Текст книги "Сильвия и Бруно. Окончание истории"

Автор книги: Льюис Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

 Леди Мюриел закрыла лицо руками и с минуту сидела не говоря ни слова.

 – Какая это прекрасная мысль, – наконец произнесла она, поднимая глаза. – Как я благодарна тебе, Артур, что ты вложил её и мне в голову!

 Граф вернулся в самое время, чтобы присоединиться к самому чаепитию. Заодно он принёс очень тревожные известия о лихорадке, вспыхнувшей в маленьком городишке при гавани, расположенной ниже Эльфстона. Лихорадка оказалась столь злокачественной, что хоть и появилась там всего день-два назад, уже свалила с ног дюжину человек, из которых два-три находились, по слухам, в критическом состоянии.

 В ответ на нетерпеливый вопрос Артура, который, разумеется, выказал к этому предмету глубокий научный интерес, граф смог добавить очень немного специальных подробностей, хоть и виделся с местным врачом. По всему выходило, что это была почти что новая болезнь, по крайней мере в этих краях, хотя можно было доказать, что она идентична «Мору», известному из истории, – очень заразная и устрашающе скорая по своему действию.

 – Это, однако, не помешает нам устроить запланированный приём, – заверил граф в заключение. – Никто из приглашённых не живёт в заражённом районе, который, как вы понимаете, населяют одни рыбаки; так что приходите без опаски.

 Всю дорогу домой Артур был молчалив, а придя к себе, немедленно погрузился в медицинские штудии, связанные с пугающим заболеванием, о котором он давеча услышал.

ГЛАВА IX. Прощальный приём

 На следующий день мы с Артуром в назначенный час прибыли в Усадьбу. Гостей пока собралось немного – а всего пригласили восемнадцать человек, – и они беседовали с графом, поэтому у нас была возможность переброситься несколькими фразами с хозяйкой.

 – Кто этот столь учёно выглядящий господин в огромных очках? – спросил её Артур. – Я ведь не встречал его здесь раньше?

 – Нет, это новый наш знакомый, – отвечала леди Мюриел, – немец, если не ошибаюсь. Премилый старичок! В жизни не встречала более учёного человека – за одним исключением, разумеется, – смиренно добавила она, заметив, что Артур распрямился с видом оскорбленного достоинства.

 – А та девица в синем позади него, которая беседует с тем господином, явно иностранцем? Она что, тоже учёная?

 – Вот этого не знаю, – сказала леди Мюриел. – Мне, правда, преподнесли её как замечательную пианистку. Надеюсь, сегодня вечером вы её услышите. Я попросила этого иностранца привести её, поскольку он тоже большой знаток музыки. Французский маркиз, если не ошибаюсь. Чудно поёт!

 – Наука, музыка, пение... Кого только не встретишь на ваших приёмах! – сказал Артур. – Сам себя чувствуешь знаменитостью среди таких звёзд. Люблю музыку, впрочем.

 – Но тех, кого сильнее всего хотелось бы видеть, всё же нет! – сказала леди Мюриел. – Ведь вы не привели с собой тех двух прелестных детишек, – продолжала она, обращаясь ко мне. – Помнишь, этим летом твой друг приводил их к нам как-то на чай? – вновь обратилась она к Артуру. – Вот кого милее нет!

 – Это верно, – подтвердил я.

 – Так почему же вы не привели их с собой? Вы же обещали моему отцу.

 – Мне очень жаль, – сказал я, – это оказалось невозможным... – На сим я, отлично помню, собирался закончить; и с чувством крайнего изумления, которое совершенно не способен выразить словами, я услышал собственные слова: – Но в течение вечера они ещё к нам присоединятся. – Вот что было произнесено моим голосом и вышло, вне всякого сомнения, из моих уст!

 – Как я рада! – воскликнула леди Мюриел. – С удовольствием познакомлю их кое с кем из моих друзей. А когда вы их ждёте?

 Куда было деваться? Единственным честным ответом был бы такой: «Это не я сказал; я этого не говорил, и это неправда!» Но у меня не хватило духу на такое признание. Репутацию сумасшедшего, по моему убеждению, не слишком трудно приобрести, но вот отделаться от неё поразительно нелегко; нет никаких сомнений, что вслед за подобным заявлением немедленно последует справедливое распоряжение: «de lunatico inquirendo» [42]42
  Подлежит обследованию на вменяемость (лат.).


