Текст книги "На свободе (ЛП)"

Автор книги: Макс Аделер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

   – Думаю, что найду. По крайней мере, попробую.

   – Между нами, – сказал редактор, – парень, которого я собираюсь прикончить, это поэт, по имени Маркли. Он отправляет стихи в мою газету каждый день в течение восьми месяцев. Я никогда не напечатал ни одного из них, но он продолжает прислылать их, точно я владелец банка, а он кладет их на депозит. Это меня ужасно раздражает, поскольку стихи чрезвычайно плохие. Это не дает мне спать по ночам. Я теряю в весе. Этот человек и его стихи преследуют меня. Я стал мрачным и угрюмым. Жизнь для меня становится подобной гробовому покрову. Это какой-то непрекращающийся кошмар. Я не могу больше этого выносить, Грэди; я должен от него избавиться. Только сегодня утром я получил от него стихотворение, называющееся «Письмо к Анне». Вы любите поэзию, Грэди?

   – Не думаю; скорее, я к ней равнодушен.

   – Хорошо, я прочту вам один куплет из «Письма к Анне». Он говорит – заметьте, Анне:

   – Сладко поют маленькие птички

   В ветвях плачущей ивы...

   Деревенские девушки опрятно одеты -

   О, скажи мне, это не сон?

   От этого у меня вскипает мозг, Грэди. Человек не может выдерживать подобное в подобных количествах. Разве людей заботит, сон это, или не сон? Или Ханну? Это никого совершенно не волнует. Разве не так?

   – Совершенно.

   – Разумеется, нет. И все же Маркли посылает мне еще одно стихотворение, под названием «Уныние», в котором восклицает:

   – Пусть похоронят меня в синеве океанской пучины,

   Где смеются ревущие волны;

   О, бросьте меня в море,

   Где дельфины раскусят меня пополам.

   Так вот, мистер Грэди, если вы сможете найти профессионального убийцу, чтобы он прибил мистера Маркли, я заранее согласен на его условия. Если поэт желает быть похороненным в бушующем море, я не против. Если найти девятый вал окажется затруднительным, ничего не имею против, если его утопят в ручье. И, осмелюсь добавить, не имеет никакого значения, кто его сожрет: дельфины, сомы или угри. Это решительно все равно. Скажите об этом вашему профессионалу, когда станете говорить с ним. А теперь я приведу вам еще один пример того, как он терзает меня. В своем стихотворении под названием «Страсть» он пишет следующее:

   О, спой мне, дорогая, сегодня сладчайшую песнь,

   Пока я любуюсь улыбкой твоих глаз,

   Пока я целую дорогие мне губы в темной тихой комнате,

   И шепчу печальное: «Прощай».

   Вы ведь меня понимаете, Грэди, не так ли? Как она будет петь ему, если он целует ее губы, и как, в таком случае, он может шептать прощания? Разве это не несусветная чушь? Не так ли? Кроме того, если комната темная, как он может видеть, улыбаются ее глаза или нет? Мистер Грэди, из нас двоих кто-то сумасшедший: он или я; и если ваш мясник собирается нанести удар Маркли, вы обяжете меня, сказав ему: я хочу, чтобы удар этот был как можно более сильным, причем орудие убийства желательно пропитать ядом или сделать что-то такое, чтобы быть абсолютно уверенным в результате.

   Как-то раз он прислал мне «Поэму о Неизвестном»; я проанализировал ее, рассмотрел в микроскоп и отправил для анализа химику, но пусть меня повесят, если я понимаю, что он имеет в виду, когда пишет:

   Ослепительный спектральный блеск дикого звонкого лязга

   Дает возможность заглянуть в край сумеречных болот,

   Где тьма висит подобно чернильным облакам,

   Где слышно хриплое, странное карканье ворона,

   И пьяный индиец бродит, шатаясь, пока не упадет.

   Вы чего-нибудь понимаете? Разве это не бред сумасшедшего, сбежавшего по случаю из психиатрической лечебницы?

   – Согласен, это бред, причем самый ужасный, когда-либо мною слышанный.

