Текст книги "Герберт Уэллс"
Автор книги: Максим Чертанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)
«Бун» был задуман еще в 1905-м, однако строился он без плана: собирались фрагменты, написанные «на случай», смысл романа менялся с изменением обстоятельств – вот так, меняя свои мнения, плывя по течению, живут обычные бестолковые люди, которых осуждал герой «Великолепного исследования»: до войны Уэллс был Уилкинсом-пессимистом, в сентябре – октябре он стал Уилкинсом-бодрячком, сочинявшим патриотические воззвания, в ноябре – декабре он уже становился печальным Буном.
Когда роман был окончен, начался новый, 1915 год. Начинался он для англичан и их союзников ужасно: в феврале немцы применили отравляющие газы в сражении на Ипре, тогда же объявили «неограниченную подводную войну», то есть стали топить не только военные корабли, но и идущие в Англию суда с продовольствием, а также – в соответствии с «Войной в воздухе» – начали воздушные бомбардировки территории Англии. Уэллс-Уилкинс куда-то сгинул, Уэллс-Бун был подавлен и не знал, что делать, а Уэллс-Блисс продолжал писать публицистику, но характер ее менялся. «Большая часть статей 1915 года [59]59
Статьи публиковались в «Таймс», «Дейли кроникл», «Дейли экспресс», «Нью-Йорк таймс».
[Закрыть]представляет собой любопытную смесь неуклюжего миролюбия с еще более неуклюжей угрозой – видимо, я понимал, что статьи могут цитировать в Германии. В них много невежества, неопытности и самомнения». Эти статьи будут включены в брошюры «Мир на Земле» и «Война и социализм». В первой из них говорится о том, что всеобщий мир наступит постепенно (не стоит обманываться: для Уэллса «постепенно» означало – не в этом году, а в следующем), по мере того как производство вооружений будет изъято у частных фирм, а конфликты будут решаться в международных арбитражных органах. В «Войне и социализме» Уэллс разъяснял причины войны: «Это война умов. Это конфликт культур и больше ничего. Вся боль и мука мира, страх и тревога, кровь и разрушение, бесконечное убийство людей и лошадей, зловоние разложения, страдания сотен миллионов человеческих существ, неисчислимые потери человечества – есть следствие не объективных причин, а фальшивой философии и фальшивого мышления». На смену фальшивому (патриотическому) мышлению придет истинное (интернационалистское), но для этого сперва необходимо выиграть войну.
Часть статей носила футурологический характер – они в 1916-м выйдут у Кассела в виде сборника «Что грядет» (What is coming: A Forecast of Things after the War). «Автор этой книги привык заниматься пророчествами», – заявил Эйч Джи в предисловии к сборнику и напомнил о том, как сбылись некоторые из его прежних предсказаний, дабы читатель не забывал, что имеет дело с опытным пророком. Хвастовство? Как сказать: неожиданно наш герой оказался пророком в той сфере, где, как казалось, не смыслил ни гроша – в экономике. Он ссылался на книгу «Будущая война в техническом, политическом и экономическом отношениях» русского военного инженера И. С. Блиоха, который доказывал, что возросшая мощь оружия сделает войны самоубийственными. Блиох писал, что война необратимо подорвет европейскую экономику: обе стороны истощатся, побежденным окажется тот, у кого крах произойдет быстрее, но и победителю не избежать этого кошмара: разрушены коммуникации, дезорганизована промышленность, люди, вернувшиеся с фронта с привычкой убивать и не нашедшие работы, взбунтуются. Уэллс с этими выводами соглашался – «мое настроение за прошлые несколько месяцев изменилось от сильнейшего оптимизма к глубокой депрессии», но в отличие от Блиоха видел возможность преодоления будущего экономического кризиса.
Первая мировая спровоцировала системные изменения в экономике воюющих стран: от принципа свободного предпринимательства правительствам пришлось частично перейти к государственному регулированию. Были необходимы капиталовложения в военную промышленность, а поскольку частные инвесторы вкладывать капиталы не хотели из-за рисков, инвестиционное бремя должно было брать на себя государство. Из-за роста спроса на золото пришлось отказываться от золотого стандарта (свободного обмена банкнот на золото), что дало возможность эмиссионного финансирования военных расходов; из-за ограничений на объем импорта понадобилось госрегулирование импорта и экспорта, из-за нехватки ресурсов пришлось регулировать их потребление; на инфляцию отвечали введением регулируемых цен. Вот и прекрасно, писал Уэллс, единственный выход из экономического кризиса – государственное регулирование экономики.
