Текст книги "Голова Минотавра"
Автор книги: Марек Краевский
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
ЧАСТЬ II – КОМНАТА МИНОТАВРА
/…/ любая небрежность сделана сознательно, всякое случайное столкновение является столкновением запланированным, любое унижение – наказанием, всякое фиаско – таинственной победой, любая смерть – самоубийством.
Хорхе Луис Борхес «Deutsches Requiem»
Ворохта, понедельник 8 февраля 1937 года, четыре часа вечера
Рита Попельская скользила на лыжах по Оленьему Склону, что вел от недавно построенной туристической базы до темного букового леса. Ее изящная и ловкая фигурка; светлая, фарфоровая кожа и щечки, которые по причине мороза и ветра обрели цвет румяных яблок, обращали на себя всеобщее внимание. Во время приемов пищи на базе дамы в возрасте поглядывали на Риту с ноткой презрением, полагая, что всякая красивая девушка, раньше или позднее, станет уличной девкой или содержанкой; дамы помоложе – с завистью, мужчины же – с плотским желанием в глазах или бессильной разочарованностью Сама же она, даже не отдавая себе отчета, что вызывает столь разнородные чувства, предавалась зимним развлечениям с таким забытьем, как будто бы каждый день был последним днем каникул. С тёткой Леокадией, которая беспрерывно играла в бридж, девушка контактировала только в ресторане, во время завтраков, обедов и ужинов. Но даже и тогда ей не нужно было выносить ее ироничные взгляды или «умных» замечаний, поскольку за их столом с первого же дня выбороли себе место два брата, господа Кржемицские, из которых младший, Адам, был студентом Львовской Политехники, а старший, Зигмунт – подхорунжим из Полка Кресовых Стрельцов в Станиславове [152]152
Кресовы – относящийся к Кресам, восточным пограничным областям бывшего польского государства, которое и вправду доходило «од можа до можа». Вся левобережная Украина когда-то принадлежала Польше. И память об этом живет до сих пор… прорывается… Может потому Польша и стала «адвокатом» Украины в ЕС, желая чего-нибудь вернуть…
Станиславов – ныне Ивано-Франковск.
Подхорунжий – это не звание, а название курсанта (слушателя офицерского училища), которое часто тоже называют – "подхоронжувка". Таким образоим встречается нп. "капрал подхорунжий" – курсант со званием капрала – Прим. перевод. + Исторические сайты Интернета
[Закрыть]. Во время трапез Рита с радостью бросалась в наполненную блеска и флирта беседу с молодыми людьми, тем более, когда тетка Леокадия, проглотив буквально пару кусочков, убегала в заставленное пальмами фойе, откуда доносился запах сигар и шелест перетасовываемых карт. Рита – девушка робкая и непостоянная в интересах – довольно часто с беззаботной улыбкой прерывала беседу с братьями, которые, один за другим, краснели будто ученики, бросала их на полуслове и убегала к себе в номер, чтобы переодеться там в теплые трусы, толстые чулки, узкие лыжные штаны и два свитера из Закопане; шапку она никогда не носила, поскольку шерсть все время «кусала и царапала» ей голову. Потом она мчалась с лыжами на склон и с бешеной скоростью скатывалась вниз, с развевающимися черными волосами, оставляя за собой и братьев Кржемицских, и некольких других гимназистов или студентов, которые напрасно пытались быть на равных с такой спортивной девушкой. Ведь это было просто невозможным – догнать девицу, которая на лыжах каталась с пятого года жизни, и которая каждые зимние каникулы проводила в Карпатах.
Тем не менее, ошибался бы тот, кто считал, будто бы Рита Попельская бросается в вихрь снега и ветра исключительно из атавистической, юношеской потребности разрядить энергию. Делала она это совершенно по другой причине. Дело в том, что она посчитала, в какой-то мере весьма правильно, что, чем быстрее проходит день, чем более усталая ложится она в прохладную, пахучую постель, тем быстрее завершится все двухнедельное пребывание в Ворохте, тем быстрее возвратится она во Львов. А уж там ей хотелось быть любой ценой. Потому что там кто-то ожидал ее. Таинственный мужчина, который через кондуктора передал ей в поезде конвертик, когда сама она, ночью, закутавшись в толстый халат, возвращалась из туалета в купе, которое делила с храпящей теткой. Тогда кондуктор приподнял фуражку, вручил ей пахнущий мужским одеколоном конверт и сообщил, что на львовском вокзале некий замаскировавшийся молодой человек попросил его оказать ему услугу, которую он именно сейчас и реализует.
Потому-то Рита и пыталась освободиться от компаний всяческих обожателей, потому что ей хотелось побыть самой. Ей хотелось постоять под старыми лиственницами и буками и в сотый раз перечитать то письмецо, после чего в голове оставался очень приятный шумок.
О, беспокоящая панна Рита!
