Текст книги "Герберт Уэллс"
Автор книги: Максим Чертанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 42 страниц)
Уэллс почти всегда работал сразу над двумя вещами; так было и летом-осенью 1909 года, когда параллельно с «Мистером Полли» писался роман, содержащий тот же идейный посыл, но абсолютно на него не похожий – «Новый Макиавелли» (The New Machiavelli). Уэллс говорил, что этот роман родствен «Анне-Веронике», однако по замыслу он больше напоминает «Тоно-Бенге» – очередная автобиография и очередная энциклопедия «всего». Там в сотый раз описаны детство и юность автора; там фигурируют чуть не все известные политики – лейбористы, либералы, консерваторы, фабианцы, «Сподвижники». Герой романа Ремингтон, разумеется, разделяет идеи своего создателя (половина текста отведена пересказу трактатов Уэллса), единственная разница между романом и жизнью заключается в том, что Ремингтон – политик.
Уэллс поясняет, чем его вдохновил образ Макиавелли: в отличие от Платона или Конфуция, которые воспринимаются почти как божества, тот – «более человечный и земной», «падший брат» автора; бывший успешным политиком (гуманным и отличавшимся не какой-то особенной хитростью, как принято считать, а скорее простодушием), он в 1512 году оказался в опале, был арестован, после освобождения вел тихую жизнь и писал книги. Нечто похожее случилось с Уэллсом, который, чтобы, по его словам, «как-то вознаградить себя», стал писать роман, и с Ремингтоном: в расцвете карьеры он был принужден сделать выбор между общественной и частной жизнью. Он выбрал любовницу и свободу, ушел в отставку; он – все тот же Уоллес, который решился пройти через Дверь. Но побег побегу рознь: «Мистер Полли» – сказка, «Новый Макиавелли» – вещь реалистическая. Ремингтон не может вечно сидеть на берегу, любуясь закатом, а как могла бы выглядеть идиллия в реальной жизни – этого Эйч Джи не знал и посему завершил книгу сценой отъезда героев из Англии – так же заканчивается «Тоно-Бенге».
От биографов не укрылось, конечно, сходство «Нового Макиавелли» с «Мистером Полли»; но никто не упоминает о том, что побегам, описанным в этих романах, предшествовал еще один побег из малоизвестного рассказа «Лунная сказка» (A Moonlight Fable, другое название – The Beautiful Suit), опубликованного в апреле 1909 года. Герою сказки мать дарит прекрасный костюм, но не позволяет открыто носить его; он покоряется, но однажды ночью, когда луна призывно светит в окно, он надевает свой костюм и, следуя за лунным лучом, выходит в сад. Там поют соловьи и сверчки, там деревья «как черные кружева», а роса «как жемчуг»; лунный луч ведет его к пруду, затянутому ряской – ему кажется, что это сияющее серебро, и он погружается в воду и, переплыв пруд, идет дальше за лучом навстречу луне. «А утром следующего дня его нашли мертвым, со сломанной шеей, на дне ямы; его красивый костюм был испачкан кровью и весь облеплен ряской. Но на лице его застыло выражение восторга – и если бы видели его, то поняли бы, что он умер счастливым, так и не узнав, что то ледяное, текучее серебро было всего лишь ряскою из пруда». Из трех вариантов побега, придуманных в одном и том же году, этот – наиболее близкий к «Двери в стене» и самый поэтический: так концентрированно и остро свою тоску по «бесцельной и непоследовательной» красоте Уэллс еще никогда не выражал.
«Новый Макиавелли» представлял собой заведомо скандальную книгу. Во-первых, в романе опять много говорилось о «половом вопросе». Во-вторых, читателю предлагались шаржи (совсем не дружеские) на публичных людей и, в частности, на Артура Бальфура – бывшего премьера и будущего министра иностранных дел. В-третьих, только слепой не узнал бы в Оскаре и Алтиоре Бэйлис – чете самодовольных интриганов и сплетников – супругов Уэбб. Наконец, там была детальнейшим образом изложена история любви автора и Эмбер Ривз. Эйч Джи и в голову не пришло нанять машинистку – Кэтрин сделала ту же работу, что и всегда. О чем, интересно, она думала, перепечатывая главу, в которой Ремингтон приводит выдержки из писем его брошенной жены Маргарет?
