я сам принадлежу.

– Мне все равно.

– Зато не все равно вашей матери.

– Мою мать довольно часто интересует не то, что нужно.

– Может, вы не совсем к ней справедливы?

– Почему вы так старательно пытаетесь от меня избавиться, Стив?

Никогда прежде она не называла его Стивом. Прозвучавшее из ее уст его имя вдруг впервые стало для него родным, принадлежащим ему по праву, а не чем-то взятым у приходского священника и подаренным ему матерью-настоятельницей. Даже если ему больше не суждено увидеть Дэйзи, он все равно будет благодарен ей за этот самый момент обретения себя.

Дэйзи вытирала глаза носовым платком. Веки слегка покраснели, но не опухли. Он спросил себя, не слишком ли тих и сдержан оказался плач для столь бурных переживаний. Может быть, он видел слезы ребенка, которому не дали игрушку или мороженое?

– Пожалуй, нам лучше не обсуждать все это сегодня, Дэйзи, – мягко сказал он. – Я провожу вас до машины.

– Я хочу поехать с вами.

– Вы ставите меня в непростое положение. Я не могу заставить вас поехать домой, но оставить вас здесь одну, в этой части города, даже при запертых дверях, я тоже не могу.

– Почему вы все время говорите об этом районе как об уголке преисподней?

– Потому, что так оно и есть.

– Я еду с вами, – сказала она.

– В дом миссис Розарио?

– Да, если вы направляетесь именно туда.

– Там может оказаться Хуанита. И малыш.

Губы ее скривились от боли, но она ответила:

– Может быть, встреча с ними – необходимая часть пути к моему взрослению.

19. Только память: как она плакала перед самым твоим
появлением на свет, день за днем, у меня даже возникло
желание пустить все эти слезы на то, чтобы превратить
в цветущие поля сухую пыльную землю вокруг

Она отвела детей к Брустерам и оставила там, не вдаваясь в объяснения; мистер Брустер был инвалидом и любил, чтобы у него собирались гости, когда он смотрел телевизор, поэтому объяснять ничего не понадобилось. Возвращаясь, она старалась не появляться на залитых светом аллеях, а двигалась короткими перебежками по темным дворам и улочкам. Скорчившись под зонтиком, она напоминала гнома, отправившегося по своим ночным делам. Ночи она не боялась и знала, что большинство людей, живших по соседству, относились к ней с благоговением: ведь она зажигала столько свечей и так часто ходила в церковь.

Тонкие стенки дома не могли скрыть никаких тайн. Еще не дойдя до порога, она услышала, как Хуанита мечется по дому, швыряя на пол предметы, будто что-то разыскивая. Миссис Розарио стряхнула воду с зонта и сняла намокшее пальто. «Может, она решила, – мелькнуло в голове у старой женщины, – что я снова за ней шпионю, и она ищет меня по всему дому, даже в тех местах, где я не смогла бы спрятаться, хоть стань я лилипутом. Надо поспешить…»

Но поспешить миссис Розарио не могла. Усталость навалилась на нее с такой силой, что руки и ноги еле двигались. С того самого мгновенья, как Хуанита устроила сегодня днем эту сцену, ее не оставляла боль в животе. Она не становилась острее, но и не прекращалась. Когда она кормила детей ужином, то не взяла в рот ни крошки, ограничившись крохотным лимоном и чашкой анисового чая.

Миссис Розарио тихо вошла в дом и направилась в спальню, чтобы повесить там пальто. Педро помог ей снять с петель разбитую дверь и отнести ее на задний двор, где она будет лежать рядом с другими разбитыми предметами, составлявшими ее жизнь. Там она будет разбухать под дождем и коробиться под солнечными лучами. А на следующей неделе они с Педро отправятся на барахолку и присмотрят себе другую дверь, конечно же подходящего размера. Затем отшлифуют ее наждачной бумагой, потом немного краски…

– На следующей неделе, – громко произнесла она, словно давала обещание исправиться кому-то, обвинившему ее в небрежности. Но сама мысль о долгом походе на барахолку, звук шершавой наждачки, запах краски усилили боль. – Или через две недели, когда я буду себя лучше чувствовать.

