Текст книги "На свободе (ЛП)"

Автор книги: Макс Аделер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

   Кроме того, вам надлежит знать, каково на вкус только что надоенное молоко – оно безвкусное. Так вот, профессор Хаксли утверждает, что есть единственный способ придать молоку замечательный, мягкий вкус, – это разбавить его водой. Поставьте его ненадолго под насос, и оно выйдет из-под него, приобретя вкус, подобный нектару. Я не знаю, почему это так, но профессор Хаксли уверяет, что происходящие при этом химические реакции не приносят ничего другого, кроме ароматизации, – когда вы добавляете в молоко добрую старую воду с помощью насоса. Вы, наверное, знаете, что врачи рекомендуют разбавлять молоко, которое дают младенцам. Они прекрасно знают, что если бы не эта простая операция, младенцы бы чахли и умирали. Природа – лучший судья. Почему коровы пьют так много воды? Инстинкт, сэр, инстинкт. Что-то подсказывает им, что если они не станут этого делать, то казеин вызовет у них головокружение и съест их изнутри. Теперь, какая разница, добавлю воду я, или это сделает корова? Она – всего лишь бедное бессловесное животное, и часто не может пить помногу; но когда добавляю воду я, я использую всю мощь человеческого интеллекта; я руководствуюсь разумом, и могу добавить воды столько, что это будет иметь максимально возможный положительный эффект.

   Теперь, относительно мела. Я знаю, некоторые люди полагают, будто это неправильно, добавлять в молоко мел, но это всего лишь дремучее невежество. Что такое мел? Вещество, обладающее благотворным влиянием на человеческий организм и используемое в качестве лекарства. Корова не ест мела, потому что он ей не нужен. Бедное необразованное животное! Ей недоступны наши проблемы, она щиплет свою траву и растения, и наполняет молоко кислотой, разрушающей у человека мембраны и вызывающей колики. Тогда на помощь приходит наука. Профессор Хаксли говорит, что мел способствует снижению кислотности. Следовательно, размельчая мел и добавляя его в молоко, я забочусь о мембранах своих клиентов, и не требую с них за это ни цента, – на самом деле отдавая его задаром; и, тем не менее, они говорят о торговцах молоком как о пиратах и извергах рода человеческого.

   Мне все равно. Моя совесть чиста. Я прекрасно знаю, что у меня есть святая, высокая миссия, и буду исполнять ее, даже если меня сожгут на костре. Какая мне разница, во сколько обходится этот насос, если он несет спасение обществу? Какая разница для человека чести, каковым я, без сомнения, являюсь, что мел стоит шесть центов за фунт, если я знаю, что без него у общества не будет здоровых мембран? Взгляните на вещи под правильным углом, и вы поверите моему заявлению: прежде чем минует этот век, благодарное человечество воздвигнет памятник первому молочнику, использовавшему насос и добавившему мел в молоко. Справедливость восторжествует.

   Затем мистер Билс приделал к насосу присоску, подставил под него несколько банок с молоком, исправил его кислотность и направился в дом, чтобы получить плату по счету от судьи.

   Теория мистера Билса судью заинтересовала, но аргументы – не убедили. Поэтому судья решил сам купить корову и получать от нее чистое молоко, невзирая на точку зрения профессора Хаксли. Он приобрел корову у человека по имени Смит, живущего на Райзинг Сан. Ему было гарантировано свежее молоко и прекрасные надои. Вернувшись домой, судья Твиддлер спросил у своего наемного рабочего, Муни, умеет ли тот доить корову, и получил заверения, что, конечно, да. Поэтому животное было поручено заботам Муни. На следующий день, однако, Муни пришел в дом, спросил судью, и сказал:

   – Судья, человек, продавший вам корову, вас обманул. Это самый ужасный старый зверь, когда-либо стоявший на четырех ногах. Сухой, как гнилушка; в нем нет ни капли молока. Это неоспоримый факт. Я доил ее в течение трех или четырех часов, и не добыл ни капли молока. С таким же успехом я мог доить рамку для сушки белья. Мошенничество чистой воды!

