Текст книги "Глядящие из темноты"

Автор книги: Максим Голицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

– Я позабочусь о том, чтобы Варрена достойно наградили, – согласился маркграф.

«Надеюсь, он и правда имеет в виду именно это, – подумал Леон. – Как бы не прирезали мессира Варрена в темном коридоре – за излишнее рвение».

– Не стоит вводить в расходы вашу светлость. Мы сами готовы щедро отблагодарить мессира Варрена, – вмешался Берг. – Жизнь дорого стоит.

– Особенно жизнь терранского амбассадора, – рассеянно заметил Ансард.

– Мы были бы рады послушать чудесную историю ваших странствий и чудесного спасения, милорд Леон, – сказал маркграф. – Говорят, вам есть что рассказать.

– Воистину, – Леон вновь поклонился, на этот раз не так глубоко, – Срединные земли полны чудесами. Мой менестрель готов поведать вашим светлостям удивительную историю.

– Ваш менестрель?

– Оруженосец и менестрель. Если вы позволите представить вам его… А заодно я хотел бы, чтобы перед ее светлостью предстала благородная девица, каковую я спас во время своих удивительных странствий…

– Отчего же, – рассеянно проговорила маркграфиня. Видимо, ее мысли были заняты чем-то другим.

– Просите, – велел маркграф. Леон хлопнул в ладоши, и Айльф, все это время выжидавший за портьерой, влетел в комнату. В руках у нeгo была лютня с коротким грифом – и где он ее раздобыл, удивился Леон. Стянул у какого-то пажа? Лихо опустившись на одно колено, Айльф сорвал со струн первый торжественный аккорд. Сорейль, точно повинуясь звукам музыки, медленно вошла в зал и склонилась в глубоком реверансе.

– Так, значит, это и есть ваша благородная девица, – графиня задумчиво поглядела на полупрозрачную Сорейль, – а она очень мила, эта девочка…

– Итак, я поведаю вам удивительную и долгую историю, господа мои… – задушевно и мелодично повел свою тему Айльф.

Маркграф неожиданно оперся руками о подлокотники и резко поднялся со своего резного кресла.

– Полагаю, – сказал он, – это развлечет ее светлость. Вас же приглашаю пройти в мой кабинет, амбассадоры. Нам есть о чем поговорить.

Ансард тоже поднялся и последовал за своим светлейшим родственником. Леон так и не понял, относилось ли это приглашение к нему тоже или он сам напросился. Секретарь, который все это время, стоя за креслом, не сводил глаз с маркграфа, тоже сделал было шаг следом, но маркграф остановил его движением руки:

– Нет-нет, вы свободны. Святой отец справится с вашими обязанностями не хуже вас, если потребуется…

Маленький священник поспешно кивнул.

«Ну вот, – подумал Берг, – пошло-поехало…»

Они пришли в примыкающий к гобеленовому залу кабинет. Из зала доносилось треньканье лютни, сопровождаемое высоким голосом Айльфа.

Маркграф присел в кресло, Ансард рядом – на невысокий табурет с массивными ножками, а святой отец пристроился у конторки. Резная тяжелая скамья мореного дерева располагалась у противоположной стены. Она была ниже кресла, так что сидящие на ней автоматически были вынуждены смотреть на его светлость снизу вверх.

– Садитесь, амбассадоры, – пригласил маркграф. «Вероятно, – подумал Леон, – владетель Солера с радостью ограничился бы совершенно приватной беседой с одним из нас, но до сих пор не сумел разобраться в степени обоюдного влияния». Его светлость не без основания полагал, что главный тут Берг, но лишь полагал – в Корпусе отношения между начальником и подчиненным строились на слишком неявных различиях. Да и не был Берг начальником Леона в прямом смысле этого слова – он был куратором миссии, а это уж и вовсе дело деликатное.

Они уселись на скамью, изукрашенные края которой больно врезались в ляжки.

Тут поневоле будешь лаконичным. Леон гадал – так было задумано или случайно получилось?

