Текст книги "Герберт Уэллс"
Автор книги: Максим Чертанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 42 страниц)
Потом оказывается, что Блетсуорси ни на каком острове не был, а страдает психическим заболеванием. Когда он верил, что находится на острове, то тосковал по цивилизации, а когда его подлечили, он обнаружил, что цивилизация не лучше острова Рэмпол. Тут казнят Сакко и Ванцетти, а ему кажется, что он еще там, на острове, и видит, как дикари пожирают человека. В финале герой, выздоровевший, но охваченный унынием, беседует со своим знакомым Грейвзом (очередной вариацией Уэллса), и тот обнадеживает его: «Но просвещение как-никак распространяется. <…> Распространение новых идей вызвало к жизни и новый уклад жизни, более широкий взгляд на вещи».
В 1927–1928 годах Уэллс также опубликовал в «Санди экспресс» и «Нью-Йорк таймс» серию статей, изданных в конце 1928-го в виде сборника «Путь, по которому идет мир» (The Way the World is Going) – в рекламных пресс-релизах эти тексты называли «вызывающими». Они такими и были, особенно первый – «Человек становится другим животным», где Уэллс объяснил, что, вопреки тому, что мы сами о себе думаем, мы подвергаемся постоянным изменениям и постепенно наш вид изменится настолько, что откажется от обычной цели всякого вида – бесконтрольного размножения – в пользу интеллектуального и духовного совершенствования. Статья вызвала взрыв негодования и дискуссии в прессе – такого результата и хотел автор. Другие тексты тоже были вызывающими и кого-нибудь задевали: после статьи об итальянском фашизме правительство Муссолини запретило Уэллсу въезд в страну; статьи об Америке, в которых говорилось, что ее духовная культура переживает упадок, обидели американскую общественность, а «Нью-Йорк таймс» отказалась публиковать статью о процессе Сакко и Ванцетти, где американское общество было названо «стоящим на крови». Статьи о вреде патриотизма возмутили традиционалистов, статья в защиту опытов над животными – Бернарда Шоу; короче говоря, досталось всем. А тут еще подоспел судебный процесс с Флоренс Дикс; баталии утомляли, но они же придавали вкус жизни, которая без них казалась бессмысленной. Но не стоит думать, будто его поддерживала только злоба. Тогда же, например, он откликнулся на бедственное положение Джойса, написав ему знаменитое письмо (денежное вспомоществование прилагалось), которое следовало бы включить в учебник по толерантности, если бы существовал такой предмет:
«Много я получаю удовольствия от чтения ваших вещей? Нет. Чувствую я, что получаю что-то новое и открывающее мне новые перспективы, как когда, например, я читаю скверно написанную Павловым книгу об условных рефлексах в дрянном переводе X? Нет. И вот я спрашиваю себя: кто такой, черт его подери, этот самый Джойс, который требует такое количество моих дневных часов из тех нескольких тысяч, которые мне остались в жизни, для понимания всех его вывертов, и причуд, и словесных вспышек?
Это все с моей точки зрения. Может быть, вы правы, а я совершенно не прав. Ваша работа – необычайный эксперимент, и я буду делать все, что в моих силах, чтобы спасти ее от прерывающих ее запретов и уничтожения. Ваши книги имеют своих учеников и поклонников. Для меня это тупик.
Шлю вам всякие теплые и добрые пожелания, Джойс. Я не могу шагать за вашим знаменем, как и вы не можете за моим. Но мир широк, и в нем есть место для нас обоих, где мы можем продолжать быть неправыми».
