Текст книги "На свободе (ЛП)"

Автор книги: Макс Аделер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

   Я пошел искать другого работника. Мне кажется, что у Общества помощи заключенным имеется достаточно работы в нашем городке.

ГЛАВА XXIII. БРОДЯГИ КРАСНОРЕЧИВЫЕ И НЕ ОЧЕНЬ

   Бродяги являются такими же знакомыми фигурами в городке и прилегающих окрестностях, как и в любых других густонаселенных местах. Типичный бродяга, конечно, является самым характерным представителем этого класса, но время от времени появляется кто-то, предпринимающий попытки представить себя как существо более высокого порядка, чем праздный, бесполезный бродяга. Однажды, когда я сидел в редакции «Патриота», туда зашел именно такой человек, и громким голосом объявил, что он – профессор рыбоводства и претендует на должность в Государственной рыбной комиссии. Поскольку это заявление не привлекло ничьего внимания, он уселся в кресло, забросил ноги на стол, и, с удивительной точностью плюнув в плевательницу, заявил, что его зовут Пауэлл. До сих пор никто не обращал на него внимания, но этот факт, казалось, ничуть его не обеспокоил, поскольку он заговорил в пустоту, очень свободно и с некоторой горячностью.

   – В конце концов, что они делают для рыбоводства, эти чиновники? Что они понимают в рыболовстве? Скорее всего, они даже никогда не держали в руках крючка и не видели поплавок, плывущий по воде. На днях один, в разговоре со мной, сказал: «Пауэлл, я хочу, чтобы законодательный орган выделил средства на выращивание консервированных лобстеров в Саскуэханне». – «Как же ты собираешься это сделать?» – спросил я. – «Очень просто, – ответил он. – Моя идея состоит в том, чтобы скрестить лобстера с консервной банкой, размножить их, и кормить получившееся животное припоем и зелеными этикетками».

   Идиотская затея, конечно; но я не перебивал его, и далее он сказал: «Я только что купил полбочки соленой скумбрии, которую собираюсь разводить в Шейлкилле. Моя идея заключается в том, – пояснил он, – чтобы разводить скумбрию, которая уже будет пропитана солью, когда вы ее поймаете. Океанская скумбрия требует длительной засолки, а люди хотят свежей рыбы». Так вот, этот идиот в самом деле собирается бросить эту скумбрию в воду в надежде, что она будет плавать и размножаться. Ну, если губернатор назначает подобных идиотов в комиссию, чего от нее можно ожидать?

   Однако я ничего не сказал. Я не собирался ничего объяснять ему, поэтому он продолжил: «Пауэлл, сейчас я пытаюсь запустить в Шейлкилл сушеную треску, но она очень быстро размокает, попав в воду. Как вы считаете, возможно ли скрестить обычную треску с сушилкой? И как вы думаете, сушеную треску лучше ловить на муху или с помощью дуршлага?» Я молчал, а он продолжал разглагольствовать. «Я скажу вам вот что, профессор: эта страна нуждается в пресноводных устрицах. Мне пришло в голову, что, возможно, самым лучшим сортом для разведения является обычная жареная устрица. Она, кажется, пользуется популярностью, и имеет то преимущество, что растет без раковины. Один из членов комиссии, – так сказал этот потрясающий болван, – настаивал на том, чтобы поставить эксперимент с устрицами, запеченными в раковинах, чтобы люди, отправившись на рыбалку, могли выбирать. Что же касается меня, – сказал он, – то меня устроит любой вид устрицы из тех, которые подают в ресторанах». Я передаю то, что он мне сказал, слово в слово.

   Некоторое время он болтал, вываливая на меня поток самой ужасной чуши; вскоре он спросил, люблю ли я суп из фальшивых черепах(*). Он сообщил, что комиссия обнаружила возможность добавить фальшивых черепах к животным наших рек. Он заявил, что их лучше всего разводить, откармливая мясным фаршем, и мы можем иметь их к столу круглый год. Он сказал, что, если предпринять соответствующие усилия, наши реки вскоре будут кишеть этой восхитительной рыбой.