Но, позвольте, это ведь, кажется, Кейнс придумал? Да, конечно: Джон Мейнард Кейнс, член Фабианского общества, был другом Уэллса, и тот в очень примитивном виде повторял его мысли. Знаменитая «Общая теория занятости, процента и денег» будет опубликована в 1936 году, но свои идеи Кейнс высказывал задолго до этого. Концепцию ликвидации золотого стандарта он разработал как раз накануне войны, в 1913-м. Кейнс, как считается, «спас» капитализм, превратив его в смешанную систему, в которой действие рыночного механизма увязано с государственным регулированием экономики. Уэллс в своем примитивизированном кейнсианстве видел обратное: прямой путь перехода к социализму. Теория Кейнса сложна, местами противоречива – для Уэллса, как всегда, все «очень просто» и «быстренько».
От внутренних дел – к внешним: поскольку европейские страны после войны станут бедными, им придется объединяться, чтобы выжить, не превратившись в вечных нахлебников и должников США: Уэллс считал, что через 15–20 лет будет создано Европейское экономическое сообщество, а параллельно с ним возникнет международный регулирующий орган. Идея Лиги Наций в 1915-м еще не окончательно сформировалась в голове Эйч Джи, но это был первый шаг к ней. Что касается Всемирного Государства, на сей раз высказывания Уэллса по этому поводу очень осторожны. С одной стороны, пока существуют отдельные государства, войны на Земле не прекратятся; с другой – «Местные и национальные различия – очень упрямая вещь. Каждая страна имеет тенденцию возвращаться к своему естественному типу. Нации останутся». Культурные различия также неистребимы, и с ними придется считаться: «где есть континентальные пустыни, там есть арабы и есть ислам; эта культура никогда не будет разрушена и заменена европейской». В «Что грядет» Уэллс фактически отказался от своей прежней идеи единого унитарного государства в пользу всемирного конфедеративного образования, путь к которому будет лежать через создание различного рода союзов и локальных конфедераций.
Наиболее интересное предсказание он сделал о Германии: вопреки всем прогнозам предрек в этой стране революцию, которая произойдет немедленно по завершении войны и «навсегда положит конец немецкой династической системе». В «Буне» он всячески обзывал немцев, но теперь призывал быть к ним терпимее. «Они – трудолюбивые, кропотливые люди, они уважают науку и образование. Это не значит, что мы не должны разбить Германию и в случае, если династия Гогенцоллернов сохранится, подавить ее экономическими методами, чтобы она не могла вновь развязать войну». Но если Гогенцоллернов не будет, репрессии к послевоенной Германии не должны применяться, ибо конечная цель – не разрушение страны, а ее интеграция в мировое сообщество. Отчасти это тоже плагиат из Кейнса, который будет призывать к отказу от репараций в работе «Пересмотр Версальского договора».
Отдельные статьи 1915 года посвящены «женскому вопросу»: до сих пор Уэллс не признавал иной роли женщины, кроме любовницы, но теперь мужчины ушли на фронт, а женщины стали работать вместо них – стало быть, они действительно равны мужчинам и имеют право голосовать на выборах. После войны женщин еще долго будет больше, чем мужчин, так что не каждая сумеет свободно выбрать мужчину и штопать его носки, да и не каждая захочет это делать после того, как была хирургом или шофером: «Мир должен будет приспособиться к увеличению числа самодостаточных, само-обеспеченных женщин». Не совсем ясно, нравились ли Уэллсу эти самодостаточные женщины. Скорее всего нет, но он понял, что с их существованием придется смириться.