* * *
В том же году Уэллс занялся кино. Он познакомился с молодым кинопродюсером и режиссером Айвором Монтегю, сокурсником Джипа и приятелем Фрэнка; Монтегю в 1925 году организовал лондонское кинематографическое общество. Он был социалистом, интересовался русским искусством; Уэллсу он очень понравился. Решили, что старший Уэллс напишет комедию, Фрэнк Уэллс ее адаптирует, а Монтегю поставит. Эйч Джи написал не одну, а три комедии (легенда гласит, что он сделал это в один присест, не отходя от стола): «Васильки», «Тоник» и «Грезы». Все три были успешно поставлены на студии «Энгл пикчерз» с кинозвездой Эвой Ланкастер в заглавной роли: это были очаровательные пустячки (например, история о том, как перепутались пути полицейского, грабителя и хорошенькой девушки), а Монтегю в работе над ними проявил себя как технический новатор, но не за горами уже была эра звукового кино, и они канули в Лету. Но Эйч Джи был доволен опытом и тотчас взялся за большой сценарий, который он начинал писать еще в 1926-м по заказу продюсера Годела и даже продал на него права, но покупатель обанкротился, – «Король по праву» (The King Who Was a King) [92]92
Первоначальное название – «Мир на Земле».
[Закрыть].
В любом деле Уэллс хотел понять и объяснить «всё про всё»; он и свою первую серьезную кинематографическую работу предварил пространным разъяснением. Цель будущего фильма – «отразить все политические позиции» и «ясно показать, что мир на земле может быть сохранен только путем международного контроля над всем, что жизненно важно для всего человечества». Эйч Джи предупредил, что его фильм годится только для тех, кто ходит в кино за идеями, – отсюда можно сделать вывод, будто он не понимал, что такое кино. Однако это не так: его слова о том, каким должен быть главный герой – «красив, хорошо сложен, разумен и похож не на среднего человека, а скорее на средоточие человеческой сущности», «простой, с чистыми помыслами, не обремененный ничем и шагающий прямо к своей цели», «не знающий горечи неудач», – являются прямым руководством для создателя боевика. То же относится и к героине: «как и героя, ее следует лишить всякой яркой характерности; она должна быть красивой, энергичной и прямодушной». Далее говорится о том, что положительные персонажи будут «идеальны», а «все дурные качества будут характерны в этом фильме только для противной стороны». Так вот кто, оказывается, придумал Голливуд…
В сценарии есть принц, принцесса, костюмированные сражения, спецэффекты, гибель злодея и хеппи-энд; некоторые его фрагменты читаются как пародия. «Да, я принадлежу к Новому миру, миру трудящихся, к миру великого труда, к миру знаний и силы», – говорит герой. Присутствуют также «фигура трудящегося, красивого и сильного (не рабочий и не капиталист, а человек, смело идущий к цели), и какая-нибудь громадная машина, или гигантские ворота шлюза, или большой корабль на стапелях», но в целом это обычная голливудская история. Неудивительно, что она заинтересовала кинематографистов: права на нее купили известные продюсеры Бенн и Доран. Но фильм они так и не сняли (по причинам финансового характера), вследствие чего Уэллс на некоторое время потерял интерес к кинематографу.
В тот же урожайный год он написал приключенческую повесть для детей «Приключения Томми» (The Adventures of Tommy), а также продолжал работать над «Наукой жизни». Джулиан Хаксли готов был плотно заниматься книгой, Джипа тоже удалось пристыдить, его жена Марджори взяла на себя функции секретаря, которые ранее выполняла Кэтрин: дело спорилось. Хаксли весной приезжал в «Лу-Пиду», пару недель работали совместно; осенью молодые соавторы вновь начали отлынивать и последовали сердитые и жалобные письма («Ах, сколько времени и сил тратится впустую! О, мой соавтор!!!»); тем не менее книга была уже на подходе, а неугомонный Эйч Джи задумывал новую, в которой должно было быть «всё» об экономике. Несмотря на ссоры с Одеттой, в «Лу-Пиду» работалось хорошо. Эйч Джи был за это благодарен своей подруге и, чтобы она его «недоставала», старался удовлетворять все ее желания. Она захотела квартиру в Париже – пожалуйста, роскошные апартаменты с видом на Сену и Эйфелеву башню. Теперь, живя на два дома, они виделись реже и соответственно ругались меньше.
