Текст книги "Голова Минотавра"

Автор книги: Марек Краевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Благодарю вас, доктор. – Попельский кивнул Пидгирному, когда тот садился. – Итак, мы имеем важные черты подозреваемого: смуглость, как бы цыганская внешность, сильно развитая половая сфера и педерастические наклонности. По соглашению с инспектором Зубиком, я разделяю среди вас задания. Среду мужчин с греческими склонностями проверит пан аспирант [63]63
  В довоенной польской полицейской номенклатуре что-то вроде заместителя и доверенного лица комиссара – Прим. перевод.


[Закрыть]Стефан Цыган. – Попельский скрупулезно перечислял должности и фамилии, ибо из собственного опыта знал, как нелегко запомнить чужестранные имена, а ему хотелось, чтобы Мок хорошо знал, с кем ему придется работать. – Вы, Цыган, начнете с мальчиков Шанявского и с некоторых посетителей заведения Атласа [64]64
  62 Отрывок из статьи о старом Львове:
  (http://www.lvov-emmigrant.sitecity.ru/ltext_3007083919.phtml?p_ident=ltext_3007083919.p_3007091538). Рассказ о ресторанах и кафе на площади Рынок. "Но самый интересный ресторан был на углу ратушной площади и улицы Друкарской, под № 45, напротив аптеки-музея, бессменно работающей с 1575 года Сейчас тут магазин "Рибок", а раньше – ресторан "Атлас", по меткому выражению одного из лучших знатоков Львова Владимира Винничука, "пупець Львова". Атлас, нет-нет, это не мифический титан, державший небо на плечах. М.Атласс – первый хозяин этой кнайпы, был создателем водки "атласовки", славившейся удивительными лечебными свойствами. Его зять Эдвард Терлерский придал общему делу обаяние артистизма, бурной фантазии и доброты. Здесь не только вкусно поили и кормили, здесь сходились пути всех известнейших личностей Львова, а это в свою очередь притягивало гостей из других мест. Желание пообщаться с писателями, журналистами, художниками, актерами проявляли и денежные мешки – предприниматели, банкиры, помещики, графы, князья. Тут за одним столом сидели выдающиеся поэты и неудачники-графоманы, бунтари-студенты и комиссары полиции, священники и революционеры, чиновники и сумасшедшие, профессора и генералы. В «Атласе» не только ели, пили и общались. Тут проходили концерты, литературные вечера, презентации новых картин, новых ролей. Со временем образовалось этакое братство "атласовцев", которые основали свой мир и приводили сюда своих детей, а те, подросши, точно так же занимали свое место в этом вавилоне характеров и оригиналов. Пять залов – Белый, Зеленый, Серый, Художественный и Бочковой работали круглосуточно, да и посетители задерживались здесь надолго"


[Закрыть]. Шанявский – это известный танцор, балетмейстер Большого Театра, – пояснил он Моку. – Вокруг него роится множество ему подобных, если же имеется желание найти их наибольшее сборище, тогда надо идти к Атласу. Именно туда приходят литераторы, художники, а среди них тоже встречаются педерасты. Атлас – это наиболее частое…

– Местечко для их рандеву, – закончил за него Заремба и с улыбкой повернулся к Цыгану. – А ты, Стефцьо, поосторожнее в этом Атласе. Ты же у нас такой миленький, худенький… Для них это лакомый кусочек… Как прецль [65]65
  Крендель. Многие польские города (например, Краков) гордятся своими, неповторимыми крендельками. – Прим. перевод.


[Закрыть]…

Все, за исключением Мока и Зубика захихикали. А вот аспиранту Цыгану, стройному молодому шатену в повязанном на шее шарфике, было совершенно не до смеха. На инсинуации Зарембы он ответил лишь презрительно фыркнув.

– Да, именно там они и уговариваются, – Попельский вернулся к прерванной теме, погоняемый суровым взглядом начальника. – Пан аспирант Валериан Грабский в первую очередь займется делами в отделах полиции нравов наших двух управлений, городского и воеводского. А после того отправится по тропам, обнаруженным в документах, расспросит директоров и швейцаров – в особенности швейцаров, они все знают! – городских бурс [66]66
  Здесь имеются в виду общежития-интернаты, которые устраивались и поддерживались, чаще всего, по национально-религиозному признаку – Прим. перевод.


[Закрыть]и студенческих общежитий.

Грабский, невысокий и полный, выглядящий добродушным мещанином, щурил глаза от табачного дыма и записывал в блокноте указания Попельского. Его не запоминающаяся внешность заранее направляла его на работу в качестве тайного разведчика, и она же обманула уже не одного преступника.