Летом 1915 года немцы начали бомбардировки Лондона и окрестностей. Использовались пока что не самолеты, а цеппелины и дирижабли, точность попадания невысокая, жертв немного, но паника большая. По настоянию Уэллса Ребекка с сыном переехала в Олдертон, крошечную приморскую деревеньку в графстве Саффолк. Незадолго до этого известный американский журналист Уолтер Липпман предложил ей стать постоянным британским корреспондентом журнала «Нью рипаблик», издававшегося в США. Она рвалась в Лондон, где кипит жизнь, а ее запихали в самую тоскливую глушь, какую только можно было придумать и куда отец ее ребенка мог приезжать лишь изредка. Все это не способствовало улучшению отношений между Пантерой и Ягуаром.
Издательский бизнес от войны пока не пострадал, книги Уэллса продолжали выходить: в 1915-м были изданы «Великолепное исследование» (у Макмиллана) и «Билби» (у Метьюена). В мае появился и «Бун», опубликованный издательством Ануина. Экземпляр романа Уэллс в Реформ-клубе передал Генри Джеймсу. 6 июля он получил от Джеймса письмо, в котором тот сообщал, что ему трудно комментировать прочитанное. Под обычной вежливостью чувствовалась обида. Уэллс немедленно ответил: «Все мои нападки на Вас вызваны чувством, что Вы „подавляете“ меня… <…> Для Вас литература – это живопись, что является самоцелью и венцом всего, для меня – архитектура, то есть то, что можно практически использовать». Он также выражал сожаление о том, что «не выразил наши глубокие и неискоренимые противоречия в более деликатной форме», и называл свою книгу «бумажным хламом». Навряд ли это было проявлением лицемерия: учтивость противников Уэллса всегда обезоруживала и заставляла раскаяться, тем более что Джеймс в эти дни был тяжело болен.
Джеймс отозвался 10 июля: «Я считаю Ваше противопоставление „архитектуры“ и „живописи“ надуманным и бесполезным. Архитектуру так же невозможно свести к „полезности“, как любое из искусств; это все равно что свести литературу к буквальному описанию жизни, лишенному всякого приукрашивания. <…> Искусство – единственный творец жизни, интереса, смысла… и я не знаю ничего, что могло бы заменить его красоту и силу». Это было его последнее письмо Уэллсу. 2 декабря Джеймса поразит инсульт; он умрет три месяца спустя, оставив два неоконченных рассказа, один из которых называется «Башня из слоновой кости». В своем желании выстроить такую башню он был так же непоколебим, как Уэллс в своих журналистских принципах.
Друзья и знакомые Уэллса «Буна» хвалили, хотя с оговорками. Баринг написал, что роман «содержит лучшие образцы критики современной жизни» и что он «предпочитает роман идей любому другому», но добавил, что возвеличение «антиискусства» тоже не следует доводить до крайности. Разумеется, роман активно не понравился Конраду; Хью Уолпол, всегда умудрявшийся дружить «с вашими и нашими», выражал недоумение, отчего Конрад так «рассвирепел», но вряд ли это недоумение было искренним: Конрад разделял взгляды Джеймса на искусство, кроме того, высмеивать больного человека казалось ему свинством и он вряд ли принял бы во внимание обстоятельство, что Уэллс начинал писать «Буна», когда Джеймс был еще здоров. Уэллса продолжали втягивать в дискуссии о «Буне» в течение многих лет, спрашивали о причинах проявленной им по отношению к Джеймсу жестокости; в ответ он то огрызался, то каялся. Когда роман переиздавали в 1925 году, он назвал его своим enfant terrible и «дерзкой выходкой» и отметил, что написать «Буна» его вынудили, – это была всего лишь реакция на постоянные поучения. Позднее, когда критик Герберт Рид попросил его рассказать об отношениях с Джеймсом и о «Буне», он ответил, что очень сожалеет о своей грубости, но Джеймс, обидев Беннета, «сам напросился» – имелось в виду конечно же «Новейшее поколение», но не только.