   – Удивительно! – воскликнул судья.

   – Да, сэр, и она злая. Я никогда не видел такой злой коровы. Когда я пытался ее подоить, она лягалась, как дикий мустанг, ложилась и вертелась. Я бы предпочел иметь дело с тигром, чем с такой коровой.

   Выслушав это, судья направился в Ризинг Сан, чтобы повидаться со Смитом; и когда пожаловался, какого бесполезного злого зверя тот ему продал, Смит ответил, что, вне всякого сомнения, налицо какая-то ошибка. Он согласился пойти вместе с судьей и самому во всем убедиться. Когда они оказались возле сарая судьи, Муни не было видно; Смит, вышедши из фургона, подошел к корове и, к удивлению судьи, подоил ее без малейших затруднений; корова оставалась спокойной, а на ее морде время от времени появлялось такое выражение, будто она улыбается от удовольствия. Тогда судья отправился на поиски своего наемного работника и сказал ему следующее.

   – Муни, что ты имел в виду, сказав мне, будто наша корова злая и не дает молока? Ты сказал, что не смог ее подоить, в то время как мистер Смит сделал это без каких-либо затруднений, и корова все время вела себя очень спокойно.

   – Хотел бы я, чтобы это оказалось правдой, – недоверчиво заявил Муни.

   Смит присел и повторил операцию. Как только он начал, Муни воскликул:

   – О Господи! Так вот вы как доите корову!

   – Разумеется, – ответил Смит. – А как же иначе?

   – Значит, вот как вы это делаете! Теперь я понимаю, что делал неправильно. Знаете, у меня нет большого опыта в этом деле, я вырос в городе, а потому, когда я ее доил, то положил на спину и попытался использовать прищепку для белья. Век живи – век учись, не правда ли?

   Смит вернулся домой, а корова осталась, и наемный работник судьи с тех пор каждый день открывает для себя все новые тайны бытия.

   Впрочем, корова и впрямь оказалась не идеальной. Среди прочего, Смит заверил судью, что у нее превосходный аппетит. Он предупредил, что она – самая непритязательная корова в смысле пищи, какую он когда-либо встречал; она способна съесть что угодно, и всегда голодна.

   По прошествии первой недели миссис Твиддлер сделала первые выводы относительно приобретения коровы. Наемный работник целый день крутил ручку, и на закате сбил масло. Его оказалось почти полфунта. Миссис Твиддлер прикинула, насколько это экономично, – делать свое масло. Полфунта в магазине стоили тридцать центов. Заработная плата наемного работника за день составляла один доллар, следовательно, масло обходилось около трех долларов за фунт, не считая затрат на содержание коровы. Когда масло попробовали, оно оказалось таким водянистым, что его не смогли съесть и отдали работнику, смазывать тачку. Казалось непозволительной роскошью, держать корову с целью получения масла, ценой в три доллара за фунт, для смазки тачки, но трудно было понять, где еще его можно было использовать. Через пару недель содержания в сарае корова казалась такой несчастной, что судья выпустил ее во двор.

   В первую ночь, оказавшись на свободе, корова разрушила увитую виноградником беседку своими рогами, и съела до корней четыре молодых персиковых дерева и карликовую грушу. На следующий день ей дали столько сена, сколько она едва смогла съесть, и, казалось, аппетит ее был удовлетворен. Но через час или два она проглотила шесть шаров для игры в крикет, лежавших на траве, половину скатерти и пару ящиков с бельевыми веревками. В тот вечер молоко ее показалось сильно разбавленным, и судья приписал это неусвояемости скатерти.

   Ночью корова, скорее всего, бродила во сне, поскольку перелезла через забор; а когда была обнаружена, дожевывала одну из юбок с фижмами миссис Твиддлер. В тот вечер она совсем не дала молока. Судья подумал, что испытание, которому она подверглась, оказалось слишком суровым, а юбка – недостаточно питательной. Однако, было приятно утешиться тем, что, не давая молока, она обходилась дешевле в содержании, чем когда давала. На следующее утро она съела кусок водосточного желоба, а затем, сунув голову в окно, две тарелки и кувшинчик для сливок. После чего прилегла на клубничные грядки, чтобы отдохнуть. Вошедший на двор сын судьи Твиддлера, по всей видимости, чем-то ей досадил; она подцепила его своими рогами и перебросила через забор. Затем отправилась на конюшню, где съела щенка и три фута цепи.

