355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Макс Аделер » На свободе (ЛП) » Текст книги (страница 3)
На свободе (ЛП)
  • Текст добавлен: 25 августа 2020, 14:30

Текст книги "На свободе (ЛП)"


Автор книги: Макс Аделер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

   – Я пришла сюда, чтобы получить место кухарки, сэр, только и всего.


   – О Господи! Теперь я понял. Вы пришли не по поводу того, чтобы устроиться учителем в гимназию. Вы хотите увидеть миссис Твиддлер. Мария, выйди на минутку. Здесь девушка, которая хочет наняться кухаркой.


   Судья снова уткнулся в газету и вернулся к чтению редакционной статьи «Надвигающийся кризис».


   Тем не менее, они нашли хорошую учительницу, и дела в женской гимназии пошли на лад; однако, сразу же после начала осенней сессии, проблемы возникли в отделении для мальчиков.


   Мистер Барнс, учитель, прочитал в ежемесячнике «Образование» о том, что лучший способ научить мальчиков истории, – это позволить каждому мальчику в классе представить себя каким-либо историческим персонажем и вести себя так, как если бы являлся им на самом деле. Эта идея захватила Барнса, и он решил воплотить ее на практике. В то время в школе проходили Пунические войны, и мистер Барнс разделил класс на две партии: римлян и карфагенян, а некоторые дополнительно получили имена лидеров обеих сторон. Мальчики решили, что это замечательно, а Барнс заметил, что они стремятся попасть на урок истории, в ущерб всем остальным урокам.


   Когда пришло время, Барнс расположил римлян по одну сторону комнаты, а карфагенян – по другую. Устный опрос проходил чрезвычайно живо, каждая сторона с необычайным воодушевлением описывала свои дела. Через какое-то время Барнс попросил римлянина описать битву при Каннах. Тогда римляне разом швырнули свои учебники в противника. Карфагеняне соорудили из скамьи таран и зажали им римлян, которые отбивались учебниками, грифельными досками и жеваной бумагой. Барнс пришел к выводу, что битва при Каннах проиллюстрирована вполне достаточно и попытался ее остановить; но воины посчитали это невозможным, карфагеняне изготовили еще один таран и снова набросились на римлян.


   Римляне сдаваться не желали, и битва разразилась с новой силой. Один карфагенянин схватил римлянина за волосы и возил его головой по столу самым ужасным образом; римлянин, издав громкий вопль, стукнул карфагенянина по голове «Арифметикой» Гринлифса. Ганнибал зажал голову Сципиона Африканского у себя под мышкой; Сципион, стараясь вырваться, споткнулся, оба полководца упали и продолжили схватку на полу. Кай Гракх толкнул Гамилькара на преподавателя, тот, отчаянно стараясь удержаться на ногах, налетел на печку и сбил около тридцати футов печной трубы. После этого римляне сплотились, и через пять минут изгнали карфагенскую армию из класса, и Барнса вместе с ней; затем они заперли дверь и начали поедать яблоки и прочие трофеи, найденные в столах поверженных врагов.


   Покончив с трофеями, они подошли к окнам и стали выкрикивать неприятные замечания карфагенянам, стоявшим во дворе, и призывали старого Барнса снова вести их противников в бой. Но тот, вместо этого, позвал полицейского; полицейский постучал в дверь, открыл ее, и увидел, что римляне прилежно занимаются. Барнс вернулся с побежденными, направился к Сципиону Африканскому, выволок его из-за парты за ухо, после чего принялся пороть великого военного гения обычной хворостиной, пока тот не расплакался; Барнс отпустил его и проделал ту же процедуру с Каем Гракхом. Затем все привели в порядок, а на следующее утро Барнс объявил, что отныне история будет изучаться как и прежде; он также написал письмо в еженедельник «Образование», в котором высказался в том смысле, что, по его мнению, человек, предложивший новую систему изучения истории, должен быть публично расстрелян. Правда, следует отметить, что мальчики теперь интересуются историей не так сильно, как в тот памятный день.