   – Я получаю его творения по восемнадцать штук в неделю, и они сводят меня с ума. Они держат мой мозг в постоянном напряжении. Грэди, этот человек должен умереть. Самосохранение – главный из законов природы. У меня есть жена, дети, я выпускаю газету, я воспитываю умы, моя жизнь нужна стране. Уничтожьте этого поэта, и будущие поколения будут прославлять ваше имя. Он должен быть уничтожен, стерт с лица земли. Пусть его прикончат и закопают так глубоко, чтобы он не смог выбраться, накройте самой тяжелой надгробной плитой; сделайте это, и представьте мне счет. Я его оплачу. Вам не нужно оповещать меня, что дело сделано. Когда стихи перестанут приходить ко мне, я пойму, что он мертв. И небо снова станет голубым. Доброго утра.

   По всей видимости, Грэди предупредил поэта, поскольку наплыв стихов внезапно прекратился; но, возможно, Маркли нашел себе другую жертву.

* * * * *

   Но у майора есть и другие преследователи. Один из них вошел в редакцию «Патриота» в один из самых жарких июньских дней. Майор Слотт истекал потом, работая над статьей «Необходимость скорейшего возобновления». Посетитель схватил стул и сел рядом с майором. После чего сказал:

   – Меня зовут Партридж. Я зашел, чтобы продемонстрировать небольшое изобретение.

   – У меня нет времени смотреть на него. Я занят.

   – Думаю, время найдется. Я отниму у вас не более минуты. (Снимает шляпу.) Взгляните на эту шляпу и скажите мне, что вы о ней думаете.

   – О, не стоит утруждаться! Меня совершенно не интересуют шляпы.

   – Я знаю, во-первых, что это не так, а во-вторых – это не шляпа. Это патентованный воздушный охладитель Партриджа. Но выглядит очень похоже на шляпу, не так ли? Что вам больше всего хотелось бы в такую погоду?

   – Единственное, что мне хочется, это чтобы вы ушли отсюда.

   – В такую погоду, разумеется, все хотят прохлады. Но как это осуществить? У вас не возникнет такой проблемы, если вы – владелец подобной шляпы. Удивительно? Сейчас я вам все объясню. Вы сжимаете воздух до тех пор, пока не сожмете достаточно сильно, а затем внезапно избавляетесь от избыточного давления; быстрое расширение воздуха заставляет его поглощать тепло и производить прохладу. Вам это, разумеется, известно?

   – Мне бы хотелось, чтобы вы сжимали и разжимали воздух где-нибудь в другом месте, подальше от меня.

   – В своем изобретении я использовал этот замечательный закон природы, который, таким образом, вне всякого сомнения, принесет неоценимое благо человечеству. На самом деле эта шляпа изготовлена из листа железа, покрытого шелком. В ней содержится сжатый воздух. В настоящий момент давление составляет восемьдесят семь фунтов на квадратный дюйм. Если эта шляпа взорвется, пока я сижу здесь, крышу этого здания попросту унесет.

   – Надеюсь, вместе с вами.

   – Так вот, сэр, как я обращаюсь с этим замечательным прибором: воздушный насос скрыт у меня на спине под костюмом. Трубка соединяет его с приемником в моей шляпе, а некий своего рода кривошип бегает вверх-вниз по правой ноге под брюками, будучи пристегнут к моему ботинку, и нагнетает воздух в приемник. Но как я осуществляю процесс охлаждения? Вот как. Еще одна трубка поступает из приемника в панель с отверстиями, сделанную из чугуна, под майкой, которую я ношу под рубашкой...

   – Я бы посоветовал вам надеть еще что-нибудь; вы выглядели бы гораздо опрятнее.

   – Теперь, предполагая, что день жаркий, я иду по улице, и кривошип работает. Приемник заполнен. Мне нужно остыть. Я тяну за шнур, проходящий вдоль моего левого рукава, воздух мгновенно удаляется из приемника и расширяется вокруг моего тела; я чувствую холод и начинаю сожалеть, что не надел пальто.

   – В таком случае, вам лучше вернуться домой и надеть его.