   – – – – – – – -

   * В этом отрывке игра выражений: mock-turtle soup – суп из телячьей головы и mock turtle – ложная черепаха.

   Он нес фантастическую чушь, бред, об улучшении урожайности головастиков, и прочего, пока я... Что вы сказали? Хотите, чтобы я убрал свои ноги со стола и ушел? Вы не хотите больше ничего слышать о рыболовстве? Будь по-вашему; есть много других газет, которые будут рады этому материалу. В следующий раз, когда вы захотите узнать мои взгляды на рыбоводство, вам придется поискать меня.

   Затем профессор снова прицелился в плевательницу, но на этот раз не попал, протер свою полинявшую шляпу дырявым локтем, застегнул пальто поверх рубашки, стиравшейся последний раз во время президентства генерала Харрисона, и ушел. Впечатление, какое он оставил, было таким, что Рыбная комиссия пожелала бы использовать его в качестве приманки, чем в каком-либо другом.

   В другой раз, несчастный, мрачный бродяга, калека, зашел в продуктовый магазин Брауна, где несколько человек сидели возле печи и обсуждали политику. Расположившись возде бочки, он заметил.

   – Мистер Браун, не желаете ли приобрести замечательную деревянную ногу? У меня как раз имеется такая; я носил ее два или три года, но теперь готов продать, и, хотя я очень к ней привязан, мне нужно получить кое-что необходимое для жизни. Нога в прекрасном состоянии; она очень удобна; но мужчине необходимо также заботиться о своем желудке. Я хочу сделать вам предложение. Это патентованная нога Фэйрчайлда; стальные пружины, резина, эластичные соединения, и все такое, и теперь она даже в лучшем состоянии, чем когда я ее покупал. Она будет удобна для любого человека. Это самая роскошная нога из всех, какие я когда-либо видел. Если по эту сторону могилы человек способен обрести блаженство, его обретет тот, кто получит эту ногу, и будет жить сознанием, что она ему принадлежит. Следовательно, предлагая ее вам, я делаю вам услугу; думаю, вы порадуетесь представившемуся вам шансу и захотите заключить сделку, даже перед тем, – в это трудно поверить, но это так, – как я скажу вам, что уступлю ее вам за четыреста долларов. Я сказал – четыреста? Я имел в виду – шестьсот; но что сказано, то сказано. Я никогда не беру назад свои слова, когда делаю предложение; но это означает, что я отдаю вам эту замечательную ногу задаром – в самом деле, так оно и есть.

   – Но мне не нужна искусственная нога, – сказал Браун.

   – Это прекрасная вещь, – сказал бродяга, задирая штанину и демонстрируя искусственную ногу, – она очень надежная. Можете рассчитывать на нее. Она всегда с вами. Некоторые ноги, которые я видел, были ненадежными – у большинства выскакивали пружины, или они выгибались в суставе назад, или задирались пальцы ног, или что-нибудь в этом роде. Подделки. Но эта нога подобна старому верному другу, она со мной годы, она не болит и не ломается, никакого ревматизма, ничего подобного, она всегда готова служить верой и правдой. Человек, у которого есть такая нога, чувствует себя настоящим мужчиной. Короли, императоры, миллионеры – это все ерунда! У кого из них есть такая нога? Кто из них может развинтить ногу в колене и взглянуть, как она устроена? Кто из них может перед сном отстегнуть ногу, и лечь в кровать только с одной? Этого вполне достаточно, чтобы любой монарх, у которого нет искусственной ноги, заболел от зависти. Но они никак не могут изменить ситуацию. Только один человек может купить эту ногу, и этот человек – вы. Я так хочу сделать вам приятное, что готов уступить ее вам за пятьдесят долларов. Это ужасно, но я ничего не могу с собой поделать. Вы можете делать с ней что угодно; но купите ее, купите, иначе мое сердце всю оставшуюся жизнь будет обливаться кровью, если я буду знать, что она принадлежит не вам.

   – Но мне и в самом деле не нужна подобная вещь, – сказал мистер Браун.