Даже в отсутствие двери спальня продолжала оставаться ее святилищем, единственным местом, где она могла побыть наедине со своим горем и виной. Свеча перед портретом Камиллы почти догорела. Она поставила новую и зажгла, обращаясь к покойнику так, как обычно разговаривают с маленькими детьми:

– Прости меня, Карлос, братик мой маленький. Мне очень хотелось, чтобы восторжествовала справедливость, но у меня была Хуанита. В ту самую неделю, когда ты приехал сюда, ее снова арестовали, и я знала: когда бы она ни вернулась в наш город, за ней будут следить; они никогда не оставят ее в покое – ни полиция, ни управление по надзору, ни клиника. Мне нужно было отправить ее куда-нибудь, где она смогла бы начать новую жизнь и стала бы жить спокойно и счастливо. Я же женщина и мать. Кто еще приглядел бы за моей доченькой, которую сглазила в родильном доме ведьма, прикинувшись медсестрой. Сама я не взяла из этих денег ни пенни, Карлос.

Каждый вечер она объясняла Карлосу, что тогда произошло, и каждый вечер в его неподвижной улыбке ей виделись его сомнения, ей приходилось продолжать оправдываться, чтобы убедить брата в том, что у нее не было никаких черных мыслей.

– Я знаю, братик, ты себя не убивал. Когда ты пришел ко мне в тот день вечером, я слышала, ты звонил этой женщине и просил ее о встрече. Я слышала, ты просил денег, я сразу подумала, что из этого не выйдет ничего хорошего. Не надо просить у богатых, лучше просить у бедных. Я боялась за тебя, Карлос. Ты вел себя так странно и ничего не хотел мне говорить, только просил держать все в тайне и молиться за твою душу. Наступил тот час, когда вы должны были встретиться, и я пошла к зарослям у железной дороги. Я заблудилась и не могла вначале тебя найти. Потом я увидела машину, большую и новую, и сразу поняла, это ее машина. Секунду спустя она выскочила из кустов и побежала к автомобилю, словно пыталась от кого-то убежать. Когда я подошла, ты лежал мертвый с ножом в груди. Я поняла, что именно она ударила тебя ножом. Я упала на колени и просила тебя, Карлос, вернуться к жизни, но ты меня не слышал. Я вернулась домой и зажгла свечу за упокой твоей души. Она горит и сегодня.

Она вспомнила, как стояла на коленях перед маленьким алтарем в полной темноте и просила совета у Бога. Она не могла рассказать о случившемся Хуаните или миссис Брустер, им нельзя было доверить такую тайну. Она не могла позвонить в полицию: они были врагами Хуаниты, а значит, и ее врагами. Они даже могли заподозрить ее в том, что она все придумала про ту женщину, поскольку выгораживает Хуаниту.

Она возносила молитвы к небу, и, пока она молилась, одна мысль все отчетливее стучала в ее сознании, вытесняя все другие: нужно позаботиться о Хуаните и ее еще не родившемся ребенке. Никто, кроме нее самой, этого не сделает. Она позвонила этой женщине по телефону, зная только, как ее зовут, как выглядит в полутьме ее силуэт и какого цвета ее машина…

– Нехорошо и очень опасно, Карлос, просить денег у богатых. Я очень боялась за свою жизнь, зная, что она сделала с тобой. Но она боялась еще больше – ведь и терять ей было много больше, чем мне. Я не стала говорить ей, как меня зовут и где я живу, только намекнула, что шла в кустах и видела, как она бежала к машине. Я сказала, что мне не нужны неприятности, я бедная женщина, но денег самой мне не надо, вот только моя дочь Хуанита ждет ребенка, а отца у него нет. Она спросила, рассказывала ли я о тебе, Карлос, кому-нибудь еще. Я сказала, что нет, и это правда. Потом она попросила сказать ей Номер телефона, ей надо кое с кем посоветоваться, а потом она перезвонит. Вскоре она позвонила и сказала, что хочет помочь моей дочери и ее ребенку. Она даже не упоминала о тебе, Карлос, не спорила о суммах, не обвиняла меня в шантаже. «Я хотела бы позаботиться о вашей дочери и ее ребенке» – и все. Она дала мне адрес какой-то конторы, куда нужно было прийти на следующее утро в половине первого. Когда я вошла, то подумала, что попала в ловушку – ее там не было, только высокий блондин и еще адвокат. Никто не говорил о тебе, не назвал твоего имени, Карлос, словно тебя никогда не существовало…