С изданием сразу начались сложности. Форд, несмотря на разногласия, согласился публиковать роман в «Инглиш ре-вью», но без большого гонорара. В сентябре 1909-го, еще до завершения работы, Уэллс предложил текст Макмиллану, обещав «большой и откровенный роман о политике». Он потребовал 10 тысяч фунтов – сумма громадная, но Макмиллан согласился заключить договор. Однако, начав в феврале 1910-го знакомиться с текстом, Макмиллан написал Уэллсу, что тот его обманул: вместо романа о политике представил роман «с социальными проблемами и, в частности, с половой проблемой». Уэллс резонно отвечал, что романов без половых проблем не бывает. Тогда Макмиллан попросил Уэллса вычеркнуть «чрезмерно сексуальные сцены». Предупреждаем читателя, чтобы он не обманывался: чрезмерно сексуальным тогда считалось простое упоминание о сексе (например, фраза «Она пришла ко мне однажды ночью в редакцию, и целовала меня солеными от слез губами, и плакала в моих объятиях»); ни тени эротики в «Макиавелли», как и во всех произведениях Уэллса, нет.
В «Макиавелли» Уэллс предельно четко сформулировал свое видение общественной роли женщины: она должна рожать и воспитывать детей для общества (а не для своего мужа и не для себя), и общество должно ей за это хорошо платить. «Научно организованное государство должно базироваться не на защите отдельных семей, безответственно управляемых мужчинами, а на общественном обеспечении материнства». Из этого и подобных высказываний Уэллса зачастую делают вывод о том, что он ратовал за общественное воспитание детей в ущерб семейному – нет, он говорил, что детей должны воспитывать только матери, но государство обязано их содержать. Ремингтон объявил государственную поддержку материнства целью своей политической деятельности; добиться этой цели ему не удалось, что неудивительно, если даже попытки Уэллса говорить на эту тему воспринимались как нечто непристойное.
Обеспечением материнства «половой вопрос» в «Макиавелли» не исчерпывался: автор опять отстаивал право (у него это почти обязанность) незамужней девушки жить с женатым мужчиной. По требованию Макмиллана он эту часть романа сократил, но Макмиллан остался недоволен. Уэллс согласился на дальнейшие переделки и даже обещал, что следующий его роман «не создаст сложностей подобного рода». Но Макмиллана также пугали карикатуры на политиков. Эйч Джи и тут пошел на уступки; в начале июля он жалобно писал Макмиллану, что осуществил «полную правку» и ему кажется, что он исполнил все пожелания издателя.
Макмиллан книгу опять не принял, однако, желая сохранить отношения с выгодным автором, пытался пристроить ее в другие издательства. Чэпмен и Холл, ранее издававшие Уэллса, от «Макиавелли» наотрез отказались. Об Ануине и речи не было – он все еще переживал скандал вокруг «Анны-Вероники». Хайнеман выказал некоторую заинтересованность: половой вопрос его не очень смущал, но ему не понравилась политическая часть романа. Не доверяя посредничеству Макмиллана, Уэллс напрямую обратился к Хайнеману; тот ответил вежливым письмом, в котором говорилось, что «Новый Макиавелли» – «определенно одна из самых великолепных книг, какие я читал в последние годы», но он не может издать книгу, «перегруженную столь опасными и, возможно, могущими быть воспринятыми как клеветнические, высказываниями». Уэллс обещал внести исправления, но все было тщетно. В конце сентября Хайнеман прямо сказал ему, что считает некрасивым публично возлагать вину за неудачи в своей любовной жизни на Уэббов, и предупредил, что семья Ривз может подать в суд за клевету.