После смерти Джеймса Ребекка Уэст начала писать книгу о нем, которая вышла в 1916 году: тон книги был залихватским и непочтительным, но за развязностью скрывалось искреннее восхищение (она писала, что обаяние лучших книг Джеймса «подобно солнечному лучу» – Уэллс никогда не удостоился подобного комплимента из ее уст). Однако друг Джеймса Перси Лаббок, литературный критик, был оскорблен книгой Уэст и в своей колонке в «Таймс литэрари сапплемент» отозвался о ней очень резко. Возмущенный Уэллс писал по этому поводу Уолполу, что та критика, которую он высказал в адрес Джеймса в «Буне», – ничто по сравнению с «ушатами помоев», вылитых «Лаббоком и его дружками» на Ребекку Уэст: «У меня кровь в жилах закипает, когда я думаю о том, как эти претенциозные академики третируют беззащитную девушку (которая умеет писать так, как любому из них и не снилось), прикрываясь уважением к литературе. От этого мне омерзительно само имя Джеймса». Маккензи, собирающие всякую мелочь, свидетельствующую в пользу того, что Уэллс был злобным истериком, приводят текст этого письма, забыв упомянуть о конфликте между Ребеккой и Лаббоком, и получается, что Уэллс обругал давно мертвого Джеймса просто так, от злобы. В «Опыте» он писал о Джеймсе уважительно – «Мы оба были по-своему правы» – и с сожалением, как о человеке, слишком хрупком для нашего грубого мира.
Разговор о «Буне» лучше всего закончить словами Ланкастера: он сравнил свои ощущения от романа с «мелодией регтайма». Ученый проявил чутье более тонкое, чем критики, в том числе и современные: этот текст, направленный «против искусства», с его утонченной и прихотливой композицией, с причудливыми лабиринтами, со сложной системой зеркал, из которых выглядывают двойники двойников и тени теней, представляет собой замечательное – в своем, особенном роде – произведение искусства. Ведь архитектура противостоит вовсе не живописи. Они обе равно противостоят хаосу, грязи и поломанным заборам с надписями из трех букв.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ
Глава первая ТРИ ТАНКИСТАСидней Дарк, один из первых исследователей творчества Уэллса, сказал: «Если он отказался от своего кредо, он будет разоблачать его тщетность с тем же энтузиазмом, с каким только что защищал его». Воинственный Эйч Джи стал пацифистом: «Через несколько месяцев я понял неприглядную правду: „война за цивилизацию“, „война против войны“ была утешительной выдумкой. А правда заключалась в том, что Франция, Великобритания и союзные державы, следуя своим интересам, договорам и тайным намерениям, воспользовались проверенным историей средством и под водительством военных властей вступили в войну с противником. <…> Мы воевали „за короля и родину“, они – „за кайзера и фатерлянд“; что же до Всемирного Государства, это было всем безразлично».
Уэллс начал осознавать эту истину еще в конце 1914 года: тогда дописывался «Бун» и делались первые наброски к новому роману: «Мистер Бритлинг пьет чашу до дна» (Mr Britling Sees It Through) [60]60
Приводится наиболее распространенный перевод названия, хотя точнее было бы «Прозрение мистера Бритлинга»: встречаются также варианты «Мистер Бритлинг видит все насквозь» и т. д.
[Закрыть]. «Мистер Бритлинг», по словам автора, «автобиографичен только в самом общем смысле слова»; герой «представляет не столько меня, сколько мой человеческий тип и социальный слой». Тем не менее автобиографично в «Бритлинге» почти всё. Сам он – преуспевающий литератор, который «говорил обо всем, имел мнение по поводу всего; он не мог удержаться от того, чтобы не высказать свое мнение обо всем на свете, как собака не может удержаться, чтобы не обнюхать ваши пятки». Его жена похожа на Кэтрин, среди персонажей мы обнаруживаем леди Уорвик и всех соседей Уэллсов, в сюжет включено множество эпизодов, которые случались в семье автора. Есть лишь одно существенное различие между автором и героем: сын Бритлинга старше, чем сыновья Уэллса, и он ушел на фронт, и был убит, и его потрясенный отец осознал, что война – это «убийство и больше ничего», как и говорил Бун, и даже еще хуже: это – «убийство мальчишек».