Она со стоном отвернулась от портрета, начался новый приступ боли. Лимон и анисовый чай совсем не помогли, хотя и были сделаны по бабушкиному рецепту, который всегда действовал. Обхватив живот обеими руками, она поплелась в кухню. Она подумала, что ей нужно принять те таблетки, которые прислал им школьный врач для лечения фурункулов у Риты. Тогда она не стала открывать лекарство, сделала девочке припарки из плюща и соленого сала.

Сосредоточившись на своей цели, раздираемая болью, она не замечала стоявшую у плиты Хуаниту, пока та не спросила:

– Ну что, закончила разговаривать сама с собой?

– Я вовсе не разговаривала…

– Что у меня, ушей нет? Я слышала, как ты бормотала и стонала у себя, будто ненормальная.

Миссис Розарио села, скорчившись, за кухонным столом. Боль становилась все сильнее, превращаясь в безжалостное существо, колотившее ее по всем внутренностям, но она знала, что должна поговорить с дочерью именно сейчас. Мистер Харкер ее предупредил, он был просто в ярости оттого, что девочка вернулась.

Воздуха катастрофически не хватало. Хуанита разожгла плиту, чтобы приготовить какой-нибудь еды на ужин, но окно открывать не стала, хотя и должна была бы это сделать. Миссис Розарио дотащилась до окна и распахнула его, потом жадно глотала ртом холодный ночной воздух.

– Где дети? – спросила Хуанита. – Что ты с ними сделала?

– Они у Брустеров.

– Почему они не спят у себя дома?

– Я не хотела, чтобы они ненароком подслушали то, что я собираюсь тебе сказать. – Миссис Розарио вернулась за стол и заставила себя сесть прямо. Она прекрасно знала, как могла отреагировать ее дочь при виде потерявшей силы матери. – Мужчина, который был с тобой, – где он?

– Ему надо кое-что сделать, потом он вернется.

– Сюда?

– Почему бы нет?

– Ты не должна его впускать. Это очень плохой человек. Он все врет. Даже про свое имя. Он не Фостер, а Филдинг.

Хуанита попыталась скрыть раздражение, недоуменно пожав плечами:

– Ну и наплевать. Какая разница…

– Ты ему о чем-нибудь рассказывала?

– Конечно. Я сказала, что у меня болят ноги, а он посоветовал мне снять туфли, и я их сняла…

– У нас нет времени для твоего нахальства, – проговорила миссис Розарио очень тихим голосом. Все ее силы ушли на то, чтобы скрыть от дочери свое плохое самочувствие, но даже в ее шепоте была ярость.

Хуанита почувствовала это и возмутилась. Она побаивалась свою старую мать, которая могла натравить на нее святых и чертей, и страх ее усиливался еще и оттого, что она слишком много рассказала о себе Филдингу.

– Я ни словечка ему не сказала. Вот ей-Богу!

– Он спрашивал тебя про дядю Карлоса?

– Нет.

– Про Поля?

– Нет.

– Хуанита, послушай меня, на этот раз мне нужна только правда.

– Клянусь Святой Марией!

– В чем ты клянешься Святой Марией?

Лицо Хуаниты было совершенно бесстрастно:

– В чем хочешь.

– Хуанита, ты меня боишься? Ты боишься сказать правду? Я чувствую, ты пила вино. Может, ты выпила и забыла, что именно ты ему рассказала?

– Я не сказала ему ни словечка.

– Ни о Поле, ни о Карлосе?

– Клянусь Святой Марией!

Губы миссис Розарио бесшумно шевелились, когда она смиренно склонила голову и перекрестилась. Знакомый жест разбудил в Хуаните неприятные воспоминания, они обрушились на нее как горный камнепад, сметая на своем пути все страхи.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что я вру, старая ведьма! – закричала она.