   Судья был уверен, что бывший владелец не погрешил против истины, предупредив о ее хорошем аппетите. Она могла съесть столько, сколько слопало бы приличное стадо крупного рогатого скота и несколько отар овец. В тот день судья отправился к мяснику, чтобы уговорить его ее купить. Когда они вернулись, корова только что съела разводной гаечный ключ и отвертку, и пыталась перепрыгнуть через забор. Мясник сказал, что корова неплохая, вот только очень тощая. Он сказал также, что купит ее, если судья станет кормить ее и откормит; судья пообещал хотя бы попытаться. Он дал ей на ночь корм на четырех коров, и она съела все, как если бы это была половинная порция, а она – месяц голодала. Закончив, она потянулась к соломенной шляпе наемного работника, съела ее, а затем, отправившись в сад, слопала жимолость и бухту резинового шланга. Работник сказал, что если бы это была его корова, он бы ее убил; судья ответил, что было бы лучше отучить ее столько жрать.

   В течение ночи она опять испытала приступ сомнамбулизма и, выбравшись из сарая, съела дверной коврик с переднего крыльца, откусила чугунные украшения на воротах, проглотила шесть кирпичей, добытых ею из стены дома, и улеглась среди розовых кустов. Когда утром вышел судья, она казалась лишенной сил, тем не менее, их хватило на то, чтобы схватить газету, которую он держал в руках; сжевав ее, она три или четыре раз вздрогнула в конвульсиях, после чего издохла. Чтобы убрать тушу, судья заплатил три доллара. С тех пор он снова покупает масло и молоко и совершенно выбросил из головы мысли заняться животноводством.

ГЛАВА X. НАША ГРАЖДАНСКАЯ СЛУЖБА

   Некоторые гражданские служащие Милбурга также по-своему интересны. Система гражданской службы городка основана на принципе, что если у человека имеется очевидная неспособность исполнять какую-либо должность, его непременно следует на эту должность утвердить. В результате дела нашего маленького правительства продвигаются самым непостижимым образом, что предвещает в будущем хаос и революцию, разумеется, местного значения.

   Типичным представителем является мистер Бэунс, единственный ночной сторож городка. Одна из его обязанностей заключается в зажигании уличных фонарей. Это действие не требует особых усилий интеллекта; но в течение некоторой части лета ум мистера Бэунса, как кажется, не был способен справиться с напряжением, возникавшим при решении данной задачи. Было замечено, что каждый раз, яркой лунной ночью, мистер Бэунс зажигал все фонари, и они горели с раннего вечера до рассвета, в то время как в те ночи, когда луны не было, он вообще не зажигал их, и на улицах царила темень, густая, как смола. Наконец, жители стали жаловаться на это, и однажды один из них пришел повидать мистера Бэунса. Он сказал ему:

   – Мистер Бэунс, люди недовольны тем, что вы зажигаете фонари в лунные ночи, и не зажигаете, когда луны нет. Я бы хотел, чтобы вы лучше справлялись со своими обязанностями.

   – Мне бы это тоже показалось странным, но я ничего не могу поделать. У меня есть инструкция относительно календаря, и я обязан ей следовать.

   – В альманахе было сказано, что ночь будет безлунная?

   – Да, совершенно верно.

   – Но сияла полная луна.

   – Я знаю это так же хорошо, – ответил мистер Бэунс, – как свое собственное имя. Но как луна может сиять, в то время как календарь утверждает, что ее нет, это мне непонятно. Возможно, что-то не так с луной; скорее всего, так и есть.

   – Это вряд ли.