«Временами меня пугает то, как мало я знаю об этом мальчике. Я не знаю, верит ли он в Бога. Я не знаю, что ему известно о сексе и подобных сторонах жизни. Я не знаю, в чем он видит красоту. Обо всем этом я могу только догадываться – иногда он чем-то выдает себя… Пока у вас нет детей, вы не можете знать, что такое любовь. Можно не любить женщин, правда, можно. Даешь и получаешь – это сделка. Можно испытывать потрясающие волнения и настойчивые желания. Все это годится до поры до времени. Но любовь к ребенку – душераздирающая нежность…» Кажется, этот человек пытался нас уверить, что никакой любви к своим детям не испытывает и «просто уважает» их? С этих размышлений о сыне начинается переворот в душе Бритлинга: до него начинает доходить, что своими патриотическими проповедями он, быть может, виновен в смерти чьих-то детей, и «внезапно вся боль мира и раскаяние за все несчастья мира обрушились на него».
Потом пришла похоронка. «Я не знаю, как обычно бывает между отцами и сыновьями, но я – я восхищался им… Я находил в нем столько прелестного… Я не уверен, что другие люди замечали это. Он был тих. Он казался неловким. Но он обладал исключительной утонченностью чувств. Он на все откликался необыкновенно чувствительно и быстро… Это не моя отцовская пристрастность… Это так и было… Знаете, когда ему было всего несколько дней от роду, он вдруг начал издавать такие чудные звуки… Он всегда был певун, как эолова арфа… И его волосы – у него было много волос на голове, когда он родился – они были точь-в-точь как перышки на грудке у птицы, в самом низу. Я помню – помню как сейчас – как я любил гладить их. Это был шелк, шелковые пряди… Когда ему еще двух не исполнилось, он уже умел говорить – целые фразы… У него было очень чуткое ухо… ему нравились длинные слова… И теперь, – сказал он (Бритлинг. – М. Ч.) плача, – все это чудесное утонченное существо, этот ум, эта чистая жизнь, быстрая как ручей, упругая как стальная пружина, – все это уничтожено…»
Уэллс представил себе, что было бы, если бы Джип или Фрэнк… представил так же живо, как в молодости представлял нашествие марсиан (в этом сравнении нет кощунства – ведь речь идет о писателе) – и «Бритлинг» получился очень хорошо. Он сделан не по-журналистски, а «по-нормальному», как хотел Генри Джеймс: с тонко прописанными персонажами, с живым, а не газетным диалогом, с тысячью мелочей, печальных и милых. В первой части романа много рассказывается о молодом гувернере-немце – в комическом ключе: как его возмущала британская привычка гулять в любую погоду и ужинать не вовремя, как он полюбил белку, купленную для маленьких Бритлингов, но оказавшуюся неуправляемой (самец белки действительно проживал в доме Уэллсов, своим необузданным нравом наводя ужас на прислугу и котов); эти подробности выглядят какой-то «диккенсовщиной», не идущей к делу, но в «Мистере Бритлинге» каждое лыко в строку. Молодой немец уходит на фронт, хотя не чувствует ни малейшей воинственности, уходит потому, что «так надо», – и его убивают тоже. «В его мыслях не было места факту, что Генрих был врагом, что в „войне на истощение“ смерть Генриха была расплатой и возмездием за смерть Хью. Он видел главное – что оба они были прекрасными, доброжелательными существами, и что одна и та же вещь убила их обоих… Никакими умственными усилиями он не мог заставить себя думать о них как о противниках… Еще один сын мертв – и весь мир терял своих сыновей…»
Семью Уэллсов смерть на самом деле не тронула. Но она взяла свою дань с других. Погиб молодой Бен Килинг, друг и соратник Эмбер Ривз: когда было опубликовано собрание его писем, Уэллс в предисловии к нему почти дословно повторил сказанное о Хью и Генрихе. Сын Киплинга был убит и тело его не найдено – Киплинг, сделавший все, чтобы его ребенок, которого не брали на войну из-за слабого зрения, все-таки попал туда, до конца своих дней так и не смог оправиться от этого удара. Сесил Честертон был трижды ранен в боях – в конце войны он умрет во французском госпитале; с войны не вернутся сын и младший брат Конан Дойла. Страдающий человек ищет оправдания своим страданиям, за которым он иногда обращается к Богу. Так поступил и Бритлинг. «Одиночество поразило его как удар. У него была семья, которая от него зависела, у него были заботы. Но у него никогда не было никого, перед кем он бы мог плакать…» Но вот он – и автор – наконец понял, что Бог есть: «Здесь был Бог, он был рядом, и сам он знал, что Бог – здесь, словно все это время двигался на ощупь, впотьмах, думая, что он – один среди скал, волчьих ям и жестокости, и вдруг рука, крепкая и сильная, прикоснулась к его руке».
