Текст книги "Герберт Уэллс"
Автор книги: Максим Чертанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)
Бентхэм и Аманда полюбили друг друга, Аманда утверждала, что хочет видеть своего любимого свободным, но после свадьбы все переменилось. Бентхэм обнаружил, что она легкомысленна, вульгарна, жадна, «разрушительна», что у них разные взгляды – ее привлекает романтика, которую он ненавидит; кроме того, она после свадьбы уже не хотела ездить по миру, исследуя жизнь, а хотела поселиться в Лондоне. «Она получила его, она не сомневалась, что опутала его тысячью нитей, что этот великолепный леопард у нее в зубах, что он пленник ее сумрачных волос и что весь мир есть одно непрерывное обещание развлечений». Ребекка Уэст развлекалась не больше Уэллса и работала не меньше, но Аманду он предпочел сделать бездельницей, чтобы ее пороки были более очевидны.
По настоянию Бентхэма молодожены не селятся в Лондоне, а едут путешествовать (мужчина в романах Уэллса никогда и ни в чем не уступит женщине, какое бы уважение к ее правам он ни питал) по Албании; Аманда с жадным любопытством впитывает в себя экзотические впечатления – Бентхэма чуждая культура и чужой образ жизни приводят в бешенство; там, где Аманда находит романтическое, красивое или смешное, он видит одну лишь грязь, невежество и дикость. Уэллсу любые этнографические изыскания казались ненужной чепухой: изучение жизни для него и для Бентхэма заключается в познании общих законов. Вернувшись из поездки, Бентхэм позволяет Аманде жить в Лондоне, но одной: сам он хочет объехать мир. Аманда беременна и просит его остаться. Разумеется, он поступает по-своему.
В Россию Бентхэм приезжает с Протеро. По дороге они обсуждают «женский вопрос», и Протеро говорит, что мужчина, занимающийся настоящими серьезными делами – то есть «исследованием жизни», – должен преодолеть в себе половые инстинкты. Однако первое, что он делает по приезде в Петербург, – влюбляется в проститутку и хочет увезти ее в Англию. Протеро – это тоже Уэллс, только не идеализированный, как Бентхэм, а сосредоточивший в себе черты, которые самому автору были неприятны, то есть такой же импульсивный и непоследовательный, как Аманда. Бентхэм, разочаровавшийся в друге, продолжает кругосветное путешествие и всюду видит отсутствие плановости, приводящее к дурным последствиям; кроме того, он тоскует по Аманде – той идеальной Аманде, какой он хотел бы ее видеть. «Желание иметь mate (это слово переводится как „товарищ“, или „помощник“, или „супруга“, или даже „самка“. – М. Ч.) так же естественно, как желание хлеба, и тысячу раз в моих странствиях я мечтал о mate. О mate, но не о собственности. Если бы можно было иметь женщину, которая думала бы в унисон со мной!»
Аманда в отсутствие мужа поступила в соответствии с его принципами – свободно выбрала себе любовника. Бентхэм почему-то недоволен и требует развода. Аманда развода не дает: когда муж рядом, она сравнила его с любовником и вновь свободно выбрала его. Но Бентхэм, терзаемый ревностью, ненавидит жену и хочет ее убить. Ему удается совладать с этим желанием, но простить жену он не может и опять едет исследовать жизнь, только теперь уже пытается принимать в этой жизни деятельное участие. Он вновь попадает в Россию, оказывается в центре еврейского погрома, спасает евреев, после чего проповедует им, что евреи не должны противопоставлять себя другим нациям. За это евреи его бьют. Он путешествует по другим странам, ввязывается в конфликты на национальной почве, всех призывает к братству и плановости, и каждый раз делает это бестактно, и каждый раз его бьют. В одном из таких конфликтов он погибает, а Уайт начинает исследовать его жизнь.
