Текст книги "Голова Минотавра"

Автор книги: Марек Краевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Мок с Попельским ехали на извозчике по улице Маршала Пилсудского. Возчик очень заботливо укутал их ноги шубой, на щеках их играл здоровый румянец, а мозги пассажиров работали на совершенно различных оборотах. Мок, пропитанный алкоголем, табаком и развратом, которому он предавался в воскресный вечер, сидел теперь молча под бараньим кожухом, присматриваясь к общественным зданиям и жилым домам, мимо которых они проезжали, с удивлением находя в себе удивительный рост теплых чувств к данному городу. Он очень походил на Бреслау. Пивная «Здруй Окочимский» [144]144
  Не знаю, как перед войной, сейчас самое обычное пиво… – Прим. перевод.


[Закрыть]на Ставовей, с которой он начал субботний поход по святыням всяческой неумеренности, припомнила ему пивную Кисслинга на Юнкерштрассе [145]145
  Улица «Освенцимских жертв» в современном Вроцлаве – Прим. автора


[Закрыть]в Бреслау. И там, и тут имелся не сильно заметный чердачок с комнатами, где господа могли провести несколько упоительных мгновений в объятиях дам; и там, и тут можно было попробовать сосиски в горчичном соусе; и там, и тут подавали прекрасный пильзнер. Ту же самую схожесть Мок отметил не только во всех одиннадцати публичных домах, часть из которых он посетил в субботу вместе с Попельским, а остальные в воскресенье – уже без Эдварда. Схожесть он видел и в окрестностях своей гостиницы – одно здание на Пилсудского поразительно напоминало ему каменный дом на Тиргартенштрассе, здание гимназии на Мицкевича было близнецом Элизабет-Гимназиум, отличаясь разве что только цветом, а вот кирпичная школа на Ставовей была выстроена в том же стиле, что и сотни школ в Бреслау да и по всей Германии. Мок чувствовал в Катовицах словно у себя дома, и даже лучше, поскольку женщины здесь были намного красивее. В одном из посещенных им борделей криминаль-директор настолько был восхищен красотой молодой дамы, что он не ограничился только лишь рутинным допросом. Попельский Катовицами не восхищался, поскольку никакой из городов, которые он видел до сих пор – ну, разве что за исключением Вены – не мог выдержать сравнения с одним-единственным громадным садом, которым был его любимый Львов. А что уже говорить про этот горняцкий городишко с домами, возможно, и ничего, но покрытыми черной пылью, что проникала в любое укромное местечко! Кроме того, он находился в паршивом настроении еще и потому, что в подобное время, как правило, переворачивался на своей кровати на другой бочок.

В отличие от Мока, воскресенье он провел очень пристойно и трудолюбиво. Позавтракал он сам, поскольку его германский коллега спал сном человека изрядно измученного спиртным. Сам комиссар тем субботним вечером был крепко раздражен всем тем катовицким следствием, которое он вел в безумном темпе и без хоть какого-либо согласования с силезской полицией. Он ругал себя за то, что вообще рассказал Моку про тот собачий лай который слышал после эпилептического сеанса. Пил он немного и совершенно не разделял веселья Эби, который, увидав любую собаку, тут же спрашивал, не эта ли лаяла в его видении. Так что в воскресенье Попельский был свеженьким словно ветерок с львовского Кайзервальда [146]146
  Кайзервальд – местность в Шевченковском и Лычаковском районах Львова, ограниченная улицами Кривоноса, Опрышкивской, Лысенко, Песочной, Крипъякевича, Старовознесенской, Олексы Довбуша, митрополита Липковского… Название «Кайзервальд» (нем. Kaiserwald) с немецкого языка дословно переводится как «императорский лес». Причина возникновения названия очень просто: император Австро-Венгерской империи Франц-Иосиф I посетил эту лесистую местность, и она ему очень понравилась. Во время следующего визита во Львов император вновь посетил Кайзервальд, который с того времени и получил свое название. С 1908 по 1914 здесь работал первый в Украине луна-парк. В начале 60-х годов ХХ века у львовских властей возникла идея преобразовать Кайзервальд в ландшафтный парк «Шевченківський гай». Тут планировали создать зоны отдыха, певческое поле, музей народной архитектуры, лыжный трамплин и трассу для бобслея. Еще здесь хотели установить монументальный памятник Шевченко. В 1966 г. в рамках проекта был открыт музей народной архитектуры и быта. На этом реализация идеи была прекращена – Википедия


[Закрыть], и после пополуденной прогулки, когда Мок лишь приходил в себя, комиссар приступил к последующим следственным действиям. Он просмотрел «Адресную книгу Силезского Воеводства» и выписал оттуда данные двух имеющихся в Катовицах брачных бюро. После этого вместе с Моком он съел мощный обед в немецком ресторане «Zur Eisenbahn» на Вокзальной улице и отправились – уже по отдельности – по оставшимся публичным домам. В одном из них Мок оставался до самого утра.