Берг, казалось, не снисходивший к столь мелким неудобствам, застыл на скамье как статуя, вежливо выжидая…

– Когда ваша милость, амбассадор Берг, прибыли в Солер со своим спутником, я полагал, что вам прежде всего надлежит тут освоиться, – начал маркграф. – У меня сложилось впечатление, что вы и сами стремитесь попервоначалу познакомиться с нашими устроениями и обычаями… Но теперь, как вы сами видите, положение изменилось… А потому я хотел бы знать, насколько распространяются границы ваших полномочий?

– Весьма обширны, ваша светлость, – тут же отозвался Берг, – мы – голос Терры.

– Только ли голос?

Угу, мысленно согласился Леон, еще и глаза и уши…

– Голос, господа мои, ничего не может… голос бессилен. Мне же требуется нечто более материальное – я хочу обратиться к Терре за помощью.

Берг чуть заметно дернул уголком рта, что должно было означать: «Так я и думал».

– Сами видите, амбассадоры, что за напасти ополчились на наши земли… – Не в силах усидеть на месте, ого светлость встал и прошелся по комнате. – Уж не знаю, чем я прогневал Двоих; святой отец вот полагает, что все из-за того, что народ вернулся к древним обрядам.

Он повернулся к примасу, тот молча кивнул в подтверждение.

– Я же полагаю, – сказал маркграф, словно продолжая давний спор, – что скорее наоборот: жители вернулись к древним обрядам, поскольку сочли по своей темноте, что Двое не в силах отвести все эти беды. От отчаяния, понимаете ли.

Леон почувствовал невольное уважение к этому человеку: его светлость обладал редкой для единовластного правителя способностью смотреть на вещи с разных точек зрения.

– Вы чрезмерно снисходительны, ваша светлость, – тихонько отозвался из своего угла примас.

– Помилуйте, сударь мой, – устало сказал маркграф, – мы должны быть беспощадны к себе и к сильным мира сего. А у слабых сих разума не больше, чем у детей.

– Дети, – не менее устало заметил примас (видно, спор начался не сейчас), – нуждаются в твердой руке.

– Вы полагаете, – самым любезным тоном произнес маркграф, – что, если вы отлучите тех несчастных, что гниют под стенами города, в графстве вновь воцарятся покой и благоденствие?

Какое-то время они мерили друг друга яростными взглядами.

Потом примас вздохнул.

– Признак благорасположения Двоих, – терпеливо сказал он, – это равновесие. Жизнь и смерть, добро и зло… воздаяние и прощение… а ныне оно, это равновесие, нарушено. Значит, нас лишили божественной милости. Значит, нужно ее заслужить. Кто ж остановится перед немногими жертвами?

«Нет, но каков святой отец, – подумал Леон, – а еще толковал тут про свободу выбора…»

– Замаливать грехи – ваше дело, – отмахнулся маркграф, – мое дело – позаботиться о том, чтобы у моих подданных имелись кров и пища.

Леон взглянул на лорда Ансарда – тот молча рассматривал унизанные перстнями пальцы. Интересно, почему он молчит? Не желает вмешиваться, или ему по рангу не положено?

– Прошу прощения, амбассадоры, я отвлекся, – спохватился маркграф, – равновесие там или нет, а нам понадобится помощь со стороны.

Все понятно… Солер находится на окраине Срединных отрогов, все торговые пути перекрыты Ретрой… Орсон жаден, он сдерет с Солера три шкуры за торговые поставки, но дело даже не в этом… Сейчас он может усмотреть гораздо большую выгоду в том, чтобы перекрыть кордоны между Ретрой и Солером… В конце концов истощенное, неспособное к обороне, опустошенное эпидемиями графство свалится ему в ладони, как гнилое яблоко. Выход к морю раньше был не нужен, не важен, но теперь, когда за горизонтом замаячила богатейшая заморская Терра… Они здорово изменили своим появлением расклад сил – сами того не желая. Впрочем, не будь Терры, мало что изменилось бы – Солер так или иначе лакомый кусочек… издавна славился своими роскошными альпийскими лугами… Да еще серебряные рудники – там вполне можно возобновить добычу. Почему, интересно, сам маркграф этим не займется? Когда так прижимает, не до суеверий…

– Я принял решение вновь начать разработку рудников, – как эхо, произнес маркграф.

– Разумное решение, – вежливо отозвался Берг.