Во время своего последнего путешествия Бентхэм много думал об Аманде; он понял, что мужчина не должен заставлять свою «mate» смотреть на мир его глазами. Но это не означает, что ему следует принять ее такой, какая она есть, напротив: надо от нее отказаться. «Опыт любви для Бентхэма закончился. Он полностью посвятил себя делам мировой важности. Влечение и ревность больше не должны отвлекать его; как и страх, они должны быть преодолены или по крайней мере сведены к минимуму». Неужели Уэллс не видел, как карикатурно все это звучит? Видел, конечно; потому и написал в параллель к идеальному Бентхэму – живого Протеро, который, дав обет чистоты, совершает падение с каждой встречной юбкой.
Итак, мужчина должен освободиться от любви, ограничиваясь страстной (хотя правильнее было бы называть ее бесстрастной) дружбой; к похожим выводам пришла и Уэст – в то самое время, когда Уэллс работал над «Великолепным исследованием», она продолжала журналистскую деятельность и, в частности, написала знаменитое эссе «Худший в мире провал». Нужна ли женщине любовь? – спрашивала Уэст. Полюбив мужчину, она лишается привычного образа жизни, она занята обслуживанием ребенка, а он остается свободным как ветер; ее помыслы сосредоточены на нем, а она занимает лишь некоторую часть его души, являясь не более чем дополнением к его «настоящей» жизни. Так что, дамы, займитесь настоящими делами, а если уж не можете обойтись без мужчины, по крайней мере не отдавайте ему всего своего сердца. К чести Уэллса нужно сказать, что он не оспаривал права Ребекки на собственное мнение.
С «Великолепного исследования» для Уэллса начался период богостроительства. Бентхэм-подросток взбунтовался против «придуманного людьми Бога, который является всего лишь оправданием существующего порядка вещей»; повзрослев, он понял, что есть и другой Бог – «бессмертный дух авантюризма во мне, Бог, что призывает людей оставить свой дом и страну и идти в большой мир, Бог… что преодолел смерть и прибыл к нам, дабы нести не мир, но меч». Пока это не концепция, а просто красивые слова: любопытно в них лишь то, что Бентхэму, посвятившему жизнь борьбе за мир, в Боге больше всего нравится его воинственность. Но когда Уэллс писал «Великолепное исследование», у него была конкретная причина призывать к мечу. Наивный в одних вопросах, в иных он мыслил ясно и, в отличие от многих профессиональных политиков, понимал, к чему ведет наращивание военной мощи Германии. «Современный мир пребывает в заблуждении… Ему кажется, что с открытием анестезии наступил конечный триумф цивилизации уюта и невинных развлечений, что достижение этих идеалов детской комнаты и было целью человечества». Заблуждение окончилось: в день, когда Энтони сделал первый вдох, Англия объявила Германии войну.
Глава четвертая ПАТРИОТНачиная с 1898 года Уэллс писал о возможности мировой войны; в 1908-м он утверждал, что войны XX века «сотрут линию фронта, а вместе с ней – и различия между гражданскими и военными, а также саму возможность полной победы». В 1913-м он предсказывал, что война начнется с германского вторжения во Францию через Бельгию; в том же году он опубликовал в «Дейли мейл» три статьи, составившие брошюру «Война и здравый смысл». Британии, предупреждал он, не стоит надеяться ни на свой флот – с ним легко справятся немецкие субмарины, – ни тем более на пехоту с артиллерией. Надеяться можно только на технику и науку; войну выиграют не генералы, а инженеры, и не в окопах, а в лабораториях. Соответственно и деньги следует тратить не на содержание устаревшей армии, а на модернизацию. Если же ничего этого сделано не будет, Англии придется воевать не только с немцами: потом на нее могут напасть славяне и азиаты.
3 августа Германия объявила войну Франции и Бельгии. С Францией Британию связывало соглашение 1904 года; тогда же Британия обязалась вступиться за Бельгию в случае вторжения. В тот же день Британия предъявила Германии ультиматум, требуя прекращения военных действий против своих союзников. Срок ультиматума истекал на следующий вечер. 4 августа был праздник – летний Bank Holiday [56]56
Выходной, который бывает в Англии несколько раз в году; в этот день не работают банки.