Попельский сидел, хмурясь, он не наслаждался видами города, но задумывался над последующим ведением следствия и о том, как в нем будут участвовать полицейские из Катовиц. Только что состоялся неприятный, требующий массы нервов телефонный разговор с комиссаром Зигфридом Холевой, который весьма резко осудил проведенную без его ведома проверку катовицких публичных домов и даже угрожал выбросить из города двух настырных типов, из который ни один не был сотрудником Полиции Силезского Воеводства! Только лишь обещание получения специальных полномочий, данное Попельским, несколько остудило Холеву. Самое же паршивое, что после посещения домов разврата, следствие не тронулось с места хотя бы на шажок. В публичных домах никто и никогда не слышал о посещении какого-то аристократа, самыми же высокими слоями общества, с которыми катовицкие куртизанки имели телесный контакт, считались инженеры с металлургических заводов и шахт, агенты, ну, еще коммивояжеры. В брачной конторе "Гестия [147]147
  Древнеримская богиня домашнего очага – Прим. перевод.


[Закрыть]", которое они оба посетили сегодня утром, очень милый и вежливый делопроизводитель только цокал языком, он даже был несколько расстроган, услышав историю о каком-то графе и бедной девушке из народа. Он весьма сожалел, что в его фирме ничего подобного не случилось, поскольку он обязательно использовал бы подобный рассказ в рекламных целях. Ничего удивительного, что после всех предыдущих следственных действий в Катовицах был мрачен и, направляясь во вторую контору, которая называлась «Матримониум», размышлял о совместных и наверняка безнадежных операциях, которые ему придется проводить с плохо относящимся к нему комиссаром Холевой. Этот силезец станет все торпедировать, размышлял Попельский, ведь это же он закрыл следствие по делу Марии Шинок. Так что у него нет ни малейшего интереса в том, чтобы новое расследование выявило его очередную промашку.

Думая о том, какими словами умилостивить комиссара Холеву, встреча с которым им предстояла в самый полдень, Попельский выскочил из остановившегося уже несколько секунд назад экипажа на заснеженный тротуар. Мок пробудился от легкой дремоты и хлопал веками. Они стояли у подъезда доходного дома на улице Ставовей. Над входом в подъезд, обозначенный цифрой 10, находилась вывеска с надписью "Заведение брачного посредничества "Матримониум" и изображением голубя в дурацком кружевном воротнике; в клюве голубь держал два обручальных кольца.

Сама контора размещалась на втором этаже, а ее окна выходили на небольшой дворик. Пани Клементина Новоземская, которую Попельский предупредил о их визите по телефону, уже ожидала гостей. Это была дама лет около пятидесяти, весьма тщательно причесанная и накрашенная, с довольно пышными формами, облаченная в дорогой шерстяной костюм в полоску. Под шеей ее был виден такой же, как и у голубя на вывеске, воротник. Голос ее был тихий и ласковый, улыбка тонкая, но наполненная достоинством, так что во главе брачной конторы сложно было бы представить более подходящую особу. Сидела она за солидным письменным столом красного дерева; за ее спиной находился солидных размеров шкаф с папками, уголки которых были укреплены затейливыми золочеными оковками. Бюрократическую атмосферу смягчали два вазона с гвоздиками.

Поскольку пани Новоземская не говорила по-немецки, Мок хотел тут же разделиться и подождать Попельского в какой-нибудь ближайшей пивной, где можно было бы загасить похмельный пламень очень понравившимся ему окоцимским пивом. Попельский, несмотря на то, что его с Моком уже объединял брудершафт, еще не знал его достаточно хорошо, потому ему не было известно, можно ли верить немцу и остановится он только на одной-двух кружечках.