   – Вы даже представить себе не можете, – продолжал свои убеждения бродяга, – какое благословение семьи такая нога. Если вы не надеваете ее, она может служить для игр, дети катаются на ней, как на лошади; или же вы можете снять ее и разжечь из нее огонь, что вызовет упадок духа у человека с настоящей ногой. Ею очень удобно копать картофель. Ослабьте второй сустав, чтобы колено двигалось свободнее – и вы можете отлично выбивать пяткой ковер, а когда кошка видит ее, она тут же удирает на забор. Здесь, вероятно, водятся собаки. Когда вы видите, как одна из них приближается, вы начинаете чувствовать себя неуютно. Я вас понимаю; я чувствовал себя точно так же, пока не потерял обычную ногу. Но если у вас искусственная конечность, стоит ли об этом беспокоиться? Пусть даже собак будет миллион, что из того? Вы стоите на месте, улыбаетесь, и позволяете им кусать вашу искусственную ногу, дурачите их, сколько вам угодно, наблюдаете, как они воют от досады, потому что вам все равно, вы – в полной безопасности. И именно по совокупности причин, когда я думаю о том, каковы преимущества владельца искусственной ноги, и о том, что вы станете ее владельцем, мне хочется сказать вам: если вы предложите за нее только полтора доллара, берите ее, она – ваша. Я бескорыстный человек, и не стану спорить по пустякам. Я заверну ее для вас; вы ее берете?

   – Прошу прощения, – сказал Браун, – но дело в том, что она мне совершенно не нужна. У меня есть две хороших ноги. Но если я когда-нибудь потеряю одну, тогда, может быть...

   – Не думаю, чтобы вы оказались в состоянии понять все преимущества этой ноги, – сказал бродяга. – Сейчас у любого человека есть нога из плоти и костей, они распространены, как грязь. Просто отвратительно, как люди относятся к подобным вещам. Но я вижу в вас человека, способного быть оригинальным. В вас чувствуется стиль. Таких необыкновенно мало. Если бы я обладал вашими способностями, знаете, что бы я сделал? Я отказался бы от живой ноги в пользу искусственной. Или, если вам ненавистна мысль об ампутации, почему бы вам не сменить фасон брюк, и не добавить это прекрасное произведение искусства к тем ногам, какие вы уже имеете? Сороконожка, простейшее насекомое, имеет половину бушеля ног, так почему бы мужчине, венцу творения, не иметь их три? Станьте счастливым обладателем трех ног, и ваше будущее обеспечено. Люди будут восхищаться вами как трехногим владельцем магазина; нация будет гордиться вами; о вас услышит Европа; о вас будут говорить от полюса до полюса. Ваши дела пойдут в гору. Люди будут стекаться со всех сторон, чтобы взглянуть на вас, а вы будете продавать им сыр, сахар, все, что угодно. Какая превосходная реклама! Взгляните с этой точки зрения, и вы увидите деньги, славу, бессмертие! Представьте себе, что вы идете по этому полу на двух обычных ногах, а третья пощелкивает, производя музыку, и это наполняет ваше сердце восторгом. Подумайте хорошенько; и если вы согласны, то вот мое предложение: я готов обменять эту прекрасную ногу на два фунта бисквитов и оловянную кружку ямайского рома. По рукам?

   Браун взвесил бисквиты, дал ему рома и сказал, что тот весьма обяжет его, если возьмет все это и немедленно уйдет. Тот так и сделал. Сунув бисквиты в карман и выпив ром, он направился к двери, открыл ее, обернулся и сказал:

   – Прощайте, но если вам понадобится искусственная нога, всегда готов услужить; она – ваша. Я считаю, что у вас есть закладная, и вы в любой момент можете потребовать по ней ногу. Я завещаю ее вам, такова моя воля, знайте об этом; а если вы так и не востребуете ее, то, перед смертью, я положу ее в банк, чтобы вы могли забрать ее оттуда, когда вам заблагорассудится.