[Закрыть].

 Видимо, леди Мюриел решила, что я не услышал вопроса, и обратилась к Артуру с замечанием по совершенно другому поводу, я же получил время, чтобы оправиться от потрясения – или пробудиться от моего секундного «наваждения», смотря по тому, что в тот момент преобладало.

 Когда окружающие предметы снова обрели реальность, Артур говорил:

 – Боюсь, тут уж ничего не поделать – их количество должно быть конечным.

 – Я буду огорчена, если придётся в это поверить, – сказала леди Мюриел. – Но если честно, в наши дни и впрямь не сыщешь по-настоящему новой мелодии. То, что нам преподносят как «последнюю новинку сезона», всегда напоминает мне что-то, что я уже слышала в детстве.

 – Придёт ещё день – если мир просуществует достаточно долго, – сказал Артур, – когда все возможные мелодии окажутся уже сочинёнными, и составлены все возможные каламбуры... – (Леди Мюриел заломила руки на манер трагической актрисы.) – ...и хуже того, все возможные книги написаны! Ведь количество слов конечно.

 – Для авторов большой разницы не будет, – ввязался и я в их диспут. – Вместо того чтобы решить: «Какую книгу мне написать?», автор спросит себя: «Которую книгу мне написать?» Разница в словах, и только [43]43
  Вновь (см. прим. 3 к главе 21 «Сильвии и Бруно») укажем на литературное воплощение этой идеи в «Хрониках Бустоса Домека» (1966, авторы Хорхе Борхес и Адольфо Биой Касарес). Сесар Паладион, герой новеллы-«рецензии» «Дань почтения Сесару Паладиону», первой из «Хроник», «приступает к задаче, на которую до него никто не отважился: он зондирует глубины своей души и публикует книги, её выражающие» (пер. Е. Лысенко). Сперва идут «Заброшенные парки» Эрреры-и-Рейссига, затем «Эгмонт», «Собака Баскервилей», «Хижина дяди Тома». После всего этого Палладиона начинает привлекать «благородная ясность классического стиля». Не владея мёртвыми языками, Вергилиевы «Георгики» он публикует (как всегда, под собственным именем) в испанском переводе Очоа, но уже через год, «осознав своё духовное величие», отдаёт в печать «О дивинации» Цицерона на латыни. А вот «Евангелие от Луки», знаменовавшее поворот «автора» от язычества к вере, не успело увидеть света в связи с его смертью. Хроникёр дарит нас следующим замечанием, сделанным по поводу самой первой книги Паладиона – «Заброшенных парков» Эрреры: «Разумеется, эта книга была бесконечно далека от одноимённой книги Эрреры, не повторявшей какое-либо предшествующее произведение». Разумеется и то, что книги последующих авторов (кавычки, в духе этой перспективы, можно уже и не ставить), решивших, которую из книг им написать, также нужно будет рассматривать под подобным эстетическим углом, хоть одни и те же книги неизбежно окажутся написанными (не переписанными!) неоднократно.
   Впрочем, авторы «Хроник Бустоса Домека» увидели и иную перспективу. Герой новеллы «Этот многогранный Виласеко» сперва опубликовал поэму «Шипы души», спустя восемь лет «Грусть фавна», «такой же длины и такой же метрики, как предыдущее сочинение, однако эта поэма уже отмечена печатью модного модернизма»; ещё через три года появилась третья «личина» нашего автора, результат его увлечения творчеством Эваристо Каррьего, – поэма «Полумаска»; едкая сатира «Змеиные стихи», вышедшая ещё год спустя, прославилась необычной резкостью языка и т. д. Дело, однако, в том, что, помимо названия, у всех этих книг оказался совершенно идентичный текст. Это ещё раз доказывает, завершает свой опус рецензент, «что, несмотря на всякие мелочи, сбивающие с толку пигмея, Искусство едино и уникально».


[Закрыть].

 Леди Мюриел одобрительно мне улыбнулась.