   – Итак, вы видите, что это мое изобретение имеет чрезвычайную важность, а потому пришел дать вам возможность упомянуть о нем в вашей статье, чтобы ознакомить с ним широкую общественность. Вы – единственный редактор, которому я открыл свой секрет. Я решил предоставить вам шанс стать благодетелем всего человечества.

   – Я из тех филантропов, которые взимают доллар за подобную услугу.

   – Чтобы убедиться в том, что изобретение идеально работает, вы должны попробовать его на себе. Просто встаньте и снимите костюм. Я надену шляпу вам на голову, прикреплю насос на спину, а кривошип – к ноге.

   – Сначала я увижу вас повешенным.

   – Хорошо, пойду вам навстречу и продемонстрирую его работу на себе. Видите стержень в моих брюках? Это воздушный насос, он под подтяжками. Давление в шляпе сейчас составляет около шести атмосфер. Теперь я готов двигаться. Видите? Видите, как это работает? Все, что вы слышите, это едва заметные щелчки поршня в насосе. Еще пара шагов, вы кладете руку на воротник... Я получил давление около ста фунтов, прежде чем...

   БА-БАХ!!!

   Как только майор начал понимать ситуацию, он вылез из-под перевернутого стола, вытер с лица и головы содержимое чернильницы незавершенной статьей «Необходимости скорейшего возобновления» и огляделся. Мистер Партридж лежал в углу, с расщепленным креслом поверх ног, с головой в плевательнице, а обломки взорвавшейся машины выглядывали сквозь огромные дыры в костюме и брюках. Чугунная майка торчала зубчатыми конусами из дюжины отверстий в его жилете. Когда майор ухватил его за ногу, чтобы извлечь из-под обломков, Партридж устало открыл глаза и сказал:

   – Какой ужасный взрыв, не так ли? Должно быть, в здание попала молния. Я ведь поражен молнией, правда?

   – Вы – непроходимый идиот! – воскликнул майор, когда вбежавшие репортеры и служащие стали помогать ему поставить Партриджа на ноги. – Это была не молния. Это была адская машина, которую вы предлагали мне надеть на голову. Если бы она вбила вас в землю футов на сорок, я был бы рад, даже если бы при этом разрушилось здание.

   – Вот как! Значит, взорвался приемник? Скверно. Я полагал, он вполне способен выдержать нужное давление, но, должно быть, немного ошибся в своих расчетах, – сказал Партридж, приводя в порядок остатки одежды и прижимая платок к окровавленному носу. – Но я сделаю новый экземпляр, и приду показать его вам, поскольку польза от моего изобретения не вызывает сомнения.

   – Если вы попытаетесь это сделать, я убью вас чернильницей, – пообещал майор.

   Партридж, хромая, ушел, а майор, оставив тему возобновления, начал писать новую статью: «Чрезвычайная распространенность идиотов в наше время».

   * * * * *

   В последнее время «Патриот» предпринял значительное количество попыток получить интервью, или хотя бы согласие на интервью, у Агасфера. Читатель может сам оценить материал, появившийся по этому поводу в газете.

   Вчера сообщалось, что в Нью-Джерси был замечен Агасфер. Сразу же был отправлен репортер, чтобы отыскать его и, по возможности, взять интервью. После несколько затянувшихся поисков репортер обнаружил подходящего под описание человека, сидевшего на ограде рядом с Камденом, и поедавшего хлеб с сыром. Репортер направился к нему и заговорил.

   – Добрый день, Картафилус!

   Такая фамильярность была вызвана необходимостью; поскольку, если у Агасфера имеется фамилия, этот факт до сих пор был скрыт от общественности.

   – Будь я проклят, молодой человек, как вы узнали меня? – воскликнул тот.

   – По вашей внешности. Я очень рад вас видеть. Как давно вы здесь?

   – Я пришел сюда только вчера. А до этого был в Терра-дель-Фуэго, где услышал о Вековой выставке, и подумал, что стоит пойти взглянуть на нее. Это должно быть очень интересно. Время летит, не так ли? Кажется, только вчера какой-то человек в Сибири сказал мне, что у вас тут Революция?