Пока я не увидал Вас в одном запретном месте на Замарштынове, в компании какой-то девушки и цирковых атлетов, я был совершенно иным человеком, циничным бонвиваном, которому все надоело, который все пережил и все повидал. Человеком, познавшим добро и зло в их наичистейшей форме. И, чтобы доказать Вам, что это не просто слова, прибавлю лишь, что меня разыскивала полиция трех стран, я сидел в тюрьме и добился громадного состояния. В качестве противовеса прибавлю, что я получил высшее образование, и что мне исполнилось двадцать семь лет. В данный момент мне нет необходимости зарабатывать на жизнь, мне вообще не надо что-либо делать. В мою жизнь вкралась могучая и обезоруживающая скука. Вплоть до того январского дня, когда я увидел Вас. Если раньше я познал добро и зло в их чистой форме, то теперь в Вашем лице я увидел наивысшую красоту. Слабый мужчина написал бы: «Не могу ни спать, ни есть, мечтаю хотя бы об одно лишь взгляде от Пани, об одной улыбке Ваших прекрасных уст». Я так не напишу, я мужчина сильный, тип завоевателя, который способен весь мир бросить к ногам Пани, и потому я скажу кое-что смелое и наглое: я мечтаю о всей Вас. Ваше присутствие в той забегаловке на Замарштынове свидетельствует, что Вы тоже являетесь личностью решительной, и что Вы смеетесь над тем, что солидное общество считает приличиями. Рита! Если только Вы решитесь на столь смелый шаг и получить от меня следующее письмо (в которое я вложу свое фото), тогда как-нибудь в воскресенье в самый полдень встаньте под самыми часами кафе «Венская» на Гетьманской. Каждое воскресенье, в самый полдень, я буду стоять поблизости и глядеть на проходящих людей. Я знаю, что в какой-то из этих воскресных дней среди них будешь и Ты.
Львов, среда 17 февраля 1937 года, шесть часов вечера
Уже долгое время Попельский был постоянным посетителем кафе «Шотландское» на углу улиц Лозиньского и Фредры [153]153
О самом кафе и посетителях рассказывалось выше – Прим. перевод.
[Закрыть], и даже успел приучить персонал к собственным чудачествам. Он никогда ничего не заказывал, если не считать бесчисленных стаканов горячего крепкого чая, ибо – как он громко заявил в первый же день – как раз проходит период диеты, которая поможет ему очистить организм от излишних ядов. Он не прибавлял, что яды эти алкогольного происхождения, да и зачем ему были слишком уж доверительные отношения с официантами и официантками, которые в данном заведении и так проявляли в отношении клиентов слишком большую свободу. С каждым днем голодовки он чувствовал, как вес его спадает, зато вырастает раздражение всем окружающим светом: он рявкал на Ганну, у которой распевание молитв по утрам чаще всего приходилось на минуты, когда сам он только-только засыпал; его раздражали коллеги по следственному отделу, которые слишком уж неспешно разыскивали людей с отвращающей внешностью; равно как и математики, частые посетители «Шотландского кафе», которые относились к нему с превосходством и с явной иронией.
Попельский уде успел познакомиться с большей их частью и сориентироваться в проблемах, которые занимали их умы. Только вот его математические познания, полученные когда-то в Вене у замечательного выходца из Велькопольски [154]154
Велькопольска (Великопольска) – Wielkopolska (лат. Polonia Maior) – историческая местность в центральной и западной Польше, которая граничит с Западным Поморьем, Гданьским Поморьем, Куявами, Опольской Силезией, Нижней Силезией и любуской землей. Историческими столицами Велькопольски являются Познань и Калиш. Велькопольска названа так с целью отличить ее от Малопольски – исторического центра рождения польской державы с центрами в Гнезне, Кракове и т. д. (вспомните наши споры относительно Малороссии и Великороссии) – Прим. перевод.
[Закрыть], Францишека Мертенса [155]155
Считался наиболее замечательным из немногих польских математиков, чьи достижения в XIX века получили международное признание. Мертенс родился 20.3.1840 г. в Шроде (неподалеку от Познани). В течение 20 лет он проработал в Кракове. Получив степень доктора наук в Берлине, он продолжил работу вГраце и Вене. – Интернет
[Закрыть], и мрачного Вильгельма Виртингера [156]156
Wilhelm Wirtinger (15.07.1865 – 15.01.1945), австрийский математик, работавший в областях комплексного анализа, геометрии, алгебры, теории чисел и теории узлов – Википедия
[Закрыть], в значительной мере выветрились, так что взрывы восторга львовских математиков относительно определенных проблем, носивших особенные, а нередко и весьма поэтические названия, казались ему проявлениями щенячьего восторга. Когда профессор Стефан Банах воздевал руки – и нередко случалось, что в каждой из них дымилась папироса – и восхищался новым дополнительным материалом к «бутерброду Штейнхауса», «игры Мазура» или же «треножника с кубиком Гилберта», Попельскому казалось, будто бы он перенесся в свои гимназические годы, когда он с кузиной Леокадией играл в шахматы, и различные ходы называли именами героев читаемых как раз книжек, в результате чего родился «мат Виннету» и "гамбит Кмицица [157]157
Если вдруг кто-то забыл: Виннету, благородный апач-мескальеро, герой серии книг немецкого писателя Карла Мая; Анджей Кмициц – герой романа «Потоп» Генрика Сенкевича – Прим. перевод.