Совсем даже наоборот, он считал, что Мок может разойтись настолько, что снова исчезнуть, как это случилось в воскресенье. Так что он упросил коллегу остаться в конторе. У пани Новоземской, когда она увидела беспокойство Попельского, появилась гениальная идея заинтересовать "немецкого приятеля" предложениями одиноких дам. Тот охотно согласился, присел в небольшой, ярко освещенной гостиной, заполненной запахом каких-то духов, и с огромным интересом начал просматривать объявления и фотографии женщин.

– Благодарю вас за превосходную идею, – улыбнулся откровенно обрадованный Попельский.

– О-о, мужчины – они как дети, – ответила прелестной улыбкой хозяйка заведения. – Дать им какой-нибудь альбомчик с привлекательными дамами, и они тут же успокаиваются, словно мальчишки, рассматривающие марки.

– Ну да… Ну да… – Попельский заложил ногу за ногу. – Вы же знаете, что привело меня сюда, правда? Я объяснял уже это вам по телефону. С господином криминаль-директором Эберхардом Моком из Вроцлава мы разыскиваем страшного преступника, который, выдавая себя за аристократа, сбивает с толку скромных, добрых простых девушек. Не было ли в вашем заведении кого-нибудь подобного?

– Возможно, я вас неверно поняла, – улыбка с лица пани Новоземской исчезла. – Но уже во время нашей беседы по телефону я не обещала вам, будто бы выдам какие-либо конфиденциальные сведения о своих клиентах. А вы, несмотря на это, все же пришли сюда выпытывать! Так что теперь говорю ясно: никаких данных я вам не предоставлю. Это все!

Пани Новоземская поднялась, давая попельскому знак, что считает аудиенцию законченной. Комиссар тоже поднялся со стула.

Он был уверен, что задал хозяйке неподходящий вопрос: по-идиотски глупый и нечеткий. Нужно спросить намного короче и проще. И именно так он и поступил:

– Была ли вашей клиенткой Мария Шинок, женщина лет двадцати?

– Похоже, пан комиссар, вы меня совершенно не поняли, – холодно ответила владелица конторы. – Я ничего не сообщу вам о своих клиентах мужского или женского пола! Прощайте!

– Действительно? – Попельский сдерживался с огромным трудом. – Тогда я у пани ничего не стану просить, а только реквизирую все ваши документы. Заберу их в управление, просмотрю и узнаю все то, что мне нужно. Именно так я и поступлю, – поднял он голос, – причем, немедленно! По вашей реакции мне уже понятно, что вы что-то скрываете! И теперь-то я уже не стану с вами разговаривать, поскольку подозреваю, что вы станете лгать! Я забираю документы – и все! А ведь все могло быть спокойно, просто и тихо…

– Если вы желаете реквизировать документы, – Новоземская не подняла голоса ни на тон, тем не менее, своим мощным телом заслонила застекленный шкаф, – вам придется применить ко мне насилие. Поскольку лично я вам добровольно ничего не дам! А кроме того, я немедленно вызову полицию. У нас полицейские, работающие за пределами Силезии, ничего требовать не могут!

Попельский хлопнул себя по свежевыбритой голове. Он не знал, как выглядит комиссар Зигфрид Холева, но представлял он его очень даже хорошо. Наверняка это толстый, мрачный и легко впадающий в бешенство тип. Носит слишком тесные воротнички и позолоченный брелок на часовой цепочке. Сейчас он наверняка оттирает усы, выпив стакан пива за завтраком, и острит зубы на какого-то там львовского полицейского, который на чужой территории сует нос не в свои дела. Попельский представил себе следующую сцену: вместе с Моком он входит в кабинет комиссара Холевы. Они нагружены папками пани Новоземской, а за ними идет она, наверняка весьма уважаемая здесь представительница общества, визжит и бросается с ногтями на своих преследователей. А после того Попельский докладывает Холеве: мы будем вместе вести уже закрытое следствие. Львовянин стряхнул с себя все эти мрачные представления. Новоземская победно улыбалась, а Мок высунул голову из гостиной, заинтригованный возбужденным голосом коллеги. На его коленях так и лежал том с предложениями от женщин. Попельский поглядел на немца и уселся на пуфике. Он закурил и сквозь клубы дыма улыбнулся хозяйке заведения.

– А какова величина вашего гонорара, мадам? – спросил он. – За то, чтобы высватать такого мужчину, как я.

– Вы хотите меня подкупить?