Осиротевший Бритлинг разговаривает с Летти, молодой женщиной, у которой на фронте погиб возлюбленный: горе озлобило ее против Бога. «В этом мире нет ничего, кроме жестокости. Ничего, кроме болезней, смерти, несчастных случаев. Что до Бога – или никакого Бога нет, или он – идиот, идиот со слюнотечением изо рта. Он похож на идиота, обрывающего мухам крылышки… Как вы можете верить в Бога после того, что случилось с Хью?» Летти говорит, что Бог ответствен за войну и все зло, раз позволяет таким вещам происходить; Бритлинг отвечает ей: «Это богословы ответственны за все. Они исказили Бога. У них были дурацкие идеи о том, что Бог всемогущ. Но здравый человеческий смысл говорит нам другое. Реальный Бог христиан – Христос, бедный гонимый и раненый Бог, распятый на кресте. Однажды он одержит победу. Несправедливо говорить, что он является причиной того, что сейчас происходит. <…> Бог не абсолютен; Бог не бесконечен. Он – ограниченный, смертный Бог, что борется в меру своих сил против того же, что и мы. Если бы я верил в существование всемогущего Бога, который глядит свысока на все ужасы этой войны – он может предотвратить их, но позволяет им случаться, чтобы поразвлечься, – я плюнул бы в его пустое лицо».
Верил ли Уэллс в Бога до «Мистера Бритлинга»? Да как сказать… Еще в 1902 году он писал в «Предвидениях»: «Можно либо признать, что вселенная едина и сохраняет известный порядок в силу какого-то особого, присущего ей качества, либо счесть ее случайным хаосом, не связанным никаким внутренним единством. Вся наука и большинство современных религиозных систем исходят из первой предпосылки, а признавать эту предпосылку для всякого, кто не настолько труслив, чтобы прятаться за софизмы, – и значит верить в Бога». В «Первом и последнем» он видоизменил эту мысль: «Я не называю порядок, управляющий Вселенной, Богом, но и не отрицаю, что он может носить имя Бога. Я иногда говорю о Божьей воле или Божьем замысле и верю, что этот Божий замысел, как его называют многие люди, работает во мне и через меня и определяет все самое лучшее, честное и правильное в моей душе и мыслях».
Уэллс был настроен не против Бога, но против религии и ее материального воплощения – церкви, в которой видел средство разобщения человечества. Особенно много он критиковал догмат о Троице, но, что любопытно, Бог Бритлинга тоже существует в трех ипостасях. Во-первых, это старший друг, добрый, чуткий, не плаксивый, но мужественный, надежный, подающий пример. Во-вторых, это «Невидимый Король» – сила, что борется со злом и рано или поздно одержит победу. В-третьих, это причина всего доброго и прекрасного, что есть в нашей жизни. «Если бы не было ничего в целом мире, кроме нашей доброты друг к другу или любви, что заставляет вас плакать в этот тихий октябрьский день, и той любви, которой я люблю Хью, – если бы повсюду, кроме этого, были только грязь, жестокость, горечь, насмешка – все равно это был бы Бог любви и справедливости». И, чтобы Летти уверовала, Бог Уэллса, как полагается Богу, совершает чудо: ее любимый возвращается домой…
«Религия – первая вещь и последняя вещь, и когда человек обрел Бога и обретается Богом, он становится на путь, не имеющий ни начала, ни конца. У него могут быть дружбы, привязанности, честь. Но все эти вещи, как и сама жизнь, существуют только с Богом. Бог, что сражается через нас со слепыми силами зла, тьмою и небытием, Бог, что есть венец всего и смысл всего – единственный Король… <…> И перед пришествием истинного Короля, неизбежного Короля, Короля, который всюду, где люди объединяются, эти окровавленные обломки старого мира, эти маленькие короли и мишурные императоры, коварные политики и ловкие адвокаты, эти люди, которые грабят, обманывают, принуждают, эти вояки и угнетатели будут съеживаться и исчезать, как бумага в огне». Придумав себе такого Бога, Бритлинг находит силы написать отцу молодого немца: «Наша боль и муки не могли быть бессмысленны – быть может, они необходимы. Я понес тяжкую утрату и я несчастен – но я надеюсь. Никогда еще завеса войны не была так черна; но никогда и не была так изношена. Через тысячи дыр в ней сияет свет».