– Да… на первый взгляд. Но даже сейчас, милорды, наниматься на горные работы никто не хочет. Боятся. Пришлось использовать кандальников… Первая же партия сгинула в горе вместе с десятником.

– Дурные вести…

– Да, амбассадор Берг, дурные. Не то чтобы мне кандальников было жаль… да и десятников… Но я могу слать их туда сотнями, а что толку… Потом, как знать, не прикармливаю ли я таким образом ту нечисть, что там обитает?

– Суеверие, ваша светлость, – вспыхнул примас, – нет там никакой нечисти.

– Пусть так… Но на рудники надежды мало. Полагаю, нам придется спрятать свою гордость подальше и просить помощи. Чем идти на поклон к Ретре… Вы не раз говорили, какая Терра богатая страна. Как насчет зерновых поставок морем? Взаимообразно, разумеется…

– Это нереально, государь, – вежливо проговорил Берг. – Я имею в виду не помощь, а сугубо продовольственные поставки. Рискованно проводить корабли по океану в это время года: сейчас сезон штормов. А вот заем Терра может предоставить – мы наделены соответствующими полномочиями.

«Верно, – подумал Леон. – Полдесятка синтетических алмазов хватит, чтобы купить небольшое графство. Маркграф предпочел бы корабли с зерном, гуманитарную помошь, так сказать… всегда лучше просить у дальних соседей, чем у ближних. Да еще поставки морем сделали бы Солер полностью независимым от капризов Ретры».

И все же финансовый заем лучше, чем ничего, по крайней мере у Солера будут развязаны руки в торге с ближними соседями – кто знает, в каком состоянии казна…

Маркграф, видимо, думал о том же.

– Я предпочел бы зерно. Но не в нашем положении пренебрегать любой помощью. На каких условиях Терра может обеспечить нам кредиты?

– О, на самых благоприятных, – любезно улыбнулся Берг.

Он вполне мог бы сказать – на неограниченных. Черт, да эти стекляшки они могли бы отвалить даром, но такая щедрость уж точно была бы подозрительна. Что ж, если его светлость будет чувствовать себя обязанным, тем лучше.

– Значит, Ретра, – сказал маркграф скорее себе, чем присутствующим. – Герцог Орсон…

– Ваша светлость, это… – начал было Ансард, но, наткнувшись на холодный взгляд маркграфа, смолк, лишь неслышно пошевелил губами.

«Это неразумно», – расшифровал Леон.

– Ретру еще не затронуло бедствие, насколько я знаю, – продолжал маркграф, – мои осведомители…

– А цены на зерно? – мягко спросил Ансард.

– Орсон может либо сам заключить с нами торговый договор на разумных условиях, либо пропустить нас дальше, – сказал маркграф, – смотря что он сочтет более выгодным: содрать с нас одну шкуру за провоз либо три шкуры за собственное зерно.

– Солер не так уж богат, – кисло заметил Ансард.

– Об этом не тревожьтесь, – Берг широко улыбнулся. – Мы же подтвердили: Терра предоставит кредиты.

– Ваши динаты просто обожают заниматься благотворительностью, – любезный голос Ансарда приобрел едкость соляной кислоты.

– Нет. Они, как практичные люди, исходят из того, что добрые дела всегда окупаются.

– Как вы свяжетесь с Террой? – спросил маркграф.

– У нас свои каналы, – неопределенно ответил Берг. – Да и корабля мы ожидаем со дня на день… Нет-нет, не грузового – это нереально…

«Это он правильно, – подумал Леон. – А то как бы его светлости не пришла в голову светлая мысль, что, коль скоро корабля не предвидится вообще, денежки-то при нас… Затолкает нас в пыточный подвал, пока не поднесем мы ему все наши сокровища на серебряном подносе… не на самых благоприятных условиях, а на неограниченных».

– Но финансовую помощь я вам гарантирую…

– Значит, – заинтересовался Ансард, – какая-то связь с Террой у вас все же есть?

– Разумеется, – холодно ответил Берг.

Пускай думают, что Солер кишит шпионами Терры… Хитрыми, ловкими, незаметными, которые так и снуют туда-сюда по бурному морю…

Ансард вновь перевел взгляд на свои сильные тонкие пальцы.