Лишь поздней осенью 1910-го Макмиллан подыскал издателя – Джона Лейна, который имел репутацию «богемного». Уэллс был не в восторге – он хотел публиковаться только в лучших издательствах, но согласился. «Новый Макиавелли» вышел в начале 1911 года, когда его серийная публикация в «Инглиш ревью» уже завершилась, а Форд был вынужден передать разорившийся журнал в руки издателя Остина Харрисона [43]43
В 1920-х Форд начнет издавать аналогичный журнал – «Трансатлантик ревью» – и преуспеет больше, чем в первый раз; Уэллс вновь окажет ему солидную денежную помощь.
[Закрыть]. В итоге Лейн выиграл, а «приличные» издатели перестраховались: как журнальная публикация, так и книга имели шумный успех – публике нравится читать о реальных лицах, особенно что-нибудь скверное, – и, вопреки ожиданиям, не повлекли за собой не только обвинений в клевете, но и серьезной критики; если роман и поругивали в прессе, то лишь за недостаток художественных достоинств. Люди, описанные в романе, предпочли промолчать.
«Мы прочли карикатуры на себя, на братьев Тревельянов [44]44
Чарльз Тревельян – член парламента от Либеральной партии, занимался вопросами образования; Джордж Маколей Тревельян – писатель, историк. В романе Уэллса они носят фамилию Крэмптон.
[Закрыть]и других старых знакомцев Эйч Джи, – писала Алтиора-Беатриса. – Портреты умны и злобны. Но что нас больше всего заинтересовало – это необычайная откровенность, с какой Эйч Джи описал свою жизнь и свой характер – несколько идеализированно, конечно, но написано с большой искренностью. <…> Это лишний раз раскрывает трагедию всей жизни Эйч Джи – его пристрастие к „прекрасным мыслям“ и даже „добрым чувствам“ и при этом его абсолютную неспособность пристойно вести себя». Воспитанные люди всегда так ведут себя, когда их кто-то оскорбил, вслух говорят: «Ах он бедняга, его следует пожалеть», а про себя думают: «Попадись ты мне, сволочь…» Сидней Уэбб повел себя не так воспитанно – он просто молчал. Он вообще больше молчал, пока его жена говорила.
Беннет рассыпался в похвалах роману, который «своей всеобъемлющей, бесценной искренностью заставит критиков умолкнуть». Шоу назвал книгу шедевром и также отметил ее откровенность, правда, высказался по этому поводу двусмысленно (цитируя Уильяма Блейка), что она «оплачена всем, что человек имеет – домом, женой, детьми». Морли Робертс сказал, что Уэллс «единственный, кто пишет то, что думает», и шутливо посоветовал переделать финал: Ремингтон должен «обеих баб послать к черту». Генри Джеймс о содержании романа говорить не стал, ограничившись критикой формы. Чарльз Мастермен, обрадованный тем, что про него в книге ничего нет, заявил, что критика политической жизни очень остра и умна, и устроил в честь выхода романа парадный завтрак, на котором познакомил Уэллса со звездой либералов Ллойд Джорджем. Газетный магнат, владелец «Таймс» Альфред Хармсуорт, он же барон Нортклифф, старинный знакомый Эйч Джи, расхвалил «Макиавелли» и поклялся, что если какие-то издания вздумают бойкотировать книгу, он предоставит автору все страницы «Таймс». Почему «правым» так понравилась книга, написанная «левым» и о «левом»? Вопрос не так уж сложен. Уэллс при всей его экономической и сексуальной левизне был отчаянно правым в политике: противник «демократической болтовни», он ратовал за «сильную руку», за «порядок», за «аристократов духа», стоящих выше невежественной толпы – подобные взгляды, как правило, импонируют любым государственным деятелям.
Значительно холоднее отреагировали на «Макиавелли» некоторые из старых знакомых. Джозеф Конрад написал, что это «великая во всех отношениях» книга, но сказать о ней что-нибудь он не в состоянии; в другом письме он охарактеризовал тон романа как «восторженный и маловнятный». В то время дружба между двумя писателями уже остыла, но разрыв еще не произошел; дальнейшая переписка между ними не сохранилась, что не дает возможности точно установить, в какой период Конрад и Уэллс рассорились навсегда. В 1918-м Конрад рассказывал писателю Хью Уолполу, как после обсуждения «Макиавелли» он еще встречался с Уэллсом лично и сказал ему, что между ними лежит непреодолимая пропасть: «Вы ненавидите людей и при этом думаете, что они могут стать лучше. Я люблю, но знаю, что этого не будет никогда».