   Он сидел на заборе, когда говорил; его ноги, обутые в галоши, опирались о третью жердь снизу; под мышкой он держал зонтик; его лицо покрывали глубокие морщины, длинная седая борода взмывала вверх-вниз, когда он жадно ел, изредка запуская руку в сумку, чтобы достать новый бутерброд. Репортер заметил, что подобную еду нельзя назвать очень питательной, на что Агасфер ответил:

   – Я привык к этому, сынок, блуждая по земле семнадцать веков, и все на ней находится со мной в гармонии. Я ем то, что хочу есть. Если бы у меня случилось несварение желудка, я был бы очень удивлен. Но этого случиться попросту не может. Я мог бы пообедать фунтом гвоздей и чувствовать себя так, как чувствует ребенок после бутылочки молока. Это одна из моих особенностей. Вы знаете, что ничто не способно причинить мне вред. Меня выбрасывало из жерла вулкана, – позвольте посчитать: десятки раз, – и я нисколько не пострадал. Когда наступают холода, я отправляюсь в Италию и устремляюсь внутрь Везувия; если он извергается, я взлетаю в воздух на пару сотен миль или около того, но всегда остаюсь в целости и сохранности. То, что об извержениях знаю я, не знает никто. Я летел по воздуху, когда были разрушены Помпеи. Да, сэр, тогда я был там и видел все собственными глазами. Я мог бы рассказать вам много интересных историй, но вы вряд ли поверите.

   – Каким образом вы путешествуете?

   – По-разному. Иногда в спальных или товарных вагонах, но предпочитаю ходить пешком. Я никуда не тороплюсь, мне нравится ходить. Я прекрасный ходок. Иногда я подумывал о том, чтобы поучаствовать в соревнованиях с вашими ходоками, но это бесполезно; это только создаст ненужный ажиотаж.

   – Как к вам обычно относятся люди?

   – Мне не на что пожаловаться. Иногда меня принимают за бродягу и высказываются обо мне крайне грубо. Но в целом, достаточно дружелюбно. Больше других на меня злятся гробовщики. Они говорят, что я подрываю их бизнес, подавая плохой пример для других людей; один из них, в Константинополе, сказал, что человеку, обманувшему около пятидесяти четырех поколений гробовщиков, должно быть стыдно показываться в цивилизованном обществе. Но, сэр, я нисколько на них не сержусь. Бизнес, как вы понимаете, есть бизнес. Для них подобные чувства совершенно естественны, не так ли?

   – Любите ли вы выкурить сигару после еды?

   – Нет. Рэли хотел научить меня курить, когда он был в Вирджинии, но мне это не понравилось. Вы его, конечно, помните? О, нет; я забыл, как вы молоды. Милый человек, но немного фантазер. Мне больше нравился Колумб. Нерон был человеком, о котором мечтал бы каждый газетчик. Каждый день убийства. Устроил пожар в Риме; сколько материала, правда? Бедняга. В тот единственный раз, когда я видел его, он был занят тем, что топил свою мать. Бросил старушку в воду и предоставил ей выплывать самой, словно ему было абсолютно все равно.

   – Кстати о газетах; не хотели бы вы получить должность внештатного репортера «Патриота»?

   – Ну, я не знаю... Я был бы не против время от времени писать вам, но не хотел бы заниматься этим регулярно. Понимаете, я не писал лет эдак восемнадцать, и почти разучился. У меня также ужасный почерк. Нет, на регулярной основе, думаю, нет. Хотя иногда мне приходила в голову мысль стать книжным агентом и зарабатывать таким образом пару-другую долларов. Но мне никто этого не предлагал, да и, честно сказать, из этого вряд ли бы что-нибудь вышло. Я и сам мог бы написать хорошую книгу, которая пользовалась бы спросом по всему земному шару, не так ли?

   – Вы женаты? Была ли у вас когда-нибудь жена?

   – Послушайте, сэр, я ведь не причинил вам никакого вреда, зачем же вы задаете вопрос о таких неприятных для меня воспоминаниях? Старушка умерла в Египте в семьдесят третьем году. Они сделали из нее мумию, и, я полагаю, выстроили в честь нее пирамиду. Этого достаточно.