1929-й начался с очередного проекта: совместно с Беннетом, Джулианом Хаксли, Олдосом Хаксли, Ричардом Грегори и еще двадцатью литераторами и учеными было решено издавать журнал, в котором обсуждалось бы «всё». Издание назвали «Реалист» с подзаголовком «Журнал научного гуманизма», главным редактором стал журналист Арчибальд Черч, литературным редактором – историк и психолог Джеральд Херд. Люди были все обеспеченные, деньгами скинулись, солидное пожертвование сделал Альфред Монд, в идеях тоже недостатка не было. Однако журнал после шести выпусков принес убытки и прекратил существование: разгорался мировой экономический кризис, время, неблагоприятное для начинаний.
Как лектор Уэллс всегда был нарасхват (хоть и неважно говорил): в апреле его пригласили сделать доклад в Берлине. 15 апреля он прочел в здании рейхстага небольшой доклад «Здравый смысл и мир во всем мире», познакомился с Эйнштейном и министром иностранных дел Густавом Штреземаном, последним оплотом либерализма в немецкой общественной жизни. Но это было не главное – в Берлине он воссоединился со своей русской возлюбленной.
Все, касающееся баронессы Будберг, – сплошные тайны и двусмысленности. Сам Уэллс пишет, что встреча в Берлине была первой с тех пор, как они расстались в Петрограде, хотя переписка возобновилась примерно годом ранее. Однако биографы – его и ее – склонны считать, что они уже встречались в Лондоне; Берберова утверждает, что Мура даже посетила «Истон-Глиб» летом 1927-го, когда умирала Кэтрин, и была ей представлена. Все эти утверждения не подкреплены документальными источниками, не установлено даже, бывала ли Будберг в Англии в период с 1921 по 1929 год. Мы не видим серьезных причин, по которым следовало бы не доверять свидетельству самого Уэллса, который написал, что в «Истон-Глиб» Мура была дважды – в 1929 и 1930 годах. То есть найти такие причины, конечно, можно: а) ему было неловко признаться, что он виделся с любовницей в период болезни жены или б) поскольку поездки Муры в Лондон в 1920-х годах были шпионские, то упоминать о них не нужно. Но все это представляется маловероятным. «Я давал клятву, что, если когда-нибудь эта дверь снова окажется передо мной, я войду в нее». Теперь-то, когда жизнь на исходе, а Дверь отворилась и королева фей стоит перед ним, он, конечно, сделает шаг?
Ничего подобного: провел с Мурой несколько дней и вернулся в Англию, потом – в Грасс. Назначил ей денежное содержание. Не было речи не только о браке, но даже о регулярных встречах. «Правда, был момент, когда меня потянуло открыть эту дверь, ведь для этого пришлось бы сделать всего каких-нибудь три шага в сторону. В глубине души я был уверен, что она распахнется для меня, но тут я подумал, что ведь это может меня задержать, я опоздаю на свидание, а ведь дело идет о моем самолюбии». В «Постскриптуме» он объяснял свое поведение тем, что был слишком стар и ленив, чтобы соединять себя узами с молодой женщиной. «Я был счастлив тем, что она мне давала, но тогда вовсе не был намерен полностью завладеть ею, что было бы естественно для любого разумного мужчины. Мне казалось, ей следует удачно выйти замуж, обзавестись мужем, который будет ей служить и боготворить ее, как она, на мой взгляд, заслуживала».
Он объявил Муре, что не женится на ней, не хочет иметь от нее ребенка и не собирается оставлять Одетту, а она, в свою очередь, свободна. «На самом деле я принес ее в жертву, разумеется, не Одетте, а моей работе и моей позиции сознательного эгоистичного самосохранения». Была и другая причина – ревность. «Я думаю, с самого начала у меня было очень ясное ощущение, что есть много такого, чего мне лучше не знать. Я не хотел слышать историю ее жизни, не хотел знать, какие неведомые мне воспоминания о прошлом или нити чувств переплелись у нее в мозгу. <…> Я думал, у нее было такое же множество партнеров, как у меня женщин, и все эти отношения могли с таким же успехом продолжаться. В ту пору я не донимал ее вопросами. Она держалась непринужденно и дружелюбно со всеми, и у меня не было оснований предполагать, что она физически так уж разборчива». Коль скоро речь идет о Муре, то никто никогда не узнает, были подозрения обоснованны или нет. Предложенные условия она приняла. Эйч Джи скоро понял, что не может без нее жить, что согласен прощать любую измену. Но было уже поздно.
