Текст книги "Сильвия и Бруно. Окончание истории"

Автор книги: Льюис Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

 – Да откуда же возьмётся больше, недотёпа, – с дружеской нежностью пожурил его я, – коли ты близко к ней не подходишь? Неужто ожидаешь, что она сама сделает тебе предложение?

 Артур невольно улыбнулся.

 – Нет, – сказал он, – этого я не жду. Но я неизлечимый трусишка. Теперь и сам это вижу!

 – А причина, причина? Скажи, передавали тебе, по какой причине они расторгли помолвку?

 – По многим причинам, – ответил Артур и принялся перечислять по пальцам. – Во-первых, выяснилось, что она вот-вот умрёт от... чего-то там, поэтому он расторг помолвку. Во-вторых, разведали, что он вот-вот умрёт от... чего-то другого, поэтому она расторгла помолвку. Затем всплыло, что майор – закоренелый картёжник, поэтому граф расторг помолвку. Далее... граф оскорбил его, поэтому майор расторг помолвку. Да, если всё перебрать, то какая уж тут помолвка!

 – И всё это известно тебе из самых надёжных источников, не правда ли?

 – О, конечно! И сообщено под строжайшим секретом! Эльфстоновское общество отнюдь не страдает от недостатка информации!

 – И от сдержанности, я бы добавил. Нет, серьёзно, настоящая причина тебе известна?

 – Я в полной темноте.

ГЛАВА III. Проблески новой зари

 Следующее утро выдалось тёплым и солнечным, и мы вышли пораньше, чтобы вдоволь наговориться перед тем, как Артур вынужден будет отправиться по делам.

 – А бедноты в округе побольше, чем обычно бывает в городках, – заметил я, когда мы проходили мимо скопления лачуг, слишком ветхих, чтобы заслуживать названия деревенских коттеджей.

 – Зато наши немногие богачи, – ответил Артур, – жертвуют побольше, чем обычно требует благотворительность. Так что равновесие сохраняется.

 – И граф, я полагаю, не отстаёт?

 – Щедрый даритель, это верно; но на что-нибудь большее у него не хватает ни сил, ни здоровья. Другое дело леди Мюриел. Она гораздо живее интересуется школьными делами и бытом наших обывателей, чем желала бы мне показать.

 – Ага, так она не принадлежит к разряду «праздных едоков», столь часто встречающихся в высших слоях. Иногда меня посещает мысль, что им туго придётся, если у них внезапно потребуют предъявить свой raison d'être [19]19
  смысл существования (фр.)


[Закрыть] и представить доводы, почему им должно быть позволено существовать дальше!

 – Всё дело в том, – сказал Артур, – кого называть «праздными едоками» (я говорю о тех, кто поглощает материальное богатство общества, будь то еда, одежда и прочее, без равноценной отдачи – в виде производительного труда, что ли). Вопрос непростой. Я пытался над ним размышлять. В простейшем случае, по-моему, – чтобы начать хоть с чего-то – следует рассмотреть общество без денег, когда купля-продажа совершается исключительно путём натурального обмена, а чтобы было ещё проще – предположить при этом, что еду и прочие блага можно хранить без ущерба в течение многих лет.

 – Так-так, интересно, – сказал я, – и каково же твоё решение?

 – А моё решение таково, – сказал Артур, – что наиболее распространённый тип «праздного едока» возникает оттого, что родители оставляют деньги собственным детям. Я представил себе человека – исключительно умного либо же исключительно трудолюбивого, – который внёс столько ценного труда на благо общества, что его эквивалент – одежда там и прочее – в пять, скажем, раз превосходит его собственные потребности. Мы не можем отказать ему в полнейшем праве поступать с излишками богатства как ему заблагорассудится. Так, если он оставил после себя четверых детей (двух сыновей и двух дочерей, к примеру), снабдив их всем необходимым по гроб жизни, я не думаю, что социум хоть в малой степени пострадает, если они предпочтут ничем всю жизнь не заниматься, а только «есть, пить и веселиться». Социум, строго говоря, поступит несправедливо, если в отношении их будет настаивать на принципе «кто не работает, тот не ест». Ведь на этот счёт у них имеется неопровержимый ответ: «Работа давно уже сделана; мы съедим равноценное количество пищи, а свою прибыль вы уже получили. Из каких соображений о справедливости вы требуете двойной работы за одно и то же количество пищи?»