– Терра – могущественная держава? – небрежно спросил он.

– Весьма.

– Военный союз всегда выгоднее кредитов, знаете ли. И для вас, и для Солера. Чем на коленях перед Ретрой ползать…

– Сударь мой, – сухо сказал маркграф. Ансард смолк, недовольно поджав губы.

– Я подумаю над вашим предложением, – сказал маркграф. – Всего хорошего, господа.

* * *

– Ну, – Берг говорил невнятно, поскольку как раз стягивал через голову жесткое церемониальное платье, – что ты об этом скажешь?

Леон дернул уголком рта.

– А что тут скажешь? Из-за чертова конца света нарушилось равновесие сил. Ну, и мы невольно добавили. Сейчас они будут нас обхаживать, пока не сообразят, что взять с Терры, собственно говоря, нечего. Как бы до смерти не заласкали…

– Солер не в том положении, чтобы капризничать. Я полагаю, что они попробуют договориться с Ретрой, используя нас в качестве козырной карты. Орсон наверняка пойдет на сделку – опять же частично из-за нас. Как тебе племянничек, кстати?

– Горяч… Как бы не обжечься…

– Такие вот времена выталкивают пассионариев. Не заварись эта каша, сидел бы в своем Ворлане, считал овец… Присмотреться к нему надо бы получше. Из него еще может выйти толк…

– Еще один Ганед-Основатель?

– Почему бы нет… Срединные графства раздроблены дальше некуда, так и просятся под чью-то сильную руку.

– Немножко для нас не вовремя, тебе не кажется?

– Да, – задумчиво проговорил Берг, – это верно… А давай-ка на него «жучок» нацепим, а? Подключим к фону… Кто предупрежден, тот вооружен…

– Валяй, – пожал плечами Леон, – мне что, жалко? Должны же мы ему преподнести что-то в благодарность за мое спасение. Там, в сундуке, должна быть фибула с рубином – отличный рубин, как раз для брюнета. Лорду Ансарду понравится… Нужно будет, кстати, спросить Айльфа, что он такого наплел. Впрочем, никто не будет ловить нас на противоречиях – это в духе эпохи.

– Надеюсь, – вдруг ни с того ни с сего выпалил Берг, – они с ней хорошо обойдутся.

– С кем?

– С Сорейль, разумеется…

– Не волнуйся, Айльф наверняка об этом позаботился – он умеет бить на жалость. Заодно никого не удивит, что она слегка не в себе, наша благородная девица. Потрясение, страшные испытания, все такое…

– Почему – не в себе? – поднял светлые брови Берг. – Я что-то не пойму… Она же не авантюристка, но самозванка какая-нибудь… Тебе ли этого не знать… Пройти через такое… бедная девочка!

Леон напрягся – такого сочувствия в голосе Берга он еще не слышал. «Черт, если я начну с ним спорить, он мне просто не поверит – решит, что мною движет ревность». Тем не менее он осторожно сказал:

– Берг… ты только не… Я понимаю, на первый взгляд кажется, что она совершенно адекватна, просто устала, загнана и испугана. Но это не так… это что-то другое… я не пойму… может, нервный срыв, истерическое забывание… у нее нестабильна психика, вот в чем дело…

– Там, на озере, ты не пускался в психологические изыскания – просто поверил ей.

– Это-то меня и настораживает.

– Ты просто стараешься избавиться от чувства вины, – твердо сказал Берг. – Ты не смог ей помочь, затащил ее черт знает куда – не знаю, что случилось там, в горе, что привело ее в такое состояние… А что, кстати, там случилось?

– Формально – ничего, – медленно проговорил Леон.

– Что значит «формально»?

– Ну, с горой этой действительно связаны какие-то легенды. Возможно… я не уверен, но возможно, там действует какой-то фактор, вызывающий галлюцинации.

– Газ?

– Может быть… В принципе, это почти все объясняет. Скажем, рудокопы, зарываясь вглубь, открыли ныход в какие-то подземные каверны, в полости, из которых начал сочиться галлюциногенный газ… потому и рудник спешно бросили. Этим, кстати, может объясняться и свечение горы.