Одетта ничего не знала, и лето в Грассе прошло спокойно. Лихорадочно дописывалась «Наука жизни»: к сентябрю труд был почти завершен. Права на публикацию в Англии приобрело издательство «Касселс», в США – издательство «Нельсон Даблдэй». Авторы получили 15 тысяч фунтов за английское издание и 75 тысяч долларов за американское, распределив доход между собой: 40 процентов – Уэллсу-старшему, по 30 процентов – Джипу и Джулиану Хаксли. Это было справедливо, поскольку в завершающей стадии работ основная нагрузка лежала на Эйч Джи и он все время координировал работу. В последующие годы «Наука жизни» переиздавалась несколько раз, была переведена на французский и немецкий. Это громадный труд (девятитомный в последнем предвоенном издании), прекрасно написанный, новаторский по характеру: как «Схема истории» была первым современным учебником истории, так «Наука жизни» – первым современным учебником биологии, очень качественным, в котором действительно было освещено «всё»: теория эволюции, зоология, антропология, психология, отчасти медицина и даже «пограничные науки» – телепатия и гипноз. Это было великое дело – другому человеку одного такого довольно на всю жизнь. Но Эйч Джи собирался умирать и торопился поведать человечеству остальное «всё» – про экономику.
Третий учебник назывался «Труд, богатство и счастье человечества» (The Work, Wealth, and Happiness of Mankind). Подготовительные работы начались летом 1928-го, когда еще не была завершена «Наука жизни», схема предполагалась привычная: пара соавторов пишет отдельные главы, а Уэллс пишет свою часть и осуществляет координацию. Но на сей раз пошло не гладко. Первоначально соавторов было двое: инженер Эдвард Кресси, автор книг о технических изобретениях и истории промышленности, и Хью Пембрук Воулз, промышленник, социалист, друг СССР, соавтор Уэллса по «Социализму и великому государству». С ним и возникли проблемы. Главы, которые Воулз написал, оказались, по мнению Уэллса, никуда не годными. Уэллс должен был заплатить соавторам по шесть тысяч фунтов, из них примерно 800 авансом. Воулз аванс получил и требовал остальное, Уэллс платить отказывался. Воулз обратился с жалобой в «Авторское общество», которое приняло его сторону. Несколько месяцев длилось разбирательство, в которое было втянуто множество литераторов. В итоге Уэллс частично выплатил Воулзу компенсацию, а также опубликовал ехидную брошюру «Неудобные соавторы». По мнению друзей Уэллса, это была выходка, недостойная его. Но без этих выходок он не был бы Уэллсом.
К Кресси у Уэллса не было претензий, но вдвоем они не могли управиться с работой. Стали искать новых помощников, и к середине 1929-го сложился коллектив: Уэллс, Кресси, Эмбер Бланко-Уайт (бывшая Ривз), специалист по демографическим вопросам Карр-Сондерс и давний друг Грэм Уоллес; даже Одетту привлекли к редактированию. Как ни странно, эта разношерстная компания справлялась с задачей. Эйч Джи успокоился и начал параллельно с этой работой писать роман о фашизме – «Самовластье мистера Парэма» (The Autocracy of Mr. Parham; опубликован издательством «Хайнеман» в 1930 году).
Мистер Парэм – человек «с милыми его сердцу нелепыми обобщениями, с идеями о нациях, воплощенных в отдельных великих людях, и прочим давно устаревшим мусором кабинетной политической премудрости»; ему не нравится современный мир, и он мечтает о «сильной руке»: «Человек с оружием в руках остается хозяином в своем доме, пока не придет другой, сильнейший. Таков ход истории, милостивый государь. Так повелось испокон веков. Что такое ваша свобода слова? Просто возможность нести всякий вредный вздор и сеять смуту! Что до меня, я ни секунды не колебался бы в выборе между безответственной болтовней и интересами нации. Неужели вы можете всерьез сожалеть о возрождении порядка и дисциплины в странах, которые были на пути к полнейшей анархии?» Парэм ненавидит современную науку: «Давным-давно надо было запретить всякие исследования всем, кто не подчинен воинской дисциплине, а на всяких ученых распространить действие закона о государственной тайне. Вот тогда они были бы у нас в руках. И, может быть, этот их треклятый прогресс шел бы не так быстро». А особенный ужас у него вызывают участники «открытого заговора», призывающие покончить с войнами и устроить мир по-новому: «Эти люди открыто, нимало не стесняясь, вступали в заговор против подчинения и патриотизма, против верности, дисциплины и всех с великим трудом построенных основ управления государством, – и все это во имя какого-то фантастического международного сообщества».