[Закрыть]". Когда Станислав Улям [158]158
Stanisław Marcin Ulam (род. 13 апреля 1909 г. Во Львове – ум. 13 мая 1984 г. В Санта Фе, США) – польский и американский математик (1943 году принял американское гражданство), представитель «львовской математической школы». Один из создателей американской термоядерной бомбы в рамках «манхеттенского проекта». Улям обладает громадными достижениями в рамках математики и математической физики в областях топологии, теории множеств, теории измерений, ветвящихся процессов – Википедия
[Закрыть], прыгая одной ногой по стулу, а другой – по полу, вещал о «сгущении особенности» или «псевдоплотных пространствах», Гуго Дионисий Штейнхаус и Стефан Качмарж [159]159
Stefan Kaczmarz (род. в 1895 во Львове, ум. в 1939) – польский математик. Его «метод Качмаржа» обеспечил основу для множества современных технологий обработки изображений, включая рентгеновскую компьютерную томографию – Википедия.
[Закрыть]разливали кофе, но иногда и водку, и каждый из них по-своему критиковал какую-то новейшую французскую статью об ортогональных рядах, а Станислав Мазур [160]160
Stanisław Mieczysław Mazur (род. 1 января 1905 г. Во Львове, умер 5 ноября 1981 г. в Варшаве) – польский математик, депутат Сейма ПНР первого созыва от люблинского округа. В период действия романа – адъюнкт и доцент II кафедры математики Львовской Политехники – Википедия.
[Закрыть]эпатировал всех линейными методиками суммирования, комиссар – возможно, по причине мучившего его голода – попадал во все большую мизантропию и в глубочайшие комплексы собственных нереализованных шансов. Ему припомнились счастливые венские годы и любимую когда-то математику, которой он изменил ради филологии по причинам собственного здоровья – лекции и семинары по филологии в Венском Университете, как правило, проходили по вечерам, так что он мог избегать солнечных лучей. Так что Попельский не успел познакомиться со сложными проблемами, о которых дискутировали здесь. В «Шотландскую» он приходил к обеду, сидел в понуром молчании, один, в первом зале, под занавесью прохода, ведущего вглубь заведения, и очень внимательно приглядывался ко входящим. Попельский знал, что его внешность должна быть хорошо известной убийце, так что теперь ожидал, не увидит ли ужаса на чьем-то лице, когда его владелец увидит полицейского здесь. Так случилось всего лишь один раз, только лицо входящей особы вовсе даже не было уродливым, вдобавок – принадлежало женщине. Конкретно же, то было лицо одной проститутки, которая когда-то жестоко высмеяла его мужскую немощь после пьянки. Так что сейчас Попельский ужасно скучал. Газет он не читал, шахматы даже и не раскладывал, опасаясь того, что кто-то из математических гениев пожелает с ним сыграть, и тогда его встретит мгновенное и неизбежное поражение.
Определенное наблюдение, сделанное им в первый же день, низвергло широко распространенный львовский миф, которому он и сам поддался – а именно, уверенность в том, что ученые писали на скатертях. Вовсе даже и нет! Математики пачкали химическими карандашами либо мраморные столешницы, либо страницы особой книги, которая всегда находилась у гардеробщика. Вот это наблюдение доставило Попельскому глубочайшее разочарование, ведь миф этот был одним из столпов его рассуждений, будто бы мужчина с лицом гориллы, пишущий на скатерти [161]161
Странно, еще несколькими страницами выше говорилось, что это была салфетка (или в Катовицах салфетками застилают столы вместо скатертей?) – Прим. перевод.
[Закрыть]катовицкого ресторана «Эльдорадо», является львовским математиком. Но он довольно быстро собрался после этой временной неудачи и продолжил тщательно распланированное следствие.
Первые четыре дня он наблюдал за математиками и ежеминутно требовал от официанта сообщать их имена и фамилии. Все это хозяйство он разнообразил упрямым резюмированием предыдущего следствия, в тысячный раз анализированием всех тех обстоятельств, в которых вместе с Моком они нашли убитую Клементину Новоземскую, а так же беседами с одной дамой легких обычаев, которая – по его личной просьбе – приходила в кафе затем, чтобы "женским глазом" оценить возможное уродство какого-то мужчины.