   Тип бродяг, у которых есть собака на продажу, несколько более распространен, чем такие персонажи, как профессор или владелец патентованной ноги. У меня был опыт общения с одним таким, и, наверное, о нем имеет смысл рассказать.

   Недавно в мой дом позвонил типичный бродяга, сопровождаемый убогой дворняжкой. Я вышел на крыльцо, и он сказал:

   – Я слышал, хозяин, вы хотели купить сторожевую собаку, и я привел ее вам. Вам никогда не найти лучшей собаки, чем эта. Вы можете сказать ей сесть и стеречь что-то, и, держу пари, она сядет и будет стеречь, пока не околеет. Так вот, теперь я скажу вам, что хочу за нее...

   В этот момент я прервал его, заявив, что у него неверная информация, что собака мне не нужна, но даже если бы и была нужна, я никогда и ни за что не приобрел бы ту, которую он предлагает. Он повернулся и вышел на улицу. Обойдя дом, он снова зашел через задние ворота, полагая, что попал в другое место, поскольку через несколько минут кухарка сказала, что на кухне имеется человек, желающий меня видеть; я спустился, – там был тот же человек с той же собакой. Он не узнал меня и, как только я вошел, заметил:

   – Я слышал, старина, кто-то говорил, будто вы хотите купить сторожевую собаку. Перед вами собака, которая еде предпочитает сторожевую службу. Поручите ей не сводить глаз с чего нибудь, – все равно, с чего, от вешалки до забора, – и она будет следить за этим, как привязанная. Так вот, теперь я скажу вам, что хочу за нее...

   Я снова, уверенным тоном, сообщил ему, что ничто не заставит меня купить его собаку, затем вытолкал и захлопнул дверь. Когда он ушел, я отправился через улицу к Баттервику, чтобы поговорить относительно подкормки газона. Тот отошел, и я присел на крыльцо, чтобы его подождать. Через секунду в воротах появился хозяин собаки. Когда он подошел к крыльцу, то сказал, не узнавая меня:

   – Мужчина, живущий через дорогу, сказал мне, что вам нужна великолепная сторожевая собака, и я привел ее вам. Взгляните на это животное! Вы вряд ли видели у какого-либо другого такие глаза! Когда эта собака фиксирует на чем-нибудь глаза, она больше ни на что не отвлекается. Ни землетрясения, ни пожар, ни факельные шествия, ни что иное не могут отвлечь ее. Так вот, теперь я скажу вам, что хочу за нее...

   Я встал, и, ничего не сказав, вышел на улицу, оставив его стоять. Здесь я заметил Баттервика, входившего в офис полковника Коффина. Я пошел туда, а мужчина с собакой двинулся в противоположном направлении. Баттервик находился в задней комнате; передняя была пуста, я присел в кресло и стал ждать, пока он не решит свои вопросы с Коффином и не выйдет. Через несколько минут в дверь раздался стук. Я ответил:

   – Войдите!

   Дверь медленно открылась, и в комнату вошла собака. За ней появился мужчина. Кажется, он меня не узнал. Он сказал:

   – Послушайте, старина, – к сожалению, не знаю вашего имени, – я продаю сторожевую собаку, и подумал, что, может быть, вы захотите приобрести этого самого замечательного во всем графстве пса, поэтому решил зайти и спросить за него смехотворную сумму...

   – Я не дам за вашу собаку ни цента.

   – Почему? Вам не нужна собака с взглядом пронзительным, словно горный бур, которая будет сидеть и смотреть за вашими вещами сорок лет, если вы ей прикажете? Вам не нужна собака, подобная этой?

   – Абсолютно.

   – Это поразительно. В этом месте что, нет спроса на сторожевых собак? Вы четвертый человек, которому я ее предлагаю. Вам она действительно не нужна?

   – Конечно, нет.

   – А вам не нужна породистая собака для щенков или, скажем, пудель?

   – Нет, сэр.

   – В таком случае, может быть, вы одолжите мне пять долларов под залог этой собаки? Я верну их вам завтра.

   – Нет.

   – Не возьмете ли вы ее в подарок, и не угостите ли меня жевательным табаком?

   – Я не жую табак.