Вайолет Пейджет отозвалась о романе уклончиво, похвалив мечты своего друга о будущем, констатируя, что он, «как обычно, сражается с предрассудками», и заметив, что он мог бы больше считаться с чувствами людей, описанных им. Уэллс отвечал, что не надеялся на ее одобрение, но разность их взглядов не помешает дружбе. Кэтрин вела с Пейджет переписку; после прочтения «Макиавелли» Пейджет надолго замолчала, и на встревоженное письмо Кэтрин ответила, что причина ее немоты заключалась именно в романе – она не знала, как написать о нем. Автор излагает свои идеи чересчур примитивно и агрессивно, однако это, по словам Пейджет, вызвано стрессом, в котором он находится из-за несправедливой критики, обрушивающейся на него: «Я не верю, что в иных обстоятельствах автор „Предвидений“, „Люишема“ и „Тоно-Бенге“ мог бранить несовершенства мира таким тоном, словно лекарство от всех бед лежит у него в кармане».
Пейджет также написала Кэтрин, что ей не нравится, как «беспрестанно и навязчиво» Эйч Джи твердит о половом вопросе – это напоминает ей «пуританизм наоборот». Уэллс чуть не по каждому вопросу умудрялся занимать позицию, которую равно критиковали с противоположных сторон: если защитникам «традиционных ценностей» казалась дикой мысль о женщине как «свободном гражданине», подчиняющемся обществу, а не супругу, то для феминисток в идеях Уэллса также было много оскорбительного – и пренебрежение к избирательным правам, и сведение функций женщины к одной-единственной. Женщины понимали, что для освобождения им мало жить с женатыми мужчинами и получать от государства деньги за воспитание своих детей. Уэллсу это казалось достаточным: провозглашая равенство, он в очередной раз определил женщину как «помощника» мужчины. «Я хочу штопать ваши носки», – с улыбкой говорит Ремингтону его любимая; любящая женщина, наверное, всегда хочет этого, но иногда, быть может, она также хочет защитить диссертацию. Уэллс-идеолог подобных желаний не понимал. Но Уэллс-человек тянулся только к тем женщинам, которые не ограничивали свой круг интересов штопкой его носков или перепечатыванием его рукописей.
В апреле у Эйч Джи гостила Элизабет Хили: она преподавала в колледже, где встретила любовь, и познакомила своего жениха со старым другом. А на горизонте уже возникла новая женщина-друг. Звали ее Элизабет фон Арним (урожденная Мэри Аннет Бошамп): она родилась в Австралии в один год с Уэллсом, вышла замуж за немецкого графа, жила в Померании, родила пятерых детей, увлекалась изящными искусствами и садоводством, любила путешествовать; в 1908 году ее муж разорился, попал под суд, супругам пришлось переехать в Англию, а в 1910-м фон Арним овдовела. Но ее дети не нуждались – еще при жизни мужа графиня была самостоятельным человеком. В 1898-м она написала полуавтобиографическую книгу «Элизабет и ее немецкий садик», изысканную и сентиментальную, которая ее прославила (в Англии); впоследствии опубликовала еще несколько десятков романов, рассказов и пьес. Серьезным писателем графиня фон Арним, в отличие от ее кузины Кэтрин Мэнсфилд, не считается, но в свое время она была популярна; одна из ее пьес, поставленных в Лондоне, «Побег Присциллы», принесла ей такой доход, что она скоро построила роскошный дом в Швейцарии.