* * * * *






   Отца мальчика, на время ставшего Сципионом Африканским, звали Смит. Он с семьей переехал жить в город всего за несколько недель до открытия школы. Сципион – очень предприимчивый и изобретательный мальчик. Сын полковника Коффина, как-то раз, стоя у забора, поделился со мной своими впечатлениями от Сципиона, которому было четырнадцать лет.


   – Мы с ним хорошо знакомы; он знает больше меня, и у него больше опыта. Билл говорит, что его отец был грабителем (Смит, между прочим, дьякон пресвитерианской церкви и очень хороший юрист) и что у него есть десять миллионов долларов в золоте, спрятанных в подвале, рядом с несколькими скелетами, – людей, которых он убил. А еще он говорит, что его отец – волшебник, и это он устраивает все землетрясения, случающиеся в мире. После землетрясения, этот старый человек возвращается домой, весь покрытый потом и такой уставший, что едва стоит на ногах. Билл говорит, что это очень тяжелая работа.


   А еще Билл сказал, что однажды к его отцу пришел человек, желавший продать молнии; отец ужасно рассердился и съел его, – съел живьем; а потом съел всех, кто мог об этом знать.


   Это все рассказал мне Билл. И теперь я об этом знаю. Он еще рассказывал мне, что когда-то у него была собака, – маленькая, – и он запускал с ее помощью воздушного змея, привязывая его к ее хвосту. Однажды, когда он так сделал, налетел сильный порыв ветра, и собака бежала по улице на передних лапах около мили, а потом змей внезапно начал подниматься, и через минуту собака оказалась на высоте пятнадцати миль, и, как мне кажется, – сказал Билл, – могла видеть Калифорнию и Египет. Во всяком случае, в конце концов, ее унесло в Бразилию, и она возвратилась домой вплавь по Атлантическому океану; потому что, когда ее осмотрели после возвращения, ее лапы оказались покусанными акулами.


   Мне бы очень хотелось, чтобы отец купил мне собаку, я бы тогда тоже отправил ее в путешествие. Но мне никогда не везло. Билл сказал, что когда они жили за городом, он однажды вышел на крышу, чтобы запустить своего змея, и присел на край дымохода; пока он сидел, его старик поставил внизу бочку с порохом, чтобы с его помощью очистить дымоход от сажи. Когда порох взорвался, Билл взлетел и угодил на шпиль баптистской церкви, порвав штаны, и его не могли снять три дня; он болтался там, подобно флюгеру, и жил тем, что поедал ворон, садившихся на него, потому что те полагали, будто он сделан из листового железа.


   Он очень изобретателен. Он как-то рассказал мне о машине для изготовления колбасы, которую изобрел его брат. Это была очень хорошая машина, с педалями; Билл сказал, что они изобрели ее осенью; свинью требовалось установить в машину, педали соединялись со струной, и когда свинья нажимала на педали, струна двигалась вверх и вниз, разрезая ее на части и помещая мясо в оболочку. Билл сказал, что его брат придумал для нее девиз: «Каждой свинье – собственную колбасную машину», и утверждал, что она прекрасно работала. Но я не знаю. Что касается меня, я не верю в такую машину. Но, так или иначе, Билл утверждает обратное.


   Еще он рассказывал мне про своего дядю из Австралии, когда-то нашедшим огромную устрицу; он забрался внутрь раковины и оставался там до тех пор, пока не съел ее. Затем он расколол раковину пополам, одну половину использовал как лодку, и плавал на ней, пока не встретил морского змея; он убил его, снял с него кожу, а когда вернулся домой, то продал ее одной пожарной компании как шланг за сорок тысяч долларов. Билл утверждал, что это правда, и он может показать мне человека, работавшего в этой самой компании. Мне бы хотелось, чтобы мой отец отпустил меня в море; я тоже хочу отыскать такого змея; но он не разрешает, и не дает возможности прославиться.