– Ага… – Берг задумчиво кивнул головой.

– А уж они видят там то, что подсказывают их суеверия… сам знаешь, как это бывает.

– Да уж, – согласился Берг. – Кстати, учитывая ситуацию, как думаешь, не подготовить ли нам путь к отступлению, а?

– Перебежать к Орсону? Почему бы и нет? Мы клятвы вассальной верности не давали. Но пока еше не понятна расстановка сил – как бы нам ее не нарушить, если мы будем метаться, точно курица без головы…

– Великолепные у тебя метафоры…

– Стараюсь.

– Но Эрмольда все-таки нужно придержать про запас… – меланхолично заметил Берг. – Ладно, чего там… Утро вечера мудренее.

Записано со слов Айльфа, бродячего менестреля, этнографом Л. Калгановым

Один достойный юноша, приятной наружности и хорошего рода, влюбился как-то в прекрасную девицу – богатую и своевольную, поскольку она была единственной наследницей родительского состояния. Захоти она избрать его в супруги, он стал бы для нее достойной парой – ведь род его был ничем не хуже ее собственного. Беда в том, что она того не хотела. По странной прихоти сердца она, подобно многим представительницам ее пола, отвергала то, что само плывет в руки, и вздыхала о несбыточном; ходили слухи, что она влюблена была в своего сводного брата, человека вздорного и пустого, изгнанного из отчего дома. Может, этой непозволительной страсти она и не испытывала, но что было, то было: девица отвергала несчастного влюбленного, когда бы он ни пришел, да еще и насмехалась над ним, выставляя его в дурном свете перед своими дамами и домочадцами. Отчаявшийся юноша засыпал ее подарками и растратил бы от горя все отцовское достояние, не вмешайся его старая кормилица. Видя, как он чахнет так, что белый свет ему не мил, она подозвала его к себе и спросила, согласен ли он использовать последнее средство. Юноша дошел до того, что согласен был пожертвовать всем своим состоянием, да и жизнью тоже, лишь бы хоть на краткий миг соединиться с возлюбленной, о чем он и сказал старухе не таясь, прямо и искренне. «Хорошо, – сказала она, – тогда ступай за мной».

Не говоря ни слова, ни о чем не спрашивая, он закутался в темный плащ и вышел вместе с ней за ворота своей усадьбы. Темнело, беззвездное небо затянуло тучами.

– Хорошая ночь для нашей торговли, – сказала старуха.

Долго ли, коротко ли шли они, но наконец оказались на пустоши, где не было ни жилья, ни человека, ни скота – лишь посреди поля высилась запретная роща и белые стволы жертвенных деревьев, казалось, светились во тьме.

– Стань тут, – велела старуха, – и жди.

Он послушно опустился на колени. Тьма охватила его со всех сторон, но вскоре ему показалось, что он различает в ней мерцание, какое бывает за закрытыми веками. Наконец свет, хотя и призрачный, сделался ярче, и он увидел перед собой странную фигуру – ростом два вершка от земли, горбатую и кривую. Она не стояла на месте, а все время корчилась и приплясывала, точно язычок пламени или марионетка в ярмарочном балагане. И он понял, в какое запретное место привела его старуха и что перед ним тот, о ком нельзя говорить.

Он хотел было, сделав охранный знак, броситься прочь, но, вспомнив о своей непреклонной возлюбленной, остался на месте. «Что я теряю, – подумал он, – жизнь? Но жизнь без моей дамы мне не мила. Богатство? Но я готов отдать богатство за ее единственный взгляд. Бессмертную душу? Но я дошел до того, что готов наложить на себя руки, а значит, все равно ее потеряю». И он смотрел на нечистое создание, а то все ухмылялось и приплясывало, а потом спросило человеческим голосом:

– Зачем ты пришел, глупый мальчик?

– Я не мальчик, – сказал влюбленный, – я мужчина. И я жажду любви дамы своего сердца и пришел к тебе потому, что это последнее средство.

– Я могу поправить это горе, – сказал его собеседник. – Ты хочешь, чтобы твоя дама полюбила тебя еще сильней, чем ты любишь ее?

И влюбленный ответил: – Да.