[Закрыть], леди Уорвик в этот день обычно устраивала выставку цветов с угощением и концертом. Соседи приходили со своими гостями. Никто не подумал отменить праздник – в войну не верили, но говорили, конечно, только о ней. Уэллс был мрачен и предрекал ужасные последствия. Германия молчала; в 23 часа было объявлено о вступлении Англии в войну. Это известие вызвало бурю патриотического восторга у большей части англичан, то же самое несколькими днями раньше произошло и в России. Эйнштейн, наблюдая эти восторги, сказал: «У Европы ампутировали головной мозг».
В «Освобожденном мире» Уэллс уже описал подобный взрыв воинственной радости: «Однако весь этот энтузиазм был мыльным пузырем и не опирался ни на какие твердые убеждения; у большинства, говорит Барнет, как и у него самого, он был лишь бессознательным откликом на воинственные вопли и песни, колыхание знамен, ритм совместного движения, волнующее, смутное предчувствие опасности. К тому же люди были настолько подавлены вечной угрозой войны и приготовления к ней, что, когда она началась, они даже почувствовали облегчение». Однако самому Уэллсу воинственный пыл также оказался не чужд: ночью 4 августа (уже зная о рождении Энтони) он сел писать первую из серии статей, которые составят сборник «Война, что покончит с войнами» (The War That Will End War). Всего несколько часов назад он испытывал ужас; теперь, когда все решили за него, он почувствовал облегчение, о котором писал в романе. Все кругом говорили, что война закончится очень быстро; он думал так же.
2 сентября Мастермен, глава Бюро оборонной пропаганды, собрал два десятка видных литераторов (кроме Уэллса, там были Честертон, Голсуорси, Киплинг, Беннет, Гарди) на секретное совещание: писатели должны были поработать во славу британского оружия и помочь вербовке в армию. Уэллс охотно взялся за дело и в течение сентября – октября написал одиннадцать текстов патриотической направленности, которые войдут в упомянутый сборник. Он развивал мысль о том, что, хотя войны в принципе являются чудовищным злом, конкретно эта война – в случае, конечно, если она закончится разгромом Германии, – принесет миру не катастрофу, но спасение, ибо с милитаризмом будет покончено навсегда. Он предлагал меры по искоренению милитаризма: созыв международной конференции, на которой будет разработана «новая карта Европы», запрет на производство оружия частными фирмами – оружейная империя Круппа виделась ему главным «источником заразы». Раньше он писал, что милитаристский дух обитает в каждом из нас; теперь почему-то вдруг решил, что после победы над Германией этот злой дух исчезнет.
«Война, что покончит с войнами» была выпушена в октябре громадным тиражом; она распространялась в Англии и США по мизерной цене и переводилась на другие языки. Массы она вдохновляла: за правое дело приятней воевать. У автора, однако, периоды восторга чередовались с приступами уныния: его знакомая Лилиан Маккарти, гостившая в «Истон-Глиб» пару недель спустя после начала войны, вспоминала, что хозяин говорил ей: «Мир разваливается на куски… Я не знаю, что делать». «Когда я перебираю свои работы, поспешные, сбивчивые и многословные, написанные в начале войны, и делаю все возможное, чтобы воспроизвести подлинное состояние моего ума, мне становится ясно, что, не считаясь с моими предвидениями, мировая катастрофа на какое-то время поглотила мой рассудок, и я поневоле ответил этим ложным толкованием, – писал он в „Опыте“. – Мое воинственное рвение шло вразрез с предвоенными заявлениями и было противно моим глубочайшим убеждениям».
Позиция, занятая Уэллсом, поссорила его со многими людьми, одни из которых отдавали себе отчет в том, что война ведется обеими сторонами не за светлое будущее, другие были пацифистами, а третьи, связанные с немецкой культурой, болезненно воспринимали антигерманскую пропаганду. Уэллс призывал США ввести экономическую блокаду Германии. Вайолет Пейджет, которую он когда-то называл своей «сестрой в Утопии», отозвалась статьями в американских газетах: «Уэллс предлагает уморить Германию голодом ради скорейшего пришествия царства мира и доброй воли на Земле». Пейджет обвинила старого друга в ненависти к мирным немцам. Справедливо ли? Смит, защищающий Уэллса от обвинений в национализме, утверждает, что нет: Уэллс подчеркивал, что выступает не против немецкого народа, а против «милитаризма Круппа». Это не совсем точно. Уэллс не называл немцев, как Куприн, «профессиональными убийцами», говорил, что «мы боремся не с нацией, а с идеей зла», однако писал о немцах как о «нации, которая вся охвачена милитаризмом».