Графиня обожала собирать вокруг себя настоящих и будущих знаменитостей (учителями ее маленького сына были беллетристы Морган Форстер и Хью Уолпол), стремилась создать салон; люди, относившиеся к ней хорошо, называли ее «коллекционером», иные – «пожирательницей». Это была женщина, умеющая добиваться своего. В 1907-м она уже писала Уэллсу о его книгах, пытаясь завязать знакомство, но он тогда не обратил внимания на ее письмо. В ноябре 1910-го, прочтя его новый роман, она решилась написать снова. «Вы должны простить мою назойливость – она вызвана тем наслаждением, которое я получила, читая Вашего дивного „Макиавелли“. Никогда еще не было человека, который бы так все понимал, как Вы, – другие предполагают и рассуждают, а Вы знаете, – и поэзия, и беспощадная, опустошающая истина Ваших произведений заставляют читателя жаждать продолжения».
Как могло человеку, считающему себя Учителем человечества, не польстить, если о нем говорят, что он все знает лучше других? Уэллс ответил на письмо. Месяцем позднее фон Арним посетила его на Черч-роу. Миниатюрная и живая, она была очень привлекательна. Кэтрин тогда отдыхала в Швейцарии (она увлеклась восхождениями на горы), и Эйч Джи написал ей: «Вчера мои занятия были прерваны внезапным вторжением маленькой графини фон Арним, предложившей позавтракать с нею и совершить прогулку… Она отличный собеседник, знает „Макиавелли“ сердцем, и я думаю, что она чудный маленький друг…» Однако новая дружба не могла скрасить жизнь Эйч Джи в Лондоне.
14 октября в возрасте восьмидесяти двух лет умер его отец – «проснулся очень бодрым, подробно растолковал домоправительнице миссис Смит, как приготовить пудинг, велел нарубить его помельче, а то куски получатся „с мой большой палец“, просмотрел „Дейли кроникл“, которую она ему принесла, и захотел встать. Он спустил ноги с постели и упал с нее замертво». Какой-то неприятный бодряческий тон. Но мы уже видели реакцию Эйч Джи на смерть матери: вроде бы ничего, затем проходит время – и появляются страницы, полные любви и боли. Осень вообще была тяжелая. Уэллс устал от критики, от всеобщего внимания к его делам; он начал планировать кругосветный тур. Предполагалось ехать на Ближний Восток, оттуда в Азию, затем посетить США, Мексику и Карибские острова; путешествие займет около года. Расходы окупятся: за будущие путевые заметки, которые составят книгу, путешественник запросил у издателей гонорар в две тысячи фунтов. План начертан: осталось всего лишь осуществить его.
Глава вторая ДОМИК В ДЕРЕВНЕ«Мы можем купить собак, кошек, львов, тигров, верблюдов и слонов подходящего размера, у нас есть целая коробка железнодорожных служащих и несколько купленных в Дармштадте солдат, которых мы выдадим за полицейских. Но нам нужны гражданские лица. В коробках немецкого производства даже бакалейщики носят эполеты. А нам нужны коробки торговцев: синий мясник, белый пекарь с булкой; коробки служащих, коробки регулировщиков уличного движения. Нам не хватает судей, адвокатов, ризничих. Мы могли бы, конечно, накупить девиц из Армии спасения или футболистов, но к ним мы равнодушны». «Оптимальная толщина – дюйм для больших дощечек и три четверти дюйма для маленьких. <…> Из больших мы делаем острова и архипелаги, когда на полу у нас море; если пол – равнина, мы кладем маленькие на большие и получаем холмы; а еще они могут становиться мостами или крышами вокзалов, как это показано на схеме».
Это – книга Уэллса «Игры на полу» (Floor Games: A Father’s Account of Play and Its Legacy of Healing)-, она адресована родителям и в ней рассказывается о том, какие игрушки потребны ребенку, и где их купить, и как можно, если не найдешь их в магазинах, сделать самому, используя дощечки, веревочки, кубики, шарики, клей, краски и пластилин. Книга, снабженная рисунками автора, вышла в 1911 году в издательстве Палмера; она не утратила актуальности и по сей день. Описанные в ней игры используют психотерапевты для развития детей и лечения взрослых. Если у вас есть дети, прочтите эту книгу: в ней столько технической дотошности, что даже самый неспособный к рукоделию отец сообразит, как следует приделывать палочки к веревочкам, дабы получился виадук.