Когда через неделю Попельский уже узнал светочей и претендентов на математические вершины, и с болью в сердце не выявил ни у одного из них потрясающего уродства, он начал искать среди них таких, кто отличался бы настолько богатой языковой фантазией, чтобы придумать весьма изящное фиктивное имечко "Гуго Дионисий фон Банах". Для этой цели он отбросил свое предыдущее инкогнито и вел с посетителями долгие и нудные беседы, на основании которых создавал безошибочное мнение о богатстве их словаря и языковых ассоциациях. Уже через четыре дня комиссар установил для себя главного подозреваемого, которого весьма быстро пришлось из списка вычеркнуть. То был Гуго Дионисий Штейнхаус, человек, оперирующий прекрасным польским языком и очень удачными ассоциациями. Во-первых, он не был уродом, во-вторых, трудно было бы предполагать, чтобы убийца взял себе псевдоним, состоящий из пары собственных имен!
Когда Попельский вычеркнул всех частых посетителей "Шотландской" из своего списка подозреваемых, он начал индивидуально выпытывать про их "некрасивых" коллег и студентов. И тогда-то все и началось!
– В каком смысле "некрасивый"? – спрашивал Мейер Эйдельхайт [162]162
Упоминается среди остальных членов «львовской школы математиков». Убит немцами в 1943 г. – Прим. перевод.
[Закрыть].
– Я знаю, пан комиссар, как относится начертательная геометрия к прекрасному, художественному представлению о пространстве у итальянских мастеров, – задумывался Казимеж Бартель [163]163
Kazimierz Władysław Bartel (род. 3 марта 1882 г. во Львове, ум. 26 июля 1941 г. там же) – польский политик, профессор, математик (его работы касались, в основном, геометрии), ректор Львовской Политехники. Депутат Сейма, первый премьер Польши после майского переворота (12–15 мая 1926 г., совершенный Ю. Пилсудским), премьер пяти правительств Жечи Посполитей, сенатор, в 1919-20 гг. руководитель Министерства Железных дорог, вице-премьер и министр вероисповеданий и общественного просвещения в первом правительстве Юзефа Пилсудского, масон. После нападения Германии на СССР во время II Мировой Войны и захвата Львова вермахтом, отказался сотрудничать с нацистами, за что и был ими убит. – Википедия.
[Закрыть]. – И отсюда делаю выводы о красоте. А вот говоря об уродстве, мне бы пришлось вести рассуждения в обратном порядке.
Когда же Попельский пытался сузить все эти спекуляции путем сравнения разыскиваемого с обезьяной, собеседники тут же затягивали его на глубокие воды абстраций.
– А существительное "обезьяна" определяется конечным количеством слов? – хмурился Марк Кац [164]164
Марк Кац (польск. Marek Kac, англ. Mark Kac) (3 августа 1914 Кременец – 26 октября 1984 Калифорния, США) – известный польський и американский математик еврейского происхождения, который родился в Кременце, а начал свою профессиональную деятельность во Львове, пионер современной теории вероятностей – Википедия
[Закрыть].
– Прошу прощения, – разваливался за столом Леон Хвистек [165]165
Leon Chwistek (Краков, Австро-Венгрия, 13 июня 1884 г. – 20 августа 1944 г., Барвиха, Подмосковье) – польский художник-авангардист, теоретик современного искусства, литературный критик, логик, философ и математик. Он разработал теорию множества реальностей относительно искусств. Хвистек различал четыре основных вида реальностей, после чего сопоставлял их с четырьмя основными типами живописи:
Четырьмя видами реальности были:
1. популярная (народная) реальность (реализм здравого смысла;
2. физическая реальность (сконструированная физиками);
3. феноменальная реальность (чувственные впечатления);
4. визионерская / интуитивная реальность (сны, галлюцинации, подсознательные состояния).
А соответствующими им видами изобразительного искусства были:
1. примитивизм;
2. реализм;
3. импрессионизм;
4. футуризм. – Википедия
[Закрыть], – уродство я могу определять только как отсутствие красоты. А красоту я вижу в искусстве, которое сбросило с себя невыносимый балласт подражания природе. Так что изображения обезьяны и Венеры Милосской одинаково отвратительны, поскольку и та и другая являются элементами природы, а вот красоты в отображениях, представлениях природы нет.
Через три недели Попельский прервал эту свою диету, он решил покинуть "Шотландскую" и больше никогда уже в нее не возвращаться. Из знаменитого кафе не вело никаких следов. То, что он запланировал на последующие дни, было еще менее увлекательным. Он должен был принимать участие в нескольких ближайших заседаниях Львовского отделения Польского математического общества и разыскивать Минотавра именно там. Собраний этих было немного6 одно в марте, одно в апреле, пара в мае и одно в июне. И как тут прикажете выслеживать чудовище? В голове была чудовищная пустота, которую на следующее же утро он почувствует после прихода в свой кабинет в полицейско-следственном управлении. Попельскому хотелось как можно дальше отодвинуть от себя мысль о взбешенных сотрудниках, которые ходят по Львову, расспрашивают про "уродов", выставляя себя на дурацкие шутки. Он не мог вынести мысли о Мариане Зубике, который завтра же спросит его о продвижении в следствии. Все это он решил заглушить спиртным. Хватит уже сидеть на диете, сказал он в мыслях. Выпив несколько рюмок водки, он расставил шахматы и – в приступе отваги – решил пригласить поиграть кого-нибудь из занятых дискуссией математиков. Он подошел к их столику, но те на комиссара и не глянули. Их увлекла проблема существования автоматов, которые могли сами о себе дать ответ, если бы в их окружении имелось определенное количество инертного материала.