   – Во всяком случае, что-то врет, а мне следует придерживаться регулярности. Я следую календарю, и если луна ведет себя, как ей вздумается, а не как указано в календаре, это ее дело. Если в календаре указано, что луны не будет, я должен зажечь фонари, даже если в небе будут сиять миллионы лун. Такова инструкция, и я ее неукоснительно соблюдаю.

   – Как вы можете быть уверены, что календарь не ошибается?

   – Я знаю, что этого не может быть. Он всегда был точен.

   – Давайте взглянем на него.

   – Вот он. Смотрите. В нем сказано, что двадцатого – полнолуние. Сегодня только девятое, и уже полнолуние.

   – Это верно, и... хм... новолуние... взгляните сюда, мистер Бэунс. Знаете ли вы, за какой год этот календарь?

   – Конечно. За 1876.

   – Ничего подобного, он за 1866. Он десятилетней давности.

   – О, нет! 1866. Да, верно. Признаю. 1866! О, милостивый Моисей! Я взял с полки не тот календарь, и пользовался им в течение трех месяцев! Неудивительно, что я зажигал фонари неправильно. Теперь все объяснилось.

   Мистер Бэунс порвал календарь и достал за текущий год, в результате чего освещение улиц стало совпадать с фазами луны.

   Но в качестве ночного сторожа, мистер Бэунс проявил себя во всем великолепии. Когда он только поступил на службу, ему очень хотелось произвести впечатление на полковника Коффина, члена парламента и главу городского правления; в первую ночь своего дежурства, он разбудил полковника около половины первого яростным звонком в дверь. Тот выглянул в окно и увидел сторожа, который сказал:

   – Все в порядке. Никто не безобразничает. Я за всем слежу. Можете на меня положиться.

   Полковник подумал, что это один из самых обязательных сторожей, которых он когда-либо видел, и спокойно улегся в постель. На следующую ночь, сразу после двенадцати, снова раздался энергичный звонок; когда он приподнял раму окна, сторож доложил:

   – Ваши женщины оставляют оконные рамы открытыми, и это может привести к пожару. Но вы можете спать спокойно, пока я за всем слежу!

   – Луиза, – сказал полковник жене, возвращаясь в постель, – он великолепный сторож, но, мне кажется, слишком уж усердный.

   Несколько ночей спустя, когда в половине первого раздался звонок в дверь, полковник слегка рассердился и решил не вставать; но кто-то продолжал трезвонить, а затем принялся стучать; полковник распахнул окно и крикнул:

   – Кто там?

   Это был сторож, который сказал:

   – Вы знаете старую миссис Билс, живущую по вашей улице? Я только что разговаривал с мистером Билсом, и он сказал, что ее ревматизм ничуть не улучшился. Я подумал, что вам, вероятно, будет интересно это узнать, поэтому позвонил. Я чувствую себя на пустой улице очень одиноко.

   Полковник Коффин захлопнул окно, почувствовав непреодолимое желание прибить сторожа. На следующую ночь, однако, тот принялся стучать во входную дверь носком ботинка с такой силой, что полковник, спрыгнув с постели, высунувшись из окна, сказал:

   – Я был бы вам очень благодарен, если бы вы прекратили стучать ко мне каждую ночь! Что стряслось на этот раз?

   – Я зашел, чтобы сказать, что у Баттервика имеется два щенка сеттера, и если вы хотите, я попрошу у него одного для вас. Только и всего.

   Полковник произнес несколько энергичных фраз по поводу Баттервика и щенков, захлопнул окно и через мгновение услышал, как сторож окликнул Смита, жившего по соседству, и заметил ему:

   – Он сказал, что это будет прекрасный сезон для бананов, мистер Смит.

   Когда Коффин услышал фразы в адрес бананов и ночных сторожей, прозвучавшие в полуночи, он знал, что это аморально, но не мог не почувствовать, как сердце его наполняется любовью к Смиту. В следующий раз, когда сторож попытался вытащить полковника из постели, барабаня и звоня в дверь, он не стал вставать, пока тот пять раз не выстрелил из револьвера. После чего полковник в ярости подскочил к окну.

   – Проклятый идиот! – закричал он. – Если ты не прекратишь свои ночные визиты, я упрячу тебя за решетку.