 – Но сумасшедшие и тогда будут писать всё новые книги, ведь правда? Они не смогут вторично написать разумную книгу!

 – Верно, – сказал Артур. – Но и их книги тоже подойдут к концу. Количество сумасшедших книг так же конечно, как и количество сумасшедших людей.

 – А уж их-то из года в год всё больше, – произнёс напыщенный господин, сам на себя возложивший, очевидно, обязанность не давать гостям скучать в этот день.

 – Да, об этом пишут, – отозвался Артур. – И когда девяносто процентов из нас станут сумасшедшими, – (Артур, вероятно, вновь пришёл в дурное расположение духа и склонен был провозглашать нелепицы), – приюты станут выполнять своё прямое предназначение.

 – Это какое? – серьёзно спросил напыщенный господин.

 – Укрывание нормальных! – ответил Артур. – Мы там запрёмся. А сумасшедшие пусть делают всё по-своему, снаружи. Наведут порядок, не сомневайтесь. Дня не пройдёт без того, чтобы не столкнулись поезда, пароходы взорвутся, большинство городов сгорит в пожарах, большинство кораблей потонет...

 – А большинство населения погибнет! – пробормотал напыщенный господин, совершенно сбитый с толку.

 – Вот именно, – кивнул Артур. – Пока в конце концов сумасшедших снова не станет меньше, чем нормальных. Мы тогда выйдем, а они войдут, и вещи вернутся к своему исконному состоянию!

 Напыщенный господин нахмурился, закусил губу и скрестил руки на груди, тщетно пытаясь уразуметь услышанное.

 – Шутник! – проворчал он наконец тоном уничтожающего презрения и зашагал прочь.

 Уже прибыли остальные гости; позвали к столу. Артур, разумеется, взял под руку леди Мюриел, а я с удовольствием захватил место с другого её боку; какая-то пожилая дама со строгим видом (которую я раньше не встречал и чьё имя, как это обычно и происходит при знакомстве, совершенно не уловил, мне только показалось, что оно звучит как составное) оказалась моим партнёром по банкету.

 Выходило, что она знакома с Артуром, так как она доверительно сообщила мне, понизив голос, что Артур – «любящий спорить молодой человек». Артур, со своей стороны, был расположен выказывать себя достойным той оценки, которой она его наградила, и, услышав её слова: «С супом я вина никогда не пью! Держите его подальше от моей тарелки» [44]44
  Заявление строгой пожилой дамы вызвано тем обстоятельством, что суп, первое блюдо на обеде в викторианскую эпоху, подавался вместе с хересом, рюмку-другую которого обычно выпивали во время перемены блюд.


[Закрыть] (это уже не было доверительным сообщением лично мне, но бросалось всему Обществу как предмет всеобщего интереса), тот час же ринулся в схватку, начав с вопроса:

 – А когда вы можете утверждать, что тарелка супа переходит в собственность?

 – Этот суп мой, – неумолимо изрекла она, – а тот, что перед вами – тот ваш.

 – Несомненно, – сказал Артур. – И всё же когда я вступаю в обладание им? Вплоть до той минуты, как его налили в эту тарелку, он был собственностью нашего хозяина, когда его несли вокруг стола, он был, так сказать, доверен разносчику; стал ли он моим, когда я принял его? Или когда он очутился передо мной на столе? Или когда я съел первую ложку?

 – Этот молодой человек очень любит спорить! – только и всего, что ответила пожилая дама, но зато на этот раз она произнесла это вслух, чувствуя, что и Общество должно знать.

 Артур озорно улыбнулся.

 – Ставлю шиллинг, – сказал он, – что этот Выдающийся Барристер рядом с вами... – (Люди ведь способны иногда произносить слова так, чтобы они явственно начинались с прописных букв.) – ...не сумеет мне ответить!

 – Я никогда не заключаю пари, – строго сказала она.

 – И не играете в вист на шестипенсовик?

 – Никогда! – повторила она. – Вист – игра вполне невинная, но в вист играют на деньги! – И она поёжилась.

 Артур вновь посерьёзнел.

 – Боюсь, не могу разделить такую точку зрения, – сказал он. – Мнение моё таково, что делать небольшие ставки в карточной игре – одно из наиболее морально оправданных действий, совершаемых Обществом именно как Обществом.