   Только вчера Билл рассказывал, что индейцы, поймав его однажды, вбили ему в живот одиннадцать железных костылей и сняли скальп, – и он не почувствовал боли. Он сказал, что спасся благодаря дочери вождя, выведшей его из вигвама и давшей лошадь. Билл сказал, что она была в него влюблена, а когда я попросил показать мне его раны, оставленные костылями, он ответил, что не может снять одежду, поскольку тут же истечет кровью. Он сказал, что даже его отец об этом не знает, поскольку он боится расстраивать старика и ничего ему не рассказал.


   Еще Билл говорит, что никто не собирается заставлять его ходить в воскресную школу. Он говорит, что у его отца есть медный кумир, которого тот держит на чердаке; Билл считает, что он – язычник, и станет ходить голым, с томагавком, луком и стрелами, как только будет тепло. Чтобы это доказать, он поведал мне, что его отец заложил под городом заряд нитроглицерина и, как только будет готов, он взорвет его, разрушит и уничтожит. Он рассказал мне это на дамбе, и взял слово, что я никому не скажу, но я думаю, нет ничего плохого в том, чтобы рассказать это вам.


   А теперь я должен идти. Я слышал, как свистит Билл. Может быть, он хочет рассказать мне что-нибудь еще.


   Мальчик Смита – ценное приобретение для молодежи городка.




* * * * *






   Барнс, учитель, весьма достойный человек, сталкивавшийся в жизни со многими неприятностями. Какова, в точности, была природа постигших его бедствий, оставивших на его лице морщины и сделавших меланхоличным, никто не знал, пока мистер Кейзер не рассказал об этом однажды вечером в продуктовой лавке. Насколько истинным является его рассказ, узнать не удалось. Но существует вероятность того, что мистер Кейзер, возможно, раздул из мухи слона.


   – Никто не знает, как она туда попала, – сказал мистер Кейзер, сжав ладонями колени и плюнув в печь. – Некоторые думают, что Барнс, должно быть, проглотил головастика, напившись из ручья, и тот стал жить внутри него, другие – что он случайно съел лягушачью икру, и она развилась внутри него. Как бы там ни было, внутри него живет лягушка, ей влажно, и она не страдает от отсутствия дождя. Раньше это несколько беспокоило Барнса, и он пробовал разные способы избавиться от нее. Врачи давали ему всякие отвратительные средства, снова и снова опустошавшие желудок; они держали его за ноги и трясли над тазиком, они давали ему проглотить крючок с насаженной на нем мухой, но лягушка оказалась вовсе не дура. Разумеется, наживку она не хватала, а когда мистера Барнса выворачивало, она цеплялась за внутренности коготками и удерживалась, пока тошнота не заканчивалась.


   Если бы лягушка сидела молча, Барнс ничего не имел бы против, но она не молчала, – вот что сказал мне он сам. Молчаливая лягушка не создает особых проблем. Но что делать, если внутри вас живет кто-то, время от времени издающий громкие нелепые звуки? К примеру, Барнс пьет с приятелями чай, и, в то время как все молчат, лягушке внезапно хочется подать голос, и в следующее мгновение она заводит: «Кв-ва-аа! Кв-ва-аа!» Люди спрашивают, имеется ли в доме аквариум, или, может быть, в подвале имеется пруд с лягушками, и Барнс при этом становится пунцовым, вскакивает и уходит домой.


   Часто, когда он сидит в церкви, в самый торжественный момент проповеди, он чувствует два-три порывистых движения под жилетом, означающих, что рептилия вот-вот заведет свое: «Кв-ва-аа! Кв-ва-аа!» Она начинает, и продолжает свой концерт до тех пор, пока дьячок не выведет двух-трех мальчиков, подозревая их в осквернении святилища. Наконец, истинный виновник оказывается найден, поскольку лягушка продолжает, ему делается замечание, что если он намеревается заниматься чревовещанием, то ему лучше заниматься этим вне стен церкви; Барнс встает, выходит из церкви и в ярости удаляется домой.