В том же году издательство Нельсона опубликовало сборник «Страна слепых и другие рассказы», куда вошли 33 лучших рассказа разных лет. Ничего скандального за авторством Уэллса в тот год не выходило, новых приключений автор не затевал, жизнь успокаивалась. Но позвольте, он же должен был ехать в кругосветное путешествие? Увы, плана не всегда достаточно для осуществления мечты. Поездка сорвалась, потому что издатели не согласились платить запрошенную сумму за очерки. Вместо кругосветного плавания Уэллс в январе 1911-го поехал с женой, мальчиками и гувернанткой в швейцарскую курортную деревушку Венген кататься на лыжах. Кэтрин простудилась и была срочно отправлена домой; вскоре и Эйч Джи подхватил грипп, но в Англию не поехал, чтобы не лишать детей развлечения. Сам он был очень угнетен: Матильда Мейер вспоминала, что никогда не видела его «таким капризным», как в тот январь, а своему знакомому, Роберту Россу, он написал из Венгена, что одна мысль о возвращении в Хэмпстед приводит его в отчаяние, и просил сообщать ему, если где-нибудь продается хороший дом. Фешенебельное жилье в престижном районе, купленное впопыхах, оказалось негодным: во-первых, дом на Черч-роу был старый, с маленькими окнами, узкими лестницами, тогда как Уэллсы любили просторные, солнечные помещения с обилием лоджий и террас; во-вторых, семья привыкла жить за городом; в-третьих, в Хэмпстеде Уэллсы были уж очень на виду, а это мешало работать.
Весной Уэллс был в гостях у Ральфа Дэвида Блуменфельда, редактора «Дейли экспресс»: тот жил в деревне Грейт-Истон в графстве Эссекс. Это сельский, тихий, зеленый район всего в сорока милях от Лондона; многие живут там и ежедневно ездят в Лондон по делам. Уэллс попросил Блуменфельда узнать, не продает ли кто-нибудь из соседей дом, а на лето снял коттедж в Нормандии. Но еще до отъезда произошло событие, заслуживающее внимания.
Империя «Таймс» не ограничивалась выпуском газеты; с 1905 года при редакции было учреждено дочернее издательство «Таймс бук клаб», выпускавшее произведения популярных авторов; это также был клуб, где писатели встречались с читателями. В мае Уэллс прочел там доклад «Современный роман», положивший начало открытой полемике с Генри Джеймсом. Роман, по его мнению, «должен быть посредником между различными слоями общества, проводником идей взаимопонимания, методом самопознания, кодексом морали, он должен служить для обмена мнениями, быть творцом добрых обычаев, критиковать законы и институты, социальные догмы и идеи», «просвещать, ронять зерна, из которых развивается плодотворное стремление познать самого себя»; писатель, который пишет такие романы, «станет самым всесильным из художников, ведь ему предстоит давать советы, создавать образцы, обсуждать, анализировать, внушать и всесторонне освещать то, что поистине прекрасно».
Уэллс критиковал литераторов, которые только развлекают публику, равно как и тех, кто занимается словесными изысками; создание характеров, считавшееся краеугольным камнем романистики, ему также казалось ненужным. «Мы (романисты) собираемся заняться политическими, религиозными и социальными вопросами. <…> Что толку рассказывать истории о людях, если нельзя откровенно говорить о религиозных догмах и сообществах, которые смогли или не смогли на них повлиять?» Он полагал, что роман обязан включать в себя дискуссии на «животрепещущие темы»; он призывал к «более широкой литературной форме», которая объединяла бы беллетристику с публицистикой. «Мы будем писать о возможностях, которые не используют, о красоте, которую не замечают, писать обо всем этом, пока перед людьми не откроются бесчисленные пути к новой жизни». Под «мы» подразумевалось «мы с Беннетом», пишущие о важном, тогда как другие болтают о пустяках. Любопытно, что Вирджиния Вулф в 1924 году назовет Уэллса и Беннета писателями, которые «пишут о малозначительных вещах» и «расходуют огромное мастерство и огромные усилия, выдавая банальное и преходящее за истинное и вечное».