   – У вас хорошая память?

   – Превосходная. Но несколько раз я путал Петрарку со Святым Петром, и ссылался на Плутарха как на бога подземного царства. Такое иногда случается. Знаете, однажды, беседуя с Бенджаменом Франклином, я спутал Марка Антония со святым Антонием и заставил его произнести речь над мертвым телом Цезаря. Увы, это так. Знаете, я запоминаю события и говорию о них, например, так: «Это случилось в тот век, когда я был желчным», или: «Это случилось в тот век, когда я страдал ревматизмом». Так лучше запоминается. Я начал вести дневник еще в 134 году, но когда он стал занимать в высоту три или четыре тысячи футов, я бросил это дело. Как вы понимаете, его было трудно носить с собой.

   – Полагаю, вы знали многих великих людей?

   – Многих, сэр, очень многих. Кстати, кто-нибудь говорил вам, что вы очень похожи на Мохаммеда? Это так, сэр. Удивительное сходство! Я одолжил ему пару сандалий в 598 году, но он так и не возвратил их, сказав, что я получу свою награду в будущем. Я сожалел об этих сандалиях почти тринадцать сотен лет.

   – Вам когда-нибудь приходилось читать лекции?

   – Я делал это в своем уме. Но не думаю, что буду выступать публично. Понимаете, сэр, я настолько переполнен информацией, что если бы начал говорить, то едва уложился бы в пару лет, а это, как вы понимаете, слишком много для лекции. А когда я представляю себе, что меня могли бы попросить выступить на бис, то понимаю, что мне лучше лекций не читать. Нет, я предпочитаю, чтобы все оставалось по-старому.

   – Как вы смотрите на проблемы сегодняшнего дня? На проблему легких и тяжелых денег?

   – Молодой человек, вот вам совет человека, наблюдавшего мир почти две тысячи лет: зарабатывайте тем способом, каким можете. В этом заключена великая мудрость.

   Сказав так, старик слез с ограды, взмахнул зонтиком, и они вместе отправились на паром. Он заявил, что собирается приобрести новый костюм. Тот, что он купил в Германии в 1807 году, несколько поизносился. Репортер переплыл с ним через реку, посадил в дилижанс, просил писать в офис, и тот устроился на угловом сиденье, положив на пол саквояж, и безмятежно задремал. Его не смогли разбудить даже громкие проклятия, которыми ирландский возница, сидевший впереди, сыпал направо и налево.

ГЛАВА XXVI. ИЗОБРЕТЕНИЯ ДОКТОРА ПЕРКИНСА

   Было бы несправедливо назвать доктора Перкинса, прежде жившего в деревне, шарлатаном; к нему следует применить более мягкое – нерегулярно практикующий. Он не является сторонником ни одной из существующих школ, но относится к пациентам в соответствии со своими собственными теориями и взглядами. У доктора есть привычка рассказывать замечательные истории о своих достижениях, и самой примечательной из них является история о его лечении, какое-то время назад, человека, по имени Симпсон, путем переливания крови. Врач, по его собственным словам, решил влить здоровую кровь в вены Симпсона.

   Поскольку ни один человек не захотел дать свою кровь Симпсону, доктор решил использовать козла Симпсона; и, вскрыв вену на руке пациента, впрыснул туда около двух кварт крови животного. Симпсон сразу же ожил, но единственной неприятностью было то, что, еще не успев прийти в себя окончательно, он, после того, как ему не удалось соскочить с кровати, дергая головой, точно козел, предпринял попытку забодать доктора. Достойный эскулап, после того как голова Симпсона три или четыре раза угодила ему в живот, нашел убежище в шкафу; после чего пациент принялся биться головой в дверную панель и наверняка сломал бы ее, если бы его внимание не отвлекла появившаяся теща. Удачный удар Симпсона поверг ее на пол, а затем, когда та завопила, призывая на помощь, пациент заскакал по ковру, прилагая усилия, чтобы съесть вытканные на нем цветы. Когда вызванный пожарный связал его и уложил на кровать, его стали спрашивать, но единственный ответ, который от него слышали на все вопросы о его самочувствии и не нужно ли ему успокоительное, было козлиное «бе-е-е», и он все время напрягался, стараясь пробить отверстие в изголовье кровати. Состояние пациента вызывало серьезные опасения, а миссис Симпсон была так возмущена, что доктор Перкинс решил исправить ошибку любым способом. Поэтому он сначала пустил Симпсону кровь, а затем, заплатив слуге-ирландцу, влил его кровь в вены хозяина. Симпсон пришел в себя, но тут же привел в изумление своих старых друзей-республиканцев, выказав непреодолимое желание голосовать за демократов, а его свекровь едва не сошла с ума, услышав, как он говорит с сильным акцентом. Он отказался носить обувь, его характер изменился, а однажды, в одно из воскресений, когда оставшаяся толика козлиной крови проникла в его мозг, войдя в церковь и идя по проходу к алтарю, налетев на пономаря, вместо того, чтобы извиниться, поверг того ударом головы на пол вместе с молитвенниками.