   Для обычных лягушек у нее слишком глубокий голос – нечто среднее между французским рогом и дробилкой для коры. Миссис Барнс сказала мне, что часто, когда Джон ложится спать и засыпает, лягушка полагает, что настал час музыки, и, немного «распевшись», затягивает свое ужасное: «Кв-ва-аа! Кв-ва-аа!», будит миссис Барнс и ребенка, и всех остальных в доме. И – верите ли? – если у лягушки подходящее настроение, или она чувствует себя в голосе, это может продолжаться часами. Для Барнса это сущее проклятие.


   Не знаю, это ли свело его жену в могилу, но, так или иначе, когда она умерла, Барнс собирался жениться снова, и долго ухаживал за мисс Фликерс, живущей около дороги вдоль реки, как вы знаете. Некоторое время всем казалось, что его ухаживания закончатся браком. Но однажды она рассказала моей жене, что как-то вечером, Барнс, взяв ее за руку, признался в любви, после чего громко квакнул.


   – Что это было? – испуганно спросила мисс Фликерс.


   – Не знаю, – ответил Барнс, – возможно, это из погреба.


   Разумеется, он лгал, поскольку прекрасно знал, что это было.


   – А мне показалось, что это донеслось из-под дивана, – сказала она.


   – В конце концов, может быть, это действительно просто показалось, – сказал Барнс, и лягушка тотчас принялась исполнять обычное: «Кв-ва-аа! Кв-ва-аа!»


   – По-моему, – сказала мисс Фликер, – у вас в кармане сидит лягушка, мистер Барнс, разве не так?


   После чего тот становится на колени, и выкладывает всю правду, и клянется, что сделает все возможное, дабы избавиться от лягушки, и, пока он говорит, лягушка продолжает концерт, исполняя ораторию громче, чем когда-либо прежде, поскольку в тот день Барнс выпил много холодной воды, и она от этого малость охрипла.


   Но мисс Фликерс ему отказала, сказав, что могла бы его полюбить, но не может выйти замуж за человека, внутри которого постоянно играет музыка.


   Барнс был самый отвратительный человек, которого вы только могли встретить. Однажды он был очень болен и лежал в постели, а лягушка проголодалась и решила попросить его плотно поесть, для чего выпрыгнула на одеяло. Увидев это, он тут же плотно сжал челюсти и принялся вращаться, и не прекратил до тех пор, пока не раздавил ее. С тех пор он все пьет через фильтр, и ненавидит лягушек так, как мы ненавидим, скажем, мух. Такова правдивая история Барнса; верите вы в нее или нет.


   Кейзер купил табак и отправился домой.




ГЛАВА VI. РЕДАКТОР «ПАТРИОТА»






   Редактором городской газеты «Патриот и рекламодатель» является майор Слотт; при этом он очень толковый журналист. Это признает даже его самый непримиримый противник, редактор «Ивнинг Майл», выходящей в городе, расположенном выше по течению реки. Во время последней политической кампании, «Майл» рассказала, как случилось, что майор стал журналистом. Дело в том, что вскоре после его рождения, врач рекомендовал, чтобы ребенка кормили козьим молоком. Коза принадлежала женщине-ирландке, жившей позади офиса «Еженедельных сенсаций», и кормившую ее, главным образом, этим и другими изданиями. Следствием чего, по словам «Майл», стало то, что молодой Слотт был вскормлен молоком, – продуктом переваренных газет; он развивался, но, стоило ирландке по небрежности смешать издания демократов с изданиями консерваторов, они продолжили свою борьбу даже будучи съеденными, а у ребенка, выпившего молоко, начались колики. Слотт-старший прочил мальчика в министры; но, когда тот повзрослел и начал реагировать на окружающий мир, он требовал каждую газету, которую видел, а как только научился писать, начал сам пробовать составлять редакторские статьи, называвшиеся «Необходимость реформ» и т.д. Он четыре раза убегал из школы, и его находили в газетном офисе, пока, наконец, Слотт-отец не отдал его в исправительный дом, где тот сразу же начал выпускать еженедельную газету, которую назвал «Летопись исправительного дома»; но однажды, спустившись по стене, он отправился в офис «Эры», где, сменив имя на Блотта, начал свою карьеру в этой газете статьей «Наши реформаторские институты для молодежи». Старый Слотт сдался тому, что было сочетанием судьбы и козьего молока, и разрешил ему идти избранной стезей. Майор, по утверждению «Майл», обладает настолько сильным инстинктом, что если ему случится упасть в кратер Везувия, его первой мыслью, когда он окажется на дне, будет написать кому-нибудь просьбу о предоставлении ему бесплатной аккредитации. «Но, – продолжала „Майл“, – вы вряд ли поверите этой истории, если читали „Патриота“. Мы подозреваем, просматривая эту газету, что няня смешивала козье молоко с непропорционально большой долей воды».