– Еврейскую среду в поисках смуглого брюнета – педераста прочешет пан аспирант Герман Кацнельсон, – продолжал комиссар. – Прошу не забывать, пан аспирант, о наших армянах, а так же о беженцах из советского Закавказья. Пан криминальный директор Эберхард Мок, комиссар Вильгельм Заремба и я лично посетим все сиротские дома и школы во всем воеводстве.

– Прошу прощения за то, что вмешиваюсь, – словно пружина сорвался с места доктор Пидгирный, – но вы, пан комиссар, забыли про русинов.

– О ком? – спросил удивленный Мок.

– Русины… – Попельский старательно подбирал слова. – Это наши сограждане украинской национальности, вероисповедания, в основном, греко-католического, гораздо реже – православного. Во Львове и в юго-восточных воеводствах они представляют значительный процент населения. Присутствующий здесь доктор Иван Пидгирный как раз является русином.

– Понял, – сказал Мок, вопреки всему тому, что деялось у него в голове. – А они важны для нашего следствия? Они, что, все смуглые?

– Вот видите, доктор? – весело рассмеялся Попельский. – Вы повсюду выискиваете дискриминации русинов. Даже если среди них не хотят искать убийцу. Я же попросту упоминаю все остальные национальности, а про русинов не упомянул ни словечком! Почему так? Криминальдиректор Мок задал очень хороший вопрос! Нет, пан директор Мок, смуглая кожа вовсе не является отличительным признаком русинов. Они ни в чем от нас не отличаются.

– Уж мне не знать, что такое дискриминация! – Пидгирный не привык так легко отступать.

– А что же такого с вами стряслось? – вновь заинтересовался Мок.

– А знаете, – ответил доктор, – что меня заставляли поменять имя и фамилию на польские? На "Ян Подгурны"! Преподаватель университета не может зваться Иваном Пидгирным! И что это, как не дискриминация!

– Да не преувеличивайте, пан доктор, – возмутился Грабский, говоря по-польски. – В университете работают и другие русины, хотя бы тот археолог, доцент Стырчук, что сражался в Сичевых Стрельцах [67]67
  Украинские сечевые стрельцы (УСС, «усусы», укр. Українські Січові Стрільці) – украинские военные формирования, первоначально – Легион (бригада) Украинских Сечевых Стрельцовв составе армии Австро-Венгерской империи, сформированный по национальному признаку во время Первой мировой войны из галичан украинофильского толка, проживавших на территории Австро-Венгрии, позднее вошедший в состав Украинской Галицкой армии Западноукраинской народной республики, а также сформированные из УСС, находившихся в русском плену, так называемые, Киевские Сечевые Стрельцы (укр.)русск., составившие наиболее боеспособные части армии Украинской народной республики. – Википедия


[Закрыть]! А еще…

– Господа, господа, – перебил их Зубик, – не будем мучить директора Мока нашими местными сварами. Пан доктор, – обратился он к Пидгирному, – вы являетесь одним из лучших судебных медиков в Польше, и без ваших экспертиз мы бы ничего не смогли сделать. И сейчас, самое главное – именно это, а не украинско-польский конфликт! Господа, у меня вопрос. – Зубик стал устраиваться на стуле, так что тот беспокойно заскрипел. – Зачем вам втроем прочесывать сиротские дома? В поисках подозреваемого и его моральных извращений? Ведь этим может заняться и один пан Грабский. В свою очередь, а зачем нам эти сиротские дома вообще?

– Пан криминальдиректор Мок все вам объяснит.

Попельский поглядел на немца.

Мок поднялся с места и поглядел на собравшихся. Именно этого не хватало ему в течение трех лет. Летучек, концентрации, удачных вопросов, перебрасывания мнениями, приправленными политическими дискуссиями. В Бреслау уже нельзя было дискутировать о политике. Можно было признавать исключительно одни истинные взгляды и почитать австрийского капрала. Мок облегченно вздохнул. Ему так не хватало этого затянутого табачным дымом мира совещаний, ругани и поиска следов! В далеком Львове он нашел то, по чему тосковал в своем стерильном кабинете, где осуществлял анализ данных и писал бесконечные отчеты и доклады.

– Господа, – Мок говорил медленно и четко. – Мы не будем искать в сиротских домах следов подозреваемого. Там мы будем искать следов жертв. Мы обязаны их идентифицировать, ибо этот след может привести нас к убийце. Вчера, за шахматами мы дого беседовали об этом с комиссаром Попельским. Мы задали друг другу вопрос, почему никто не узнал зверски убитых девушек, несмотря на превосходную реконструкцию их лиц, проведенную присутствующим здесь доктором Пидгирным? Почему никто не заявил об их исчезновении?

– Потому что они могли быть сиротами! Естественно! – поддержал его Пидгирный. – Они могли быть воспитанницами какого-нибудь детского дома.