 – Это отчего же? – спросила леди Мюриел.

 – Оттого что такие действия раз навсегда изымают карты из категории игр, в которых возможно мошенничество. Только посмотрите, как развращает Общество крокет! Дамы при игре в крокет начинают жульничать, ужасно, а когда их изобличают, они только смеются и называют это шуткой. Но если на карту поставлены деньги, тут уж не до смешочков. Шулера не назовут шутником. Когда человек сидит за картами и жульнически вытягивает из своих друзей деньги, он с ними не шутит, если только не считать шуткой, когда его спустят с лестницы.

 – Если бы все мужчины так же дурно отзывались о дамах, как вы, – сурово заметила моя соседка, – то не часто можно было бы встретить... встретить... – она не могла придумать, как ей закончить, но наконец спасительно ухватилась за выражение «медовый месяц».

 – Как раз наоборот, – сказал Артур с прежней озорной улыбкой. – Если бы только люди приняли одну мою теорию, количество медовых месяцев – причём совершенно нового типа – возросло бы значительно [45]45
  Читатель, которому, несомненно, известна страсть Кэрролла к изобретательству, может теперь убедиться, что Кэрролл изобретал не только игры и головоломки и не только новые способы денежных переводов, писания писем (предыдущая глава) и специального их учёта. Мартин Гарднер в комментарии к X главе «Алисы в Стране чудес» («Морская кадриль») цитирует одно Кэрролловское письмо к девочке (с. 80 академического издания): «Я никогда не танцую, если мне не разрешать следовать своей особой манере. Пытаться описать её бесполезно – это надо видеть собственными глазами. В последний раз я испробовал её в одном доме – так там провалился пол. Конечно, он был жидковат: балки там были всего шесть дюймов толщиной, их и балками-то не назовёшь! Тут нужны бы каменные арки: если уж танцевать, особенно моим специальным способом, меньшим не обойтись». Оказывается, ещё Кэрролл изобрёл медовый месяц «совершенно нового типа», а ещё (дальше в этой главе) предложил полезные усовершенствования для званых обедов.


[Закрыть].

 – А можем ли мы услышать об этом новом роде медовых месяцев? – спросила леди Мюриел.

 – Пусть Х – это мужчина, – начал Артур, слегка возвышая голос, так как заметил, что количество слушателей возросло до шести, включая «Майн Герра», который сидел по другую сторону моей полиномной партнёрши. – Пусть Х – это мужчина, а У – это девушка, которой он намеревается сделать предложение. Но вначале он предлагает провести Экспериментальный Медовый Месяц. Согласие получено. Тотчас же молодая пара в сопровождении двоюродной бабушки со стороны У, выполняющей обязанности дуэньи, отправляется в месячное путешествие, во время которого они совершают множество прогулок при луне, ведут беседы tête-à-tête, и каждый непрестанно уточняет своё представление о другом; а всё дело, заметьте, занимает четыре недели, которые в противном случае превратились бы в долгие годы, когда они принуждены были бы встречаться при всех досадных ограничениях, налагаемых Обществом. И только по возвращении из путешествия Х принимает окончательное решение – желает он или нет задать У важный вопрос.

 – В девяти случаях из десяти, – заявил напыщенный господин, – он решит, что лучше с этой У расстаться.

 – Это значит, что в девяти случаях из десяти, – последовал ответ Артура, – нежелательный брак будет предупреждён, и оба они будут избавлены от страданий!

 – По-настоящему нежелательный брак – это такой брак, – заметила пожилая дама, – который не обеспечен достаточной Суммой. Любовь может придти и попозже. Но начинать следует с Денег.

 Это замечание было брошено всем присутствующим, своего рода всеобщий вызов; как таковой оно и было воспринято теми немногими, до слуха которых долетело: Деньги на некоторое время сделались ключевым словом в разговоре, и его судорожное эхо всё ещё разносилось, когда на стол выставили десерт, слуги покинули комнату и граф пустил вино в путешествие вокруг стола. На всех остановках оно было желанным гостем.