– Хорошо, – сказал тот, кого не принято называть, – но ничего не дается даром. Сделка есть сделка. Что ты готов отдать мне, глупый мальчик?

И влюбленный сказал:

– Все, кроме своей бессмертной души.

На самом деле он уступил бы и свою бессмертную душу, попроси ее нечистый, но тот сказал:

– Мне не нужна твоя бессмертная душа. У тебя ее нет (а они не верят в бессмертную душу, полагая ее за выдумку человеческого рода, поскольку сами ее не имеют). Но я возьму у тебя нечто, чего ты и не почувствуешь. Ты уверен, что не пожалеешь потом?

– Мне ничего не жаль отдать за любовь своей любимой, – ответил юноша.

– Что ж, – сказал тот, кого нельзя называть, – ладно.

И он протянул свою крохотную ручку к груди юноши – а тот заставил себя оставаться на месте, и юноше показалось, что рука эта проникла в его плоть, как в масло, и вынырнула, сжатая в кулак.

– Вот, – сказал житель рощи, – я взял это нечто. «Наверное, он меня обманул, – подумал юноша, – ибо я ничего не чувствую».

А потом еще подумал:

«Может, он сам обманулся? Если ему хочется верить, что он взял у меня нечто, пусть так и полагает дальше. Мы с ним в расчете, ибо я готов был заплатить».

И тот, кого нельзя называть, сказал:

– Мы с тобой в расчете.

И исчез. И тут юноша увидел, что тучи разошлись и в небе сверкает Рассветная Диадема, ибо на востоке занимается заря. И с легким сердцем он двинулся из запретной рощи (а старуха, проводив его, сразу скрылась), и шел по пустынной равнине, и пел, ибо знал, что все, о чем он просил, исполнилось. Жители земли, ежели что обещают, всегда держат слово, хоть порою берут за это высокую цену. И пришел он к себе домой и оделся в лучшие свои одежды, а утром, чуть свет, направился к своей возлюбленной; а она сидела в большой зале, и все дамы были с ней, и служанки – одна причесывала ее светлые волосы, а другая украшала их цветами, сверкающими, как драгоценные камни, и драгоценностями, трепещущими, как цветы.

И когда увидела она вошедшего юношу, она побледнела и поднялась с кресла, и жемчуга просыпались на платье, точно капли воды, но она не замечала этого.

Она подошла к юноше, положила руки ему на плечи и сказала:

– Как долго я тебя ждала!

И все дамы и домочадцы с изумлением смотрели на эту картину, ибо знали, что не лежит у нее сердце к этому юноше, несмотря на то что он богат, красив и полон достоинства, и не раз корили ее за это.

И он повернул к ней лицо, поглядел ей в глаза и понял, что больше не любит ее. Он испытывал к ней не больше чувства, как ежели бы его обнимала мраморная статуя, и не было радости в его душе.

И он отбросил ее руки и вырвался из ее объятий, ибо она стала ему чуть ли не противна, а она заплакала и спросила:

– За что ты со мной так, любимый?

– Ты обманулась, – сказал он, – я не твой любимый, так как не люблю я тебя.

Но она упала на колени и начала умолять его, чтобы он поговорил с ней по-доброму. И дамы ее устрашились, глядя на это, и начали ее поднимать, а она рыдала и билась у них на руках, и зрелище это стало для него настолько невыносимым, что он повернулся и ушел. Он шел из залы, преследуемый ее отчаянным плачем, и думал: «Помоги мне Двое, и что я нашел в этой пустой женщине?»

И больше он ни разу не показывался у нее в доме, хоть она засыпала его письмами и подарками, и грозила отравиться, и однажды выбросилась из самого высокого окна замка, ибо и вправду полюбила его сильнее, чем он когда-то любил ее. И когда он узнал, что она выбросилась из окна, он сказал своей невесте, к которой вскорости присватал его отец:

– Пустая это была женщина, одержимая глупой любовью.

Вскоре он женился и жил счастливо, и никогда не вспоминал больше о своей даме, ибо тот, кого нельзя называть, сдержал свое слово: он и впрямь сделал так, чтобы девица полюбила его больше жизни, но заставил юношу расплатиться собственной своей любовью.