– За работу, господа! – воскликнул Зубик. – Все знают, что им делать?

В комнате раздался скрип отодвигаемых отодвигаемых стульев, шелест перелистываемых страничек, зашипели папиросы, которые гасили в пепельнице с мокрым песком. Мок вздохнул полной грудью. Вот чего ему не хватало! Впервые в жизни он с благодарностью подумал о Краусе, которых хотел сослать его в изгнание, но вместо того пробудил в Моке нечто, чего никто уже, похоже, не искоренит: радостное возбуждение следователя, который на своем знамени мог выписать девиз: "Investigo, ergo sum" (Выслеживаю, следовательно, существую").

Львов, понедельник 25 января 1937 года, три часа дня

Мок, Попельский и Заремба стояли на лестнице здания на Лонцкого и глядели уверенными, твердыми взглядами в фотовспышки, которые, ежесекундно, освещали их фигуры неестественно ярким белым светом. Они выдвигали челюсти и грудь, втягивали животы – словом, делали все, чтобы читатели львовских газет в сегодняшнем вечернем издании увидели городских ковбоев, решительных и готовых на многое, лишь бы только схватить людоеда и девичьего насильника.

Попельский дал знак швейцару, который поправил фуражку и шинель, после чего с охотой направился в сторону журналистов и напер на них своим громадным брюхом.

– Ну, панове, хватит уже, хватит! Конец! Тут работают! – повторял швейцар трубным голосом и открытыми руками спихивал всех в сторону входных дверей.

Вдруг полицейские услышали за собой топоток женских туфелек. Они оглянулись, и каждый по-своему поглядел на секретаршу начальника: Заремба со снисходительной усмешкой, Попельский с беспокойством, а Мок – с плотским желанием. Панна Зося покраснела, заметив их взгляды, хотя в этом мужском мирке работала уже два года и знавала различные проявления заинтересованности ее особой – от робких взглядов до замаскированных предложений.

– Пан комиссар, – протянула она Попельскому листок, – прошу прощения, только теперь успела перепечатать. Шеф хотел, чтобы вы глянули на телеграмму, которую я разошлю сейчас во все воеводские управления…

– Благодарю. – Попельский взял листок и без замедления перевел его содержание на немецкий язык. – Всех начальников полицейско-следственных отделов просят собрать информацию относительно убийств, совершенных с особой жестокостью и с признаками людоедства. Информацию просим переслать на указанный ниже адрес. Подпись: начальник и так далее…

Попельский глянул на Мока. Тот в один миг из сатира превратился в чуткого разведчика.

– Я думаю, – задумался полицейский из Бреслау, – кое-что следовало прибавить…

– Похоже, я знаю, что имеет в виду пан криминальдиректор. – Попельский глянул на Зарембу. – Повернись, Витек и чуточку нагнись! Конторки здесь нет, так что напишу на твоей спине.

– А теперь я буду верблюдом из Аравии, – Заремба начал двигать челюстями горизонтально, изображая экзотическое животное.

Панна Зося расхохоталась. Заремба снял шляпу и строил ей рожи, пока комиссар своей авторучкой "уотерман" выписывал на его спине длительную заметку.

– Так же просим информировать нас обо всех случаях, когда люди кусали других людей, даже если мы не имеем дело со смертельными случаями, но при условии, что телесные повреждения случились в области лица. – Попельский сообщил о том, что написал, после чего поставил точку так сильно, что чуть не пробил листок пером. – Именно так, панна Зося, я и прошу дополнить этот циркуляр. И сообщите начальнику, что при случае я поясню смысл этой дописки.

Панна Зося побежала, попросив, чтобы они минутку обождали, а ее худощавые, стройные икры мигали в темноте коридора. Мок не спускал с них глаз.

– Э-эй, герр криминальдиректор! – Попельский сурово глянул на Мока. – Очнитесь! Вы имели в виду такую дописку?

– Да, что-то вроде этой. – Мок взмахнул рукой, словно отгоняя осу. – Наверное, вы прочли это в моих мыслях… И, может, плюнем на эти должности?

Но при этом Мок все так же задумчиво глядел в глубину коридора.

– А мне никто не говорил, что в Польше имеются такие красавицы!

Он сладострастно ухмыльнулся.

– Да успокойтесь вы. – Попельский снял котелок и приглядывался к Моку неподвижными глазами. – Панна Зося могла бы быть вашей дочерью!

Мок тоже снял головной убор. Костяным гребешком он прошелся по густым, волнистым волосам. Затем поправил пальто, покрепче натянул перчатки на пальцы, и встал на полусогнутых перед Попельским, оперев руки на бедрах. Он был ниже поляка, но крепче сложенным. При этом он выставил челюсть вперед и процедил сквозь зубы:

–  Майнэ либэ герр,я подобных замечаний не заслужил! Вы не имеете права читать мне морали! Я ведь не езжу с дюнями, – тут он воспользовался услышанным от Зарембы польским словцом, – на поездах! И я не трахаю их, словно бык, в салонах-купе!