 – Рад видеть, что вы придерживаетесь старинных обычаев, – сказал я, наполняя бокал леди Мюриел. – Как приятно вновь переживать чувство умиротворения, которое нисходит на нас, стоит только слугам покинуть комнату – ведь тогда можно беседовать не опасаясь подслушивания, да и тарелки не мелькают у вас за спиной. Общению здорово помогает, когда сам наливаешь вина дамам и передаёшь блюда, если кто попросит.

 – В таком случае будьте любезны, передайте мне тех персиков, – сказал толстый краснолицый господин, который сидел напротив нашего напыщенного друга. – Они мне уже так давно... ага, по диагонали... захотелись!

 – Согласна, что позволять слугам обносить гостей вином за десертом – это ужасное нововведение, – сказала леди Мюриел. – И держат его не так, и подходят не с той стороны – а это, следует знать, приносит каждому несчастье, да-да, каждому!

 – Лучше пусть неправильно, чем вообще никак, – сказал наш хозяин. – Уж будьте любезны, обслужите себя сами. – Это относилось к краснолицему господину. – Вы, надеюсь, не трезвенник?

 – Как раз трезвенник! – ответил тот, передвигая бутылки дальше. – В Англии на Выпивку тратятся почти вдвое большие суммы, чем на любой другой продукт питания. Вот, прочтите: в прессе опубликовано, между прочим. – (Да и какой, в самом деле, человек с заскоком не расхаживает повсюду с карманами, набитыми соответствующей литературой?) – Цветные столбики – это суммы, потраченные на различные составляющие нашего питания. Взгляните на три первых. Деньги, потраченные на масло и на сыр: тридцать пять миллионов; на хлеб: семьдесят миллионов; на опьяняющие жидкости – сто тридцать шесть миллионов! Будь моя воля, позакрывал бы все до единой в стране пивные! Глядите, и подпись под таблицей: «Вот куда уходят деньги»!

 – А вы видели Анти-трезвенническую таблицу? – спросил Артур с невинным видом.

 – Нет, сударь, не видел! – грубо отвечал оратор. – Это что ещё за такое?

 – Да почти что то же самое. Цветные столбики на тех же позициях. Только вместо слов «Деньги, потраченные на...» там стоит «Прибыль, полученная от продаж...»; вместо подписи «Вот куда уходят деньги» там подпись «Вот откуда берутся деньги».

 Краснолицый господин надулся, но, по всей видимости, счёл Артура недостойным своего внимания. Пришлось леди Мюриел поддать жару.

 – Вы, значит, придерживаетесь тактики, – спросила она, – согласно которой эффективнее проповедовать трезвость собственным примером?

 – Вот именно! – отвечал краснолицый господин. – Коли на то пошло, – добавил он, разворачивая другую газетную вырезку, – позвольте прочесть вам это письмо от одного трезвенника. «Редактору. Сэр, некогда я был умеренным пьяницей и водил дружбу с одним человеком, который напивался вдрызг. Я пришёл к нему. “Откажись от этого пьянства, – сказал я. – Оно губит твоё здоровье!” – “Ты же пьёшь, – ответил он. – Почему мне нельзя?” – “Я-то пью, – возразил я. – Но я знаю, когда остановиться”. Он отвернулся от меня. “Ты пьёшь по-своему, – сказал он, – так не мешай мне пить по-моему. Уходи!” Тут я понял: для того, чтобы сделать ему доброе дело, мне нужно отказаться от выпивки. С этого часа я не пью ни капли». Вот! Что скажете на это? – Он победно обвёл взглядом присутствующих и даже передал свою вырезку для обозрения.

 – Удивительно! – воскликнул Артур, когда вырезка дошла и до его рук. – А не читали вы на той неделе письма касательно вставания утром пораньше? Столь же необыкновенное, как и это.

 Любопытство овладело краснолицым.

 – А где оно было напечатано? – спросил он.