   – Очень странно, – задумчиво пробормотал он. – В этом месте человек не пользуется уважением. Значит, вы ее не возьмете?

   – Нет.

   – В таком случае, пошла вон, или я выбью из тебя душу.

   С этими словами он так пнул собаку, что та вылетела на середину улицы, и ушел.

   Торговля собаками в Милбурге явно не имеет никаких перспектив.

ГЛАВА XXIV. СОБАКА МИСТЕРА БАТТЕРВИКА И ДРУГИЕ СОБАКИ

   Однажды я встретил на улице мистера Баттервика, который вел свою собаку на поводке. Он сказал, что это очень ценная собака, и ему хотелось бы вернуться с ней домой без приключений; но ему нужно встретить поезд, и я оказал бы ему неоценимую услугу, если бы отвел собаку к себе домой и подержал ее там, пока он ее не заберет. Мне совершенно не хотелось этого делать, но огорчать Баттервика не хотелось тоже, поэтому я согласился. Баттервик вручил мне конец поводка и поспешно удалился. С большим трудом я привел собаку домой и запер в подвале. Примерно через час я получил телеграмму от Баттервика, в которой сообщалось, что он вынужден отправиться в Джерси, и вернется домой только через неделю или две. Это случлось 12 июня, и с тех пор в подвал спустились только два человека. Первым была служанка; она спустилась за холодной говядиной и вернулась взъерошенная, с кровоподтеками и множественными укусами на ногах. После этого спустился я, чтобы успокоить разозленное животное. Оно, однако, успокаиваться не желало, и если бы мне не удалось вовремя впрыгнуть в угольную корзину, в которой я оставался часа четыре, пока она не уснула в дальнем углу, я, безусловно, был бы разорван на куски. Мы решили, что нам придется обходиться без подвала, пока не вернется Баттервик и не заберет свою собаку. Но Баттервик телеграфировал, что задерживается, и собака, прикончив все припасы в подвале, лаяла всю ночь, после чего, 2-го июля, выбралась по лестнице и обосновалась на заднем дворе. После этого мы входили в дом только через переднюю дверь, ожидая возвращения Баттервика. Когда цвела герань, собака устраивала себе на ней кровать; так что мы не могли получать наслаждение от своих цветов. Пока она была у нас, созрели вишни, и сгнили на деревьях, за исключением немногих, съеденных мальчишкой Смита, который затем был вынужден пулей вылететь за ограду, не любопытствуя, как собака Баттервика собирается использовать сорванные с него штаны. Поскольку Баттервик не возвращался, собака наслаждалась жизнью, бродя по двору; но однажды, обнаружив окно в гостиной, запрыгнула в него и получила во владение эту комнату и коридор. Я попытался изгнать ее, используя вешалку, но только сбил с каминной полки две дорогостоящие вазы, а собака так разозлилась и приняла такой угрожающий вид, что я поспешно захлопнул дверь и поднялся на второй этаж, перепрыгивая через четыре ступеньки.

   В доме не было ничего для нее интересного, особенно в гостиной, и я не могу себе представить причину, по какой она предпочла остаться там. Но она осталась; и, поскольку Баттервик не возвращался, мы не могли изгнать ее оттуда. В четверг она разбила зеркало, намереваясь подраться с другой собакой, которую, как она думала, увидела в нем, а заодно разодрала в клочья обивку дивана. В субботу она занялась холлом и напрочь испортила около восьми квадратных ярдов брюссельского ковра. Закончив, она вернулась в гостиную. Наконец, я одолжил собаку Коффина, и отправил ее биться с собакой Баттервика. Это было захватывающее сражение. Они воевали за кресла и диван; они опрокинули стол и разбили все, что на нем стояло; они усеяли ковер пятнами крови и клочьями шерсти; они запутались в тюлевых занавесках и оборвали их вместе с карнизом; они кусались и рвали одна другую с пеной у рта; наконец, собака Коффина сдалась, поджала хвост и отступила, в то время как собака Баттервика спокойно устроилась на турецком ковре, ценой в шестьдесят долларов.