Несмотря на строгое выражение лица, хозяйка конторы присела тоже.

– Нет. Я хочу стать вашим клиентом. Ведь я представляю собой весьма хорошую партию: одинокий, обеспеченный вдовец, пятьдесят два года…

– И что дальше? – на лице его собеседницы вновь появилась легкая улыбка.

– В том-то и оно! Что дальше… – Попельский выдул дым в сторону стоящей рядом пальмы. – Предлагаю вам коммерческую договоренность. Я позволю, чтобы вы вписали меня в свои книги, а потом просмотрю альбом, который сейчас находится у герра криминаль-директора. Вполне возможно, выберу какую-нибудь даму. Быть может, встречусь с ней здесь, в обставленной с таким вкусом гостиной… Ведь я человек обеспеченный. За свое будущее семейное счастье хорошенько заплачу… Но ведь вначале нужно, чтобы вы обо мне хоть что-то знали. Тогда спрашивайте! Но на каждый ваш вопрос я задам свой, а вы мне ответите. Вопрос на вопрос, уважаемая пани.

– Так ведь вы же мне не поверите! На все ваши вопросы я отвечу: не знаю, мне это не известно. И что вы тогда сделаете?

– Вашим клиентом я стану только в том случае, если ваши ответы будут положительными. Вы ничесм не рискуете. Либо вы мне поможете, а я дам вам шанс просватать меня, либо нет. Все очень просто.

Пани Новоземская молча вглядывалась в Попельского. Тем временем, у нее на столе зазвенел телефон, но хозяйка заведения трубку не брала. Скучающий Мок отложил альбом с фотографиями. За окном сыпал снег, покрывая белым саваном кучу угля, которую какой-то мужчина пересыпал совковой лопатой в окошко подвала. Телефон снова зазвонил. Новоземская подняла трубку и какое-то время разговаривала по-французски.

– Прошу прощения, пан комиссар, но я должна еще позвонить, поскольку у меня сегодня весьма срочная встреча.

Она набрала номер и следующие пару минут вновь разговаривала на языке Декарта. После этого уселась за столом и сплела пальцы рук.

– Еще раз прошу прощения, пан комиссар. Тут как раз в Катовице прибыл некий иностранец, ищет жену – польку, и, похоже, кое-что для него у меня имеется. – Она робко усмехнулась. – Кое-что имеется и для вас. Как мне кажется, для вас важны данные по Марии Шинок. Но их я выявлю только завтра, в шесть вечера. После трех встреч, которые вы проведете с моими клиентками. Нужно дать шанс Амуру.

– Так ведь вы же ничего обо мне не знаете, – начал было возражать Попельский. – Как же вы меня этим клиентками представите?

– Я знаю о вас достаточно много. – Пани Новоземская вновь была милая и ласковая. Думаете, после двух десятков лет работы в этой сфере я не разбираюсь в мужчинах? Так как? Приглашаю вас завтра, к трем часам дня. Первой дамой будет пани доктор Фрыдерика Пржибилла, врач-дантист, сорок лет. Прошу вас, сейчас я покажу вам фотографию ее и других дам.

Попельский поднялся, погасил папиросу и подошел к письменному столу владелицы конторы. Он умел поднимать верхнюю губу, открывая – словно пес – острые клыки; умел щурить глаза так, что лицо его превращалось в маску ярости; он даже умел раздувать ноздри своего переломанного носа, и тогда его лицо делалось похожим на морду гориллы. Все это он мог делать по собственному желанию, чем частенько развлекал маленькую Риту. Теперь же все эти его умения проявлялись вопреки его воле.

– Вы не знаете обо мне одного, мадам, – голос, исходящий сейчас из его горла, странным образом свистел, – конкретно же: того, что никуда я сейчас не уйду. И, либо вы сейчас же мне все расскажете, либо я здесь все расколочу вдребезги пополам! Ты поняла, сводница старая?

Так что пани Клементина Новоземская рассказала ему про Марию Шинок и про заинтересовавшегося ею мужчину. Она знала, что бы случилось, если бы она отказала. За два десятка лет работы мужчин она узнала очень хорошо.