 – Но послушай, – возразил я, – иногда случается, что этот принцип не совсем справедлив, ведь может оказаться, что эти четверо способны произвести полезную работу, в которой социум будет по-настоящему нуждаться, а они предпочтут праздно отсиживаться.

 – Такое возможно, – сказал Артур, – но по-моему, исходить тут следует уже из Божеского закона: каждый должен делать всё, на что способен, ради своих ближних, а не потому, что социум имеет право взыскивать труд равноценно пище, которая уже была честно заработана.

 – Мне кажется, что следующая постановка вопроса будет касаться той ситуации, когда «праздные едоки» обладают деньгами вместо материальных благ?

 – Вот именно, – ответил Артур, – и ради простоты пусть это будут бумажные деньги. Золото – это ведь тоже форма материального богатства, в то время как ассигнация есть просто-напросто обещание передать в руки того, кто ею владеет, соответствующее материальное богатство, по первому же требованию. Отец наших четверых «праздных едоков» произвёл своей полезной работой, допустим, ценностей на пять тысяч фунтов. В обмен на это общество отдало ему что причитается, в виде письменного обещания снабдить его, когда он потребует, пищей и прочим на пять тысяч фунтов. Если он потратит только одну тысячу на материальные блага, а остальные деньги в ассигнациях оставит детям, то они, разумеется, получат полное право предъявить эти письменные обещания и сказать: «Дайте нам пищу, за которую уже была сделана равноценная работа». И вот я думаю, что этот случай стоит того, чтобы выставить его публично и недвусмысленно. Хотел бы я ввести его в головы тем Социалистам, которые внушают нашим тёмным беднякам настроения вроде: «Только посмотрите на этих разжиревших аристократов! Сами ни пальцем не пошевельнут, а мы на них спину гнём!» Лично я силой принудил бы их уразуметь, что те деньги, которые тратят эти «аристократы», представляют собой не что иное, как громадную работу, уже сделанную для общества, чей эквивалент в виде материального богатства общество обязано им уплатить.

 – Социалисты на это найдутся что ответить. «Большинство этих денег, – скажут они, – вовсе не означают честный труд. Стоит проследить их происхождение от владельца к владельцу, как вы очень скоро, хотя и начав с нескольких, возможно, законных шагов, таких как дарение или наследование по завещанию, всё равно наткнётесь на владельца, который не имел на них морального права, но получил их путём мошенничества или иного преступления; и все подряд его наследники имеют на эти деньги не больше права, чем он».

 – Несомненно, несомненно, – отозвался Артур. – Но ведь такое рассуждение заключает в себе логическую ошибку – превышение доказательства. Ведь с материальным богатствомдело обстоит точно так же, как и с деньгами. Коль скоро мы решились вернуться вспять, отталкиваясь от ситуации, когда сегодняшний владелец собственности завладел ею честным путём, и выясняем, не получил ли её некий прежний владелец в далёкие времена мошенническим образом, то может ли вообще хоть какая-то собственность быть в безопасности?

 Поразмыслив с минуту, я вынужден был признать справедливость Артуровых слов.

 – Мой главный вывод, – продолжал Артур, – основанный на простом утверждении человеческих прав, прав человека по отношению к человеку, оказался таков: если какой-то «праздный едок», получивший свои деньги законным путём, хотя бы ни грана подразумеваемого под ними труда он не совершил лично, решит потратить их все на собственные нужды, не совершая никакой работы для социума, у которого он покупает пищу и одежду, социум не имеет права ему препятствовать. Но совсем другое дело, когда мы принимаем во внимание Божеский закон. По его меркам такой человек, несомненно, поступает нехорошо, если не пользуется случаем применить на благо нуждающихся силу или умение, которыми наградил его Господь. Эта сила и это умение ведь не принадлежат социуму, чтобы оплатить их как долг перед последним; они не принадлежат также самому человеку, чтобы он пользовался ими только для собственного удовольствия – они принадлежат Богу и должны использоваться согласно Его воле, а у нас не может быть сомнений, в чём Его воля. «Благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего» [20]20
  Евангелие от Луки, гл. 6, ст. 35.