   Казалось, она не собирается возвращаться домой, а Баттервика все не было. На следующий день я зарядил ружье, намереваясь пристрелить ее во что бы то ни стало. Я старательно целился, но в самый последний момент она увернулась, и две горсти птичьей дроби угодили в рояль, сильно его повредив. Затем я подбросил ей отравленное мясо, но она объела все вокруг яда и, казалось, чувствует себя после еды гораздо лучше, чем когда-либо прежде. Наконец, вернулся Баттервик, и сообщил, что забирает собаку. Он смело вошел в гостиную и попытался схватить животное, но оно укусило его. Никогда в жизни я не был так счастлив. Баттервик разозлился, схватил собаку за хвост и выкинул на улицу, разбив при этом французское оконное стекло. Моя радость несколько померкла. Собака взбесилась, и полицейский застрелил ее. В следующий раз, когда меня попросят взять домой чью-нибудь собаку, я сразу же застрелю просителя.

   Когда я рассказал полковнику Коффину о своем неприятном опыте общения с собакой мистера Баттервика, полковник сообщил, что у него в последнее время было много случаев, связаных с собаками; он рассказал мне два из них, на его взгляд, самые интересные. Первым был случай Томпкинса.

   Томпкинс зашел в его адвокатский офис как-то днем и сказал:

   – Полковник, меня зовут Томпкинс, я зашел, чтобы сообщить вам о своих затруднениях с собакой, и подумал, что, может быть, вы могли бы просветить меня на эту тему – дать отправные юридические точки, чтобы я понял, стоит подавать в суд или нет.

   Видите ли, мы с Поттсом вступили в партнерские отношения относительно собаки, купив ее на паях. Это был сеттер; мы с Поттсом купили его, собираясь охотиться с ним. Мы не договаривались, какая половина принадлежит мне, а какая – Поттсу; но я полагал, для себя, что задняя часть была «Томпкинсом», а передняя – «Поттсом». Следствием было то, что когда собака лаяла, я всегда говорил: «Это лает половина Поттса», а когда виляла хвостом, считал, что это моя половина приветствует меня. И, конечно, когда одна из моих задних лап чесала ухо Поттса или его плечо, я был доволен – во-первых, потому что это было хорошо для всей собаки целиком; а во-вторых, потому что это было знаком голове Поттса выкусать блоху с задней лапы или согнать муху.

   Какое-то время все шло достаточно гладко, до тех пор, пока собака не привыкла гоняться за собственным хвостом, и оказалось – что она самая глупая собака, какую я когда-либо видел. Она кружилась, ловя собственный хвост, до тех пор, пока у нее не начинала кружиться голова, и она даже не могла лаять. Вы знаете, я очень беспокоился, не повредит ли это здоровью собаки; а поскольку Поттс, похоже, не желал, чтобы его половина занималась ловлей моей половины, я решил отрезать собаке хвост, чтобы заставить ее образумиться. Поэтому в прошлую субботу я поставил собаку к бревну, а затем произвел необходимую операцию топором, так что в следующее мгновение она носилась по двору и выла, как стая диких кошек. К тому времени, как подошел Поттс, собака, лишившись хвоста, совершенно обезумела. Слово за слово; в конце концов, Поттс натравил собаку на меня – в том числе и мою половину, прошу заметить, – и она укусила меня за ногу. Понимаете? Взгляните на мою ногу! Видите этот укус? Это сделала его половина!

   И вот о чем я хочу вас спросить: как мне истребовать с Поттса возмещение за нанесенное повреждение? Отрубленная часть хвоста, напоминаю, принадлежала мне. Я владел неотделимой половиной сеттера от кончика хвоста до третьего ребра, и имел право от нее отрезать, в то время как Поттс, будучи владельцем головы собаки, несет ответственность за укусы и лай по ночам.

   – Я в некотором затруднении, – задумчиво ответил полковник. – Подобных случаев в моей практике не было. А что по этому поводу говорит Поттс?