Говорят, жителям земли нужны человеческие чувства, поскольку они ценят их, как мы ценим, скажем, золото или драгоценные камни, и готовы на все, чтобы заполучить их, а потому вступать с ними в сделки опасно – они никогда не остаются внакладе.

Берг уложил роскошную фибулу, сверкающую багряным синтетическим глазом, в резную шкатулку местного производства и обернулся к Леону:

– Ну вот. Теперь нам следует дождаться приглашения на обед и вручить «жучок» лорду нашему племяннику как можно с большей помпой. Преклонив колена и все такое…

Дверь распахнулась.

– Его светлость просит вас к шестой страже быть в замковой часовне, – произнес дворецкий.

– Ну, вот и не надо ждать обеда, – тихонько произнес Леон. – А… что там будет, дружок?

– Он просит вас оказать ему честь и присутствовать на церемонии, – пояснил слуга.

– Ясно… – сказал Леон, покривив душой. – Форма одежды парадная?

– Прошу прощения?

– Амбассадор Леон спрашивает, следует ли одеться подобающим образом, – пояснил Берг.

– Это торжественная церемония, – величественно сказал дворецкий. – Жертвоприношение…

– Хорошо, – Берг кивнул не менее величественно. – Ступай.

Когда створки двери сомкнулись за вестником,

Леон обернулся к Бергу:

– Интересно, кого он собирается принести в жертву. Не нас?

– Не болтай глупости, – сердито сказал Берг. – Впрочем, как знать – в сводках ничего подобного не отмечалось. Похоже, это что-то из ряда вон.

– Наверняка Айльф знает. Интересно, почему, когда он нужен, его никогда нет поблизости?

Берг усмехнулся.

– Полагаю, наш менестрель ошивается в людской. Или, еще вероятней, в кухне. Он же всеобщий любимец и беззастенчиво этим пользуется.

– Быстро же он освоился.

– Ему и не надо осваиваться. Он плоть от плоти этого мира.

Но в темной людской не было никого, кроме заспанного мальчишки-конюшего, который охотно вызвался сбегать на кухню – похоже, он был не прочь под благовидным предлогом покрутиться у стола в надежде поживиться чем-нибудь съестным, но Леон разочаровал его, сказав, что сходит сам. Мальчишка посмотрел на него искоса – господам не годится шляться по нижнему этажу, но, с другой стороны, на то они и господа, чтобы ходить где пожелают.

По сравнению с пустыми, дышащими сыростью коридорами жаркая, душная, пропитанная запахами горелого жира кухня показалась Леону райским уголком. Однако прежней суеты и горячки тут не было. Даже пар над кастрюлями, казалось, клубился как-то неохотно. Повара и рассыльные сидели на табуретках и наблюдали за Айльфом, который как раз извлекал у себя из уха яйцо.

– Выйдем, – сказал Леон.

Айльф разочарованно вздохнул, дунул на ладонь, и яйцо исчезло.

– Я бы и вам на хорошую яичницу натаскал, – с упреком сказал он.

– Воровать нехорошо, – на всякий случай заметил Леон.

– Как же! Леон вздохнул.

– На какую церемонию мы званы, не знаешь? – спросил он.

– Петухов маркграф собственноручно будет резать, – охотно объяснил Айльф, – замаливать, значит, свои грехи.

– Какие еще грехи?

– Ну, он же перед севом все сделал как положено – сам проложил первую борозду, сам зерно бросал… А вон что делается, – Айльф кивнул на узкое окно, за которым слышался немолчный шум дождя. – значит, он с нечистыми помыслами зерно бросал. Значит, ему надо принести искупительную жертву перед Двоими, может, они и сменят гнев на милость.

– Петухов резать? – Леон поморщился. – А что тут такого? Раньше, говорят, девственниц резали. А теперь – петухов. Какая разница – на алтарь или в котел? Что-то я не видел, чтобы вы за обедом от курятины отказывались.