Все, кто сражается против Германии, считал он, являются друзьями Англии, а друзьям нужно прощать их недостатки. Британцы, однако, к «русскому другу» относились прохладно: «правые» были обижены за антибританскую позицию, которую Россия заняла в период войны с бурами, «левые» полагали, что с самодержавным режимом дружить невозможно. Уэллс пытался это мнение изменить. В августе и сентябре 1914-го он опубликовал статьи – «Либеральный страх России» в «Нейшн» и «Наш русский союзник» в «Дейли кроникл», в которых призывал прекратить критику царизма и говорить о союзнике только хорошее. Он также написал совместно с Гилбертом Мерреем проект открытого письма к русской интеллигенции, где содержался призыв направить совместные усилия на борьбу с Германией, а потом уж решать внутренние проблемы. Он обратился к Ромену Роллану, предложив ему сделать совместное заявление в пользу России. Но Роллан отказался: «Я воюю против одного чудовища (прусского империализма) не для того, чтобы при этом защищать другое».
Шоу высказывания Уэллса возмутили, и он вступил с ним в перепалку на страницах «Кроникл», а в ноябрьском номере «Нью стейтсмен» опубликовал статью «Здравый смысл о войне», где утверждал, что обе воюющие группировки повинны в войне равным образом, и призывал к немедленному миру с Германией. Уэллс ввязался в дискуссию, задавая резонный вопрос: что делать, коли Германия не послушает Шоу и не сядет немедленно за стол переговоров? Поднять руки и сдаться? Равнодушно смотреть, как добивают французов, и надеяться, что нас не тронут? Он припомнил Шоу, как тот в свое время поддерживал Англо-бурскую войну, потому она была «правильной»; припомнил и фабианские обиды – это было совершенно некстати, но удержаться он никогда не мог. Его также публично осудили члены литературно-общественного объединения «Блумсбери», большинство из которых стояло на радикально-пацифистских позициях: художественный критик Клайв Белл и литератор Литтон Стрэчи объявили его «нерукопожатным». Но это были мелкие укусы со стороны горстки людей, которых в тот период все называли предателями. Впервые в жизни наш герой оказался заодно с большинством, и в частности с ненавистным Киплингом. Может, поэтому ему очень скоро сделается тошно: «Противники войны особенно раздражали меня тем, что многое в их критике было справедливо».
Обе воюющие стороны предполагали, что война будет скоротечной, но осень первого года принесла разочарование. Стороны понесли большие потери и на время прекратили активные действия, установив позиционный фронт. Великобритания пока что не воевала на суше, направив в помощь французам лишь один экспедиционный корпус; она должна была установить блокаду Германии на Северном море и разгромить германский флот. Тут тоже было кровавое равновесие. До самых ужасных сражений было еще далеко, и Уэллсу казалось, что все идет не так уж скверно. Война войной, а Джипу и Фрэнку, которым исполнилось соответственно 13 и 11 лет и которые получали домашнее образование под руководством отца, Матильды Мейер и молодого немца-гувернера Курта Бютова, нанятого в 1913 году, нужно было найти школу.
После многолетних поисков их отец встретил педагога, чьи взгляды на учебный процесс совпадали с его собственными: ученики должны получать не разрозненные знания, а постигать «все про все». Это был Фредерик Уильям Сандерсон, директор частной мужской школы в местечке Оундл в Норт-хэмптоншире – смелый экспериментатор: «текущие заботы школы, идеи педагогов далеко отставали от его устремлений». Уэллса особенно впечатлила затея Сандерсона: построить при школе здание, которое будет предназначаться для того, чтобы дети в нем «размышляли о жизни».