Катовице, понедельник 1 февраля 1937 года, полдень

У Мока и Попельского было много общего. Оба быстро сердились и были педантами; оба владели классическими языками, обожали шахматы, бридж, обильную и вкусную еду, равно как и не сторонились компаний падших женщин… И была у них еще одна общая черта: нетерпеливость. Чаще всего она проявлялась у них тогда, когда приходилось долго ждать заказа в ресторане. Тогда они раздраженно сопели, выкуривали кучу папирос, стучали пальцами по столешнице, ежесекундно цеплялись к официанту, нервно почесывали затылки, словом: находились в предшествующем взрыву состоянии.

Но сейчас, когда сидя в ресторации "Эльдорадо" на улице 3 Мая, они не только забыли об уходящем времени, но даже и не помнили, чего заказали к обеду. Мок всматривался в Попельского, стараясь не уронить ни словечка из его рассказа.

Мария Шинок принесла пани Новоземской какие-то сбережения в своем мешочке и попросила ее внести в реестр и поместить в распространяемых по всей Польше газетах объявления следующего содержания, – тут Попельский глянул на один из двух листочков, предоставленных ему хозяйкой брачной конторы. – "Золушка разыскивает своего сказочного принца. Скромная, трудолюбивая и красивая панна, лет двадцать, разыскивает респектабельного, богатого и культурного в обхождении мужчину, которому она готова отдать все, что более всего предпочитает ценитель домашнего очага". Через пару недель в контору пришло это вот письмо, тут он начал читать с покрытого машинописью листка:

– "Высокоуважаемая Пани! Меня весьма заинтересовал анонс "Золушки", объявление номер 142/37. С большой охотой я бы познакомился с этой девушкой. Но, поскольку вот уже несколько лет я разыскиваю соответственную кандидатуру для женитьбы, то я прекрасно ознакомлен с мошенничествами, применяемыми некоторыми весьма шустрыми и решительными молодыми особами, желающими заполучить такого как я мужа – со связями, имуществом и дворянским титулом. Это, наверняка, не относится к обладающему превосходной репутацией брачному заведению Высокоуважаемой Пани; тем не менее, желая не совершать хлопотное и далекое путешествие, чтобы впоследствии не переживать разочарования, я обязан задать Уважаемой Пани пару вопросов: 1. Является ли "Золушка" сиротой? 2. Осталось ли она чистой и не порченой телесно? Чтобы иметь удовольствие видеть Пани лично и познакомиться с "Золушкой", на оба вопроса я должен получить положительные ответы. В противном случае, мне придется отказаться от этого крайне любопытного матримониального предложения. Ответ прошу направлять до востребования в ближайшем почтовом отделении. С выражениями глубочайшего уважения, граф …" – и тут он произнес какую-то особенную, звучащую по-немецки фамилию, и даже чмокнул от изумления.

– Ты чего это так удивляешься? – спросил Мок.

– Да ничего… ничего, – на мгновение задумался Попельский.

– А откуда это письмо пришло?

– Неизвестно. Клементина Новоземская обнаружила его под дверью собственной конторы. Кто-то подсунул его из коридора.

– Хлопотное, далекое путешествие… – задумчиво повторил Мок слова из письма.

– Погоди, сейчас только все и начнется. – Попельский даже приподнялся на стуле, слоно готовящийся бежать спринтер. – На оба вопроса Новоземская ответила утвердительно….

– А как она проверила девственность? Что попросила дворника услугу оказать?

– Вовсе нет, – весело фыркнул Попельский. – Я и сам спросил об этом. Она же ответила, что это самая малая забота… Похоже, ей можно верить, несмотря на все свои безупречные манеры, кажется мне, что в прошлом была она бордельмамой… Так что графу в ответном письме она написала, что девушка – сиротка и девственница. А через несколько дней прибыл и он сам…

– Ну и? – Мок был настолько заинтригован, что даже не глянул на официантку, которая поставила перед ними по большой бутылке живецкого пива.

– Низкорослый, худой, около сорока лет, очень элегантно одетый…

– Идеальный господин Никто, – перебил его Мок. – Человек без каких-либо особенностей.