Беннет вспоминал, что комната была тесная, слышно плохо из-за распахнутого окна, а большую часть аудитории представляли дамы, которых привлекла возможность продемонстрировать туалеты, – место для обнародования своих идей Эйч Джи выбрал неудачное. Но все же несколько писателей там было, и текст доклада был опубликован; содержание его моментально дошло как до тех, кто был «мы», так и до других, которые пишут неправильно. «Идеологический» роман имеет такое же право на существование, как и любой другой, – и доклад Уэллса был бы воспринят его литературными антагонистами спокойнее, если бы он не нападал на тех, кто желает писать не так, как он велит, и если бы это не выглядело попыткой «огрызнуться» в ответ на критику его последних романов. Джеймс писал по-своему и критиковал Уэллса в частной переписке; Уэллс тоже писал по-своему, но напал на Джеймса публично – это было похоже на месть.
После лекции Беннет подвел к Уэллсу молодого литератора Фрэнка Суиннертона, и все трое поехали обедать. Суиннертон писал рассказы и романы, но больше был известен как критик и эссеист; он прожил почти сто лет и оставил множество воспоминаний о своих современниках и автобиографию, в которой рассказывал не столько о себе, сколько о людях, которых знал; это был человек редкой скромности. Уэллс в мемуарах о нем почти ничего не написал, – а между тем они дружили сорок лет, – лишь назвал его в числе трех писателей, с которыми ни разу не ссорился (другие двое – Беннет и Гилберт Честертон). Через несколько дней новый приятель был приглашен на Черч-роу; мягкий и доброжелательный, он стал одним из немногих, кого можно отнести к друзьям Кэтрин. До войны Суиннертон будет посещать Уэллсов практически каждый уикенд.
В конце мая Уэллсы отправились в Нормандию. Англичане стремились убежать от своих дождей на континент, где сияло солнце; одни знакомые жили поблизости, другие наезжали в гости. Приезжали Беннет, Морис Баринг, Вайолет Пейджет, часто гостили Ротенстайны, бывал Рей Ланкастер – зоолог, последователь Хаксли, друг Карла Маркса, в то время уже старик, оставивший пост директора Музея естественной истории, автор научно-популярных книг, серьезный ученый и одновременно – фантазер, вдохновлявший писателей: Конан Дойл из бесед с ним почерпнул идею «Затерянного мира». Ланкастера, как и Уэллса, занимал «половой вопрос»: обсуждать эту тему они продолжали еще долго путем переписки. Об уэллсовских идеях «свободной любви» Ланкастер отзывался критически. Сам он делил женщин на два вида: первый – «развратные и пленительные», второй – «ангелоподобные», чистые и порядочные, которые могут быть счастливы только в браке с единственным мужчиной и перед которыми должно преклоняться; если бы представительница «ангелоидов» повела себя неподобающим образом, он в ужасе бежал бы от нее. (Неудивительно, что Ланкастер никогда не был женат.) «Свободных» женщин, которых описывал Уэллс, Ланкастер называл «квази-ангелоидами с аберрациями поведения» и считал, что пропагандировать их опыт не следует, особенно учитывая, что рядом с Уэллсом находится истинный ангелоид – Кэтрин. Уэллсу все это, вероятно, казалось бредом; его ответы не сохранились, но из писем Ланкастера ясно, что он был обижен, – тем не менее переписка продолжалась.
С Барингом тоже были идейные разногласия – тот недавно принял католичество и повсюду его отстаивал, а также выступал против «идейности» в искусстве. Но без хорошего спора с умными людьми и жить было бы неинтересно. Устраивали пикники, танцы и при этом дискутировали о науке, искусстве и человечестве: Эйч Джи впервые за последние два года почувствовал себя отдохнувшим. К тому же Блуменфельд сообщал, что нашлось жилье: землевладелица леди Уорвик хочет сдать в аренду на длительный срок одно из принадлежащих ей строений – ректорий, пасторский дом в деревне Литтл-Истон.