   С частной практикой дела у доктора в Милбурге не складывались, поэтому он решил избавиться от бедности, занявшись патентной медициной. После некоторых размышлений, он пришел к выводу, что две самые распространенные и вызывающие неприятные ощущения формы недугов – это облысение головы и вялость печени, и он изобрел, – смешав рекомендованные аптекарем лекарства, – средства, которые собрался продавать населению. Одно из них он назвал «Средство для ращения волос Перкинса», а другое – «Регулятор работы печени Перкинса». Закупив огромное количество причудливых бутылочек и ярких ярлыков, он разлил по ним свои средства, снабдив их рекламными сертификатами потрясающего действия, написанными другом, чья печень была активной, а волосы – густыми.

   Вполне вероятно, что предприятие Перкинса имело бы успех, если бы не одно досадное обстоятельство: он был совершенно не знаком с препаратами, которые прислал ему вместе с инструкциями аптекарь; а тот, как назло, ошибся, обозначив средство для ращения волос как средство для активации работы печени, и наоборот. Результат, конечно, получился устрашающим; а поскольку доктор Перкинс просил больного сообщать ему о том, как изменилось его самочувствие после приема патентованных средств, он успел продать не более нескольких сотен бутылок, когда к нему начали поступать отзывы от покупателей.

   Однажды, выходя из своего кабинета, он обнаружил человека, сидящего на кушетке с дробовиком в руке. Его глаза метали молнии. Человек был без головного убора, а кожа его головы была покрыта каким-то блестящим веществом. Увидев Перкинса, он разрядил один ствол в ноги изобретателя, но пока собирался разрядить второй, Перкинс метнулся обратно в кабинет и запер дверь. Мужчина метнулся к двери и попытался высадить ее прикладом дробовика. Ему это не удалось, а Перкинс спросил, что стало причиной такого его недружелюбного поведения.

   – Иди сюда, и я покажу тебе причину, негодяй! – ответил мужчина. – Как только ты выйдешь, я оторву тебе голову за то, что ты продал мне средство для волос, отчего они разрослись так, что я не мог надеть шляпу и спать, не прилипая к наволочке. Кожа на голове стала зелено-розовой. Только высунься, и я покажу тебе, что такое настоящая энергия! Прежде чем эта штука впитается и убьет меня!

   Мужчина перезарядил свой дробовик и снова занял выжидательную позицию. Перкинс, оставаясь внутри кабинета, отправил посыльного за почтой. Первое письмо было от женщины, которая сообщала:

   «Мой муж принял дозу регулятора работы печени, и у него начались спазмы. Они случаются каждый час в течение вот уже четырех дней. Как только он умрет, я убью дьявола, отравившего его».

   Священнослужитель из Дэлавера спрашивал, какие ингредиенты содержит регулятор работы печени. Он опасался, что с ним что-то не так, поскольку его тетя, дважды приняв лекарство, начала биться и кататься по полу и выть самым ужасным образом, а сейчас находится в коматозном состоянии в течение вот уже пятнадцати часов.