   Майор выпускает еженедельное издание, в котором публикует серии волнующих читателя заметок, выбирая, как правило, самые лучшие. Недавно ему был представлен материал, написанный неким мистером Стеком, молодым человеком с огромными амбициями, но не имеющего опыта написания литературных произведений. После долгого ожидания, так и не увидев своего материала опубликованным, мистер Стек обратился к майору напрямую, чтобы выяснить, в чем дело. Когда Стек объяснил причину своего визита, майор достал рукопись; приняв чрезвычайно серьезный вид, он сказал:


   – Мистер Стек, не думаю, что могу отнести эту историю к удачным. В некоторых отношениях она действительно замечательная, но я боюсь, что, в случае публикации, она привлечет слишком большое внимание. Люди будут возмущены. Нам следует быть осторожными. Например, вот здесь, в первой главе, вы упоминаете о смерти миссис Макгиннис, матери героя. Она умирает; ее тело предается земле на кладбище; вы описываете сцену на похоронах; вы воздвигаете ей памятник; вы сажаете жимолость на ее могилу. Читатель уверен, что миссис Макгиннис мертва. И все же, в двадцать второй главе, вы заставляете человека по имени Томпсон влюбиться в нее, а ее – выйти за него замуж; она предстает живой, как кузнечик, и вы все время пишете о мистере Томпсоне как о ее втором муже. Так не бывает. Это заденет читателей. И они будут на это жаловаться.


   – Это написал я? Дело в том, что я все время думал о мистере Макгиннесе, которого похоронил в первой главе. Должно быть, я их случайно перепутал.


   – Далее, – продолжал майор, – когда вы знакомите с героем, то пишете, что у него только одна рука, а другую он потерял в бою. В двенадцатой главе, когда он чудом бежит с лесопилки, то теряет вторую руку. И все же, в девятнадцатой главе, вы пишете: «Адольф бросился к Мэри, взял ее руки в свои, и заключил ее в объятия»; затем вы продолжаете рассказывать, как он сел за фортепьяно в мягком лунном свете и сыграл одну из сонат Бетховена «со сладким поэтическим жаром». Так, знаете ли, не бывает. Адольф не мог обнять Мэри, если одна его рука осталась на поле брани, а другую отрезали на лесопилке; он не мог прижать ее к своей груди иначе, как набросив на нее лассо зубами и подтащив ее, глотая избыток веревки. Что касается фортепьяно, вам, как и мне, прекрасно известно, что безрукий человек не способен сыграть сонату Бетховена, если только не умеет играть носом, но в этом случае ваша фраза о «сладком поэтическом жаре» звучит насмешкой. Я держу руку на пульсе читательской массы, и знаю, что она этого не выдержит.


   – Хорошо, хорошо, – ответил Стек. – Даже не знаю, как так получилось...