   – Хорошо, – пробормотал сторож. – У меня важные известия, которые я хотел вам сказать, но если вы не хотите слушать, пожалуйста, я буду нем как рыба.

   – Ладно, говори! Что это за важные новости?

   – Дело в том, что сегодня я слышал – кенгуру в городском зоопарке не может наступать на заднюю лапу. Такое происходит раз в сто лет, не так ли?

   Полковник едва с ума не сошел от ярости, а сторож отправился на улицу, чтобы рассказать эту новость остальным. На следующую ночь в дом Коффина проникла банда грабителей и перевернула в нем все сверху донизу. Полковник услышал их только под утро; поспешно одевшись, он схватил револьвер и начал спускаться по лестнице. Взломщики услышали его приближение, и убежали. Полковник вышел на крыльцо и позвал соседей. Когда те пришли, полковник, в ходе беседы, отпустил несколько замечаний по поводу удивительной бесполезности ночных сторожей. В этой связи мистер Поттс сказал:

   – Я видел этого парня, Бэунса, всего час назад, двумя зданиями выше, около МакГиннисов; он рассказывал мистеру МакГиннису, что самая лучшая наживка для ловли сома – это старый сыр.

   Мистеру Бэунсу было вынесено порицание, но он, тем не менее, остался на прежней должности. Городок не может позволить себе отказаться от услуг такого оригинального человека, каким, без сомнения, он является.

   Наш шериф – еще более разумный человек, но у него также имеется способность совершать ужасные промахи. В прошлом году, в местечке Нокамиксон, служил священник по имени Джозеф Стрикер. Там же, по несчастному стечению обстоятельств, проживает боксер-профессионал, которого зовут так же, и несколько недель назад в нашем городке разнеслась весть, будто этот последний собрался участвовать в бое с боксером из Джерси. Наш шериф счел своим долгом предупредить Джозефа о возможном нарушении закона, для чего и отправился к нему. К несчастью, тот, у кого он спросил дорогу к дому боксера, неправильно понял шерифа, и отправил его в резиденцию преподобного Джозефа Стрикера, о котором шериф прежде никогда не слышал. Когда мистер Стрикер появился в комнате, шериф сказал ему:

   – Привет, Джо! Как дела?

   Мистер Стрикер был крайне поражен этим приветствием, но вежливо ответил:

   – Доброе утро.

   – Джо, – сказал шериф, усевшись и лениво перебросив ногу поверх подлокотника кресла, – я пришел сюда, чтобы предупредить тебя относительно твоего боксерского поединка с Гарри Дингусом, о котором только и говорят. Я хочу, чтобы ты понял, он не может состояться. Тебе хорошо известно, что это противозаконно, и я не собираюсь этого допустить.

   – Боксерский поединок! Боксерский поединок, сэр? Что вы имеете в виду? – удивился мистер Стрикер. – Я не собираюсь ни с кем драться, сэр. Противозаконно! Я не понимаю вас, сэр.

   – Послушай, Джо, – сказал шериф, сунув в рот немного табаку и приняв вид мудрого наставника, – со мной это не пройдет. Не стоит притворяться. Мне хорошо известно, что ты вложил в это предприятие тысячу долларов, что у вас есть договоренность, а Билл Мартин будет у вас рефери. Я знаю, что вы собрались драться на острове Пай Патч, но я этого не допущу. Я тебя арестую, можешь быть в этом уверен, если ты только попробуешь туда сунуться, попомни мои слова!

   – Но, сэр, – сказал мистер Стрикер, – здесь, должно быть, какая-то ошибка...

   – Ни малейшей; твое имя Джо Стрикер, не так ли? – спросил шериф.

   – Да, разумеется, меня зовут Джозеф Стрикер.

   – Я так и знал, – заявил шериф, сплевывая на ковер. – Как видишь, никакой ошибки нет. Никакого поединка не будет; имей в виду, я делаю тебе одолжение, поскольку, если я позволю вам встретиться, этот Гарри тебя побьет. Я знаю, он хороший боксер, и, помимо побоев, ты просто потеряешь свои деньги; так что прими мой совет и выйди из игры. А если не сделаешь этого, то горько пожалеешь.

   – Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите, – сказал мистер Стрикер. – Ваши слова мне непонятны, а ваш тон – оскорбителен, и если у вас есть ко мне какое-то дело, я был бы благодарен вам, если бы вы изложили мне его суть.

   – Джо, – сказал шериф, глядя на него с доброй улыбкой, – ты неплохо играешь. Любой подумал бы, что ты невиновен, как ягненок. Но это не сработает, Джозеф – это не сработает, уверяю тебя. У меня есть обязанности, и я собираюсь исполнить их; даю тебе слово, что если вы с Дингусом устроите поединок, я вас арестую и упеку на десять лет. Я очень серьезно отношусь к своим обязанностям.

   – Что вы имеете в виду, сэр? – с яростью спросил мистер Стрикер.

   – О, не нужно понапрасну сотрясать воздух. Не нужно на меня орать, – сказал шериф, – или я посажу тебя сегодня же, пока не внесут залог. Давай посмотрим, сколько ты провел за решеткой в последний раз? Два года, не правда ли? Так вот, если ты попытаешься затеять поединок с Дингусом, получишь десять лет.

   – Вы определенно сошли с ума! – воскликнул мистер Стрикер.

   – Не понимаю, почему ты не хочешь покончить с этим, – сказал шериф. – У тебя есть уютный дом, в котором ты мог бы жить мирно и пользоваться уважением. Но нет, тебе обязательно нужно связаться с ничтожествами, прыгать почти голым на ринге, ради того, чтоб тебе разбили нос, чтоб твоя голова опухла, а тело от ударов превратилось в желе; и все ради чего? Ради какого-то чемпионства! Это смешно. Что хорошего тебя ожидает, если ты станешь чемпионом? Почему бы тебе не попытаться жить честной жизнью, стать порядочным человеком и не оставить профессиональный бокс?

   – Это самое необычное, что я когда-либо слышал, – сказал мистер Стрикер. – Вы, очевидно, принимаете меня за...

   – Я принимаю тебя за Джо Стрикера; и если ты не образумишься, я упеку тебя в тюрьму, – с ударением на последнем слове сказал шериф. – А теперь ты скажешь мне, кто принимает ставки, кто твой секундант, и я положу всему этому конец.

   – Вы, кажется, принимаете меня за боксера, – сказал мистер Стрикер. – Позвольте мне сообщить вам, сэр, что я священник.

   – Джо, – сказал шериф, покачивая головой, – лгать подобным образом, очень плохо для тебя; поверь мне, в самом деле, очень плохо.

   – Но я священник, сэр, – пастор церкви Гроба Господня. Взгляните! Вот, у меня письмо в кармане, адресованное мне.

   – То есть, вы хотите сказать, что вы – действительно проповедник по имени Джозеф Стрикер? – испуганно воскликнул шериф.

   – Разумеется. Поднимитесь по лестнице, я покажу вам множество моих проповедей.

   – Проклятье! – сказал шериф. – Это ужасно! Как мог я принять вас за Джо Стрикера, боксера! Не припомню, чтобы я когда-либо так... Проповедник! Каким идиотом я выглядел! Даже не могу найти слов для извинения; но если вам угодно вышвырнуть меня вон, вы вправе это сделать; я приму это наказание с терпением ангела.

   Но мистер Стрикер не стал этого делать, а поднялся к себе, чтобы закончить воскресную проповедь. Шериф много говорил об оставлении своей должности, но продолжает занимать ее до настоящего времени.

* * * * *

   Еще одним представителем нашей гражданской службы является мистер Слингсби, податной чиновник и сборщик налогов. Его главной отличительной чертой является энтузиазм. У него есть мнение, что всякий раз, когда человек получает что-то новое, это должно облагаться налогом, и он всегда оказывается рядом, готовый исполнить службу. Прошлой весной я увеличил длину одного из своих дымоходов футов на пятнадцать; и когда это было сделано, пришел Слингсби, оценил его как «улучшение недвижимости» ценою в восемьдесят долларов, подлежащее обложение налогом в два процента. Несколько дней спустя, когда я стоял у ограды, Слингсби подошел и сказал:

   – У вас прекрасная собака.