Попельский долго глядел на Мока. Он был обязан быстро отреагировать, чтобы показать этому швабу, что он не у себя дома, что здесь он всего лишь помощник. Подмастерье в польской Государственной Полиции. Но если бы не Мок и его находки, Попельский сейчас заламывал бы руки над своей беспомощностью в отношении монстра, который в Дрогобыче и Мошцишках залез через крышу в комнаты, занимаемые девушками, лишил их чести, изуродовал их лица, а затем и удушил. И никто не знает, как подчеркивал Мок, все ли происходило именно в такой последовательности. Если бы этот немецкий полицейский не приехал сюда из далекого Вроцлава, сам бы он каждое утро с болью и бессилием глядел бы на прекрасное, еще детское лицо спящей Риты и размышлял бы над тем, когда его дочка станет жертвой чудовища. В мыслях его пролетали картинки: салон-купе, наполненное вздохами и стонами Блонди, его руки, стискивающие ее бедра; сицилийская защита на шахматной доске; доктор Пидгирный, склонившись над останками, зашивает девичье лицо; плачущий во весь голос портье из еврейской гостиницы в Мошцишках; Рита курит папиросу в бандитской малине на Замарстыновской; его собственные пальцы, запутавшиеся в волосах Блонди; Мок усмехается с каким-то значением; Homo sum et nil humani a me alienum esse puto. Все эти картины накладывались одна на другую и предвосхищали приступ. Но это он господствовал над эпилепсией, а не она над ним! Он был властен позволить ей на мгновение затемнить и в то же самое время разъяснить сознание. Но еще не сейчас. Трахал, словно бык. Словно бык. Вот эта фраза ему очень понравилась. Неожиданно Попельский рассмеялся.

– Должен вам сказать, – он хлопал ладонями по коленям и заходился от смеха, – что именно из-за вас и не потрахался столько, сколько хотел. А ведь до Львова было еще столько времени…

– Так ведь поезда между Львовом и Бреслау продолжают курсировать! – ответил на это Мок, прищурил глаза, высунул кончик языка, стиснул пальцы в кулак, и его предплечье начало ходить вперед-назад, подобно поршню локомотива. – Приглашаю вас в наш замечательный город на Одере. В компании парочки молоденьких дам из Польши! Посетим разные места!…

– Панове, панове! – прошипел Заремба. – Как не стыдно вам растлевать молодежь? Сколько вам лет? Лысссый, не выпендривайся!

Перед ними стояла покрасневшая панна Зося с телеграммой для окончательного подтверждения. Немецкого языка она не знала, зато прекрасно понимала, что означают движения предплечьем, выполняемые Эберхардом Моком.

Львов, понедельник 25 января 1937 года, пять часов вечера

Улица Словацкого [68]68
  Ныне разделена на две части: ул. Словацкого и ул. Университетская – Прим. автора


[Закрыть]тонула в тишине, несмотря на время усиленного уличного движения. Город стал жертвой столь плотной метели, что взгляд пробивал пространство всего лишь на несколько метров. Именно метель заглушила все городские шумы. Метель затыкала выхлопные трубы автомобилей и покрывала липкой сыростью ноздри тянущих сани лошадей. Витрины магазинов сияли цветными лампочками, дворник посыпал песком тротуар перед зданием Центрального Почтамта, а нервничающий полицейский, управляющий движением на перекрестке, ежеминутно снимал окутанную клеенкой фуражку и стряхивал с нее на глазах скапливающиеся наслоения мокрого снега. Студенты из ближайшего университета ожидали трамвая и обхлопывали себя посиневшими от холода руками.

Попельский, Мок и Заремба сидели в "шевроле", что стоял в длинной очереди автомобилей и конных повозок. Они молчали и мерзли, хотя и не столь сильно, как скачущие студенты. Каждый из них размышлял о своем. Вильгельм Заремба – о вкуснейшем пудинге, который служанка, не дождавшись его, наверняка уже поставила в слегка нагретую духовку; Эдвард Попельский – о Рите, которая через несколько дней выезжала с теткой Леокадией на лыжи в Ворохту; а Мок – о двух сиротских домах, которые осталось проверить.

Сегодня они посетили уже два подобных заведения. Повсюду реакция была одной и той же. Поначалу перепуг при виде трех полицейских, которые разговаривали между собой по-немецки, а затем возмущение задаваемыми вопросами.