Парэм стал посещать спиритические сеансы и познакомился с духом, который желает одернуть распоясавшееся человечество. Парэм согласился стать вместилищем духа, и вместе они сделались диктатором, чьи речи пародируют выступления Муссолини: «Я стою за вещи простые и ясные: за короля и отечество, за религию и собственность, за порядок и дисциплину, за пахаря на земле, за всех, кто делает свое дело и исполняет свой долг, за правоту правых, за святость святынь – за извечные устои человеческого общества». Ради торжества «извечных устоев» диктатор начинает войну и успешно захватывает одну страну за другой. Глава «Война с Россией» получила особенную похвалу от Майского, назвавшего речь Парэма о русских «одним из самых впечатляющих мест в романе». Вот эта речь. «Здесь, – сказал мистер Парэм, – в самом сердце Старого Света безмерно огромная, сильная, потенциально более могущественная, чем почти все страны мира, вместе взятые, – он на мгновение умолк, точно опасаясь, что его подслушают, и докончил: – лежит Россия. И не важно, кто правит в ней – царь или большевики. Россия – вот главная опасность, самый грозный враг. Она должна расти. У нее огромные пространства. Неисчерпаемые ресурсы. Она угрожает нам, как всегда, через Турцию, как всегда, через Афганистан, а теперь еще и через Китай. Это делается непроизвольно, иного пути у нее нет. Я ее не осуждаю. Но нам необходимо себя обезопасить». Основные боевые действия между Англией и СССР ведутся в Афганистане: «Тотчас в качестве меры предосторожности русские войска заняли Герат, а британские войска – Кандагар, и мощный английский авиадесант, поддерживая атаку дружественных курдов, захватил и разграбил Мешхед. Англичане разбомбили Герат, и одновременно русские бомбили Кандагар, но куда менее успешно». Не иначе, Путешественник во времени снова слетал в будущее, год этак в 1979-й, правда, название одной страны перепутал, но это пустяк…
На пути Парэма встает Америка, сильная и миролюбивая, и дела его начинают идти хуже. Англичане не хотят воевать, диктатура повсюду разваливается: «По Венгрии и Румынии прокатилась волна погромов. Что и говорить, во всех странах Восточной Европы и ближней Азии, каково бы ни было политическое лицо их правительств, население, судя по всему, видело в погромах лучший способ отвести душу». А тут еще прогрессивные химики изобрели вещество, «которое, проникая в кровь, нервы и мозг человека, очистит его разум», так что дело Парэма погибло, и он сам – тоже. Потом, правда, оказалось, что все это был сон.
Уэллсовский Парэм – вовсе не чудовище, это добропорядочный англичанин, которому, казалось бы, превращение в фашистского диктатора не грозит. Когда писался роман, будущий вождь британских фашистов Освальд Мосли тоже был добропорядочным англичанином; более того, он был лейбористом (а еще раньше – консерватором) и, когда его партия победила на выборах в 1929-м, вошел в состав правительства. Но червячок – тот же, что у Парэма, – в нем сидел давно: ему хотелось «подчинения и патриотизма», «верности и дисциплины», и в 1932-м он организовал партию «Британский союз фашистов». Уэллс был с Мосли хорошо знаком – «он казался мне скучным и тяжеловесным, в политике – подражательным, в речах – плоским и пошлым». Можно подумать, что Парэм списан именно с Мосли. Но в 1929-м никто, даже Уэллс, не мог предположить, что тишайший Мосли станет предводителем стада, избивающего людей в Альберт-холле. Это было предвидение, сделанное в той области, в которой Уэллс обычно был слаб, – человеческой психологии. Много говорилось о том, что поздние романы Уэллса антихудожественны, слабы, но в конце 1920-х с ним что-то случилось и он вновь стал писать лучше: «Блетсуорси» и «Парэма» нельзя назвать шедеврами, но они изящно скроены, эмоционально убедительны и остры как бритва.