   – Да, это сеттер.

   – Сеттер? В самом деле! Налог на сеттера – два доллара. Полагаю, мне следует сразу получить их, пока я не забыл.

   Я заплатил ему, и на следующий день Слингсби появился снова. Он начал разговор замечанием:

   – Билли Джонс сказал мне в продуктовой лавке, что у вашего сеттера есть щенки.

   – Да.

   – Сколько же?

   – Четыре.

   – Действительно! Извольте видеть: налог – два доллара, четырежды два – восемь, да, восемь долларов, пожалуйста, и, если можно, поскорее, потому что у старого Болдуина появились котята, и я хочу повидать его, прежде чем он уйдет. Кстати, когда вы установили этот флюгер на конюшне?

   – Вчера.

   – Что же вы не сказали! Значит, так. Четырежды два – восемь, и четыре за флюгер, значит, всего двенадцать. Точная сумма – двенадцать долларов.

   – Что вы имеете в виду под четырехдолларовым налогом на флюгер? Никогда о таком не слышал.

   – Не слышали? Он подпадает под определение «научного прибора». Он ведь установлен там, чтобы показывать, куда дует ветер, не так ли? Следовательно, это научный прибор, а потому подлежит налогообложению.

   – Мистер Слингсби, это самое абсурдное утверждение, какое я когда-либо слышал. С таким же успехом вы могли бы обложить налогом близнецов Баттервика.

   – Баттер... уж не хотите ли вы сказать, что у Баттервика есть близнецы? Тогда, конечно, они облагаются налогом. Они входят в понятие «подушевой подати». Три доллара за штуку. Иду прямо к нему. Спасибо, что сказали.

   Затем я заплатил ему, и он ушел, отметив близнецов Баттервика в своей записной книжке.

   Через день или два мистер Слингсби навестил меня и сказал:

   – Случилось нечто, что меня чрезвычайно беспокоит. Вы знаете Хью, табачника? Так вот, он купил нового деревянного индейца, чтобы поставить перед своим магазином. У меня есть ощущение, что я должен обложить налогом эту покупку, но не знаю, в соответствии с каким пунктом. Подходит ли он под понятие «скульптуры»? Вроде, не очень похоже. Я собирался подвести его под понятие «идола», но идиоты, принявшие закон, не упомянули в нем об идолах ни словом. Представляете? У нас вся страна может впасть в язычество, и мы не будем иметь с этого ни цента налогов. Я бы подвел его под понятие «гравированное изображение», но таковое также отсутствует. Полагаю, я мог бы взять налог на пучок деревянных сигар, которые он держит в руке, как за «табак», но это оставляет вне налога остальную часть фигуры; сам он также не может платить, поскольку не обладает правом голоса. Как вы думаете, можно ли применить к нему понятие «иммигрант»? Он был сделан не здесь, и приехал сюда из места изготовления, а, следовательно, является иммигрантом. Это мое мнение. А вы что об этом думаете?

   Я посоветовал ему попробовать именно этот подход, и на следующее утро мистер Слингсби и мистер Хью сцепились на тротуаре перед индейцем, поскольку мистер Слингсби хотел конфисковать иммигранта за неоплаченный налог. Слингсби отвезли домой и уложили в постель, а дело сбора налогов временно прекращено. Но он, вне всякого сомнения, скоро поправится и вновь приступит к работе с новыми сногсшибательными идеями, пришедшими ему в голову во время болезни.