– Нет, это невозможно, чтобы жертва была из нашего сиротского приюта. Наши воспитанницы – это обыкновенные девушки, в течение всей своей взрослой жизни они посещают наше заведение, по крайней мере – посылают нам праздничные открытки. Связь между нами все время имеется.

Так говорила пани Анеля Скарбикувна, директор Воспитательного Заведения им. Абрахамовичей. Пан Антони Швида, директор Городского сиротского дома, высказал это несколько иначе, но содержание его выводов было идентичным. Попельский отреагировал на это весьма гневно.

"Так ведь те девушки были девственницами", – поднимал голос Лысый, – "следовательно, тоже были обыкновенными".

"Ни одна приличная девушка сама в гостинице не ночует", – как правило, именно этим желали завершить разговор начальники благотворительных заведений.

Попельский не желал им позволить этого. С какой-то дикой удовлетворенностью он расспрашивал про воспитанников, проявляющих отклонения в половом развитии, беспокойных, доставляющих неприятности в сфере морали. Здесь уже возмущение было настолько сильным, что полицейским не оставалось ничего, как только уйти, не солоно хлебавши.

"Дворники" в "шевроле" убирали снежный налет. Их резинка пищала по ветровому стеклу. Пар от дыхания оседал изнутри. Цветные лампочки в магазине с мужским готовым платьем Маркуса Людвига начали мерцать. Попельский надвинул котелок на голову и закрыл глаза. Несмотря на очки и сжатые веки, он видел быстрые отблески, освещающие элегантные шляпы, трости и галстуки. Внезапно он встал, резко открыл двери автомобиля и вышел, после чего отправился прямо, спотыкаясь на снежных кучах.

– Куда это он пошел? Домой? – Мок высунулся из машины, только массивная фигура комиссара уже исчезла в боковой улочке. – Вроде бы, он отсюда недалеко живет? Что с ним сталось? Плохо себя почувствовал?

– Он пошел не домой. – Заремба обернулся и очень серьезно поглядел на Мока. – Я знаю, куда он пошел. А вы – нет. И еще долго не будете знать. Давайте-ка я вам кое-что скажу. Чтобы знать о некоторых делах различных людей еще недостаточно всего лишь сыграть с ними в шахматы.

Львов, понедельник 25 января 1937 года, половина шестого вечера

Попельский чуточку притормозил, лишь когда довольно значительно удалился от автомобиля. Он прошел мимо собственного дома и отправился по аллейкам Иезуитского Сада [69]69
  Первый публичный парк Львова, парк имени Ивана Франко, или как его называли раньше – «Иезуитский сад», является старейшим в Украине и наиболее «возрастным» муниципальным парком Европы. Заложенный на закате XVI столетия, в нижней своей части он выходит на главный корпус Львовского университета (основан в 1661 г.), также носящего имя славного украинского поэта Ивана Франко. – Интернет


[Закрыть]– очень медленно, чтобы не поскользнуться. Когда он снял темные очки, движения его приобрели скорость. Слабое мерцание газовых фонарей было для комиссара таким же не опасным, как у пламени свечи или керосиновой лампы.

Попельский шел по улицам Мицкевича, Зыгмунтовской и Грудецкой [70]70
  Соответственно (сейчас) ул. Лыстопадового Чину, Сичовых Стрильцив и Городоцька – Прим. автора


[Закрыть]. По пути он минул могучее здание дирекции железных дорог, дворец Голуховских и костел св. Анны. Перепрыгнув через всю в ямах мощеную улицу, он очутился на углу Яновской и Клепаровской [71]71
  Ныне угол Тараса Шевченко и Клепаровской – Прим. автора


[Закрыть], где находилась пивная, которую все называли «на рози Клипароськей и Яноськей».В этом заведении ему угрожала совершенно другая опасность, чем в «Морском Гроте», где несколько дней назад он так поиздевался над Фелицианом Косьцюком, которого все звали Фелеком Десной. Здесь, в пивной на углу, он не получил бы никакого предупреждения в виде пробитого гвоздем свиного уха. Здесь его бы исхлестали оскорблениями да еще бы и насмеялись. И в люьой ссоре и драке он бы проиграл. Здесь бы ему выплеснули пиво в лицо, а в котелок кто-нибудь нахаркал.

Впрочем, все это случилось с ним здесь несколько лет назад, когда вместе с Зарембой он желал завершить здесь пьяный загул. Разъяренный, он вытащил тогда пистолет и начал им размахивать. Смех был настолько могучий, что до Попельского сразу дошел весь идиотизм ситуации. Он огляделся по залу налившимися кровью глазами, заплеванный котелок натянул на голову какого-то громче всех хохочущего студента и вышел. Отомстить владельцам заведения он пытался позднее, но встретил неожиданные сложности в политическом отделе Следственного управления. Ему пояснили, что ничего плохого не может встретить хозяев заведения, в котором возможна серьезная концентрация шпиков. Ведь именно там собирались члены коммунистической партии Западной Украины и им сочувствующие, бедные чахоточные студенты, бешеные радикалы и вечно пьяные представители львовской богемы вместе со своими преходящими и переходящими музами.