[Закрыть].

 – Как бы то ни было, – сказал я, – «праздные едоки» очень часто и помногу жертвуют на благотворительные цели.

 – На так называемые благотворительные, – вздохнул Артур. – Извини, что отзываюсь об их благотворительности неблагосклонно. Я не хотел указать на кого-либо персонально. Но если говорить вообще, то человек, который спешит удовлетворить любую фантазию, что только взбредёт ему в голову, не отказывая себе ни в чём, и всего лишь уделяет беднякам малую толику, да пусть даже всё, от избытков своего богатства, просто-напросто обманывает себя, называя это благотворительностью.

 – Но даже отдавая избыток богатства, он, возможно, отказывает себе в удовольствии скряги – чахнуть над своими сокровищами.

 – Не стану спорить, – улыбнулся Артур. – Если уж он имеет это нездоровое влечение, то делает доброе дело, сопротивляясь ему.

 – Но даже тратя их на себя, – настаивал я, – наш типичный богатей частенько делает добро, а именно тем, что нанимает людей, которые иначе не имели бы работы, а это зачастую лучше, чем развращать их, просто раздавая деньги.

 – Прекрасно и по делу сказано! – оживился Артур. – Самое время выявить две ошибки, что присутствуют в таком утверждении – его так давно не подвергали критике, что Общество нынче принимает его за аксиому!

 – А что такое? – удивился я. – Ни одной я не вижу ошибки, если честно.

 – Первая есть всего-навсего ошибка двусмысленности – предположение, будто «делание добра» (то есть, когда приносят пользу другим) – это доброе дело по определению (то есть, нужное дело). А вторая заключается в предположении, что если одно из двух данных действий лучше, чем другое, оно, значит, хорошее деяние само по себе. Я бы назвал это ошибкой сравнения – то есть, когда предполагается, будто если поступок лучше в сравнении, так он хорош и вообще.

 – Тогда как ты сам определишь доброе деяние?

 – А так: оно должно быть лучшим из всех, на какие мы способны, – уверенно ответил Артур. – И даже тогда «мы рабы ничего не стоящие» [21]21
  Евангелие от Луки, гл. 17, ст. 10.


[Закрыть]. Но давай я приведу примеры. Никакой пример так хорошо не вскрывает ошибки, как крайний случай ошибочной ситуации. Предположим, я увидел двух детей, тонущих в пруду. Я бросился в воду и спас одного ребёнка, а потом удалился, оставив второго тонуть. Я ведь сделал «доброе дело», спасши жизнь ребёнка? И, однако... Или вот – предположим, что я повстречал безобидного странника, сбил его с ног и пошёл себе дальше. Это ведь «лучше», чем если бы я попрыгал на нём и переломал ему рёбра? И, однако...

 – Эти твои «однако» не могут иметь продолжения, – сказал я. – Перейди к примерам из действительной жизни.

 – Ну хорошо, возьмём одну из этих отвратительных причуд современной общественной жизни, Благотворительный базар. Интересно было бы выяснить, много ли тех денег, что доходят до намеченной цели, получены от подлинной благотворительности, и наилучшим ли образом расходуются хотя бы они? Только этот предмет нуждается в строгой классификации и подробном анализе, чтобы его должным образом прояснить.

 – Хотел бы я провести анализ этой проблемы, – сказал я. – Меня она тоже всегда ставила в тупик.

 – Пожалуйста, если я тебя ещё не утомил. Предположим, что наш Благотворительный базар устроен с целью пополнить фонды некоторого госпиталя, и что господа А, В и С предложили свои услуги и участвовали как продавцы, в то время как X, Y и Z покупали. Вырученные таким путём деньги пошли госпиталю. – Такие Базары бывают двух видов. Один – это когда получаемая от продажи выставленного товара сумма есть просто рыночная стоимость этого товара, иными словами – в точности то, что вы заплатили бы за него в магазине. Другой – когда за товар запрашивают баснословные деньги. Рассмотрим эти виды по отдельности. – Во-первых, случай «рыночной стоимости». Тут господа А, В и С находятся точно в такой же ситуации, как и обычные лавочники, с той разницей, что выручку они отдают госпиталю. Практически, они отдают свой умелый труд на пользу госпиталю. Это, на мой взгляд, истинная благотворительность. И я не вижу, как они могли бы использовать свой труд лучше. Но вот X, Y и Z находятся в положении самых обыкновенных покупателей всяческого добра. Говорить о «благотворительности» применительно к их участию в Базаре, по-моему, бессмысленно. И, тем не менее, так охотно говорят. – Во-вторых, случай «баснословных цен». Чтобы провести простейший анализ, нужно разделить вырученную сумму на две части: «рыночную стоимость» и стоимость сверх того. О «рыночной стоимости» мы уже говорили, остаётся только рассмотреть сумму, полученную сверх. Посмотрим. Эта сумма не есть результат труда господ А, В и С, так что их мы можем исключить из рассмотрения. Это дар, – госпиталю со стороны X, Y и Z. Моё мнение таково: этот дар сделан не лучшим образом, гораздо лучше было бы им купить то, что они хотели бы купить, и подарить то, что они пожелали бы подарить. У нас было бы два отдельных платежа. Зато появился бы хоть какой-то намёк на то, что мотивом их деяний служит реальная благотворительность вместо некоего смешанного мотива, наполовину благотворительности, наполовину удовлетворения личных потребностей. «На всём лежит след змея» [22]22
  Цитата из поэмы Томаса Мура «Рай и Пери», входящей в его большой роман сложной структуры в стихах и прозе «Лалла-Рук».


[Закрыть]. Понимаешь теперь, почему для меня вся эта подложная «благотворительность» выглядит такой отвратительной [23]23
  Подобное отвращение – удел не одного Артура. В те же годы Оскар Уайльд выступал и писал по поводу «так называемой» благотворительности: «Филантропы теряют всякое чувство любви к человеку». Не только в Англии, следует добавить: в 1885 г. в России выходит книга Д. В. Григоровича «Акробаты благотворительности», её название подхватывается публикой и делается крылатым.


[Закрыть]? – Он закончил с необычайной страстностью и безжалостно обезглавил своей тростью ствол чертополоха, росший у обочины. За этим стволом я с изумлением приметил Сильвию и Бруно и попытался удержать Артурову руку, только было поздно. Задела их его трость или нет, я не сумел разглядеть, во всяком случае они не обратили на неё никакого внимания, но весело заулыбались и помахали мне. Я сразу понял, что они только мне видимы – «наважденческое» настроение было чуждо Артуру в эту минуту.

 – Тебе что, чертополоха жалко? – спросил он. – Брось, это – не лебезящий Секретарь Благотворительного базара! А жаль, кстати! – грозно добавил он.

 – Послушайте, а его палка прошла мне сквозь голову! – крикнул Бруно. (Детишки уже обежали вокруг чертополоха и завладели моими руками.) – Прямо под бородой! Хорошо, что я не чертополох!

 – Ну вот, хоть с этим расправились! – продолжал Артур. – Боюсь только, что я говорил слишком длинно для твоего терпение и собственных сил. Ну, скоро мне поворачивать. Недалёко до конца пути.

 А я не удержался и процитировал:

 
«Плату, лодочник, тройную
Принимай-ка – не шучу я:
Переправились со мною
Невидимки, всех нас трое!» [24]24
  Рассказчик цитирует роман Генри Лонгфелло «Гиперион», кн. 3, гл. VI, главный герой которого, в свою очередь, наизусть читает это стихотворение целиком, добавляя, что это перевод стихотворения немецкого поэта Людвига Уланда (1787—1862; по-немецки стихотворение называется «Die Ueberfahrt»). Перевод его на английский принадлежит самому Лонгфелло. Читателям в России Уланд известен по переводам Жуковского.


[Закрыть]
 

 – В мастерстве выдавать неожиданные и несообразные цитаты, – засмеялся Артур, – равных тебе мало, а лучших и вовсе нет [25]25
  Выражение из романа Диккенса «Домби и сын», гл. 48, ставшее крылатым.


[Закрыть].

 Минуя место, где от дороги ответвлялась аллея, ведущая к побережью, я заметил одинокий силуэт, удаляющийся по ней в сторону моря. Пешеход находился уже на порядочном расстоянии, спиной к нам, но я не мог ошибиться – это была леди Мюриел. Артур не заметил её – он смотрел в другую сторону, на сгущающиеся дождевые облака, а я смолчал, зато попытался придумать какой-нибудь правдоподобный довод, чтобы убедить его возвращаться берегом.

 Такая возможность тот час же представилась.

 – Что-то я устал, – сказал мой друг. – Неблагоразумно мне идти дальше. Поверну-ка я прямо здесь.

 Я повернул вместе с ним, и мы прошли несколько шагов в обратную сторону. Стоило нам поравняться с боковой аллеей, я как можно безразличнее сказал:

 – Не иди ты по этой дороге. Слишком жарко и пыльно. Пройдись по аллее, затем берегом моря. Дорога выйдет не длиннее, а ты подышишь морским воздухом.

 – Да, так и впрямь будет лучше, – согласился Артур, но в этот миг леди Мюриел показалась у нас в виду, и он замолк. – Нет, путь получится кружной. Правда, там у берега попрохладнее... – Он в нерешительности остановился, глядя то вперёд, то назад – удручающий портрет слабоволия!

 Затрудняюсь сказать, сколько продлилась бы эта унизительная сцена, будь я единственным внешним побудителем, но в эту минуту Сильвия, проявив молниеносную решимость, достойную самого Наполеона, взяла дело в свои руки.

 – Сбегай за ней, Бруно, и поверни её в нашу сторону! А я займусь этим. – Тут она ухватилась за трость, которую держал Артур, и легонько потянула её в сторону аллеи.

 Артур пребывал в совершенном неведении, что его трость повинуется чьей-то чужой воле помимо его собственной. Мой друг, несомненно, решил, что трость приняла горизонтальное положение просто потому, что он указал ею вперёд.

 – Там случайно не ятрышник пробивается из-под изгороди? – спросил вдруг Артур и сам удивился своему вопросу. – Впрочем, прекрасное решение проблемы. Нарву себе по дороге.

 Тем временем Бруно подбежал сзади к леди Мюриел, а затем, непрестанно прыгая вокруг неё и покрикивая (а его крики мог слышать только я один), словно погонял овечку, он ухитрился развернуть её кругом и направить её шаги в нашу сторону. А она так и не оторвала затуманенного взора от земли.

 Наша взяла! И поскольку уже было ясно, что влюблённые, которых наши старания направили друг навстречу другу, неминуемо встретятся, я повернулся и зашагал прочь, надеясь, что Сильвия с Бруно последуют моему примеру. Ведь ни Артуру, ни его доброму ангелу посторонние зрители не были нужны.

ГЛАВА IV. Король-пёс

 – Они поздоровались за руку, – сказал Бруно, семенивший слева, в ответ на мой мысленный вопрос.

 – И вид у них такой счастливый! – добавила Сильвия справа.

 – Отлично, пойдёмте же отсюда побыстрее, – сказал я. – Жаль, что я не знаю кратчайшей дороги до фермы Хантера.

 – В этом коттедже, наверно, знают, – сказала Сильвия.

 – Вполне вероятно. Не сбегаешь ли спросить, а, Бруно?

 Не успел Бруно рвануться, как Сильвия со смехом его задержала.

 – Погоди же, дай сперва сделаю тебя видимым!

 – И слышимым тоже, верно? – сказал я, а она вытащила драгоценный камень, висевший у неё на цепочке на манер медальона, и провела им над головой брата, а затем тронула медальоном его глаза и губы.

 – Верно, – отвечала она мне, – а то однажды я сделала его слышимым, но забыла сделать видимым! И он отправился в лавку купить сладостей. Продавец так перепугался! Ведь получилось, что из воздуха раздался голос: «Дайте мне, пожалуйста, две унции леденцов из ячменного сахара!» А тут ещё шиллинг – дзынь! о прилавок. А продавец и говорит: «Я тебя не вижу!» А Бруно отвечает: «Это не важно, ведь шиллинг вы видите?» Но продавец сказал, что он ни разу ещё не продавал леденцов тем, кого не видно. Так что нам пришлось... Ну вот, Бруно, готово! – И Бруно тотчас умчался.

 Пока мы дожидались его возвращения, Сильвия была занята тем, что делала видимой себя.

 – Довольно неловко бывает, – пояснила она, – когда мы встречаемся людей, а они могут увидеть лишь одного из нас, а другого не могут.

 Спустя пару минут Бруно вернулся. У него был расстроенный вид.

 – Там был хозяин с друзьями, и он был сердитый, – сообщил Бруно. – Он спросил меня, кто я такой. Я говорю: «Я Бруно, а кто они? Тогда он говорит: «Это мой браток, а это моя сестричка, и другие бездельники мне тут не нужны! Так что дуй отсюда!» А когда я его спросил: «В какую сторону мне подуть?» – он как заорёт: «Брысь!» Вытолкнул меня и дверь закрыл!

 – Значит, ты не спросил дорогу на ферму Хантера? – покачала Сильвия головой.

 – Вопросам не оставалось места, – по-взрослому ответил Бруно. И тут же добавил: – Комната была битком набита.

 – Не могут же три человека битком набить комнату, – возразила Сильвия.

 – Ещё как могут, – настаивал Бруно. – Хозяин сам больше всех набил комнату. Он очень толстый, такой толстый, что его даже не повалишь.

 Я недопонял смысла этого сравнения, поэтому счёл долгом заметить:

 – Никого не следует стремиться повалить – не важно, толстый он или худой.

 – Уж его-то вы не повалите, – сказал на это Бруно. – Он гораздо шире, чем выше, и когда он лежит, он выше, чем когда он стоит. Поэтому его и не повалишь.

 – Вот ещё один коттедж, – сказал я. – На этот раз я сам спрошу дорогу.

 Теперь, правда, не было нужды заходить внутрь, поскольку в дверях стояла женщина с ребёнком на руках, разговаривавшая с прилично одетым мужчиной – фермером, судя по всему, – который, очевидно, направлялся в городок да остановился перемолвиться.

 – А уж когда дело доходит до выпивки, – говорил мужчина, – то кто всех обставит, так это ваш Вилли. Сами так говорят. Обо всём забывает!

 – А мне они бесстыдно лгали, – сокрушённо произнесла женщина. – Ещё год назад я их уличила и прогнала. Не знаю, как дальше быть! – Заметив нас, она сдержала своё отчаяние, торопливо вошла в дом и закрыла за собой дверь.

 – Вы не подскажете, как пройти на ферму Хантера? – спросил я мужчину, только тот отошёл от двери.

 – Скажу, сударь, скажу! – ответил он, улыбнувшись. – Я самый Джон Хантер и есть, к вашим услугам. И полумили не будет, а других домов там и нету; вы только сверните, как ведёт дорога, вон в ту сторону. А в доме вы найдёте мою добрую женушку, если у вас имеется какое-то дело к ней. Или, быть может, я смогу вам помочь?

 – Благодарю, – сказал я. – Я желал бы получать от вас молоко. Мне, вероятно, следует обсудить это с вашей женой?

 – Верно, – ответил фермер. – Всем этим она заправляет. Удачи вам, мастер, и вашим пригожим ребяткам! – И он отправился своей дорогой.

 – Ему следовало сказать «ребёнок», а не «ребятки», – проговорил Бруно. – Сильвия – не ребятки!

 – Он имел в виду нас обоих, – ответила Сильвия.

 – Как же, как же! – не утихал Бруно. – Он ведь сказал «пригожие».

 – Зато он смотрел на нас двоих.

 – Так он должен был видеть, что оба мы не пригожие! Я-то отвратительный, ты сама говорила. Да, господин сударь, одну Сильвию? – крикнул мальчик через плечо, устремляясь вперёд.

 Отвечать было бесполезно, поскольку в тот же миг Бруно скрылся за поворотом. Когда мы его нагнали, он взбирался на калитку в изгороди, не отводя глаз от лужка, на котором в мире и дружбе паслись конь, корова и козочка.

 – Конь тут за папу, – пробормотал он, чтобы самому крепче увериться, – Корова за маму, а детёныш у них – Козочка. Ну и семейка! В жизни своей не встречал такую!

 «В своей жизни! – вдруг поразился я. – Не правда ли, что у каждого ребёнка – своя жизнь, свой собственный мир? И у каждого взрослого, коли на то пошло. Не в этом ли причина того острого недостатка понимания между людьми?»

 – Должно быть, это и есть ферма Хантера! – воскликнула Сильвия, указывая на дом, прилепившийся к склону холма на полпути к вершине. – И нигде не видно других домов, и ещё вы говорите, что мы должны уже подойти к этому часу.

 Я и впрямь так подумал в ту минуту, когда Бруно уселся верхом на калитке, но не в силах был припомнить, чтобы произнёс это. Тем не менее, Сильвия, очевидно, была права.

 – Слезай, Бруно, – сказал я. – И отвори нам калитку.

 – А хорошо, что мы с вами, правда, господин сударь? – спросил Бруно, сделав, как я просил. – Эта большая собака непременно укусила бы вас, будь вы одни! Но вы не бойтесь, – зашептал он, крепче сжимая мою руку, чтобы придать мне смелости, – она не злая.

 – Злая! – фыркнула Сильвия, а пёс – великолепный Ньюфаундленд – примчался через всё поле галопом, чтобы как следует нас поприветствовать, и принялся носиться вокруг грациозными прыжками, сопровождая их отрывистым и радостным лаем. – Злая! Да она добрее ягненка! Она же... Ой, Бруно, ты разве не узнаёшь? Это же...

 – Это он! – воскликнул Бруно, бросился вперёд и обхватил руками пса за шею. – Это наш милый пёсик! – Двое детишек, казалось, никогда не наобнимаются и не нагладятся.

 – А здесь он что делает? – вдруг заинтересовался Бруно. – Спроси его, Сильвия. Я не знаю, как.

 Тут у них начался нешуточный разговор на собачьем языке. Я из него, разумеется, не понял ни слова, я мог только предположить, когда прекрасное животное, бросив на меня быстрый взгляд, что-то прошептало Сильвии на ухо, что и я теперь стал предметом разговора. Сильвия, смеясь, повернулась к нам.

 – Он спросил, кто вы. Я ему сказала, что вы наш друг. А он говорит: «Как его зовут?» Я и ответила: «Его зовут Господин Сударь». Тогда он мне говорит: «Чушь!»

 – А что значит «Чушь» на языке собак?

 – То же, что и на языке людей, – объяснила Сильвия. – Только когда это говорит пёс, то это вроде такого пёсьего шёпота: только наполовину лаяние, а наполовину как бы покашливание. Нерон, скажи «Чушь!»

 Нерон, который снова принялся вприпрыжку носиться вокруг, несколько раз подряд произнёс «Чушь!», и я понял, что Сильвино описание этого звука было совершенно точным.

 – Интересно, что за этой длинной стеной? – спросил я, пока мы шли к дому.

 – Там Фруктовый сад, – ответила Сильвия, предварительно справившись у Нерона. – Глядите-ка, мальчишка спрыгнул со стены – вон в том дальнем углу. А теперь он улепетывает через поле. Наверно, яблоки крал!

 Бруно припустил в погоню, но спустя пару минут вернулся. Очевидно, ему не под силу было тягаться в беге наперегонки с юным воришкой.

 – Не смог его схватить! – объявил он. – Нужно было чуть-чуть раньше побежать. А яблоки так и сыпались у него из карманов!

 Король-Пёс взглянул на Сильвию и что-то произнёс по-собачьи.

 – Ну конечно! – воскликнула Сильвия. – Как же мы сами не догадались! Нерон его словит, Бруно! Но лучше я сперва сделаю его невидимым. – И она торопливо достала свой Волшебный Медальон и начала водить им над головой пса, а затем вдоль его спины.

 – Хватит, хватит! – волновался Бруно. – За ним, пёсик, за ним!

 – Ох, Бруно! – укоризненно произнесла Сильвия. – Не надо было его так торопить! Хвост же ещё виден!

 А Нерон уже летел по полю, словно борзая – так, по крайней мере, мне казалось, судя по тому, что я наблюдал: длинный хвост пёрышком, несущийся по воздуху как метеор. Спустя полминуты пёс уже вцепился в маленького воришку.

 – Он его крепко держит, за ногу схватил! – воскликнула Сильвия, с возбуждением следившая за погоней. – Можно не торопиться, Бруно!

 И мы, ничуть не прибавляя шагу, направились через поле туда, где замер перепуганный паренёк. Более причудливого зрелища я ещё не видывал, даже учитывая весь мой «наважденческий» опыт. Каждый мускул на теле мальчугана отчаянно дёргался, кроме одной левой ноги, которая точно приклеилась к земле, ведь ничего видимого глазу её не держало. Правда, на небольшом расстоянии благодушно вилял из стороны в сторону пушистый чёрный хвост – Нерон, очевидно, относился к происходящему всего лишь как к весёлой игре.

 – Что с тобой, мальчик? – спросил я, изо всех сил стараясь не прыснуть со смеху.

 – Ногу свело! – захныкал в ответ воришка. – Не шевелится, словно заснула! – И он заревел в голос.

 – Эй, ты! – скомандовал ему Бруно. – Отдавай свои яблоки!

 Паренёк взглянул на меня, но, видимо, понял, что на заступничество надежды нет. Тогда он взглянул на Сильвию, но и она нимало не была озабочена его судьбой. Мальчонка набрался храбрости и с вызовом крикнул:

 – Небось, сам знаю, кому их отдать!

 Сильвия склонилась и похлопала невидимого Нерона.

 – Капельку покрепче! – прошептала она. Резкий крик сорванца показал нам, что Король-Пёс отлично понял намёк.

 – Что, хуже стало? – спросил я. – Сильно болит?

 – И будет болеть всё сильнее и сильнее, и сильнее, – мрачно уверил его Бруно, – пока ты не отдашь яблоки!

 Воришка, наверно, и сам это понял, потому что надулся и начал облегчать карманы от яблок. Сильвия, стоя поодаль, наблюдала за ним, а Бруно даже приплясывал от удовольствия при каждом новом вскрике пленника, попавшегося Нерону в зубы.

 – Вот! Это всё, – сказал, наконец, паренёк.

 – Нет, не всё! – крикнул Бруно. – А в том кармане у тебя ещё три!

 Опять намёк со стороны Сильвии – и опять вскрик со стороны мальчонки, изобличённого ко всему прочему ещё и во лжи. Оставшиеся три яблока были выданы противнику.

 – Теперь отпусти его, будь любезен, – сказала Сильвия по-собачьи, и мальчуган, высоко подскочив, ринулся прочь, останавливаясь по временам только для того, чтобы потереть болезненную ногу из опасения, как бы её вновь не свела судорога.

 Бруно, подобрав свои трофеи, подбежал к стене, огораживающей фруктовый сад, и одно за другим перебросил через неё яблоки.

 – Боюсь только, что некоторые упали под неправильные деревья! – сказал он, переведя дух после того, как снова нагнал нас.

 – Как это, под неправильные деревья? – рассмеялась Сильвия. – Деревья не могут быть неправильными! Таких деревьев не бывает!

 – Тогда не бывает и правильных деревьев! – возразил Бруно. Но Сильвия не стала продолжать эту тему.

 – Постойте-ка минутку, – обратилась она ко мне. – Нужно ведь снова сделать Нерона видимым.

 – Ой, не надо, ну пожалуйста! – стал упрашивать её Бруно, который успел уже взобраться на королевскую спину и сейчас заплетал королевскую шерсть в подобие узды. – Мне хочется покататься на нём так! Это здорово!

 – Да уж, вид забавный, – согласилась Сильвия и, не оборачиваясь, пошла вперёд по направлению к дому, в дверях которого стояла жена мистера Хантера, с изумлением глядя на приближающуюся к ней диковинную процессию.

 – Очки у меня заляпаны, что ли? – пробормотала она, сняла их и принялась старательно протирать уголком своего передника.

 Тут Сильвия торопливо стащила Бруно с его «боевого коня» и вдобавок успела сделать Его Величество полностью видимым, пока очки вновь не оказались у хозяйки на носу.

 Теперь всё выглядело, как положено в природе, однако добрая женщина продолжала поглядывать на нас искоса.

 – Глаза у меня устали, – наконец сказала она, – но теперь, любезные, я вас хорошо вижу. Дайте, деточки, я вас поцелую!