 – Позвольте, я вам прочту, – любезно предложил Артур. Он достал из кармана какие-то листки, развернул один и прочёл следующее. – «Редактору. Сэр, некогда я был умеренным соней и водил дружбу с одним человеком, который спал без просыпу. Я решил усовестить его. “Перестань всё время валяться в постели, – сказал я. – Это губит твоё здоровье!” – “Ты же ложишься спать, – ответил он. – Почему мне нельзя?” – “Я-то ложусь, – возразил я. – Но я знаю, когда встать”. Он отвернулся от меня. “Ты спишь по-своему, – сказал он, – так не мешай мне спать по-моему. Уходи!” Тут я понял: для того, чтобы сделать ему доброе дело, мне нужно отказаться от сна. С этого часа я вообще не ложусь в постель».

 Артур сложил свою бумажку, спрятал её в карман и вернул газетную вырезку. Засмеяться никто не отважился, потому что краснолицый господин, судя по всему, здорово разозлился.

 – Ваше сравнение хромает, – прорычал он.

 – В отличие от умеренно пьющих, – спокойно заметил Артур. Тут даже неумолимая пожилая дама прыснула со смеху.

 – Но ведь для того, чтобы обед вышел на славу, необходимо ещё много чего! – вмешалась леди Мюриел, намереваясь сменить предмет. – Майн Герр! А каков должен быть по вашим понятиям обед на славу?

 Старичок заулыбался и поглядел кругом. Его огромные очки словно сделались ещё огромнее.

 – На славу? – переспросил он. – Ну, во-первых, его должна возглавлять наша прекрасная хозяйка!

 – Это само собой! – весело перебила леди Мюриел. – Но ещё, что ещё, Майн Герр?

 – Если желаете, – сказал Майн Герр, – могу рассказать вам, какие обеды я посещал в моей... в одной стране, куда мне доводилось заезжать.

 Он сделал паузу; она длилась целую минуту, пока он сидел уставясь в потолок – с таким мечтательным выражением на лице, что я уже испугался, как бы он не впал в забытьё, своё нормальное состояние. Но минута прошла, и он внезапно заговорил вновь.

 – Должен сказать, что чаще всего в неудаче званого обеда виновато истощение... Не гостей, разумеется, не гостей. Но разговора.

 – Ну, что касается английских званых обедов, – заметил я, – то болтовня на них никогда не истощается.

 – Позвольте! – с достоинством отозвался Майн Герр. – Я не сказал «болтовня». Я сказал «разговор». Все эти темы вроде погоды, политики или местных сплетен нам неизвестны. Они либо бессодержательны, либо спорны. А для разговора требуется не что иное как интерес и новизна тем! И чтобы заручиться тем и другим, мы применяем различные уловки: Движущиеся Картинки, Диких Зверей, Движущихся Гостей и Вращаемого Юмориста. Но этот последний пригоден лишь для небольших обеденных приёмов.

 – Давайте по порядку. Разделим на четыре части! – воскликнула леди Мюриел, явно заинтересовавшись – как, впрочем, и большинство сидящих за столом: все разговоры смолкли, головы повернулись в нашу сторону. Гости напряжённо ловили обрывки речи Майн Герра.

 – Часть первая! Движущиеся Картинки! – серебряным голоском провозгласила наша хозяйка.

 – Обеденный стол делается кольцом, – начал Майн Герр негромким мечтательным голосом, который, тем не менее, долетал до слуха каждого. – Гости рассаживаются как с внешней стороны кольца, так и со внутренней, поднимаясь к своим местам по винтовой лестнице из нижнего этажа. Вдоль всей середины стола проложена небольшая железная дорога, по которой безостановочно бежит поезд с вагончиками-платформами, приводимый в движение локомотивом, а на каждой платформе стоят по две картинки, прислонённые одна к одной спинками. За весь обед поезд совершает два круга, причём когда первый круг завершён, слуги меняют местами картинки на каждой платформе, чтобы они смотрели в противоположные стороны. Тогда каждый гость полюбуется каждой картинку.

 Он остановился. Тишина наступила мёртвая. Леди Мюриел пришла в ужас.

 – Если так и будет продолжаться, – воскликнула она, – попросим хотя бы муху прожужжать. Ах да, ведь это моя вина, правда? – (Она заметила выжидательный взгляд Майн Герра.) – Вторая часть! Дикие Звери!