– Ошибаешься, – отпил глоток пива Попельский. – Увидав его, пани Новоземская искренне опечалилась. Как только он вошел к ней в контору, до нее сразу же дошло, что на этом мужчине она не заработает. "Невообразимо уродливый", именно так она и сказала. Позволь, я процитирую ее слова еще немного. Я же записал все, что она говорила. Итак: "Мужчина не обязан быть красавцем. Он может быть лишь немного красивее дьявола. Но вот дьяволом уже быть не может". Вот как она его охарактеризовала. А вот тут более тщательное описание: "Густые, толстые и седеющие волосы, словно шапка начинались сразу же над бровями. Синяя, выбритая щетина доходила до самых глаз, которые были маленькими и похожими, словно бы их кто-то воткнул в голову. Квадратная челюсть, неровные зубы, узкие губы". Новоземсякая приняла от него причитающиеся за запись деньги и договорилась с Марией Шинок на тот же день, ни на мгновение не веря в матримониальный успех того свидания. Она даже облегченно вздохнула, когда мужчина ушел. Больше уже она его не видела.

– Он не пришел… – задумчиво произнес Мок.

– А вот теперь слушай внимательно. Встреча этого графа с Клементиной Новоземской произошла 30 августа 1936 года… В тот же день, после полудня он должен был встретиться с Марией Шинок. Тебе эта дата ничего не говорит?

– Именно тогда девушку нашли искусанной?

– Да! – Попельский ударил ладонью по столу, что даже пролилось пиво. – Это он, Эби! Он пришел на ту встречу, но в контору не заходил. Подождал, покуда девушка не вышла оттуда. И он пошел за ней. А она, наверное, плакала, поскольку была обманута тем, что мужчина не пришел на встречу. Она шла, ничего не видя по причине слез, а в своей несчастной сумочке напрасно несла квасцы, которые должны были вернуть ей утраченную девственность. А этот монстр шел за ней… И где-то на нее напал…

Подошла официантка и поставила перед ними тарелки. Мужчины прервали беседу, но не разрывали связей взглядов. Их не интересовала жесткая и зарумяненная шкурка, легко отстающая от розового, сочного мяса, ни белые кучки силезских клёцок [148]148
  Клёцки из вареного картофеля и картофельного крахмала (3:1) с небольшим прибавлением муки. Подаются ко вторым блюдам вместо картошки. – Прим. перевод.


[Закрыть], ни небольшие холмики гороха и красной, густой, исходящей паром капусты. Никто из них даже не глянул на официантку, которая не отходила от стола и ожидающе поглядывала на клиентов.

– Чего она хочет? – не выдержал Мок. – Чаевых? Дай ей, Эдвард, а то у меня нет мелочи!

– Речь идет не о чаевых, – ответила официантка по-немецки, а на ее лице было написано возмущение. – Я узнала о том, что вы спрашивали, – в Попельскому она обратилась уже по-польски. – Тут как раз пришел мой коллега, который тогда обслуживал того некрасивого пана.

– Вы можете его позвать? – Попельский вручил ей пятьдесят грошей "на чай".

– Гельмут! – позвала та. – Иди-ка сюда, сынок!

– В чем тут дело? – Мок наколол клецку на вилку и застыл. – Я видел, что когда мы зашли, ты долго с ней о чем-то беседовал… Мне казалось, будто ты спрашивал свободный столик… Может, ты все же объяснишь мне, наконец…

Попельский перенес взгляд на подошедшего к столику официанта Гкльмута. То был широкоплечий парень, на лице были видны следы от оспы.

– Чем могу служить уважаемому пану?

Официант стоял в предписанной правилами позе.

– Выпейте, пан Гельмут, за мое здоровье. – Попельский и парню вручил пятьдесят грошей. – Мы можем говорить по-немецки?

– Разговаривать – да, выпить – нет, – официант произнес это по-немецки, огляделся по залу, но монету сунул себе в карман. – Сейчас пить не могу.

– А кто говорит, что сейчас? – Попельский отрезал приличный кусок рульки и наложил ножом побольше хрена. – Выпьете позднее, а сейчас кое-что нам расскажите. Ваша коллега упоминала, что где-то с полгода назад был тут у вас клиент с исключительно отвратительной внешностью. И что вы его обслуживали… Это может быть очень важным, возможно, что тот человек – это опасный убийца, – последние слова Попельский произнес практически шепотом, показывая официанту свой полицейский значок. – Вполне возможно, вы являетесь владельцем необыкновенно ценной информации. Не хотелось бы вам поделиться ею с нами?

– Я не понимаю одного слова. "Отвратительный"? – Гельмут явно был сбит с толку.

– Уродливый словно обезьяна, – вмешался Мок.

– Тогда я его помню, – расцвел официант. – Он и вправду был некрасивым, словно обезьяна, всю салфетку запачкал… Что-то писал на ней… Я тогда обратил его внимание. Он извинился, даже заплатил за стирку. Это все, что я помню.