   – Он утверждает, что я разделил собаку неправильно. Когда он указывает свою половину, то проводит линию от кончика носа собаки по позвоночнику до кончика хвоста. Это дает мне во владение одну переднюю и одну заднюю лапу, а его делает совладельцем хвоста. Он утверждает, что если бы я хотел отрезать свою половину хвоста, то мог бы это сделать, и это его не обеспокоило бы; но он пришел в ярость, поскольку я, не посоветовавись с ним, разбазарил часть общего имущества. Этот подход не кажется мне продуктивным; и если закон позволяет мне распоряжаться моей половиной собаки, я скорее пристрелю ее, чем соглашусь с его точкой зрения. Итак, что вы об этом думаете?

   – Ну, – сказал полковник, – я затрудняюсь решить такой важный вопрос, но мне кажется, на первый взгляд, что вы владеете всей собакой, и Поттс также владеет всей собакой. Поэтому, если она укусила вас, против Поттса нельзя выдвинуть обвинение, и все, что вам остается, это заставить собаку укусить Поттса. Что же касается хвоста, то, поскольку он уже отделен от собаки, не стоит из-за него спорить.

   – Значит, подать в суд на Поттса я не могу?

   – Думаю, что нет.

   – И мне не удастся получить компенсацию за укус?

   – Полагаю, вам это не удастся.

   – И они еще говорят об американской цивилизации, храмах правосудия и пр. Хорошо. Я ухожу. Я смогу это пережить, но пусть теперь никто не говорит мне, что закон защищает права людей. Всего хорошего.

   – Минутку, мистер Томпкинс. Вы забыли о моем гонораре.

   – Гонорар! Но ведь я не подаю в суд, почему же я должен вам платить?

   – За консультацию. Моя консультация стоит десять долларов.

   – Десять долларов! Десять долларов! Послушайте, полковник, ровно столько я заплатил за свою половину собаки. У меня нет и пятидесяти центов. Но я скажу вам, что сделаю: я передам вам все принадлежащие мне права на половину этой собаки, и вы сами разберетесь с Поттсом. Но если эта собака снова укусит меня, я буду судиться с вами и Поттсом, и это так же верно, как то, что меня зовут Томпкинс.

   Другой случай был более серьезным. Человек приковылял в офис на костылях. Подойдя к креслу, он сделал себе подушку из газет, осторожно сел, положив перевязанную ногу на стул, и сказал:

   – Полковник Коффин, меня зовут Бриггс. Мне хотелось бы узнать у вас кое о чем с точки зрения права. Так вот, полковник, предположим, на расстоянии в полмили от вас живет человек, которого зовут Джонсон. Предположим, вы поспорили с Джонсоном относительно человеческого разума, и сказали, что великолепной иллюстрацией превосходства человеческого разума служит сила его взгляда, удерживающая жестокость дикого животного. Предположим, Джонсон в ответ заявил бы вам, что человеческий взгляд на такое не способен, а вы – что смогли бы остановить самого дикого зверя, когда-либо появлявшегося на свет, если бы взглянули ему прямо в глаза.

   Предположим далее, будто Джонсон сказал, что он поставил бы сто долларов на то, что принесет домашнее животное, и вы не сможете удержать его взглядом; вы, естественно, возразили бы, и тогда Джонсон предложил бы вам отправиться к нему и решить спор. Вы согласились бы, и Джонсон ушел бы в заднюю часть дома, откуда привел бы собаку размером большую, чем четыре обычные собаки вместе взятые. Затем, предположим, что Джонсон выпустил бы собаку и натравил ее на вас, и она напала бы на вас, подобно шестнадцатидюймовому гаубичному ядру, а вы, страшно испугавшись, попытались бы взглянуть ей в глаза и не смогли. Предположим, вы вдруг решили бы, что, возможно, ваш взгляд не рассчитан на собаку такого размера, и вы стали бы искать спасения за сливовым деревом, чтобы попытаться собраться и выбрать взгляд, способный успокоить собаку. Вы понимаете, что я хочу сказать?