Попельский махнул рукой, и уселся сам за шахматные загадки из журнала " Deutsche Schachzeitung", который в «Шотландском» выписывали, и заказал еще одну рюмку водки. Ему не хватало Мока. Вот с ним бы он сыграл охотно. Только Эберхарда не было.
Катовице, среда 17 февраля 1937 года, шесть часов вечера
Эберхард Мок, обнаружив тело Клементины Новоземской, остался в Катовицах по трем причинам. Во-первых, он не верил во львовский след, столь сильно форсируемый Попельским; во-вторых, из Катовиц было недалеко до Бреслау и Карен, тоска к которой выросла прямо пропорционально угрызениям совести, что мучили его после эротических упражнений. В-третьих, и это было наиболее главным, убийство владелицы конторы «Матримониум» требовало объяснений, обстоятельства же его указывали на Минотавра, которого Мок начинал ненавидеть так же сильно, как и Попельский. Конечно, в лице Новоземской, Минотавр убил не девственницу, но разорванная и рваная зубами щека жертвы была его отличительным знаком. Правда, сейчас мог проявиться какой-то его сумасшедший подражатель, либо девственность предыдущих жертв было делом случайным. Следствие предвещалось чрезвычайно кропотливым, поскольку из брачной конторы исчезли все папки. У полиции на выбор имелось два пути: дополнительно следить за преступным сообществом в поисках возможных контактов убитой или же искать темные делишки в ее прошлом. Ни один из этих путей не выглядел достаточно серьезным, поскольку пани Клементина Новоземская была особой уважаемой и пользовалась безукоризненной репутацией. Тем не менее, одна мысль не давала Моку покоя, а именно, намек Попельского, что владелица конторы когда-то должна была быть бордель-мамой. Проработав много лет в отделе полиции нравов, вроцлавский криминаль-директор прекрасно знал мирок закамуфлированных проституток, которыми частенько были бедные женщины из народа. Втайне, они предоставляли телесные услуги, но при том занимались совершенно иными профессиями – например, были работницами или служанками. Скрытая проституция была занятием прибыльным. С одной стороны, девицы не рисковали столкнуться с полицией нравов, чтобы их вписали в соответствующий перечень, что уничтожило бы их репутацию, за что их выгнали бы с работы; а с другой, такие дамочки могли откладывать приличные деньги на возможное приданое. Поскольку они никогда не стояли на панели, им приходилось использовать самых различных посредников. Вообще-то Мок никогда ранее не слыхал, чтобы подобное бюро было таким вот посредником, но сравнение Новоземской с бордель-мамой никак не давало ему покоя, и след этот казался ему чрезвычайно привлекательным. Он был практически уверен, что «уродливый граф» не является никаким не львовским математиком, а самым банальным силезским промышленником, который втихаря пользуется посредничеством Новоземской, тратя свои деньги на скрытых проституток. Хотя это было всего лишь интуицией, этот возможный след тоже следовало проверить – Мок никогда не презирал собственную интуицию следователя.
Так что, у него было, что делать, и – самое главное – действовать он мог смело. Расставание с Попельским опять же ничего не затрудняло – знание немецкого языка в Катовицах было всеобщим, даже среди простых людей. Помимо того, Попельский выбил для него соответствующие полномочия, благодаря которым, Мок мог самостоятельно действовать на силезской территории в качестве представителя полицейского управления во Львове. Мок неохотно распрощался с Попельским, зато охотно бросился в городскую стихию столицы Силезии. Он прекрасно чувствовал себя в городе, который так напоминал ему Бреслау.
Только уже с самого начала комиссар Зигфрид Холева вылил на Мока ведро воды. Катовицкий полицейский, оказавшийся чудовищным холериком, во всех мелочах соответствующим представлениям Попельского, сразу же сообщил, где он видел полномочия Мока и категорически запретил ему вести следствие по делу Марии Шинок. Начальник из Катовиц прекрасно понимал, что немец никак не сможет жаловаться польским полицейским властям и возобновить расследование. А чтобы немец и не пытался вести его самостоятельно, Холева дал ему помощника в виде пржодовника Францишека Выбраньца, который должен был незамедлительно сообщать своему начальству о каких-либо случаях несубординации и непослушания Мока.