Сандерсон получил под свое начало школу в 1892 году, когда в ней обучались 100 мальчиков; к 1914-му их было уже около 400. В школе исповедовали индивидуальный подход к каждому ребенку, причем не только к талантливому: Сандерсон полагал, что посредственностей не существует, а если ученик чего-то не понял – значит, его не сумели заинтересовать. Часы, традиционно отводившиеся на классические науки, были сокращены в пользу практических занятий; при школе построили несколько лабораторий и мастерских, причем даже самые маленькие ученики могли в любое время входить в них и по своему желанию заниматься опытами (запирались на ключ только опасные химические препараты). В мастерских не сколачивали табуретки: оснащенные по последнему слову техники, они были предназначены для конструкторских работ и изобретательства. Несколько недель в году мальчишки были освобождены от уроков и ходили только в мастерские, конструируя кому что по душе – велосипед или вечный двигатель. Господи, где бы сейчас найти такую школу?! А она и по сей день существует, школа Оундл, и дети (теперь и девочки тоже) собирают в мастерских автомобили, и на этих автомобилях можно ездить…
В Оундле историю и литературу преподавали лучшие специалисты; дети изучали несколько иностранных языков. Дома Джип и Фрэнк учили французский и немецкий; отец хотел, чтобы они знали русский, и уговорил Сандерсона нанять для них учителя. Что касается младшего сына и его матери, то оставаться в Ханстентоне Ребекка не хотела, и Уэллс попросил Кэрри Тауншенд подыскать для нее другое жилище. Осенью нашли дом в Броинге, недалеко от «Истон-Глиб». Теперь Уэллс навешал Ребекку и сына чаще. Няне и экономке он представился как «мистер Уэст». Няню, привязавшуюся к Энтони, все устраивало, но экономка пронюхала, что у хозяина имеется законная жена. Взяли другую экономку – история повторилась. Ребекка рвалась в Лондон, но это было не в интересах ее возлюбленного: «Вернуться к ней – вот что было вершиной его страстных и нежных мечтаний, видеть ее – означало пережить счастливейший миг, а потом вновь начались беспрерывные раздоры и обиды».
Осенью 1914-го была завершена работа над «Великолепным исследованием» и права проданы Макмиллану, а на подходе были новые книги. О чем? Казалось бы, война, так и пиши о войне, но писатель – существо непредсказуемое: посреди мировой катастрофы Эйч Джи написал свой самый добрый, нежный и смешной роман – «Билби» (Bealby). Это история маленького мальчика. «Когда пришло время ложиться спать („А ну, убирайся, – сказал ему Томас. – Иди и дрыхни, сопливый скандалист. Ты уж нам за день надоел!“), юный Билби еще долго сидел на краю постели, размышляя, что лучше: поджечь дом или же отравить их всех. Вот если бы у него был яд! Какой-нибудь такой, какой употребляли в Средневековье, – чтобы человек не сразу помирал, а сперва бы помучился. Он достал купленную за пенни записную книжечку в блестящем черном переплете, с голубым обрезом. На одной странице он написал: „Мергелсон“, – а ниже поставил три черных креста. Затем он открыл счет для Томаса, который, конечно, будет его главным должником. Билби не склонен был легко прощать обиды. В сельской школе слишком старались воспитать из него доброго прихожанина, чтобы печься о доброте его души. Под именем Томаса крестов было без числа».
В «Билби» есть еще один персонаж, капитан Дуглас – это автошарж; все, о чем в «Великолепном исследовании» говорится напыщенно и серьезно, в «Билби» получает комическое воплощение. «В душе он принял твердое решение свершать подвиги, творить и созидать» – таков капитан Дуглас; от совершения подвигов его отвлекает конечно же любовь. Это та же самая любовь к той же самой Аманде – только описана она афористично, весело, без злобы. «У идеального короля всегда озабоченный вид: он правит, он занят великим множеством дел. Но идеальная королева всегда лучится радостью: она стройна, прелестна и величественна – она занята только собой». «Билби» выйдет на следующий год в издательстве «Метьюэн» и моментально завоюет сердца читателей и критиков. Это, наверное, единственная книга Уэллса, которую никто никогда не ругал.