* * *
Спустя два года после кончины жены Уэллс продолжал ожидать своей смерти; понимая, что писать о нем будут, он решил позаботиться об этом заранее, как покупают участок на кладбище. О нем уже писали – упоминавшиеся Брукс, Дарк, Арчер, Беннет, Честертон и другие. Но это не были биографии. Теперь Уотт познакомил его с молодым литератором Джеффри Гарри Уэллсом (не родственником), который специализировался на биографических работах, писал о Дарвине и Шоу. Он также опубликовал в 1925-м библиографию работ Эйч Джи [93]93
West G. A. Bibliography of the Works of H.G. Wells 1893–1925. London, 1925.
[Закрыть], а теперь хотел написать его биографию. Уэллс согласился, но попросил взять псевдоним. Джеффри Уэллс стал Джеффри Уэстом. Ему была дана полная свобода. Он использовал переписку Уэллса, какую смог разыскать, беседовал с родственниками, старыми друзьями. Книга «Эйч Джи Уэллс: эскиз портрета» была написана менее чем за год и опубликована в издательстве «Хоу» в 1930-м. Это небольшая вещь, очень доброжелательная и милая, изобилующая картинками из детства героя, но не слишком глубокая. Уэллсу она понравилась, хотя это было не совсем то, чего он хотел.
К зиме 1929 года Эйч Джи решил, что у него слишком много домов. Он продал лондонскую квартиру и купил другую, более современную, на улице Чилтерн-Коурт, а летом 1930-го также продал «Истон-Глиб» (сыновья, которым предназначался этот дом, жить в нем не захотели – они предпочитали город), что вызвало возмущение Одетты, надеявшейся стать хозяйкой особняка. За ней оставались парижская квартира и «Лу-Пиду». Сам Уэллс бывал в Грассе все реже. В июне 1930-го он ездил в Женеву, чтобы встретиться с Рабиндранатом Тагором, совершавшим поездку по Европе. Как и с Масариком, общего языка не нашли. Оба отмечали факт унификации культур, но для Уэллса это было хорошим признаком, а для Тагора – нет, ибо эта унификация совершалась по европейскому образцу. Уэллс считал, что человечество будет общаться на интернациональном языке, – Тагор говорил, что лучше развивать национальные; Уэллс говорил, что музыка интернациональна, – Тагор это отрицал, и т. д. Диалог завершился примечательными словами Тагора: «Меня часто спрашивают, каков мой план. Мой ответ – у меня нет никакой схемы». Человек, у которого нет ни схемы, ни плана, – что полезного для себя мог Эйч Джи почерпнуть из общения с ним?
Б о льшую часть 1930 года Уэллс провел в Лондоне, где работал над «Трудом, богатством и счастьем». Чарли Чаплин, приезжавший в Англию в октябре, был у него на новой квартире и потом вспоминал, что она походила на штаб: четыре машинистки стучат на машинках, все бегают с какими-то бумагами… Главным секретарем была невестка Марджори Уэллс – как прежде Кэтрин, она проводила переговоры с агентом и издателями, вела корреспонденцию, отвечала на звонки, нанимала машинисток, стенографисток и прислугу. Свекор ни минуты не мог без нее обходиться.
Быть в Лондоне ему было в ту пору необходимо еще и потому, что там находилась редакция радио «Би-би-си», начавшая регулярное вещание в 1922 году. То, что мы называем ток-шоу, появилось задолго до телевидения: Уэллс стал одной из первых «звезд» этих радиопрограмм. Правда, поначалу он возможностей радио не оценил. Впервые его пригласили на Би-би-си в 1925-м, высказаться по поводу телепатии. Он отказался. Ему предложили читать вслух свои тексты. Директор «разговорных» программ Ланс Сивкинг, его приятель по Реформ-клубу, обещал, что читать нужно будет в тихой, уютной комнате, назначил оплату: два фунта за тысячу прочитанных слов, предлагал бесплатно провести радио в квартиру Уэллса. Эйч Джи опять отказался. Он слушал программы Би-би-си и счел их вульгарными. Кроме того, он ужасно боялся. Уговорила его в 1929-м Хильда Мэтчисон, помощник Сивкинга, с которой он обедал у своей знакомой Эйлин Пауэр; Бертран Рассел, присутствовавший на этом обеде, вспоминал, что Уэллс по рассеянности утащил сумочку Мэтчисон, оставив ее без единого пенса, а та воспользовалась инцидентом, чтобы выудить у него согласие на выступление в эфире. Он выдвинул условие: отсутствие цензуры; Мэтчисон обещала, что ее не будет, но потребовала не задевать короля и религию.
Первое выступление Уэллса по радио состоялось 10 июля. Ублажали знаменитость как могли: перед эфиром был устроен обед за счет редакции, на который Уэллс пригласил своих гостей (около десятка), потом гостей пустили в студию, чтобы ему было не так страшно. Пригласили симфонический оркестр – играть перед выступлением. Принесли сифон с содовой и даже бутылку виски, если гость пожелает во время выступления промочить горло. Тема была – Лига Наций. Короля и религию Уэллс не обижал, но обидел патриотизм, заявив, что это явление несовместимо с миролюбием и тормозит прогресс. Говорил он в микрофон не так хорошо, как Киплинг или Шоу, слабым от волнения голосом, смущался, кашлял, но в общем получилось прилично: иные знаменитости в эфире и вовсе опозорились. Речь была на следующий день напечатана в газете «Лиснер». В редакцию хлынули возмущенные письма. «Простые слушатели» обвиняли Уэллса и Би-би-си в социализме, пацифизме, растлении умов. Профессионалы отреагировали иначе. В «Обсервер» вышла статья, где говорилось, что идеи Уэллса чрезвычайно интересны, и высказывалось мнение, что он со временем станет хорошим оратором. Сам он был в восторге, как человек, совершивший трудный и опасный подвиг, но от следующего приглашения отказывался – боязно.
Мэтчисон настояла на своем, пообещав, что он может привести с собой сколько угодно друзей и они будут держать его за руку, чтобы он не боялся. Через несколько недель он принял участие в серии ток-шоу «Точки зрения» наряду с Бернардом Шоу, физиком Оливером Лоджем и биологом Джоном Холдейном. Неизвестно, держали ли его за руку, но знакомых он привел – депутата парламента Артура Колфакса с женой, и редакция опять кормила их обедом. Его выступление было посвящено эволюции человека и завершалось словами о том, что он хотел бы «перевернуть радио так, чтобы у микрофона оказались его слушатели и высказали ему свои точки зрения».
Редакцию завалили письмами, на сей раз заинтересованными. Его снова пригласили выступить, а также сделали новое предложение: радиопостановки по его рассказам. Он уже изменил свое мнение о радио и не возражал. На Би-би-си он сделался постоянным гостем. В 1931-м он принял участие в серии радиопрограмм на «русскую» тему; текст его выступлений был издан в виде брошюры «Новая Россия», а в очень сжатом виде они вошли в очередную редакцию «Схемы истории». Засим последовало выступление на тему «Что бы я сделал с миром», в котором Эйч Джи рассказал, что осуществил бы всеобщее разоружение, ввел единую валюту, реформировал образование и сельское хозяйство; на все это он отводил 21 год. Поднялся шум, слушатели опять возмутились. В общем, он был востребован и в моде.