Выбранец – в качестве шпика Холевы – за самостоятельными начинаниями Мока следил весьма внимательно, зато не обращал ни малейшего внимания на совместные действия, считая, будто бы Мок не осмелится начать приватное следствие, имея его под боком. И, когда за вечерним пивом немец сообщил ему, что утром они идут к некоему Михалу Борецкому, который был курьером Новоземской, поляк только согласно кивнул, даже не спрашивая, откуда Моку это стало известно. Тот, ясное дело, умолчал, что еще перед введением ограничений, наложенных Холевой, он допрашивал Гертруду Возигнуй, у которой Мария Шинок снимала койку, и именно от хозяйки узнал о некоем Михале Борецком, женихе девушки. Понятно, что должность курьера была плодом фантазии Эберхарда Мока.
Допрос Борецкого был последним заданием, которое они назначили себе на этот день. После визита к ревизору бухгалтерских книг фирмы "Матримониум", пану Яну Славиньскому, который, впрочем, ничего интересного сообщить не мог, они вдвоем стояли под комиссариатом на Млынской, откуда должны были отправиться в район Богчице. Экипажа поблизости не было, все служебные "шевроле" находились в расходе. Тогда-то их и заметил проходящий Славиньский и предложил одолжить пару велосипедов. Погода была морозной и сухой, снег с тротуаров уже давно сдуло, так что наша пара могла смело воспользоваться подобными средствами передвижения.
На велосипедах они вкатили в мощеную улочку. Криминаль-директор, человек приличного веса, давно уже не ездил на велосипеде и поначалу очень даже следил за тем, чтобы сохранять равновесие. Но он быстро удостоверился в том, что велосипед "Эбоко" местного производства обладает солидной конструкцией, а шины "Данлоп" делали его еще более надежным. Так что Мое перестал обращать внимание на транспортное средство, зато разглядывался по сторонам во время езды.
Полицейские доехали до бедного шахтерского района, который, правда, выглядел совершенно иначе по сравнению с нищенскими кварталами Львова, с которыми Моку уже удалось познакомиться. Здесь улицы были плотно обставлены трех– или четырехэтажными неоштукатуренными домами из красного кирпича, а окна, в основном выкрашенные в зеленый цвет, размещались в нишах. Конечно, и там, и здесь целые семьи занимали однокомнатные, как правило, квартиры, с общими туалетами во дворах, но в польской Силезии жилища были существенно крупнее, улицы были мощеными и более широкими, хотя – в отличии от Львова – в городе росло немного деревьев.
Наша пара проехала мимо крупного костела и больницы, после чего свернула в узенькую улочку и остановилась перед первым домом, адрес которого Мок выписал из рапорта про обнаружение Марии Шинок в качестве адреса Борецкого. Улица Петра, номер 1. По головной аллее шли группы людей, разговаривавших друг с другом на языке, который немцы презрительно называли "Wasserpolnisch" [166]166
Разбавленный польский язык, водянистый польский язык (нем.)
[Закрыть]. Мужчины носили длинные черные халаты или кафтаны и шляпы; женщины – обширные цветастые юбки и чепчики с кружевами. Все они направлялись куда-то целыми кучами, с любопытством оглядываясь на обоих мужчин на велосипедах. Выбранец быстро чего-то подсчитал, после чего стукнул себя по лбу.
– Попелец [167]167
Попелец, Пепельная Среда – в календаре христиан римско-католического обряда, первый день Великого Поста. Это день покаяния в период до наступления Пасхи. В соответствии с обрядом, католический священник делает знак креста на головах верующих (в Польше практикуется еще и посыпание головы пеплом), приговаривая при этом: «Pamiętaj, że jesteś prochem i w proch się obrócisz» или «Nawracajcie się i wierzcie w Ewangelię» («Помни, что ты прах, и в прах превратишься» или же «Обращайтесь и верьте в Евангелие»), что должно напоминать нам о хрупкости жизни и неизбежности смерти – Википедия.
[Закрыть], – сказал он Моку. – Сегодня же Пепельная Среда, мы можем его сейчас, черт его подери, и не застать!
– Тогда, можно подождать в какой-нибудь пивной, пока не вернется, – ответил на это Мок. – Не хотите ли выпить рюмочку шнапса? А то сегодня холодновато!
– Вы здешних обычаев не знаете, – без особой уверенности начал упираться Выбранец. – У нас в Пепельную Среду ни одна пивная не работает.
Мок с недоверием покачал головой и поглядел в темные окна. И правда, походило на то, что ни на первом этаже, ни выше, никого в доме не было. Он вошел в подворотню, чистенько убранную и даже пахнущую порошком. Немец подошел к двери со знаком "1" и приложил к ней ухо. После этого усмехнулся сам себе, вышел на улицу и кивнул Выбранецу. Тот вошел в подворотню и остановился рядом с дверью возле Мока. Послушал, после чего на его широком лице тоже появилась улыбка.
– Та баба, что стонет там, сегодня, похоже, в церковь уже не успеет, – шепнул Мок.
– Так как: стучим и заходим? – спросил Выбранец.
– Да погоди, пускай уже кончат. – Мок снова приложил ухо к двери. – Тебе в такой момент кто-нибудь перебивал?