Леон не ответил. Малый, по большому счету, прав. Узкие витражные окна часовни были прорезаны так, чтобы солнце во время утренней и вечерней службы проникало внутрь, бросая пеструю радугу на двуцветный алтарь и мраморные плиты пола, но сейчас снаружи царил такой густой сумрак, что в часовне было совсем темно. Лишь вокруг двух толстых свечей, расположенных по бокам алтаря, дрожал и переливался ореол света, мутный, как катаракта. Послам, учитывая недавние обстоятельства, отвели левый, самый почетный угол. Берг, величественный и неподвижный, держал в руках шкатулку с фибулой, ожидая удобного момента, чтобы вручить «жучок» лорду Ансарду. Леон разглядывал пол, стараясь не смотреть на алтарь, где, связанные, лежали, свесив шеи, два петуха – черный на белой половине алтаря, белый на черной.

Маркграф, в жестком парадном одеянии, медленно приблизился к алтарю. За ним шел маленький служка, держа на подушечке жертвенный нож. Лезвие переливалось в пламени свечей всеми оттенками багрянца. Его светлость медленно опустился на одно колено и нож с подушечки. Леон перевел взгляд на собравшихся: размещая терранских амбассадоров в почетном углу, маркграф явно преследовал дипломатические цели – рядом с Бергом стоял посол Ретры, вернее, его светлости герцога Орсона. На лице явно тяготившегося тяжелыми парадными одеждами Эрмольда застыла брюзгливая мина. «Наверное, нет особой чести сидеть послом в заштатном Солере, – подумал Леон. – Впрочем, здесь его статус высок, а коли его светлость все же решится направить дипломатическую миссию в Ретру, – будет и еще выше». Ближе к алтарю расположились лорд Ансард и маркграфиня, за ней стояла Сорейль, поддерживая шлейф хозяйки, – наряд явно был предназначен исключительно для подобных церемоний: импозантен и демонстративно неудобен. Леди Герсенда при всем желании не смогла бы сесть – кипы пестрой ткани топорщились вокруг нее, точно надутый всеми ветрами парус яхты. Краем глаза Леон уловил короткий высверк ножа и, непроизвольно передернув плечами, вновь уставился в пол. Наконец шуршание одежд подсказало ему, что ключевой момент церемонии подходит к концу. Он поднял взгляд: две жалкие тушки лежали на алтаре, маркграф церемониально отирал нож полою опять же церемониального одеяния; примас, который неслышно возник из темного пространства за алтарем, бросил на пламя свечи – сначала той, что справа, потом той, что слева, – щепотку какого-то порошка, который тут же вспыхнул и выбросил облачка зеленоватого дыма, медленно поплывшего по часовне.

– Неблагоприятный признак, – услышал Леон. Он обернулся, вопросительно подняв брови. Советник Эрмольд сокрушенно покачал головой:

– Дым должен идти вверх, вертикально вверх, а он движется к двери, видите? Да еще чуть не стелется по полу. Не значит ли это, что Двое просто покинули свой алтарь?

Леон пожал плечами:

– Это просто значит, что воздух насыщен влагой – и тяжелее обычного.

– А вы, верно, из тех, что стараются подыскать всему разумное объяснение, – заметил Эрмольд, – это новомодное Гунтрово учение, уж не помню, как оно называется… в Ретре оно не прижилось. Ибо в корне ошибочно.

– В самом деле? – Леон едва сдержался, чтобы не добавить «коллега».

– Возьмите, например, то, что произошло в Солере. – продолжал посол, – вполне логично, что за непрекращающимися ливнями следуют недород, голод, а потом, увы, и мор. Но вот вы, насколько мне известно, ездили в Ворлан. Там ведь тоже были неприятности… а дождя, насколько мне известно, не было.

– Вы очень осведомлены.

– Это естественно, не правда ли? Осведомленный посол – хороший посол; я полагаю, вы со мной согласитесь. Потом, вон там, вблизи алтаря, стоит лорд Ансард. Очень энергичный человек – плохой политик, но, возможно, неплохой полководец… Жаль только, ему ни разу не пришлось испытать себя в деле. Вот и пропадал, понимаете ли, сутками на охоте, это его и спасло. Поскольку в его отсутствие… Что там с его замком случилось, вы не знаете? Молот небесный его поразил?

– Понятия не имею, – сказал Леон сердито. Чего он хочет, в самом деле?