* * *
В 1915 году об Уэллсе впервые написали книгу. Это сделал Ван Вик Брукс, американский литературный критик. Книга называется «Мир Эйч Джи Уэллса» [61]61
Brooks V. W. The World of Н. G. Wells. N.Y., 1915.
[Закрыть]: это не биография, а большое эссе. Брукс замечает, что для Уэллса с его безграничной фантазией «Вселенная подобна волшебной лавке игрушек, где с вами может случиться все что угодно», и что Уэллс «смотрит на наш мир сверху, как если бы с воздушного шара наша планета представлялась ему маленьким шариком». Брукс считает, что Уэллс «не художник, а интеллектуал, интерпретирующий жизнь в свете идей, а не реальности и практики», и что «в его идейных романах характеры прямолинейны, упрощены, рационалистичны». А вот самое любопытное: рационализм Уэллса Брукс определил как «японскость»… Из того, что люди будущего были названы самураями, Брукс развил теорию о том, что Уэллс видел свой идеал в японском характере и японском искусстве: отсюда его любовь к четкости, строгости, бесстрастности. На наш взгляд, тут все поставлено с ног на голову. Идейные романы Уэллса отличаются чем угодно, но только не четкостью и строгостью: напротив, они многословны, неряшливы и рыхлы. И трудно найти что-либо более чуждое Уэллсу, чем самурайская культура с поклонением императору. Но то, что мы называем «западным» рационализмом Уэллса, западный человек Брукс воспринял как восточное, то есть чужое. Марсиане, надо думать, назвали бы рационализм Уэллса венерианским.
Работа над «Бритлингом» продолжалась весь 1915 год и первые месяцы 1916-го, а войне не видно было конца. Осенью войска Антанты понесли ужасные потери во Франции; немцы оккупировали Сербию; Штаты тянули со вступлением в войну. В начале 1916-го союзникам наконец удалось разработать общий стратегический план, знаменитая Верденская операция продолжалась до сентября, погибло полтора миллиона человек с обеих сторон. В марте 1916-го Россия провела Нарочскую операцию, которая заставила германские войска временно ослабить атаки на Верден; в мае Брусиловский прорыв очень помог Антанте – все это стало изменять прохладное отношение англичан к союзнику. Потепление нужно было закрепить, вызвать к русским симпатию. В феврале Хьюберт Райт [62]62
В большинстве русскоязычных источников он ошибочно назван директором Лондонской библиотеки, а не секретарем, как было на самом деле.
[Закрыть], переводчик, знаток России, организовал визит группы наших писателей в Англию.