Катовице, среда 17 февраля 1937 года, без четверти семь вечера
Михал Борецкий сидел в комнате в штанах на подтяжках и в майке. На кафельной кухонной печи, от которой било жаром, стояла кастрюля. На полу валялись детские игрушки. На стене висела свадебная фотография, на которой Борецкий хвастался обильными усами. Сейчас усы превратились в усики, а их владелец напоминал Моку Гитлера. Несмотря на эту неприятную ассоциацию, Мок широко усмехался. Аспирант Выбранец ежесекундно выглядывал в окно на велосипеды, которые выставил на дворе так, чтобы не терять их из виду.
– Что, Борецкий, неплохо потрахался? – Мок сунул указательный палец одной руки в кольцо из пальцев другой руки и несколько раз подвигал его туда-сюда. – Только вот вопрос, это же какую телку ты так трахал? Лично я в кухне никого не вижу. – Криминаль-директор заглянул под стол.
– По-немецки не понимаю, – ответил на это по-польски Борецкий.
Мок поднялся с места и направился к двери, ведущей в единственную комнату. Борецкий оказался быстрее, он заслонил двери собственным телом. Парень был неплохо сложен. Могучие мышцы предплечий напрягались под покрытой татуировками кожей. Мок отошел от мужчины, подошел к окну и пригляделся к раме. Та была заклеена бумагой, изнутри набита тряпками – как и на квартире Попельского. Если бы кто-нибудь пожелал сбежать из комнаты во двор, без шума бы этого сделать не мог. Мок подошел к кухонной плите, поднес крышку кастрюли, понюхал.
– О, а похлебка даже ничего, замечательно чесночком пахнет, – прищелкнул он языком. – А я проголодался…
И к полнейшему изумлению Борецкого и Выбранеца, он налил себе суп в металлическую миску, поставил на столе и начал есть. На половине тарелки он прервался и глянул на Борецкого.
– Если в той комнате, Борецкий, сейчас лежит твоя жена, – сказал он, не спеша, ожидая, пока Выбранец не переведет, – то сейчас она оденется, выйдет оттуда и поприветствует нас. А если там твоей жены нет, то мы ее тут подождем, правда, Выбранец? Подождем, пока она не вернется с детьми из церкви.
– Чего ты хочешь? – спросил поляк.
– Хочу знать все про Марию Шинок.
– Но, пан криминальный директор, – начал протестовать Выбранец, не переведя предыдущего предложения Мока, – вы же не имеете права вести следствия по тому делу!
– Иди, посторожи велосипеды! – крикнул на него со злостью немец. – Я твой начальник, и я отдаю тебе приказы!
– Ну и пойду, – скорчил оскорбленную мину Выбранец. – А вы и так ничего не узнаете, потому что этот по-немецки не говорит!
– Научится. – Мок отхлебнул ароматной чесночной похлебки, в которой плавали кусочки хлеба. – Это ты его настолько беспокоишь, что он язык проглотил.
Выбранец вышел, побагровев, словно индюк. Мок съел суп и подлил себе добавку, затем положил на столе два злотых.
– Не хочу вырывать у твоих детей изо рта, – сказал он, продолжая энергично работать ложкой.
За стенкой что-то пошевелилось. Часы пробили половину седьмого. Мок вытащил коробку польских папирос, "Египетские", которые ему чрезвычайно нравились, и продвинул ее по столу в сторону Борецкого. За стеной раздался шорох, заскрипела открываемая дверь.
– Добро пожаловать! – произнес Мок. – Присаживайтесь к нам, фрау Борецкая!
– Чего вы хотите? – по-немецки спросил мужчина в майке.
– Ну, вот видите! – еще веселее воскликнул Мок. – А тот придурок беспокоился! По-немецки говоришь словно куколка1
– Так чего!? – рявкнул Борецкий.
– Мне стало известно, что ты был женихом Марии Шинок. Любопытный такой, женатый жених. Или, может, по-польски "жених" это "любовник"?
Борецкий молчал, а Мок, не дождавшись ответа, продолжил:
– Ладно, не столь важно, то ли ты был ее женихом, то ли она – твоей любовницей. Важно, что ты ее трахал, так?
– Так.
– Ну вот, наконец-то ты хоть чего-то сказал! – Мок даже захлопал в ладоши. – Тогда скажи-ка мне, как сильно хотела она выйти замуж, как разыскивала мужа, заходила ли в какую-нибудь брачную контору, или она встретила какого-то мужчину, который желал бы на ней жениться? Знаешь хоть что-нибудь о таком?
– Она не осмелилась бы мне сказать, – улыбнулся Борецкий сам себе. – Она знала, что за такое я бы ее отпиздил. Она была либо моя, либо ничья!
– Когда ты ее имел в первый раз, она была девственницей?
– Вы чего! – мрачно загоготал Борецкий, и его смех отразился от стенок кухни. – Она уже несколько раз делала аборт!
– В больнице?
– Нет, только не в больнице. В Польше за такое тут же в тюрягу садят.