ГЛАВА XI. ПОХОРОНЫ И СУПРУЖЕСТВО

   Миссис Бэнджер похоронила четырех мужей, но ее опыт замужней жизни оказался настолько удачным, что она недавно вышла замуж за пятого, мистера Бэнджера. Четвертым мужем был МакФадден. Первого и третьего звали Смитами (Smyth), а второго, как ни странно, тоже Смит (Smith). Вскоре по возвращении из очередного свадебного путешествия, ее посетил мистер Тумбс, гробовщик, намеревавшийся исправить допущенную им ошибку. Когда миссис Бэнджер вошла в гостиную, мистер Тумбс поздоровался и сказал:

   – Ах, миссис См... Бэнджер, я имею в виду; надеюсь, у вас все хорошо? Поездка была приятной? Пока вы были в отъезде, погода стояла чудесная; немного неустойчивая, может быть, но вполне комфортная. По крайней мере, кладбище выглядит прекрасно. Я сегодня хоронил на нем. К могилам ваших мужей подбирается трава, и я заметил, что на могиле мистера Смита (Smyth) появился кустик ежевики. Наверное, он очень ее любил. Они там лежат, Смит (Smith) и Смит (Smyth), МакФадден и другой Смит (Smyth), все четверо. Ни одна женщина не могла бы сделать для них больше, чем вы, мэм; гробы из красного дерева с посеребренными ручками, такие хороши для пророков и патриархов; сам президент Соединенных Штатов не мог бы пожелать лучшего, чем катафалк с настоящими страусовыми перьями и лошадьми, черными, как чернила.

   Помню, когда мы хоронили мистера МакФаддена, я сказал Тиму Лафферти, моему помощнику, что привязанность, которую вы питали к покойному, заставила вас похоронить его так, что у меня в глазах стояли слезы; но я никогда не понимал, что такое любовь женщины, пока не увидел гроб мистера Смита (Smith), с белым сатином, и табличкой французского стекла с его именем. Это так повлияло на мои чувства, что я совсем позабыл про свою обязанность раздавать скорбящим перчатки. Мистер Смит был достоин этого; он это заслужил. Он был человек достойный, с какой стороны ни посмотри; а потому я выбрал для него лучший гроб из всех, поскольку знал, что вы бесконечно опечалены утратой такого человека.

   Конечно, это не мое дело, миссис Бэнджер, но сегодня, когда я смотрел на эти могилы, мне показалось, что я могу подправить их немного, и они будут выглядеть лучше. Думаю, МакФаддену нужно немного дерна в ногах, а надгробие Смита (Smith) несколько покосилось. Полагаю, что мне следовало бы его выпрямить, и пустить газовую трубу вокруг мистера Смита (Smyth). Пока вы думаете, миссис Бэнджер, прикиньте также, не лучше ли вам прикупить футов десять возле мистера Смита (Smith), чтобы не возникло никаких проблем, когда вы будете хоронить следующего мужа? Свободное место на кладбище заканчивается, клянусь вам, скоро будет просто невозможно раздобыть место даже для вас. Нельзя, да это было бы и неправильно, переместить их и похоронить одного над другим, чтобы освободить вам место.

   Когда человек умер и похоронен, нужно оставить его в покое и не тревожить. Во всяком случае, таково мое мнение; и если бы я был на вашем месте, то не стал бы помещать мистера Смита (Smith) на МакФаддена, а Смита – на Смита, а просто купил бы участок земли заранее.

   А как себя чувствует мистер Бэнджер? Кажется, у него отменное здоровье. Вы полагаете, он останется с вами надолго? Я тоже надеюсь на это; но в его семье болели чахоткой. Жизнь полна неожиданностей. Мы не знаем, в какое мгновение Господь призовет нас. Я человек предусмотрительный, и когда шился его свадебный костюм, пришел с рулеткой, чтобы получить некоторое представление о его размере. Вы не поверите, но у меня в магазине имеется черный гроб орехового дерева, который ему подойдет так, будто был сделан специально для него. Просто удивительно. Гроб чуть больше в длину и в ширину, чем обычно делается. Я положил его поближе, на всякий случай. Вы были со мной так обходительны, что я чувствую – мне следует стараться изо всех сил, чтобы ответить вам на такое отношение; я знаю, как ненавидят женщины беспокоиться о подобных вещах, когда горе притупляет их чувства, когда они заботятся прежде всего о том, чтобы траурное одеяние было готово к похоронам.