   Человек по имени Джонсон сообщал в письме, что после нанесения средства для ращения волос на голову, он прислонился ею к спинке стула, прилип, и находится в таком положении два дня. Он боится, что не отлипнет никогда, и ему придется отрезать спинку и носить ее на голове. В связи с возникшей проблемой, он намерен повидаться с Перкинсом, как только освободиться, и заодно познакомить того со своей собакой.

   Мистер Уилсон писал, что его сын наложил некоторое количество средства на свое лицо, чтобы активизировать рост усов, и в настоящий момент его верхняя губа прилипла к кончику носа, а лицо выглядит так, будто его покрыли зеленым лаком.

   Пришло еще около сорока писем, в которых подробно излагались другие случаи ужасных страданий, заканчивавшиеся неприкрытыми угрозами и описаниями способов убийства мистера Перкинса. Когда он заканчивал чтение последнего, через заднюю дверь ворвался его друг, и, задыхаясь от бега, воскликнул:

   – О Господи, Алек, тебе лучше перелезть через забор и покинуть город как можно быстрее. Иначе ты серьезно пострадаешь из-за этих патентованных средств. Старая миссис Гридли приняла регулятор работы печени и неделю лежит в конвульсиях. Служанка Томпсонов при последнем издыхании, головы четверых Браунов выглядят самым причудливым образом, – ты таких не видел никогда в жизни, – около дюжины других людей в офисе шерифа требуют ордер на твой арест. Люди собираются тебя линчевать, а толпа здесь, возле дома, подбадривает зеленоголового человека с дробовиком, намеревающегося тебя пристрелить. Прими мой совет, и исчезни. Остаться здесь – верная смерть. Беги! Это твой единственный шанс.

   Доктор Перкинс перелез через забор и помчался на поезд, а через час толпа разгромила его офис и разбила все бутылочки со средствами. Сейчас Перкинс работает в Канаде на лесопилке. И очень сожалеет о том, что не смог заработать на облегчении страданий человечества.

ГЛАВА XXVII. ГЕНЕРАЛ ТРАМПС, КОМАНДУЮЩИЙ МИЛИЦИЕЙ ОКРУГА

   Главным военным в нашей общине является генерал Трампс, командующий милицией округа. Генерал служил на Юге и Западе и довольно хороший солдат. Однако, в эти счастливые мирные дни, у него нет возможности часто демонстрировать свои боевые качества; впрочем, даже сейчас, когда провоцируют его гнев, он становится свирепым и кровожадным. Прошлым летом генерал отправился в Кейп Мэй. До его приезда двое молодых людей, которых я назову Браун и Джонс, занимали соседние номера в некоем отеле. Однажды Браун прикрепил бечевку к одеялу на кровати Джонса и пропустил ее через соседний номер в свой. Он хотел, как только Джонс уснет, стянуть с него одеяло. Но в тот же день прибыл генерал Трампс; а поскольку отель был переполнен, хозяин переселил Джонса в номер к Брауну, а его номер отдал генералу. Браун забыл о бечевке, они с Джонсом легли спать. Около полуночи собака Джонса, рыская по номеру, запуталась лапой в бечевке и, изо всех сил пытаясь добраться до окна, медленно стащила одеяло с солдата, спавшего по соседству. Достойный джентльмен проснулся и, отругав жену за одеяло, снова уснул. Вскоре собака Джонса увидела крысу и бросилась ее ловить. Одеяло снова оказалось на полу. Бравый военный рассердился. Он растолкал жену и энергично отругал ее. Она протестовала и заявляла о своей невиновности, и, пока они переругивались, собака Джонса услышала лай другой собаки, снаружи, и метнулась к окну, чтобы ей ответить. Одеяло снова было снято. Тогда генерал принялся шарить, и обнаружил бечевку. Зарядив револьвер и вытащив саблю, он стал требовать, чтобы Джонс и Браун открыли дверь и вышли в коридор. Те, выглянув в замочную скважину, нашли его настроенным весьма решительно, поняли причину происшедшего, найдя запутавшуюся в бечевке собаку, быстро собрали свои вещи, соскользнули вниз по водосточной трубе и уехали из города на пятичасовом поезде. Мало того, что шум, устроенный генералом в отеле, был ужасен; когда до него дошли слухи, будто Браун и Джонс остановились где-то по соседству, он провел целый день, охотясь за ними, с целью пристрелить собственноручно. Но постепенно успокоился, а когда его гнев совершенно утих, он оценил юмористический аспект случившегося, и был очень рад, что молодые люди отделались легким испугом.