   – Позвольте мне обратить ваше внимание на еще один вопиющий эпизод, – прервал его майор. – В первой любовной сцене между Адольфом и... и... – позвольте взглянуть, как ее имя... Мэри... – вы говорите, что «ее влажные голубые глаза были устремлены на него, пока он рассказывал ей историю своей любви, поскольку из этой лазури бурным потоком лились слезы счастья». Так вот, сэр, примерно двадцатью страницами далее, где ее оскорбляет злодей, вы пишете, что в ее черных глазах сверкали молнии и, казалось, вот-вот поразят и сожгут негодяя на месте. Позвольте обратить ваше внимание на то, что если глаза девушки голубые, то они не могут быть черными, а если вы хотите сказать, что один глаз синий, а другой – черный, и что она нежно смотрела на Адольфа одним глазом, в то время как второй занимался неизвестно чем, то для романа это слишком; этому курьезу место разве что в цирке. Вы противоречите сами себе, утверждая, с одной стороны, что ее глаза подобны водному источнику, а с другой – уничтожающему пламени. Люди этого не поймут. Это приводит их в бешенство.


   – Мне очень жаль! – сказал Стек. – Я забыл, что прежде говорил о ее глазах, когда писал сцену со злодеем.


   – Далее, в двадцатой главе, вы утверждаете, что Магрудер был заколот длинным охотничьим ножом в руках испанца, а в следующей главе рассказываете о посмертном вскрытии, заставляете врачей искать пулю и найти ее в печени. Даже самые спокойные читатели не смогут сохранять спокойствие, читая это, они теряют контроль над собой.


   – Это несчастный случай, – сказал Стек.


   – Далее, то, как вы поступаете с Браунами, также раздражает. Сначала вы представляете миссис Браун несущей своих близнецов в церковь, чтобы их окрестили. В середине романа вы заставляете ее оплакивать свою бездетность, а в конце описываете ее с внуком на руках, после того, как мистер Браун жалуется священнику, что его единственный ребенок умер в четырехлетнем возрасте. Подумайте, какой эффект вызовет это в общественном мнении! После прочтения романа все сумасшедшие дома в стране будут переполнены.


   – С этими Браунами и в самом деле не все понятно, – задумчиво сказал Стек.


   – Хуже всего, – сказал майор, – то, что в третьей главе вы заставляете влюбленных решиться покончить жизнь самоубийством, сажаете в лодку и направляете к Ниагарскому водопаду. Двенадцатью главами дальше они у вас внезапно появляются гуляющими в сумерках по аллее, и, хотя потом она уходит в женский монастырь и постригается в монахини, потому что его убивают пираты в испанской Вест-Индии, в предпоследней главе она у вас отправляется на вечеринку к пресвитерианскому священнику и находит его готовящимся к свадьбе, как ни в чем не бывало; после этого вы раскрываете, что она вовсе не женщина, а переодетый мужчина, и, тем не менее, жените их, причем мужчина-героиня дает при этом благословение своей дочери. О, это ужасно! Ужасно! Это просто кошмар! Это самый настоящий кошмар! Вам лучше заняться каким-нибудь другим делом, мистер Стек.


   Мистер Стек забрал свой роман и унес домой, чтобы поработать над ним и исправить все ошибки. Однако, сомнительно, чтобы даже в этом случае «Патриот» его опубликовал.




* * * * *






   Майор Слотт, подобно большинству других редакторов, постоянно преследуется назойливыми людьми, но в последнее время буквально стал жертвой со стороны одного из представителей этой многочисленной когорты. Когда он сидел в кабинете «Патриота» и писал редакционную статью «Наши измельчавшие монополии», то внезапно ощутил присутствие неприятного запаха. Он прервался, два или три раза проветрил комнату и, наконец, зажег сигару, чтобы окурить помещение. Затем он услышал шаги на лестнице, а когда они приблизились, запах усилился. Майор начал опасаться, что столь плотный аромат способен сломать что-нибудь из мебели, и в это время в дверь постучали. Вошел человек с каким-то свертком под мышкой, и, когда это случилось, майор подумал, что никогда прежде в своей жизни не сталкивался с таким отвратительным запахом. Он зажал нос; когда человек увидел этот жест, он сказал:


   – Я так и думал; обычный эффект. Подержите его, пока я объясню.


   – Что это за чертовщина, приятель? – спросил майор.


   – Это, сэр, – ответил мужчина, – Карболовый дезинфицирующий дверной коврик Баркера. Я – Баркер, а это – мой коврик. Я его изобрел, и это – очень важное изобретение.