Параллельно с милым «Билби» Уэллс продолжал работу над книгой, которую считают самой злой из всего им написанного. В марте – апреле 1914 года Генри Джеймс опубликовал в «Таймс литэрари сапплемент» две статьи под заголовком «Новейшее поколение», где высказывал свои претензии к таким молодым (с точки зрения Джеймса, которому было уже 70) писателям, как Уэллс, Беннет и Комптон Маккензи (шотландский романист). Все они «подавляли читателя материалом». Их метод работы Джеймс называл «выжиманием сока из апельсинов», в результате чего получались книги, полные «бесформенной энергии», написанные «без дисциплины и эмоциональной глубины». Зная характер Уэллса, следовало ожидать немедленного публичного отпора. Но его не было. Вместо этого Эйч Джи «продернул» противника в книге.
На русский язык роман «Бун» не переводился; читатель, пожелавший узнать, в чем его суть, может прочесть в справочниках, что герой романа Джордж Бун есть карикатура на Генри Джеймса и что автор был так жесток, что самолично преподнес экземпляр книги прототипу героя – отсюда вывод, будто главной целью Уэллса было спародировать Джеймса (а поскольку последний очень скоро после этого умер, то можно предположить, что «Бун»-то его и доконал). Поверить на слово? Или все-таки прочесть книгу, полное название которой не умещается в одной строке [57]57
Boon, The Mind of the Race, The Wild Asses of the Devil, and The Last Trump: Being a First Selection from the Literary Remains of George Boon, Appropriate to the Times: Prepared for Publication by Reginald Bliss, with an Ambiguous Introduction by H. G. Wells.
[Закрыть]?
По композиции этот роман похож на «Великолепное исследование», такая же матрешка, только усложненная: умер литератор Джордж Бун, другой литератор, Реджинальд Блисс (Уэллс в молодости публиковался под этим псевдонимом), исследует его творчество, а литератор Уэллс (не путать с автором Уэллсом – это тоже маска) пишет к книге предисловие. Вдобавок Блисс с Буном пишут книгу, одним из персонажей которой является литератор Эллери, двойник Буна, а еще в беседах Буна с Блиссом участвует знакомый нам литератор Уилкинс, одно из воплощений Уэллса, а еще Блисс читает новеллу Буна о некоем безымянном литераторе, в котором присутствуют черты и Буна, и Уэллса – кажется, что в этом постмодернистском лабиринте вовек не разберешься.
Чтение первых страниц укрепляет нас во мнении, что Джордж Бун и есть Генри Джеймс. Бун – знаменитый писатель, чьи книги отличаются «стилем столь же совершенным и бросающимся в глаза, как блеск новехонького цилиндра». Блисс сообщает, что Бун горячо сочувствовал любому новому автору, чье творчество обещало что-то интересное, всегда был готов его похвалить, но успехи, которых добивались протеже Буна, «изрядно охлаждали его великодушие». Да, все вроде сходится: изысканный мэтр, ревнующий коллегу к его вульгарному успеху. Однако Буну, оказывается, мало своих «идеально ровных» книг; он пытался писать публицистические тексты. Одну такую вещицу он когда-то начинал сочинять вместе с Блиссом; последний надеялся отыскать ее в бумагах покойного, но увидел, что дальше набросков дело не пошло, и предался воспоминаниям о беседах, которые, как предполагалось, должны были в книгу войти. Работа называлась «Разум человечества»; по Буну, этот самый разум есть надличностный, объективно существующий духовный процесс. «Вы ощущаете нечто более грандиозное, чем совокупность индивидуальных воль и мыслительных процессов людей – тело мысли, тенденцию идей и целей, нечто возникшее в результате синтеза всех индивидуальных сущностей, нечто большее, чем их алгебраическая сумма, нечто такое, что отбрасывает старое и продвигает новое; коллективный разум вида…» А вот это уже – не Джеймс. Это Герберт Уэллс, что разделил себя на части, одну из частей причудливо перемешал с Джеймсом (тоже не полным) и вылепил Буна из образовавшейся массы.
В обсуждении «Разума человечества» участвовали и другие литераторы: Джордж Мур (ирландский прозаик), Додд (Эдвард Клодд – литератор и антрополог, друг Уэллса) и Уилкинс – на этого героя пошла большая часть глины, оставшейся после лепки Буна. Блисс снисходительно оценивает и Буна, и Уилкинса, это любопытно: как одна часть автора охарактеризует другую? Уилкинс – «человек весьма специфического умственного устройства; он впадает то в задумчивую сентиментальную самовлюбленность, то в грубый реализм; и как слаб и нелеп он в первом состоянии, так силен и бескомпромиссен во втором». Блисс также замечает, что Уилкинс «тратит массу времени, торжественно разглагольствуя о каких-то давнишних историях, за которые его несправедливо осуждали. Я, кажется, когда-то слышал, в чем там было дело, да давно позабыл. Все же, когда ему удается хоть ненадолго отвлечься от пережевывания своих старых обид, он становится очень проницательным…». Так жестоко съязвить на свой собственный счет получается далеко не у каждого литератора.
Бун и Уилкинс дискутируют о «разуме человечества»: Бун полагает, что на протяжении веков эта штука неуклонно развивается к лучшему; по мнению Уилкинса, в начале XX века, напротив, происходит процесс духовной деградации. «Разум человечества временами кажется мне намного больше похожим на испуганного ребенка, что, сжавшись от страха, сидит в углу клетки с обезьянами». Это спорят вовсе не Джеймс с Уэллсом, а два Уэллса: один – автор оптимистических утопий, другой – тот, кто написал «Машину времени». Кто прав? Бун, вооруженный лишь «полумистической верой в растущую империю здравомыслия», доказательств своей правоты привести не смог, а Уилкинс побил его фактами. Но верить в этой книге нельзя никому. Ведь о том, что Бун не привел ни единого доказательства духовного прогресса, нам сказал Блисс, который не скрывает, что его позиция ближе к взглядам Уилкинса; на самом-то деле Бун факты приводил, просто Уилкинса с Блиссом они не убедили. «Вы воображаете себя пророком и жестоко критикуете всех, кто с вами не согласен», – говорит Уилкинс Буну, то есть Уэллс – самому себе.
Двойники множатся, зеркала отражают зеркала: писатели собираются в доме Буна и пишут роман о том, как писатели собираются и пишут роман; они придумывают всемирную писательскую конференцию, на которой председательствует писатель Эллери, о котором Бун сказал: «Я придумал Эллери, чтобы избавиться от моего „я“, но в сущности Эллери – не более чем моя тень… и его голос – это в большей степени мой голос, чем когда-либо». Это – объяснение того, как и зачем Уэллс придумал Буна, Блисса, Уилкинса и вообще всех своих героев: в литературе он не признавал ничего, кроме выражения своего «я».
Надвигается война; Бун теряет веру в светлое будущее, о чем свидетельствует вторая его работа, обнаруженная Блиссом. Это притча «Адские дикие ослы». Жил-был процветающий писатель. На прогулке он встретил черта. Черт был слабонервный, несчастный; писатель его накормил и обогрел, а черт поведал ему историю своей жизни. Оказывается, из ада убежали огромные стада его низших жителей, дикие ослы, – злобные, тупые, завистливые существа. Наш черт откомандирован их ловить и возвращать обратно, да вот беда – он никак не может отличить их от людей. Писатель убежден, что черт не различает людей и диких ослов только по собственной глупости, на самом деле это очень просто; он берется помогать черту в его миссии, объезжает весь мир и с ужасом убеждается, что черт прав: люди и дикие ослы неразличимы. Главные же орды ослов сосредоточились в Германии. «Немцы должны быть разбиты, – сказал Бун. – Новый мир уничтожен; мы вернулись на десять тысяч лет назад; не может быть ни света, ни надежды, ни мысли, ни свободы, пока они не разбиты… Они – унылый, завистливый, жадный, хитрый, вульгарный, невыносимо тщеславный народ. Мир под их господством будет невыносим. Я не стану жить в этом мире». Так оскорблял Уэллс немцев или нет? От своего лица он подобных вещей публично не говорил. Но ведь Бун – «в сущности не более чем моя тень… и его голос – это в большей степени мой голос, чем когда-либо».