– Тсс. Не надо говорить так громко. Кто-нибудь может…

– А мне плевать! Мне нечего скрывать! Есть кое-что, о чем ты не хочешь рассказывать!

– Прошу тебя. Нам надо спокойно поговорить, мы…

– Несмотря на все твои стоны и плачи, на все обращения к Всемогущему Господу, ты ведь ничем не лучше, чем мы, простые смертные. Верно?

– Верно, верно. Я ничем не лучше вас.

Комната наполнилась резким смехом молодой женщины:

– Ну, впервые за всю нашу чертову жизнь ты наконец с этим согласилась!

– Успокойся, пожалуйста, хоть на секунду, – попросила миссис Розарио. – Сядь рядом.

– Я могу слушать стоя.

– Полчаса назад здесь был мистер Харкер.

Хуанита смутно помнила, что это имя называл ей Филдинг. Оно тогда ничего для нее не значило и сейчас не имело смысла.

– Какое это имеет ко мне отношение?

– Мистер Харкер – отец Поля.

– Ты что, совсем спятила? Я в жизни своей не слыхала о парне по фамилии Харкер.

– Теперь услышала. Он отец Поля.

– Бог ты мой! Чего ты добиваешься, хочешь доказать, что я совсем спятила и даже не могу вспомнить имя отца собственного ребенка? Ты хочешь упрятать меня под замок, чтобы самой получать деньги из того самого фонда?

– Никакого фонда никогда не существовало, – спокойно сказала ей мать. – Карлос был бедным человеком.

– Зачем же ты врала?

– По необходимости. Если б ты кому-нибудь рассказала о мистере Харкере, нам перестали бы посылать деньги.

– Но как я могла кому-то рассказать про мистера Харкера, если я его даже не знаю. – Хуанита со всего размаха ударила кулаком по столу, солонка подскочила и упала набок, из дырочек тонкими струйками посыпалась соль, словно в ней появились пробоины от выстрела.

Миссис Розарио торопливо схватила щепотку соли и бросила под язык, чтобы уберечь дом от несчастья.

– Прошу тебя, не надо скандалить.

– Тогда отвечай.

– Мистер Харкер помогал Полю, потому что он отец мальчика.

– Никакой он не отец!

– Ты должна говорить именно так, вне зависимости от того, помнишь ты про это или нет.

– Не буду. Это неправда.

Миссис Розарио почти визжала, силясь перекричать Хуаниту:

– Ты должна делать так, как я говорю, и не спорь!

– Ты что, полагаешь, я не в состоянии вспомнить отца Поля? Он был летчик, его отправили в Корею. Я ему писала. Мы собирались пожениться, когда он вернется оттуда.

– Нет, нет! Ты должна меня выслушать. Мистер Харкер…

– Я никогда не слышала о парне по фамилии Харкер. Никогда в жизни! Поняла ты или нет?

– Тсс. – Лицо миссис Розарио стало серым, глаза потемнели от страха, она смотрела на заднюю дверь. – Кто-то стоит на крыльце, – прошептала она в тревоге. – Скорее запри дверь, закрой окна.

– Мне нечего скрывать. Чего ради?

– Господи! Неужели ты так и не послушаешься собственной матери! Неужели ты не поймешь, я стараюсь ради тебя, потому что люблю тебя!

Она протянула руку, пытаясь дотронуться до Хуаниты, но та отступила назад, удивленно и неодобрительно при этом хмыкнув, и подошла к двери.

Она открыла. На пороге стоял мужчина, чуть поодаль, на нижней ступеньке крыльца, остановилась женщина, различить ее лицо в сумраке было невозможно.

Мужчина, Хуанита видела его впервые, вежливо произнес виноватым тоном:

– Я стучал во входную дверь, но никто не открыл, и я подошел к задней.

– Ну и что?

– Меня зовут Стив Пината. Если вы не возражаете, я хотел бы…

– Я вас не знаю.

– Меня знает ваша мать.

– Он детектив, – угрюмо произнесла миссис Розарио. – Не говори ему ничего.

– Я привел с собой миссис Харкер, миссис Розарио. Она хочет поговорить с вами о деле, имеющем для нее принципиальное значение. Можно нам войти?

– Уходите. Я не могу ни с кем разговаривать. Я больна.