 – Мы нашли Движущиеся Картинки слегка монотонными, – продолжал Майн Герр. – Не будут же люди весь обед рассуждать об одном лишь Искусстве. Поэтому мы выпускаем Диких Зверей. Среди цветов, которыми мы украшаем стол (точно как и вы) у нас попадаются где мышка, где жучок, где паучок... – (Леди Мюриел поёжилась.) – где оса, где жаба, где змея... – («Папа! – простонала леди Мюриел. – Ты слышишь?») – ...так что нам всегда есть о чём поговорить.

 – А если они вас укусят? – спросила пожилая дама.

 – А мы их садим на цепь, мадам!

 Пожилая дама удовлетворённо кивнула, а леди Мюриел поспешила объявить:

 – Третья часть! Движущиеся Гости!

 – Даже Дикие Звери приедаются, – пожаловался Майн Герр, – так что мы позволяем гостям самим выбирать тему, но чтобы избежать однообразия, мы меняем гостей местами. Мы сооружаем стол из двух колец. Внутреннее кольцо медленно и непрерывно вращается вместе с полом и со внутренним рядом приглашённых. Таким образом, каждый внутренний едок встречается лицом к лицу с каждым внешним едоком. Иногда от этого происходит путаница – когда начинают что-нибудь рассказывать одному знакомцу, а заканчивают другому, но во всяком методе есть недостатки, ведь так же?

 – Четвёртая часть! – возвестила леди Мюриел. – Вращаемый Юморист!

 – Для небольших обеденных приёмов мы придумали отличную штуку – круглый стол с прорезанным посередине отверстием, достаточно просторным, чтобы вместить одного человека. И туда мы помещаем нашего лучшего рассказчика. Он медленно вращается, поворачиваясь лицом к каждому едоку по очереди, и всё время рассказывает уморительные анекдоты!

 – Мне бы это не понравилось, – проворчал напыщенный господин. – У меня бы голова закружилась, если б я так вращался! Лучше уж бы я... – тут он сообразил, что предположение, которое он собирается высказать, вряд ли оправдано ситуацией; он поспешно хлебнул вина и поперхнулся.

 Но Майн Герр уже предался своим грёзам и позабыл о присутствующих. Леди Мюриел подала знак, и дамы покинули комнату [46]46
  Таков один из викторианских обычаев: после десерта дамы оставляют мужчин, чтобы не мешать им наслаждаться портвейном и сигарами. Курить в обществе дам вообще строго возбранялось, как и дамам находиться в обществе курящих мужчин; смокинг для того и был выдуман, чтобы пепел легко соскальзывал с его атласных бортов, не напоминая о курении. Характерна сцена из романа Уилки Коллинза «Отель с привидениями» (1879 г.). Один из персонажей, прогуливающийся в одиночестве по площади Св. Марка в Венеции, замечает женщину, одетую в чёрное, которая ловит его взгляд. «„Не ошиблась ли я, вы ведь мистер Френсис Уэствик?“ – спросила она, стоило ему взглянуть на неё. – „Таково, мадам, моё имя. Позвольте спросить, с кем имею честь разговаривать?“ – „Мы встречались только раз, – ответила женщина словно нехотя, – когда ваш покойный брат представлял меня членам своей семьи. Думаю, вы припомните мои большие чёрные глаза и ужасный цвет лица“. – Произнося это, женщина приподняла вуаль и повернулась, подставляя лицо лунному свету. Френсис тотчас узнал ту, к которой испытывал самую глубокую неприязнь – вдову своего умершего брата, прежнего лорда Монтберри. Он нахмурился. Повинуясь театральной привычке, приобретённой им на бесчисленных репетициях с актрисами, жестоко искушавшими его терпение, он грубо произнёс: „Я вас помню. Я думал, вы в Америке!“ Женщина снесла нелюбезность и попыталась остановить собеседника, когда тот приподнял шляпу в знак прощания и повернулся, чтобы уйти. „Позвольте мне немного пройтись с вами, – тихо произнесла она. – Я должна кое-что вам сказать“. Уэствик указал ей на свою сигару. „Я курю, видите?“ – сказал он. „Курите, я потерплю!“ После таких слов делать было нечего (кроме как проявить уж откровенную безжалостность); Уэствик подчинился. „Ну? – начал он, едва ли стараясь соблюдать приличия. – Чего вам от меня нужно?“»


[Закрыть].