Вера Буна в светлое будущее не пропала – она передалась Уилкинсу. «Война была одной из тех больших болезней, которые производят очистку организма от множества мелких. <…> Она изменит наши представления о жизни, положит конец погоне за примитивными удовольствиями и бесцельной расточительности, даст людям более четкое понимание своих обязанностей и более яркое предчувствие всемирного братства». Уэллсу – той части его, что была Уилкинсом, – казалось, что страдание очищает. Так обычно говорят люди, которые никогда не испытывали настоящих страданий. Но другая часть его души отвечает устами Буна (тяжелобольного, умирающего): «Война… на самом деле есть просто уничтожение и больше ничего». Бун и Уилкинс поменялись местами: тот, кто был наивен, начал смотреть правде в глаза, и наоборот. «Всякое созидание является разрушительным», – говорит Уэллс-Уилкинс, а Уэллс-Бун тут же сам себе отвечает на эту благоглупость: война современная, война с использованием средств массового уничтожения – это «монстр, грязная вещь, непристойность»; ничего героического или очищающего в ней нет и быть не может.
Печальный Бун умирает – без него, по словам Блисса, «мир стал холоден и одинок», а Блисс (уже без участия Уилкинса) читает третий текст Буна – «Последний глас трубы» [58]58
Эту притчу Уэллс написал еще в 1905 году, но не публиковал.
[Закрыть]. В магазине много лет пылилась медная труба, и когда она случайно протрубила, один священник понял, что это был глас Бога, что все, о чем он проповедовал доселе, есть лицемерие и существует нечто подлинно божественное, чем человечество пренебрегало. Священник всем твердит о гласе трубы, но никто его не слушает; люди продолжают «как кролики поедать салатные листья и размножаться», не думая о Боге. Блисс полагает, что пессимизм Буна обусловлен его болезнью. «Мы будем учиться на наших несчастьях и не останемся равнодушны к трубному гласу Божьему». Доказательств этому тезису Блисс не привел, как мы будем учиться, не объяснил – он просто верит. Круг замкнулся: «полумистическая» вера в светлое будущее передалась Блиссу, до сих пор бывшему самым скептическим из всех уэллсовских «я». Человек, придумавший всех этих персонажей, обойтись без этой веры никак не мог. Ненавидимые им марксисты, осмеянные фабианцы, отвергнутые лейбористы, либералы, которых он и за людей-то не считал, – все они понимали, что для достижения своих целей нужно что-то делать – долго, постепенно, нудно. Он, считавший себя умнее всех этих людей, верил, что все произойдет «как-то так»: Емеля вытащит щуку из колодца, и она…
Так при чем же здесь Генри Джеймс? Его ошибочно сочли Буном? Нет, Джеймс в романе присутствует, причем под своим собственным именем: о нем рассуждают Бун и Блисс, но к основному идейному спору этот фрагмент не имеет отношения. Персонажи Джеймса – «денатурированные»: они никогда не испытывают чувственной страсти, не воюют, не ходят на выборы, ни к чему не стремятся и ничего не делают. Джеймс «исключил кровь, и пыль, и высокую температуру», «обдуманно избегал смерти, уродства, страданий, промышленности, политики, спорта, мыслей о войне, пламени страсти». В этих словах не так уж мало справедливого. О некоторых коллегах Бун с Блиссом отозвались похлеще: «Возьмите хоть эту ворону в павлиньих перьях, Бернарда Шоу: поверхностно ухваченные идеи, бойкие, алогичные переходы, дичайшие утверждения… мнения по каждому вопросу, высказанные слишком несвязно, безапелляционно и самоуверенно, чтобы можно было разумно отвечать на них».