– Да ну, пан старший, – Попельский дружелюбно усмехнулся, – наверняка вы помните гораздо больше… Присядьте-ка к нам, выпейте пивка или водочки…

– Не могу я присаживаться к клиентам, – Гельмут вновь оглянулся в сторону бара.

– А что тот уродливый клиент заказывал? – спросил Мок.

– Не знаю, но, похоже, то же самое, что берут все остальные. Клёцки по-силезски и рулет. А потом он ушел. Больше ничего я не помню. Все это было так давно.

– А что он писал на той салфетке, пан не помнит?

Попельский поднес ко рту трясущуюся шкурку, сделавшуюся коричневой от горчицы.

– Нет, не помню. Всю салфетку исписал, так что и воспользоваться нельзя.

– Так что там было? Письмо? Какие-то слова? – В отличие от Попельского, Мок пока что не проглотил ни кусочка.

– Да где там! – Гельмут почесал затылок. – Нет, он чего-то считал. Числа какие-то писал! Причем, чернилами! Салфетка так и не отстиралась!

– И вы, наверняка, ее выбросили? – разочарованно спросил Мок.

– Ну да. А что было делать? Прошу прощения, но мне нужно идти к клиентам.

Гельмут поклонился и ушел. Мок вздохнул и съел клёцку, после чего вонзил вилку в свиную рульку. Но ко рту мясо он поднести не успел. Попельский сильно прижал его предплечье к столу. Поляк был весь напряжен. Немец приглядывался к нему, раскрыв рот, в котором не дано было исчезнуть кусочку мяса. Жир с рульки каплями стекал на скатерть.

– Сюда приехал издалека, повторяю, "издалека", фальшивый граф, встретился с матроной Новоземской, которая рекомендовала ему данное заведение, понавыписывал каких-то чисел на салфетке, – Попельский прижимал руку Мока к столу, а жилы на его лбу делались толще, – а между делом покусал Марию Шинок. Две же первые покусанные жертвы были найдены в окрестностях Львова. А ты знаешь, где находится европейская столица математики?

– А какая здесь связь?

– Так ты знаешь или не знаешь?

– Ну… я знаю… Наверное, Геттинген. Или Париж, Берлин?

– Нет, друг мой, – в голосе Попельского прозвучала гордость. – Львов. Как раз мой город.

– Понимаю, что ты хочешь сказать. То, что Минотавр является математике, который выписывал на салфетке уравнения. А в письме в матримониальное бюро писал, что приедет издалека. Ты соединил оба эти факта. Но с тем же успехом он мог быть предпринимателем и обитателем Варшавы, который в свободную минутку подсчитывает прибыли… Ваша столица тоже ведь находится далеко. И, черт подери, дай мне, в конце концов, съесть эту рульку!

– А тебе известно, что во Львове имеется знаменитое кафе "Шотландское" [149]149
  Kawiarnia Szkocka – сейчас уже не существующее довоенное кафе, расположенное в центре города, на Академической площади, неподалеку от старого здания Университета. Нынешний адрес: проспект Шевченко 27, неподалеку от схождения улиц Фредро и Герцена.
  Кафе было местом ежедневных долгих встреч львовских математиков, а так же местом рождения их теорий. Поначалу математические записи производились химическим карандашом на мраморных плитазх столиков в кофейне, но потом – чтобы спасти их от уничтожения после уборки – в толстой тетради, предоставленной женой Стефана Банаха, Люцией. Эта тетрадь, называемая "Шотландской Книгой", со временем превратилась в собрание решенных и нерешенных математических проблем. За решение входящих в "Книгу" задач предлагались различного рода награды, например, живой гусь! (Про львовских математиков автор более подробно рассказывает в третьей книге цикла о комиссаре Попельском – "Числа Харона", где в решении криминальной загадки помогают знание теории чисел и еврейской Кабалы)
  Многочасовые заседания, иногда затягивающиеся до поздней ночи, во время которых участники диспутов пили кофе, коньячок, играли в шахматы, слушали музыку, были временем рождения новаторских работ из совершенно новой области математики – функционального анализа. – Польская Википедия + Прим. перевод.


[Закрыть], где встречаются математики? – Попельский отпустил предплечье Мока. – И знаешь, годами они писали там на салфетках или даже на столешницах, как этот поддельный граф? Быть может, он бывал там тоже, и у него осталась эта привычка?

– Ну, может… – Мок с громадным удовольствием пережевывал кусок мяса. – Я понимаю, что ты хочешь вернуться в свой родной город… И у тебя совершенно нет охоты объясняться перед этим комиссаром Холевой или как там его… Но это всего два фрагмента информации и твоя интуиция. И нам возвращаться только лишь по этой причине? У нас ведь тут тоже куча работы. Например, расспросить соседей этой девушки…

– Ты сказал, будто бы я случайно объединил два фрагмента информации. Но здесь имеется третий, наиболее важный факт. Нужно было начать именно с него. И как раз по его причине мы ближайшим же поездом отправимся во Львов. Ты знаешь, как зовут нашего графа? Как он представился в письме? "Граф Гуго Дионизи фон Банах". А тебе известно, кто такие профессор Гуго Дионисий Штейнгаус [150]150
  Гуго Дионисий Штейнгауз (Hugo Dionizy Steinhaus) (14.1.1887 – 25.2.1972) – польский учёный, один из основоположников Львовской математической школы. Известен также как популяризатор науки и афорист.
  Родился в еврейской семье в городе Ясло, находившемся на тот момент на территории Австро-Венгрии. Профессор университетов Львова (1920–1941) и Вроцлава (1945–1961), член-корреспондент Польской академии наук (1952). С 1961 года жил и работал в США.
  Вклад в науку: Предложил обозначения Штейнгауза – Мозера, сформулировал теорему Банаха – Штейнгауза в функциональном анализе. – Польская Википедия, Еврейская Энциклопедия


[Закрыть]и профессор Стефан Банах [151]151
  Сте́фан Ба́нах (польск. Stefan Banach, укр. Стефан Банах, 30 марта 1892, Краков – 31 августа 1945, Львов) – польский математик, профессор Львовского университета (1924), декан физико-математического факультета этого университета (1939).
  Член Польской АН и член-корреспондент АН УССР. Один из создателей современного функционального анализа и львовской математической школы. Доказал теорему об открытом отображении – Википедия


[Закрыть]?

– Нет.

– В том то и дело! – Попельский тщательно уложил остатки капусты на оставшихся кусочках мяса. – Это львовские математики и частые посетители того заведения, где пишут на салфетках. Поехали: заскочим на минутку в "Матримониум", возможно там еще получим какие-нибудь ценные сведения. Жалею, что мы не расспросили у пани Новоземской про акцент того гориллы, поскольку я уверен, что эта наблюдательная женщина явно отметила в нем какие-то львовские особенности…

Катовице, понедельник 1 февраля 1937 года, два часа дня

У пани Клементины Новоземской имелась привычка обедать около двух часов дня в располагавшемся неподалеку ресторации «Театральная». Тогда она закрывала свое бюро, а на двери вешала сообщение: «Обеденный перерыв. Работаем с 15:30». Точно так же она поступила и сейчас. Женщина надела шубу из соболей и небольшую шляпку с цветком, закрепленным в прихотливой петельке, после чего направилась к двери, держа сумочку под одной рукой, а в другой – картонку с объявлением. И тут дверь открылась. В контору вошел невысокий мужчина в пальто и шляпе, с тростью в руке.

– Я как раз закрылась на обед, – пани Клементина постучала покрашенным красным лаком ногтем по объявлению. – Не хотите проводить меня? Поговорить мы можем и за едой.

Первый полученный ею удар чуть не сломал ей глазницу. Теплая кровь залила глаз женщины, на лбу протянулась багровая полоса, быстро начавшая синеть. Удар отбросил Новоземскую на стену комнаты. Хозяйка сползла по стенке с выпрямленными ногами и тяжело свалилась на копчик. Нападающий отвернул нижнюю часть своей трости, освобождая десятисантиметровый стальной стилет. Он поднял руку и вонзил металлическое лезвие в голову; острие, практически без сопротивления, прошло сквозь шляпку и кости черепа. Мужчина нажал, провернул и протолкнул лезвие до упора. В какой-то мере он был милосерден. Ему не хотелось, чтобы жертва видела, как он склоняется над ней, вонзает нож в щеку, глубоко надрезает ее и сует в место надреза верхние зубы. Ему не хотелось, чтобы она видела, как он откидывает голову, и как кровавая мякоть шлепается на пол…