По возвращении домой Уэллс сразу отправился в Эссекс. Дом представлял собой элегантное строение из красного кирпича в георгианском стиле [45]45
Стиль, сформировавшийся в Англии в период правления первых трех королей Ганноверской династии, то есть с 1714 по 1820 год, разновидность архитектурного классицизма.
[Закрыть]– простота и изящество линий, простор, большое количество окон, – с обширными лужайками, с садом, окруженное пшеничными полями; по соседству находилась резиденция леди Уорвик – замок Истон-Лодж, рядом железнодорожная станция. Все это напоминало любимый «Ап-парк». Уэллсу также понравилась хозяйка – некогда знаменитая красавица и возлюбленная Эдуарда VII, а ныне эксцентричная пожилая дама, интересовавшаяся социализмом, учредившая дом престарелых, зоопарк, швейное училище и колледж для девочек и собиравшая в своем доме художников и политиков. Она была рада такому жильцу и соседу, как Уэллс, и арендную плату назначила очень скромную – 100 фунтов в год (потом согласится продать дом). Переезд назначили на январь 1912-го, а дом в Хэмпстеде решено было сохранить.
Еще на Черч-роу Уэллс начал работу над романом «Брак» (Marriage). Эта вещь вряд ли могла вызвать скандал, ибо герой не убегал с девушками, а жил с женой. (Видимо, Уэллс решил исправить впечатление о себе как о ниспровергателе брачных институтов и подчеркнуть, что он выступает лишь против плохих браков – Бертран Рассел, во всяком случае, именно так подумал.) Марджори, умная, образованная и при этом любящая красивые тряпки, вышла за талантливого химика Трэффорда, у них родилась дочь. Марджори – прекрасная мать, но ей нужно занятие помимо дома и хозяйства; она просит мужа взять ее к себе лаборантом, но он отказывает ей, потому что видит в жене ребенка, которого нужно опекать. Марджори приходится весь свой душевный пыл тратить на покупки. Трэффорд, не сумев обеспечить потребности жены, тоже превратил свою жизнь в погоню за богатством и забросил науку. Он хочет бежать от жены и опротивевшего ему образа жизни на Лабрадор, но его мудрая мать говорит, что он обязан взять жену с собой. Марджори отказывается, Трэффорд ее принуждает, и она, почувствовав в нем властелина, покоряется не без удовольствия.
На Лабрадоре Марджори осознает, что жила неправильно. Трэффорд попадает в лапы к рыси, его жизнь в опасности; Марджори выхаживает его, занимается физическим трудом и понимает, что она чуть не испортила ему жизнь, «…она должна стоять на его стороне, поддерживать его, перестать его раздражать, смотреть, ждать. А теперь она по крайней мере могла починить его носки…» Трэффорд решает вернуться к цивилизации, но заниматься не химией, а более важным делом – изучать человечество. Он читает жене лекции о том, как устроен мир; она наивно предлагает ему принять практические меры, например, внести в парламент закон, улучшающий жизнь бедняков. Муж объясняет, что она неправа. «Мужчины моего вида хотят понимать. Мы хотим понять, а вы требуете от нас действий. <…> Мы хотим понять законы взаимодействия людей, а вы просите, чтобы мы сразу написали законопроект». Итак, отныне Трэффорд будет думать и понимать, а жена будет его поддерживать, перепечатывая его книги и чиня носки.
«Любовная линия в моих романах важна не сама по себе, а как иллюстрация к тем или иным умозаключениям», – говорил Уэллс. «Брак» написан в точном соответствии с этим высказыванием и постулатами «Современного романа» – мало действия, персонажи набросаны схематично, диалоги… да вот пример. Трэффорды встречают охотника, который предлагает им купить шкурку, и вспоминают, как прежняя Марджори бегала по магазинам и покупала меха:
«Бедные звери! Их шкурки будут сняты и разделаны, потому что женщины, никогда не видевшие этого сурового уголка природы, мечтают носить их…
– Что, если бы я купила одну – как сувенир!
Он посмотрел на нее с легким удивлением.