   Несколько лет назад генерал отправился в прерии, сражаться с индейцами. Одним из тех, кто сопровождал его, был майор Бинг. Случилось так, что майор попал в плен, и генерал был вынужден передать печальную весть миссис Бинг. К тому времени, когда генерал вернулся домой, миссис Бинг переехала в другой дом; он не знал об этом, и пошел в старый дом, который теперь занимала миссис Вуд. Он сказал девушке-служанке, чтобы ее хозяйка пришла в гостиную, после чего сел на диван и задумался о том, как сообщить о смерти майора, чтобы не повергнуть вдову в шок. Когда миссис Вуд вошла, генерал печально приветствовал ее; она присела, между ними состоялся следующий разговор.

   – Мадам, я с самого раннего детства дружил с майором, мы вместе играли, когда были еще мальчиками. Я рос вместе с вашим мужем, я с гордостью наблюдал за его успешной карьерой, радовался, когда он женился на прекрасной женщине, сидящей сейчас передо мной, и мы вместе отправились на Запад. Нужно ли говорить, что я любил его? Я любил его, может быть, только чуть-чуть меньше, чем любили его вы.

   – Я вас не понимаю, сэр, – ответила миссис Вуд. – Кого вы имеете в виду?

   – Майора. Я говорю, что ваша любовь к нему была больше моей, и я...

   – Ваши слова мне непонятны. Я не испытывала ничего подобного.

   – Говорите, что хотите, мадам. Но я знаю, насколько сильна была связь между вами – насколько глубока преданность, заставлявшая две любящие души слиться воедино. И, зная это, я, конечно, понимаю, насколько любящее сердце может быть ранено, услышав о несчастье, случившемся с другой половиной; но эта задача, которая возложена на такого человека, как я, хоть и наполняет меня бесконечной печалью, тем не менее, исполнить ее – мой священный долг. Что бы вы сказали, дорогая мадам, если бы я сказал вам, что майор потерял ногу? Что бы вы сказали?

   – Ну... не знаю. Если бы я знала майора, который потерял ногу, я посоветовала бы ему приобрести деревянную.

   – Беззаботная, как всегда, – сказал генерал. – Он сказал мне также, что вы... Бедная женщина, вам понадобится вся ваша беззаботность. Но, дорогая мадам, предположим, что майор потерял не только одну ногу, но обе; их нет; ни коленей, ни ступней; что бы вы сказали в этом случае?

   – На самом деле, сэр, ситуация становится абсурдной. Меня нисколько не волнует, имеет ли ваш майор столько же ног, сколько сороконожка, или обходится без них. Если у вас есть ко мне дело, прошу изложить его как можно быстрее.

   – Мадам, это слишком серьезное дело, чтобы шутить по его поводу. Майор потерял не только ноги, но и руки. В настоящий момент у него полностью отсутствуют конечности. Это так же верно, как то, что я присутствую перед вами. Прошу вас, не кричите.

   – Я и не собиралась кричать.

   – Должен сказать, вам удается сохранять самообладание. Но это не самое худшее. У него также недостает ребер и носа, остался только один глаз и часть одного плеча. Можете мне поверить – я ничего от вас не скрываю. Я не надеюсь, что он поправится.

   – Мне сложно себе представить, в каком состоянии он находится; но я не понимаю, какое это имеет отношение ко мне. Мне это совершенно не интересно.

   – Совершенно не интересует! Потрясающе! Не инте... Но, добрая женщина, это еще не все. У майора отсутствует скальп, а оставшихся на голове волос не хватило бы, чтобы сделать кисточку; сквозь все его тело проходит дырка от вертела, его жарили до тех пор, пока тело не сжалось, и, по моему мнению, ничто не способно заставить его распрямиться. Если вас не тронет и это, значит, у вас каменное сердце.