В составе делегации были Чуковский, Алексей Толстой, Набоков-старший, Василий Немирович-Данченко (журналист и беллетрист, брат знаменитого режиссера), журналисты Александр Башмаков и Ефим Егоров. Сопровождал делегацию российский корреспондент «Таймс» Уилтон; в Лондоне к ней присоединился русский фабианец Алексей Аладьин, живший в эмиграции. Членов делегации принимали Георг V, Эдвард Грей, министр обороны лорд Китченер, командующий флотом Джон Джеллико; Ассоциация британских журналистов устроила в честь русских грандиозный банкет. Для троих – Набокова, Толстого (Уэллс назвал его «автором изящных рассказов») и Чуковского («тонкого критика») – Райт организовал поездку в «Истон-Глиб». Все трое упоминали об этой встрече в книгах: Толстой – «В Англии, на Кавказе, по Волыни и Галиции» (1916), Набоков – «Из воюющей Англии» (1916), Чуковский – «Англия накануне победы» (1917). Уэллс – за рулем – встречал гостей на станции, дома пили чай, говорили о книгах, потом гуляли пешком, посетили деревенский трактир. Были и другие гости – зашедший по-соседски Блюменфельд с дочерьми, Лалла Вандервельде – дочь композитора Эдварда Элгара и жена лидера бельгийских социалистов Эмиля Вандервельде. Устроили игру в мяч – как обычно, с правилами, выдумываемыми на ходу, – потом ужинали и музицировали. Толстой остался недоволен скудостью угощения, Набокову и Чуковскому (они оба были худые) еды хватило. Со всеми троими Эйч Джи еще будет встречаться при разных обстоятельствах. И там тоже будет много разговоров о еде…
Воспользовавшись помощью России, союзники летом начали наступление, венцом которого стала битва на реке Сомме – в этом сражении были впервые использованы танки. С танками в жизни Уэллса связана любопытная история. В 1903 году в «Стрэнде» был опубликован рассказ «Земноходные броненосцы», в котором Эйч Джи описал, как бронированная машина, поставленная на гусеничный ход, становится оружием. В сентябре 1916-го, когда началась битва на Сомме, английские газеты стали цитировать «Броненосцев» как гениальный образец провидчества. Черчилль хорошо помнил этот рассказ. Он прислал Уэллсу письмо с поздравлениями (такое же письмо Эйч Джи получил от Мастермена); когда танки стали выходить с завода в Бирмингеме, Уэллс был приглашен их осмотреть. «Они были моими внуками, – писал он, – и я чувствовал себя немного королем Лиром. Все же хочу сразу оговориться, что я, конечно, не был их главным создателем».
В 1932 году отставной генерал Эрнст Суинтон опубликовал книгу, в которой описывал, как он изобрел танк. Он упомянул, что читал «Земноходных броненосцев», назвал рассказ «изумительным предвидением» и признался, что тогда Уэллсова машина казалась ему чистейшей фантазией. Уэллсу эта книга попалась только в 1939-м, и он, позабыв, что «конечно, не был их главным создателем», написал очень сердитую статью, где говорилось, что танк изобрел он. Затем, 15 февраля 1940 года, Суинтон выступал в программе «Слушатель» на радио Би-би-си и снова рассказывал, как изобрел танк. Уэллс пришел в негодование и отправил в адрес «Слушателя» письмо, в котором утверждал, что: 1) танк изобрел он, а не Суинтон; 2) Суинтон даже не понял описанную им идею. Редакция Би-би-си письмо Уэллса озвучила. Тогда Суинтон написал «Слушателю» негодующее письмо, требуя от Уэллса извинений. Тот извинений не принес. Тогда Суинтон предъявил в суд иск о клевете – Уэллс и Би-би-си выступали соответчиками. Он требовал, чтобы Уэллс выплатил ему 400 фунтов, а Би-би-си – 100 [63]63
Переписка между Уэллсом, Би-би-си и Суинтоном через адвокатов продолжалась примерно год; все это подробно описано в книге: Harris J. P. Men, Ideas, and Tanks. Manchester, 1995.
[Закрыть]. В защиту Уэллса выступил Черчилль – но клевета, возведенная на Суинтона, была слишком явной.
В мае 1941-го Уэллс и Би-би-си признали свою вину. Уэллс платить 400 фунтов не желал, и редакция Би-би-си сообщила Суинтону, что они оплатят ему возмещение совместно. (Так и не известно, заплатил ли Эйч Джи хоть что-нибудь.) Было опубликовано официальное письмо от Би-би-си с извинениями. В своем последнем письме адвокату Суинтон писал, что не удовлетворен, ибо основную тяжесть понесла редакция, которая была ни в чем не виновата, а «клеветник Уэллс» остался безнаказанным. Но продолжать тяжбу Суинтон не стал. Уэллс, разумеется, остался при своем мнении. «Открытия и выводы, которые доставили бы славу человеку менее умному, чем он, казались пустяками, когда их делал он…» Интересно, что даже старавшийся быть объективным Смит полагает, что Уэллсу действительно принадлежит громадная роль в изобретении танка. Так ли это? Попробуем разобраться.