В октябре в Лондон на несколько дней приезжала Мура Будберг, а в ноябре состоялась знаменательная встреча. Поскольку Эмбер Бланко-Уайт, став соавтором Уэллса, часто виделась с ним, было решено, что их дочь может наконец познакомиться с биологическим отцом. Девушке исполнился 21 год, она с отличием сдала экзамены на степень бакалавра наук в Лондонской школе экономики: хороший предлог для праздничного ужина, на который Уэллс пригласил Бланко-Уайтов. Он сильно робел и попросил знакомую светскую даму Эдит Баньолд сопровождать его «во избежание возможных эксцессов». Но эксцессов не было. Анна Джейн оказалась разумной девушкой. Она любила своего отца, который ее воспитал, и с уважением отнеслась к человеку, чьи гены унаследовала. Эйч Джи увидел в ней «чистую духом, страстно увлеченную работой, в меру честолюбивую молодую женщину»:
«Я не думаю, что ребенок, которого я в глаза не видал с младенчества до зрелости, может воспринимать меня как настоящая дочь, но я вижу в ней как бы любимую племянницу, и всякий раз, когда она оказывается в Лондоне, мы с ней вместе обедаем, и бываем в театре, и очень мило друг с другом общаемся». Опять, как о сыновьях: нет никакой там «кровной связи» и особенной любви. Но в письме к дочери, отправленном спустя год после знакомства, отец писал иное: «На протяжении многих лет я старался забыть о твоем существовании. Но ты – моя кость от кости и плоть от плоти, и это факт. Я очень люблю тебя». Энтони Уэллс потом утверждал, что Анна Джейн их общего отца терпеть не могла. Сама Анна Джейн Бланко-Уайт, когда журналист Ричард Брукс брал у нее интервью в 1976 году, отзывалась об Эйч Джи тепло и считала, что он и Эмбер всю жизнь любили друг друга. На другой же день после встречи с дочерью Уэллс учредил для нее траст, средства от которого обеспечивали ее на всю жизнь. (Анна Джейн потом уедет жить в США, а оттуда в Австралию.) Общение со старшими Бланко-Уайтами также стало регулярным: мужа Уэллс находил скучноватым, но ценил в нем терпимое отношение к себе, а сама Эмбер постепенно стала для него доброй приятельницей. Это была самая скандальная из его связей, а завершилась она более идиллично, чем какая-либо другая.
Работа над «Трудом, богатством и счастьем» заняла почти весь 1930-й, Уэллс отвлекся лишь на два небольших публицистических текста, которые будут изданы на будущий год – «Путь к миру во всем мире» и «Что нам делать с нашей жизнью?». Для книги ему нужен был консультант по советской экономике – им стал Майский. Отношения между Великобританией и СССР были к тому времени восстановлены лейбористским правительством, возвратившимся к власти после выборов 1929 года, но Майский в Англию не вернулся – он был назначен послом в Финляндию. Уэллс консультировался с ним по почте. Работа шла медленно, и поздней осенью, оставив холодный Лондон ради «Лу-Пиду», Эйч Джи начал «классический, старинный» роман – «Бэлпингтон Блэпский» (The Bulpington of Blup: Adventures, Poses, Stresses, Conflicts, and Disaster in a Contemporary Brain, опубликован издательством «Хатчинсон» в конце 1931 года).
В герое сидят два человека: Теодор Бэлпингтон пытается смотреть в лицо фактам, но Бэлпингтон Блэпский, «настоящий англичанин», который ненавидит и боится «евреев, пуритан, либералов, прогресса, эволюции и всех этих темных и страшных сил», окружает свою жизнь привычными иллюзиями: «Мы верим в более ощутимые и глубже затрагивающие нас понятия верности, в пылкое безумство личной любви, в королевский сан, в доблестное ведение войны, в красоту благородных усилий и высокую трагедию». Противостоящие Бэлпингтону Блэпскому сторонники нового мира убеждены, что успех их дела не за горами. Им возражают: «„Вы упускаете из виду вечные, основные свойства человеческой природы. Вот в чем ваша ошибка. Вы могли бы построить этот ваш пресловутый плановый мир только при одном условии, а именно: если бы человечество было не тем, что оно есть“. – „Мы его переделаем, – сказал молодой человек. – Воспитаем“. – „Воспитание – это шлифовка! Воспитанием не переделаешь“». Но Эйч Джи был убежден, что воспитание – не шлифовка и достаточно преподавать школьникам историю по-новому, чтобы они начали по-новому мыслить.