Тут в голове у Мока что-то щелкнуло. Вернулась его интуитивная догадка о скрытой проституции, которой предавалась Шинок, и каком-то посредничестве в данной процедуре. Он почувствовал, как ускоренно бьется сердце. Никогда еще он не слышал, чтобы уважаемые брачные конторы посредничали на рынке телесных услуг. Вот то, что такими были бабки, занимающиеся подпольными абортами – о таком слышал весьма часто, и несколько раз даже сам с ними сталкивался. Они умели с легкостью переубедить своих отчаявшихся и, как правило, небогатых клиенток, что одна ночка с состоятельным клиентом никакого стыда не представляет.
– Где же тогда она от плода избавилась? – Мок заметил, что Борецкий не понял его вопроса, так что с отвращением воспользовался предыдущим выражением. – Где она делала аборт? У кого?
– А я знаю? То было еще до меня!
Мок снял пальто и шляпу. Он махнул стоявшему возле велосипедов Выбранецу, чтобы тот вошел в дом. Когда тот появился, Мок разложил руки в знак того, что ничего не узнал, затем холодно и спокойно глянул на Борецкого. Уже без улыбки на лице.
– Скажи мне имя женщины, которая делает аборты в этом голоде, в этом районе. Я не буду садить ее в тюрьму. Мне нужно с ней только переговорить.
– Не знаю я! Понятия не имею, какие тут бабки аборты делают!
– Время у нас имеется. Времени у нас просто куча.
Львов, воскресенье 21 февраля 1937 года, несколько минут после полудня
В «Венской» на Мариацкой площади [168]168
Сейчас: площадь А. Мицкевича – Прим. автора
[Закрыть]к полудню по воскресеньям всегда было людно. Сегодня кафе, в основном, было занято состоятельными евреями, которые, в отличие от своих христианских сограждан, не спешили во львовские соборы и костелы, где происходили торжественные сумы [169]169
suma – в католической церкви, главная торжественная месса с пением, проповедью, которая проводится по воскресеньям и по праздникам – Прим. перевод.
[Закрыть]. Частые посетители сего заведения в это время лакомились шоколадом, фруктами и пирожными в семейном кругу, как правило, все они принадлежали к кругу зажиточной, либеральной интеллигенции. Религиозных евреев здесь было совсем немного, поскольку они избегали каких-либо контактов со своими вольнодумными собратьями. Не приходили сюда и коммерсанты, которые воскресные дневные часы проводили в «Grand Cafe» на улице Легионов [170]170
Автор напоминает, что сейчас это часть проспекта Свободы.
[Закрыть]. А вот врачей с адвокатами в "Венской было истинное изобилие.
Эдвард Попельский не разыскивал какого-либо из представителей данных профессий. Единственной профессией, интересовавшей его уже три недели, была профессия математика. В это заведение он пришел только лишь затем, чтобы увидеть физиономию адвоката Эйзига Нуссбаума, которого один из информаторов характеризовал следующим образом: "на рожу мужик ну чистая тебе мартышка". Фамилия этого адвоката была последней в списке, составленном аспирантом Кацнельсоном, и от других она отличалась лишь тем, что не была подчеркнутой. Этот перечень был плодом трудоемкой, двухнедельной пахоты Кацнельсона и Цыгана. Он включал в себя людей математически одаренных, но не выбравших математику в качестве основного направления учебы. Чтобы добыть эти сведения, Кацнельсон обошел все еврейские школы, а Цыган – христианские и государственные. Они беседовали не только с директорами и преподавателями математики и физики, но выпытывали еще и библиотекарей о бывших учениках, проявляющих особый интерес к шарадам и логическим играм. Грабский, в свою очередь, выполнил титаническую работу, добывая данные о различных частных учителях, живших репетиторством, а так же о гувернерах в богатых домах. На сей раз все следователи расспрашивали и о весе. Так появился приличный такой список из пятидесяти двух фамилий, которыми они поделились поровну – как при раздаче карт в бридже. Тринадцатой фамилией в списке Попельского и был как раз адвокат Эйзиг Нуссбаум, физиономии которого ему пока что не удавалось увидать, поскольку тот до субботы пребывал в командировке в Тернополе. Информатор Попельского, который сравнивал адвоката с мартышкой, заверял, что все вокруг может валиться в тартарары, но юрист обязательно прибудет в "Венскую" в воскресный полдень. И действительно, когда в заведение вошел худощавый, невысокий мужчина, с явным уродством которого контрастировала средиземноморская красота сопровождающей его дамы, часы в зале пробили полдень. Официант подмигнул Попельскому, что как раз пришел тот самый адвокат, о котором комиссар расспрашивал и за указание которого выдал целых двадцать грошей. Полицейский поднялся с места, чтобы подойти к юристу, но тут же отказался от этого намерения. Попельский тяжело вздохнул, увидев, что вместо левой руки у интересующего его человека имеется протез, заканчивающийся дорогой замшевой перчаткой.