   – А почему он так отвратительно пахнет? – спросил майор, плотно сжимая ноздри.


   – Согласен, сэр, запах очень сильный, но это – запах здоровья. Он бодрит. Он приводит в порядок организм. Я скажу вам...


   – Выйдите отсюда, и заберите с собой ваше изобретение! – воскликнул майор.


   – Сначала я вам все объясню. Я для этого и пришел. Видите ли, я изучаю причины эпидемий. Некоторые ученые считают, что они распространяются молекулами воздуха, другие приписывают их распространение газам, появляющимся в канализации, третьи – что они переносятся подобно инфекциям; но я...


   – В конце концов, уберетесь вы отсюда с этой гадостью или нет? – спросил майор.


   – Но я обнаружил, что эти болезни распространяются посредством дверных ковриков. Вы понимаете? Дверных ковриков! Я вам объясню, как это происходит. Представьте человека, посетившего дом, где есть больной. Он получает болезнь на свою обувь. Кожа пористая, она насыщается. Он идет в другой дом и вытирает обувь о коврик. Теперь каждый человек, который вытрет после него свою обувь об этот коврик, унесет болезнь на ней и распространит посредством другого коврика, о который вытрет обувь. Вы меня понимаете?


   – Но почему он так ужасно пахнет?


   – Моя идея состоит в том, чтобы сделать дверной коврик, который бы дезинфицировал обувь. Я делаю это, насыщая коврик карболовой кислотой и постепенно высушивая. Я принес вам один, изготовленный таким способом. Позвольте, я его расстелю?


   – Если вы попытаетесь это сделать, я вышибу вам мозги! – вскричал майор.


   – Хорошо, не буду. Итак, единственным недостатком этого прекрасного изобретения является то, что он обладает сильным и устойчивым запахом.


   – К тому же отвратительным, – добавил майор.


   – И поскольку это оскорбительно для многих, я даю каждому покупателю «стражаноса», который нужно носить в носу, в том доме, где лежит коврик с карболкой. Этот стражнос наполнен веществом, полностью нейтрализующим запах, но у него есть один недостаток. Можете догадаться, какой?


   – Вы собираетесь уйти отсюда и дать мне возможность спокойно дышать, или намерены оставаться здесь весь день?


   – Терпение; я почти закончил. Значит, не догадываетесь? Дело в том, что нейтрализатор в сражносе очень быстро испаряется. Как же это исправить? Я вручаю каждому, кто покупает коврик и стражнос две бутылки нейтрализатора. Вот в чем секрет. Вы должны носить их в кармане на всякий непредвиденный случай. Недостаток заключается в том, что нейтрализатор крайне взрывоопасен, и если кто-то случайно сядет на бутылку, лежащую у него в кармане, то может вылететь через крышу. Но в целом моя схема безупречна.


   – Разрази вас гром! Уберетесь ли вы когда-нибудь?


   – Она совершенна, смею сказать. Если человек, купивший коврик, платит дополнительно двадцать долларов, он получает страховой полис компании Безнадежное Взаимное Страхование от Несчастных Случаев, так что на самом деле не имеет большого значения, насколько большую дыру он проделает в крыше. Как вам моя предусмотрительность?


   – Не желаю отвечать ни на какие вопросы. Мне абсолютно все равно.


   – Хорошо, в таком случае, я хочу, чтобы вы поместили в своем издании первоклассную рекламу, описывающую мое изобретение, дающую широкой общественности общее представление о его достоинствах и рекомендующую повсеместно его использовать. Вы отведете под него половину колонки, а я сделаю вам подарок, оставив один из ковриков, пару бутылок нейтрализатора и стражнос. Я дам их вам прямо сейчас.


   – Что вы имеете в виду?


   – Я имею в виду, что оставлю вам коврик и другие приложения, чтобы вы могли сами, на досуге, убедиться в их полезности.


   – Если вы посмеете это сделать, я вас убью!


   – И рекламу печатать тоже не будете?