Попельский отбросил все эти воспоминания, миновал пивнушку и вошел в первый же подъезд на Клепаровской. Ступая очень тихо, он поднялся на второй этаж; стукнул пальцем по лампочке, которая на мгновение вспыхнула, чтобы тут же погаснуть. Но этого мгновения хватило, чтобы комиссар заметил страстно целующуюся парочку. Влюбленные стояли в углублении стены, под небольшой колонной, столь же подходящей данному дому, как готический свод сараю. Попельский громко постучал в двери, обозначенные цифрой 3. Вскоре те со скрежетом открылись. В дверном проеме стоял высокий мужчина в длинном белом халате и с папиросой в руке.

– О, пан комиссар! – усмехнулся он. – Давненько вас у нас не было!

– Но у вас, похоже, сегодняшняя встреча с полицией не первая, а, пан Шанявский?

Попельский подал руку, которую хозяин крепко пожал.

– Действительно. – Шанявский закрыл дверь и быстрым движением поднес под подбородок длинные пальцы, что должно было означать задумчивость. – Был сегодня этот ваш молодой сотрудник, выпытывал про какого-то смуглого молодого человека. Я передал ему два сообщения…

Попельский осмотрелся по жилищу Шанявского, которое тот уже несколько лет снимал у владельца пивной на углу. Меблирована квартира была под кич, с искусственным шиком львовского пригорода. Именно такой стиль танцор и обожал – в особенности он любил дешевые украшения а-ля "тингель-тангель" [72]72
  Tingel-tangel (tingletangеl) – второразрядный ночной клуб (по названию берлинского кафешантана); а так же еще: дребедень, танцульки, низкопробная музыка, балаган (нем.) – Переводчик Гугль.


[Закрыть]и искусственные хризантемы. Квартира служила ему для тайных встреч с молодыми бандитами и артистами, присылаемыми ему различными посредниками. У себя дома он этим заниматься не мог из опасения потерять репутацию, о поддержании которой он весьма заботился. Шанявский разрешал мальчишкам ночевать здесь и приводить знакомых. Всегда он был понимающим, всегда в хорошем настроении, всегда напевал. Вплоть до того момента, когда один их таких шапочных знакомых стукнул хозяина подсвечником по голове и не обокрал. Попельский нашел вора в тот же самый день. Шанявский, после того как выбрался из объятий смерти в хирургической клинике на Пиярув [73]73
  Ул. Некрасова, с 1871 года – Пияров (по-польски: Пиярув, по-украински – Піярів); в здании бывшей коллегии пияров – католического ордена, основанного в средине 17 века ради просвещения и воспитания бедняков – здесь и до сих пор размещается областная клиническая больница – Интернет.
  Кстати, по данным львовского адресного справочника за 1929 год, на Пиярув 4, размещались ЛОР, акушерско-гинекологическое, хирургическое отделения и станция санитарной авиации! Сейчас по этому адресу размещается радиоизотопная лаборатория областной клиники, а сама клиника располагается по адресу Некрасова (Пиярув), 7 – Прим. перевод.


[Закрыть]и через неделю увидал украденный бумажник, в котором держал драгоценную мелочь – перстенек обожаемой им покойной маменьки – попросил комиссара о встрече, во время которой тихим, ломающимся голосом заверил, что всегда готов к услугам. Попельский быстро дал Шанявскому возможность отплатить: через несколько недель он попросил о возможности пользоваться квартирой, в которой он сам мог бы дать выход, как сам определил, безвредным чудачествам.

– Это замечательно, что вы передали информацию моему младшему коллеге. – Попельский еще раз осмотрелся по квартире, она показалась ему совершенно пустой. – Благодарю вас от имени полиции. А сегодня меня привело к вам то же самое, что и всегда. Моя небольшая странность.

– Прошу вас, прошу, – Шанявский указал на двери, находящиеся неподалеку от входных. – Ваша ванная совершенно свободна. И мой казачок печь натопил. Как будто бы знал!

– Благодарю.

Попельский нажал на входную ручку и вошел в темное, длинное помещение с небольшим окном; посреди комнаты стояла узкая ванна и приличных размеров ватерклозет.

Ль печи било жаром. Попельский закрыл дверь и зажег свет. Он разделся донага и сложил одежду на стуле. После этого взял картонную коробочку с щелочью, тщательно промыл поверхность ванны и ополоснул водой. Затем он погасил свет, заслонил окно и зажег несколько длинных, тонких свечей. Обнаженный комиссар лег в ванную, не напуская воду. И ждал.

Львов, понедельник 25 января 1937 года, восемь вечера

Несмотря на пронзительный холод, у Попельского клеились глаза. Он сидел в «шевроле», подставленном Зарембой на улицу Зеленую, щипал щеку, курил папиросы, ежеминутно проветривал салон машины – но ничего не помогало. Так всегда было после сеансов у Шанявского. После этих достигающих границ и совершенно неописуемых переживаний, переполненных муками, болью и резкого напряжения мышц, на него нисходило столь глубокое расслабление, что, с наибольшей охотой, он вернулся бы домой и сделал то, что любил более всего: открыл окно настежь, а где-то через полчаса заполз бы под перину и согревал бы постель собственным теплом. Только он никак не мог поступить подобным образом, ведь если бы заснуть рано вечером, это гарантировало бы раннее пробуждение, что нарушило бы заведенный порядок жизнедеятельности и работы и – что более всего – вызвало бы эпилептические приступы по причине резкого утреннего света. Поэтому, после сеансов у Шанявского Попельский, как обычно, возвращался к своим полицейским обязанностям, правда, не выполняя их, как следует. Куда-то пропадала острота мыслей; сам он был сонным и снисходительным ко всему на свете.

Сейчас он вновь отгонял от себя сонливость и заставлял не отворачивать слезящихся глаз от женской гимназии Королевы Ядвиги на ул. Зеленой [74]74
  Улица ничем политически не отличилась, так что осталась Зеленой – Прим. перевод.


[Закрыть]8. Неожиданным во всем этом было то, что обычная пятнадцатиминутная дремота удлинилась до трех четвертей часа, и вырвал Попельского из нее какой-то странный звук, похожий то ли на запускаемый двигатель, то ли на низкое ворчание пса. Комиссар спал слишком долго, поэтому не успел на демонстрацию живых картин, в которой принимала участие Рита. Ему не хотелось входить во время спектакля, поскольку дочка наверняка бы это заметила и при случае какой-нибудь ссоры не скупилась бы язвительных замечаний. Не оставалось ничего другого, как только терпеливо ожидать, когда она выйдет после представления.

Увидав продавца газет, Попельский вышел из автомобиля и кивнул тому. Вручив продавцу пять грошей, он раскрыл чрезвычайное приложение к "Львовскому Иллюстрированному Вечернему Экспрессу". На первой странице была напечатана фотография трех полицейских асов. "Детективное общество Попельский, Мок и Заремба ведет следствие" – гласила надпись. Так, подумал комиссар, звучит неплохо. Замечательное, ритмичное название для фирмы. Попельский, Мок и Заремба. Что же это за метр? Он вытащил авторучку и на газете, на которую стали падать снежинки, начал выписывать слоги и ударения. По-пель-ский-Мок-и-За-рем-ба. Какой-то мужчина толкнул Попельского и, в знак извинения, приподнял шляпу.

Попельский, вырвавшись из филологических рассуждений, заметил, что из гимназии выходят родители со своими дочерьми. Паршивые воспоминания и мысли пробудил вид какой-то матери, прижимающей к себе смеющееся и счастливое чадо. Комиссар провел их взглядом до конца улицы Яблоновских [75]75
  Теперь: ул. Шота Руставели – Прим. автора


[Закрыть], где пара исчезла в слабом свете газовых фонарей. Вот идет Рыся Тарнавская, язвил Попельский про себя, отличница из класса Риты, лучше всего успевающая по латыни! Интересно, а знает ли девчонка, что ее гордый отец, инженер Марцелий Тарнавский, который сейчас едва-едва склонил голову, когда-то сидел весь в слезах перед моим столом и умолял – ссылаясь на совместные посещения родительских собраний! – затушевать дело самоубийства некоей молодой маникюрщицы? Газеты написали, что причиной самоубийства женщины, уже несколько лет, правда, сидящей на морфии, было разочарование в любви. Пан инженер опасался, что при случае на белый свет выйдут продолжавшиеся несколько месяцев любовные игры с этой маникюрщицей. А вот теперь вдова Захаркевич со своей дочкой Беатой, которую одноклассницы прозвали «Тычкой», притворилась, будто бы его не видит. Как же была она возмущена, когда он как-то ошибся классами и оправдывался перед классным руководителем в своем опоздании на родительское собрание. Попал он тогда в третий "а" класс, а Рита ходила в класс "б". «Просто неслыханно! – обратилась вдова ко своей соседке, как-то там ее называя. – Чтобы отец не знал, в какой класс ходит его ребенок! Ничего удивительного…» Дальше уже Попельский не расслышал.

И вдруг в голове промелькнула ужасная мысль. Настолько чудовищная, что он побоялся сам себе в ней признаться.

К счастью, из здания гимназии вышла Рита, что в одно мгновение выдуло из головы Попельского все злые предчувствия. Она была веселая и румяная. Комиссар знал – почему. Ее театральный талант оценил новый преподаватель польского языка и литературы, который с этого года преподавал девушкам романтизм. Предыдущая учительница, скучная и педантичная панна Монкосувна, не позволяла Рите участвовать в школьных театральных представлениях, поскольку это отразилось бы на и так слабенькой успеваемости. Зато пан профессор [76]76
  Формальный титул гимназического преподавателя – Прим. перевод.


[Закрыть]Каспшак не принимал во внимание столь несущественных для театра мелочей.

– Добрый вечер, папа, – радостно приветствовала его Рита. – И как все папочке понравилось?

– Очень, очень понравилось, малышка.

Попельский поцеловал дочку в лоб, сильно втягивая носом воздух. Выдохнул он с облегчением, ни следа от запаха папирос.

– Ядзя, милая, привет, – позвала Рита и протянула руку своей подружке, которая подошла поближе и присела в книксене перед комиссаром.

Когда девушки поцеловались, до него дошло, что Ядзя Вайхендлерувна вышла из школы раньше, встала неподалеку от него, возле круглого киоска с газетами, и уже несколько раз ему кланялась, но тогда он никак не отреагировал. Ее особа была для него угрызением совести. Ну а уж угрызений совести на сегодня ему было предостаточно.

– А я пана комиссара увидала уже раньше, – усмехнулась Ядвига. – Только мне не хотелось мешать. Пан комиссар был такой задумчивый… Наверное, снова какая-нибудь увлекательная загадка…

– Папочка, ну скажи же, – перебила ее Рита, к облегчению отца, – какая сцена больше всего тебе понравилась? А?

Она требовала этого тем тоном, который он частенько слышал у Риты, когда в детстве она выпрашивала у него игрушки. Они не могли пройти вместе мимо магазина "Аптаваг" на Сикстуской [77]77
  Сейчас: ул. Петра Дорошенко – Прим. автора


[Закрыть], чтобы девчонка тут же не прилипла носом к витрине, а потом губами к его щеке. Ей никогда не нужно было его терроризировать, топать ногами или падать на тротуар. Он всегда ей все покупал. «Слишком ты ее балуешь, Эдвард», – говаривала Леокадия. Тогда он ранил свою кузину словами: «А кто ее должен баловать, как не я? Ты гораздо больше любишь бридж, книжки и концерты, чем мою девочку!» Когда впоследствии он извинялся перед Лёдей, то видел в глазах двоюродной сестры блеск беспокойства, но и определенного веселья, в которое вводил ее, как она сама называла это, «отец, до безумия влюбленный в дочку».

– Так какая сцена, папочка?

Попельский чувствовал в голове полнейшее смятение. Из-за проклятого сеанса у Шанявского он даже не мог вспомнить, какие живые картины должны были сегодня представлять. Наверняка, Матейко [78]78
  Ян Алоизий Матейко (польск. Jan Alojzy Matejko; 24 июня 1838, Краков – 1 ноября 1893, Краков) – польский живописец, автор батальных и исторических полотен. Нашему читателю хорошо известен его «Коперник». А картиной с девушкой могла бы быть «Жанна д'Арк» (1886) – Прим. перевод + Вики


[Закрыть]. Но где у него участвуют молодые девицы?

– Но ведь вам же так понравилось, – воскликнула Ядзя, – когда Марк Виниций пришел в тюрьму [79]79
  Имеется в виду сцена из «Quo vadis?» Генрика Сенкевича – Прим. перевод.


[Закрыть]к любимой Лигии!

– Ну конечно же! – изображал энтузиазм комиссар. – Ты великолепно все сыграла, дорогая! Но знаешь? Я все жду, когда ты сыграешь не только одну пантомиму. Ведь у тебя такой красивый и звучный голос.

– Спасибо за комплимент, папа.

Рита глянула на мелкий снежок, что сыпал в свете фонаря.

– Так что, девушки? – Попельскому передалась эта чудная атмосфера. – Едем на пирожные к пану Маселке?

Улыбка Ядзи выдавала согласие, а вот Рита заколебалась, и это означало, что предложение ей не слишком по душе. Попельскому вспомнились все те натянутые кондитерские разговоры с дочкой, прерываемые хлопотной тишиной. И все они неизбежно приводили к заключению: плохие оценки, недостойное поведение – а заканчивалось все надутыми губами и один раз даже плачем. Попельский вспомнил, как она возводила глаза к потолку, когда в воскресенье он предлагал ей вместе отправиться в кафе "Европейское" на заварные пирожные. "Снова. Только не это!" Вот что говорила ее мина. И тогда, и сейчас.