   Вижу, что понимаете; предположим далее, что, когда ваш взгляд не подействовал бы, а Джонсон продолжал бы смеяться и науськивать собаку, вы повернулись бы и помчались бы к дереву так быстро, как только могли бы. Предположим, что когда вас отделяло бы от земли три фута, собка Джонсона схватила бы вас за ногу и держала бы, как в тисках, и мотала бы головой до тех пор, пока вы не упали бы с дерева. Предположим, что Джонсон в это время стоял бы неподалеку и кричал бы: «Смотри на него, Бриггс! Почему ты не применишь к нему силу человеческого разума?» и так далее, высказывая иронические замечания, подобные этим; предположим, что он позволил бы собаке держать вашу ногу, пока не вырвал бы клятвы заплатить, после чего отогнал бы своего зверя, с куском вашей плоти в зубах, с помощью раскаленной кочерги, а вас отнесли бы домой на носилках и пригласили нескольких врачей, чтобы вы не умерли от заражения крови.

   Предположим, я захотел бы узнать, подали бы вы на Джонсона в суд за причиненный ущерб и заставили бы его заплатить за то, что устроила бы его собака? Вот то, что мне хотелось бы узнать.

   Полковник подумал, потом сказал:

   – Ну, мистер Бриггс, не думаю, что стал бы это делать. Если бы я позволил Джонсону натравить на меня собаку на пари, следовательно, был бы участником сделки, и мне не на что было бы жаловаться.

   – Вы хотите сказать, что закон не заставит этого негодяя Джонсона заплатить мне за то, что его собака чуть не съела меня?

   – Я думаю, что нет, если вы верно все изложили.

   – Вот как? – истерически воскликнул мистер Бриггс. – Прекрасно, прекрасно! Полагаю, даже если бы эта собака разжевала и выплюнула меня, то оказалась бы права. Но пусть меня повесят, если я не добьюсь справедливости. Я убью Джонсона, отравлю его собаку и эмигрирую в ту страну, где закон защищает граждан. Будь я проклят, если не сделаю этого!

   Мистер Бриггс поднялся, опираясь о костыли, и выскочил за дверь. Но он по-прежнему не сменил гражданства и будет принимать участие в следующих выборах.

ГЛАВА XXV. ПОТЕНЦИАЛЬНЫЙ ВЕЧНЫЙ РЕПОРТЕР

   То, что редактор каждой ежедневной газеты преследуется поэтами, является неоспоримым фактом; и, вполне вероятно, некоторые из них, как пострадавшие, были бы оправданы в принятии крайних мер, защищая себя от этих преследований. Но что майор Слотт, редактор «Патриота», когда-либо задумывался о том, чтобы убить поэта в целях самообороны, я сомневаюсь. Редактор конкурирующего издания в нашем округе заявляет, однако, что на самом деле майор жаждет крови; в доказательство этого он напечатал следующий материал, который, по его словам, он получил от мистера Грэди, полицейского.

   В один прекрасный день майор отправил за полицейским; когда мистер Грэди прибыл, майор запер дверь своего святая святых и попросил его сесть.

   – Мистер Грэди, – сказал он, – ваша профессия заставляет вас сталкиваться с криминальными элементами и знакомит вас с ними. Именно поэтому я послал за вами. Мое дело носит конфиденциальный характер, и я считаю для себя возможным довериться вам целиком и полностью. Мистер Грэди, я хочу узнать, нет ли среди ваших «знакомых» в криминальном мире профессионального убийцы – который готов выполнить заказ любого человека? Вам такой известен?

   – Даже не знаю, – сказал мистер Грэди, задумчиво потирая подбородок. – Сейчас наемные убийцы не пользуются спросом.

   – И все-таки, – сказал редактор, – я хотел бы, чтобы вы повспоминали, не сможете ли найти такого человека, чтобы он сделал для меня одну небольшую работу. Мне нужен настоящий мясник, который прибьет человека, мною указанного. Мне все равно, как он это сделает. Он может проломить ему голову, или утопить, или пристрелить. Для меня это не имеет никакого значения; я заплачу ему за любой способ. Итак, найдете ли вы мне такого человека?