   – Разумеется, нет. Я не стану ее печатать даже за сто тысяч долларов!


   – Хорошо, оставим это; надеюсь, первая же эпидемия не пощадит вас и лишит жизни.


   Когда мистер Баркер ушел, майор Слотт распахнул окна и, отдышавшись, вызвал к себе репортера.


   – Перкинс, следуй за этим мужчиной, послушай, что он будет говорить, а затем напиши о нем самый разгромный материал, на какой только способен.


   Перкинс в точности выполнил указание начальства, и теперь Баркер подал на «Патриот» в суд по обвинению в клевете. Коврик, пропитанный карболкой, на рынке пока не появился.




* * * * *






   Мистер Баркер оказался не более приятным гостем, чем книготорговец, в тот же день появившийся в городке. Он вошел в мой офис с портфелем под мышкой. Положив его на стол, сняв помятую шляпу и вытерев нос рваным носовым платком, не видевшим стирки долгое время и оттого почерневшим, он сказал:


   – Мистер, я провожу подписку относительно Национальной Портретной Галереи; великолепное издание, по пятьдесят центов за штуку. Содержит портреты всех великих американских героев с начала времен по сей день. Многие уже подписались, и я зашел узнать, не хотите ли вы к ним присоединиться.


   – Просто взгляните на него, – продолжал он, открывая книгу и показывая на гравюру. – Это... позвольте взглянуть... да, конечно, это Колумб. Возможно, вам доводилось слышать о нем? Издатель рассказывал мне сегодня, перед тем как я приехал сюда, что он открыл... То есть, не он сам, а Колумб... Открыл Америку. Он был здесь первым человеком. Он приплыл на корабле, рассказывал издатель, а когда тот загорелся, он оставался на палубе, поскольку так учил его отец, если я правильно все запомнил; он погиб, когда корабль взорвался. Красивая гравюра, не правда ли? Она сделана с фотографии; здесь все гравюры сделаны с фотографий только для этого издания. Он странно одет; но, говорят, в те дни одевались именно так.


   Теперь взгляните на эту. Разве она не великолепна? Уильям Пенн, один из первых поселенцев. На днях я читал о нем; когда он только-только приплыл, то заставил нескольких индейцев залезть на дерево; когда те стряхнули несколько яблок, он положил одно на голову сына, выстрелил в него из лука, и попал в него. Говорят, когда индейцы это увидели, их бросило в жар, до того замечательным стрелком он оказался. Прекрасное лицо, не правда ли? Чисто выбритое; усов он не носил, я полагаю, зато отпускал волосы. Так вот, я считаю, у каждого человека должна быть гравюра этого патриарха, чтобы все видели, как выглядели первые поселенцы и что они носили. Взгляните на его ноги. Брюки немного коротковаты, словно он собирается переходить через ручей; но такие у всех. В руке у него можно видеть бумагу. Я так полагаю, это подписной лист.


   Теперь, я покажу вам нечто еще более поразительное. Прекрасное. Это, я полагаю, э-э-э... да, это – Вашингтон. Вы, конечно, помните его. Некоторые называют его «отцом нации», Джордж Вашингтон. Полагаю, второго имени у него не было. Он жил около двухсот лет назад и был настоящим бойцом. Я слышал, как издатель кому-то рассказывал, как Вашингтон плавал через реку Делавэр в Трентоне, и, кажется, если я правильно помню, я сам читал об этом. Он ухаживал за какой-то девушкой в Джерси, и плавал по ночам, чтобы повидаться с ней, пока старик спал. Полагаю, семья девушки была на его стороне. Он похож на человека, способного это сделать, не так ли? Это видно по его глазам. Если бы на его месте оказался я, то воспользовался бы мостом, но он, вероятно, хотел показать себя перед ней; некоторые мужчины так безрассудны. Если вы подпишетесь, я попрошу издателя записать несколько историй о нем и принесу вам, чтобы вы могли лучше узнать его. Я знаю, что он сделал еще много чего, но что именно – забыл, по причине плохой памяти.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю