Текст книги "Сильвия и Бруно. Окончание истории"
Автор книги: Льюис Кэрролл
Жанры:
Детские приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
ГЛАВА XV. Трое Лисят
– И вот, когда они пришли на вершину холма, Бруно раскрыл свою корзину и вынул из неё Булку, Яблоки и Молоко. Они поели и попили. И когда они выпили всё Молоко и съели половину Булки и половину Яблок, Ягненок сказал: «У меня копытца такие липкие! Мне нужно их помыть!» А Лев говорит ему: «Спустись с холма и помой копытца в ручье, который течёт внизу. Мы тебя подождем!»
– Он больше не вернётся! – мрачно прошептал мне Бруно. Но Сильвия его услышала.
– Не надо шептаться, Бруно! Ты испортишь сказку! Итак, время шло, а Ягнёнок всё не возвращался. И тогда Лев сказал Бруно: «Спустись и посмотри, где этот глупый маленький Ягнёнок! Он, должно быть, не может найти дорогу». И Бруно спустился с холма. Когда он подошёл к ручью, то увидел, что Ягнёнок преспокойно сидит на берегу, а рядом с ним сидит не кто иной, как взрослая Лиса!
– Кому ж ещё с ним сидеть? – пробормотал Бруно себе под нос. – Конечно, только взрослой Лисе.
– И взрослая Лиса говорит: «Да, мой милый, с нами тебе будет так весело, только не упирайся, и пойдём, куда я тебя зову! У меня там трое Лисят, а уж как они маленьких Ягнят любят!» А Ягнёнок на это спрашивает: «Но разве вы их не едите, сударыня?» А Лиса ответила: «Что ты! Как, съесть Ягнёнка! И мечтать о таком не можем!» Тогда Ягнёнок говорит: «Хорошо, я пойду с вами». И они взялись за руки и пошли.
– Эта Лиса была совсем дурная, да? – спросил Бруно.
– Нет, вовсе нет! – воскликнула Сильвия, возмущенная таким энергичным выражением. – Она вовсе не была такой плохой!
– Ну, я хотел сказать, она была нехорошей, – поправился её братец.
– И вот Бруно вернулся назад ко Льву. «Скорее! – крикнул он. – Лиса увела нашего Ягнёнка! Я уверен: она собирается его съесть!» А Лев отвечает: «Я помчусь изо всех сил!» И он ринулся вниз с холма.
– Как вы думаете, господин сударь, они поймали Лису? – спросил меня Бруно. Не решаясь что-либо предположить, я только покачал головой, а Сильвия продолжала:
– И когда они подошли к дому Лисы, Бруно заглянул в окошко. Через окошко он увидел трёх маленьких Лисят, сидящих вокруг стола. На шеях у них были повязаны салфетки, а в руках они держали ложки.
– У них были ложки в руках! – Бруно чуть не подпрыгнул от возбуждения.
– А Лиса взяла большой-пребольшой нож и приготовилась зарезать бедного маленького Ягнёнка.
– Не бойтесь, господин сударь! – торопливым шепотом успокоил меня Бруно.
– И как только Лиса собралась это сделать, Бруно услышал громкое РЫЧАНИЕ... – (Настоящий Бруно крепко-крепко сжал мою руку.) – Это Лев ворвался в дверь и в ту же секунду снёс Лисе лапой голову! Бруно сразу же запрыгнул в окошко и пробежал по комнате с криком: «Ура! Ура! Лисе конец! Лисе конец!»
Настоящий Бруно тоже вскочил.
– Можно, я сейчас так сделаю? – воскликнул он.
Но Сильвия была решительно против.
– Подожди до конца. Дальше идут выступления, ты же знаешь. Ты ведь любишь выступления, разве нет?
– Ага, люблю, – ответил Бруно и снова сел.
– Выступление Льва. «Ну что, глупый маленький Ягнёнок, ступай-ка домой к своей Маме и больше никогда не слушай взрослых Лис. Будь хорошим и послушным».
Выступление Ягнёнка. «Да-да, сударь, хорошо, сударь!» Ягнёнок уходит. («Но вы ещё не уходите! – торопливо прошептал мне Бруно. – Сейчас самое интересное – что произойдёт потом». А Сильвия только улыбнулась: всегда приятно иметь таких внимательных слушателей.)
Выступление Льва. Его речь к Бруно. «А теперь, Бруно, возьми с собой этих Лисят и научи их быть хорошими и послушными Лисятами! Не то что та взрослая Лиса, которая осталась без головы!» («У которой совсем не осталось головы!» – повторил Бруно.)
Выступление Бруно. Его речь ко Льву. «Правильно, сударь, я согласен, сударь!» Лев уходит. («Чем ближе к концу, – прошептал мне Бруно, – тем становится интереснее и интереснее!»)
Выступление Бруно. Его речь к Лисятам. «А теперь, Лисята, у вас будет первый урок хорошего поведения. Сейчас я посажу вас в мою корзину вместе с Яблоками и Булкой. Вы не ешьте Яблок, не ешьте Булки, не ешьте ничего, пока мы не придём ко мне домой. Там я приготовлю для вас ужин».
Выступление Лисят. Лисята ничего не сказали.
В общем, Бруно положил в корзину Яблоки, посадил в неё Лисят, положил Булку... – («А Молоком они ещё раньше попикничили», – вновь шёпотом объяснил мне Бруно.) – ...и отправился домой. – («Мы уже подходим к концу», – сообщил Бруно.)
Немного пройдя, Бруно подумал, что нужно заглянуть в корзину и посмотреть, как Лисята себя ведут.
– И он открыл крышку... – встрял Бруно.
– Слушай, Бруно! – воскликнула Сильвия. – Не ты рассказываешь сказку! Он открыл крышку и видит, что Яблок нет. Он и говорит: «Эй, Старший Лисёнок, это ты съел Яблоки?» А старший Лисёнок отвечает: «Нет-нет-нет!» (Совершенно невозможно передать, как Сильвия произнесла эти быстрые и короткие «Нет-нет-нет!». Могу только сказать, что мне пришла мысль о молодой возбужденной утке, которая попыталась бы прокрякать эти слова. Только для кряканья это было слишком быстро, но всё равно достаточно резко, чтобы напомнить что-либо другое.) Затем Бруно сказал: «Средний Лисёнок, это ты съел Яблоки?» А средний Лисёнок говорит: «Нет-нет-нет!» Тогда Бруно сказал: «Младший Лисёнок, значит это ты съел Яблоки?» И младший Лисёнок попытался сказать: «Нет-нет-нет!» – но его рот был набит Яблоками, поэтому он смог только произнести: «Ням-ням-ням!» Бруно покачал головой и сказал: «Вот, значит, как! Какие нехорошие эти Лисята!»
Бруно напряжённо слушал, но стоило Сильвии остановиться, чтобы перевести дух, он сразу же выпалил:
– А Булка?
– Ага, – сказала Сильвия, – следом идёт Булка. Бруно вновь закрыл крышку и пошёл дальше, но потом опять подумал, что нужно заглянуть в корзину. И се – Булки нет! («А что такое “се”?» – спросил Бруно. «Тихо!» – приказала Сильвия.) И Бруно говорит: «Старший Лисёнок, это ты съел Булку?» Старший Лисёнок отвечает: «Нет-нет-нет!» – «Средний Лисёнок, это ты съел Булку?» А средний Лисёнок отвечает: «Ням-ням-ням!» Бруно заглянул ему в рот, а рот набит Булкой! («Как он только не подавился!» – сказал настоящий Бруно.) И Бруно говорит: «Вот, значит, как! Ну что мне делать с этими Лисятами!» И он пошёл дальше. («Сейчас будет самое интересное», – прошептал Бруно.)
И когда Бруно вновь открыл крышку корзины, угадайте, что он увидел? («Только двух Лисят!» – не вытерпел настоящий Бруно.) Можешь ты не встревать? Но там и вправду были только двое Лисят. И Бруно сказал: «Старший Лисёнок, ты что, съел своего младшего братца?» Старший Лисёнок ответил: «Нет-нет-нет!» – «Средний Лисенок, так это ты съел своего младшего братца?» А средний Лисёнок изо всех сил попытался быстренько сказать «нет-нет-нет», но у него вышло только «ниям-ниям-ниям»! И когда Бруно заглянул ему в рот, то рот оказался наполовину забит Булкой, а наполовину Лисёнком! (На сей раз во время паузы Бруно ничего не сказал. В предчувствии развязки он засопел от волнения.)
А когда Бруно подходил к дому, он ещё раз заглянул в корзину и увидел...
– Всего лишь... – подхватил Бруно, но тут его осенила великодушная мысль, и он обратился ко мне. – Теперь вы можете сказать, господин сударь! – предложил он. Это было благородно с его стороны, но я не стал похищать у него удовольствия сказать самому.
– Давай ты, Бруно, – ответил я. – Ты всё равно скажешь лучше.
– Всего лишь! Только! Одного! Лисёнка! – торжественно произнёс Бруно.
– «Старший Лисёнок, – продолжала Сильвия, в спешке начав сразу с прямой речи, – ты всё время оставался таким хорошим, что я не могу поверить, будто ты вдруг сделался непослушным! Но я опасаюсь, что ты съел свою младшую сестрёнку!» И Старший Лисёнок ответил: «Нюям-нюям-нюям!» И тут он подавился. Бруно заглянул ему в рот, а рот был набит... – Сильвия сделала паузу, чтобы перевести дух, а Бруно откинулся на спину среди маргариток и торжествующе смотрел на меня.
– Здорово, правда, господин сударь? – сказал он.
Я попытался придать своему голосу критические нотки:
– Здорово-то здорово, однако кое-кто может здорово испугаться.
– А вы сядьте поближе ко мне, – предложил Бруно.
– И вот Бруно пришёл домой. Он отнёс корзину на кухню и там открыл её. И он увидел... – На сей раз Сильвия тоже взглянула на меня, словно опасалась, что про меня совсем забыли, и нужно позволить хоть раз и мне угадать.
– А он не может угадать! – поспешил сообщить Бруно. – Мне придётся подсказать ему. Там... Там ничего не было в корзине!
Я вздрогнул от ужаса, а Бруно захлопал в ладоши от удовольствия.
– Он испугался, Сильвия! Расскажи конец!
– И Бруно сказал: «Старший Лисёнок, ты что, съел самого себя, глупый ты, противный Лисёнок?» А Старший Лисенок отвечает: «Ниям!» Тут Бруно пригляделся и видит, что в корзине остался один только рот! Бруно взял этот рот, раскрыл его и как потрясёт! В конце концов он вытряс Старшего Лисёнка из его же собственного рта! Тогда он сказал: «Открой ещё раз пошире свой рот, скверное ты созданье!» И он его как потрясёт! И вытряс Среднего Лисёнка. Тогда он сказал: «Ну-ка, открывай свой рот!» И тряс, тряс, тряс! Пока не вытряс Младшего Лисёнка, все Яблоки и Булку!
Затем Бруно построил всех троих Лисят в рядочек у стены и сказал им речь. «Вот что, Лисята. Вы начали очень дурно, и за это вы будете наказаны. Сначала вы поднимитесь в детскую, вымоете мордочки и наденете чистые салфетки. Потом вы услышите звонок к ужину. Тогда вы спуститесь в столовую и не получите никакого ужина, вместо него вас ожидает добрая встрёпка! Затем вы отправитесь в постель. Утром вы услышите звонок к завтраку. Но никакого завтрака вы не получите! Одну только встрёпку! Затем у вас будут уроки. А после уроков, может быть, если вы будете очень хорошо себя вести, вы получите лёгкий обед и никакой встрёпки!» («Это он ещё очень добр с ними», – прошептал я Бруно. «Добр, но не очень», – поправил Бруно.)
И Лисята тот час же поднялись в детскую. Вскоре Бруно вошёл в зал и позвонил в колокольчик: «Динь-динь-динь! Ужин-ужин-ужин!» Лисята со всех ног ринулись вниз к своему ужину! Чистые салфетки! Ложки в руках! Вот они вбежали в столовую и увидели белую-пребелую скатерть на столе. Но на скатерти ничего не было, одни только розги. Им задали такую встрёпку!
(Я поднёс к глазам платок, а Бруно торопливо взобрался ко мне на колено и погладил меня по щеке. «Осталась всего одна встрёпка, господин сударь! – прошептал он. – Не стоит плакать больше, чем это может помочь!»)
На следующий день рано утром Бруно вновь позвонил в колокольчик. «Динь-динь-динь! Завтрак-завтрак-завтрак!» Лисята вновь ринулись вниз! Чистые салфетки! Ложки в руках! Нет завтрака! Только розги! Но потом были уроки, – поспешила добавить Сильвия, видя что я вновь поднёс к глазам платок, – и Лисята так хорошо себя вели! Они выучили все уроки и назад, и вперёд, и наоборот! Наконец Бруно вновь позвонил в колокольчик: «Динь-динь-динь! Обед-обед-обед!» И когда Лисята спускались... («А на них опять были чистые салфетки?» – спросил Бруно. – «Конечно!» – ответила Сильвия. – «И ложки?» – «Ты же сам отлично знаешь!» – «Надо точно», – ответил Бруно.) ...они сошли вниз так медленно, так медленно! Они сказали: «Эх, не будет нам никакого обеда! Одна только встрёпка!» Но когда они вошли в столовую, они увидели там такой чудесный обед! («Булочки?!» – воскликнул Бруно, захлопав в ладоши.) Да, булочки, и кекс, и... («И варенье?» – вновь не утерпел Бруно.) И варенье, и суп, и... («И сливы в сахаре!» – снова вставил Бруно, но с Сильвии было довольно.)
И после этого они сделались такими хорошими Лисятами! Они делали уроки как золотые, и никогда не делали того, чего Бруно говорил им не делать; и они больше никогда друг дружку не ели и никогда не ели самих себя!
У меня, должен сказать, дух захватило от столь неожиданного заявления, которым закончилась сказка, однако я взял себя в руки и стал отчаянно восхищаться.
– Я уверен, что это очень... очень... очень замечательно, я уверен! – услыхал я. Да, кажется, это был мой голос.
ГЛАВА XVI. Сюрприз в конце
– Простите, не расслышал! – Таковы были следующие слова, что достигли моего уха, только голос не принадлежал ни Сильвии, ни Бруно – а я отлично их видел сквозь мельтешение гостей: они стояли у рояля и слушали пение маркиза. Оказалось, это говорил Майн Герр. – Не понял, прошу прощения, что вы сказали, – повторил он. – И всё же не сомневаюсь, что моя точка зрения вам ясна. Премного благодарен за ваше любезное внимание. А теперь осталось пропеть всего один куплет! – Это было произнесено уже не мягким голосом Майн Герра, но глубоким басом маркиза. Вновь наступила тишина, и в комнате зазвучал финальный куплет «Прикола».
«Теперь живут супруг с женой
Спокойной жизнью и простой
Вдали от лондонских забот.
Жена, случается, всплакнёт:
“Голубчик, можно, к нам сюда
Хотя б ко мне на именины
Приедет мама...” – “Никогда!” —
Вопит Прикол. И есть причины».
Тут во всех концах комнаты раздался дружный хор благодарностей и похвал, в ответ на которые польщённый исполнитель раскланялся на все стороны.
– Мне необыкновенно повезло, – обратился он к леди Мюриел, – что у вас нашлась такая чудесная песня. Аккомпанемент настолько необычен, настолько чуден, словно кто-то открыл совершенно новый род музыки! Я проиграю ещё разок, чтобы вы поняли, что я имею в виду. – Он вернулся к роялю, но ноты исчезли.
Озадаченный певец принялся рыться в кипе нот, лежащих на журнальном столике рядом, но той песни не было и там. Леди Мюриел бросилась ему помогать, остальные тоже присоединились; всеобщее возбуждение росло.
– Да куда они подевались? – восклицала леди Мюриел. Никто не знал, но все в один голос утверждали, что после того как маркиз пропел последний куплет, к роялю никто не подходил.
– Ну да Бог с ними! – сказал маркиз, не теряя веселого расположения духа. – Я сыграю по памяти. – Он сел и принялся неопределённо нажимать на клавиши, однако из-под его пальцев не выходило ничего, хотя бы отдалённо напоминавшего ту мелодию. Наконец он не выдержал. – Что за чёрт! Вот так штука! Мог ли я забыть не только слова, но даже мелодию? Как это объяснить, а?
Мы все как могли стали его успокаивать.
– Это был тот пригожий мальчонка; это он отыскал для меня те ноты, – вспомнил маркиз. – Очевидно, он и воришка!
– Конечно, это он! – воскликнула леди Мюриел. – Бруно! Где ты, мой дорогой?
Ответа от Бруно не последовало – казалось, двое детишек исчезли так же внезапно и столь же загадочно, как и ноты.
– Они что, разыгрывают нас? – весело воскликнула леди Мюриел. – Игру в прятки затеяли! Этот маленький Бруно – воплощённое озорство!
Мы все охотно приняли это предположение, ведь кое-кто из гостей уже почувствовал решительную неловкость. Все с единодушным рвением ринулись на поиски: гости раздвигали и ощупывали портьеры, открывали дверцы буфета, переворачивали оттоманки, но число мест, удобных для укрытия, оказалось совсем невелико, и поиск подошёл к концу, едва успев начаться.
– Они, должно быть, выбежали из комнаты, когда мы были заняты поисками нот, – сказала леди Мюриел, обращаясь к маркизу, который был возбуждён сильнее прочих, – и они, несомненно, сами нашли дорогу в комнату экономки.
– Только не через эту дверь! – послышался категоричный протест со стороны двух-трёх джентльменов, чья компания как раз занимала место у дверей (а один из них даже прислонился к ним) последние полчаса, судя по их словам. – Эту дверь вообще никто не открывал с самого начала пения!
Наступило неловкое молчание. Леди Мюриел не отважилась на дальнейшие догадки, но тщательно исследовала задвижки на окнах, опускавшихся до пола, словно двери. Окна оказались накрепко запертыми, причём изнутри.
Едва успев закончить изучение задвижек, леди Мюриел позвонила в колокольчик.
– Позовём экономку, – объяснила она, – и попросим принести дорожные вещи детишек.
– Вот они, миледи, – сказала исполнительная экономка, вторично войдя и нарушив мёртвую тишину. – Только я полагала, что маленькая леди сама придёт ко мне в комнату, чтобы обуть свои сапожки. Вот твои сапожки, моя милая! – весёлым голосом добавила она, оглядываясь вокруг в поисках детишек. Ответа она не получила, поэтому обратилась к леди Мюриел с озадаченной улыбкой на лице: – Милые шалуны где-то прячутся?
– Да, сейчас их не видать, – уклончиво ответила леди Мюриел. – Оставьте их вещи здесь, миссис Уилсон. Я сама одену детишек, когда они захотят домой.
Тут дамы принялись передавать друг другу две маленькие шляпки и дорожную курточку, сопровождая их умильными возгласами. От этих вещей словно исходило колдовское обаяние. Сильвины сапожки тоже не избежали своей доли восторженных замечаний.
– Какие они маленькие и изящные! – воскликнула юная пианистка, с нежностью прижимая их к себе. – Ну и крохотные же ножки должны их обувать!
В конце концов вещи были сложены рядком на оттоманку, стоящую посреди комнаты, и гости, отчаявшиеся вновь увидеть детей, стали прощаться и покидать дом.
Оставалось человек восемь-девять – им маркиз в двадцатый раз объяснял, что во время исполнения последнего куплета глаз не спускал с детишек, лишь на секунду, закончив петь, обвёл взглядом комнату, чтобы проверить, какой эффект на слушателей произвела его «низкая грудная нота», и только он вознамерился вновь взглянуть на брата и сестричку – глядь, а оба исчезли! – когда со всех сторон послышались испуганные возгласы, и маркиз тот час оборвал рассказ, чтобы присоединить к ним и свой голос.
Все дорожные вещи детишек исчезли!
Помня о решительной неудаче поисков самих детей, мы крайне неохотно приступили к поискам их наряда. Задержавшиеся гости очень уж заторопились восвояси, и вскоре в комнате остались только маркиз да нас четверо.
Маркиз рухнул в мягкое кресло и тяжело засопел.
– Кто они такие, эти дети, позвольте спросить? Почему это они приходят и уходят таким далеко не обычным манером? Сначала исчезают ноты, затем, понимаете ли, шляпки, сапожки – как это возможно, позвольте спросить?
– Не имею ни малейшего представления! – вот всё, что я мог ответить (а я чувствовал, что все, не сговариваясь, ожидали объяснения именно от меня).
Маркиз хотел было ещё о чём-то спросить, но махнул рукой.
– Время идёт, становится поздно, – сказал он. – Желаю вам очень доброй ночи, миледи. Отправлюсь-ка я в постель... ко сну... если только я уже не сплю! – И он торопливо нас покинул.
– Задержитесь, задержитесь ещё немного! – поспешно произнёс граф, видя, что я собираюсь последовать за маркизом. – Вы же не гость, вы это прекрасно знаете! Друг Артура всегда здесь дома!
– Благодарю вас! – ответил я, и, повинуясь чисто английскому инстинкту, мы придвинули наши кресла поближе к камину, пусть даже огня в нём не было разведено. Леди Мюриел взяла к себе на колени кипу нот, чтобы ещё раз перебрать их в поисках столь загадочно исчезнувшей песни.
– Вас никогда не посещает страстное желание, – спросила она, обращаясь ко мне, – иметь какое-нибудь более существенное занятие для своих рук, пока вы разговариваете, чем просто держать сигару и время от времени стряхивать с неё пепел? О, я всё знаю, что ты хочешь сказать! – Это относилось к Артуру, который уже собирался перебить её. – Великие Мысли заменяют работу пальцев. Упорное думанье мужчины плюс стряхивание сигарного пепла в сумме дают столько же, что и банальные фантазии женщины плюс самая что ни на есть утончённая вышивка. Удачно я выразила твоё мнение?
Артур взглянул в её смеющееся озорное лицо со степенной и одновременно нежной улыбкой.
– Я не сумел бы выразить его лучше, – смиренно признал он.
– Покой тела и деятельность мозга... – вставил я. – Некоторые авторы убеждают нас, что это вершина человеческого счастья.
– Ну покойных тел у нас тут хватает, – отозвалась леди Мюриел, глядя на три откинувшиеся фигуры вокруг себя. – Но вот насчёт того, что вы зовёте деятельностью мозга...
– ...она является привилегией лишь молодых Докторов, – сказал граф. – Мы, старики, не претендуем ни на какую деятельность. Что ещё может сделать старик, как не умереть [62]62
Название и рефрен баллады Томаса Гуда (1799—1845).
[Закрыть]?
– Ну, ещё много чего, несомненно, – заверил его Артур.
– Возможно... Но всё равно, что ни возьми, во всём у вас передо мной преимущество, мой мальчик! И не только потому, что ваше время – это рассвет, а моё – закат, но потому также, что вы заинтересованы жизнью, да так сильно, что я могу только позавидовать. Много-много лет должно пройти, прежде чем вы утратите свой интерес.
– Но существует множество интересов, для удовлетворения которых и человеческой жизни не хватит, – сказал я.
– Много, это правда. К ним относятся некоторые разделы Науки, но только некоторые, я думаю. Математика, например: она, несомненно, вызывает бесконечный интерес – нельзя представить ни единую форму жизни и ни единое племя разумных существ, применительно к которым математическая истина утратила бы свой смысл. Но, боюсь, Медицина базируется на иных основаниях. Допустим, вы открыли лекарство от какой-то болезни, до того считавшейся неизлечимой. Хорошо, в тот момент вы чувствуете себя счастливым, вы заинтересованы в своём открытии... возможно, оно принесёт вам честь и славу. Но что потом? Взглянем через пару лет на жизнь, где эта болезнь больше не существует. Чего стоит ваше открытие тогда? Мильтон напрасно заставляет своего Юпитера «увенчивать славой» людские заслуги. «Лишь в горних сферах, где вершит он суд, награды… смертных ждут» [63]63
«Ликид» (иначе, «Люсидас»), ст. 83—84. Пер. Ю. Корнеева.
[Закрыть]! Слабое утешение, когда эти самые заслуги касаются материй, быстро утрачивающих значимость!
– Но такому человеку, во всяком случае, можно будет не лезть из кожи вон, чтобы сделать какое-нибудь свежее медицинское открытие, – возразил Артур. – Этого не изменить, хотя лично мне было бы жаль отказаться от моих любимых занятий. Впрочем, медицина, болезни, боль, страдание, грех – всё это, боюсь, связано воедино. Искоренив грех, мы искореним и всё остальное.
– Военная наука – ещё более сильный пример, – сказал Граф. – В отсутствие греха война ведь сделается невозможной. Но это и не важно: главное, иметь в этой жизни хоть какое-то увлечение, само по себе не греховное, и тогда подходящая деятельность обязательно найдётся. Веллингтону, возможно, больше не представится случая вступить в битву, и всё же —
Произнеся эти прекрасные слова, которые он, по всей видимости, любил, Граф замер, и звук его голоса, подобно далёкой музыке, угас в тишине.
Спустя минуту или две Граф снова заговорил.
– Мне хотелось бы поделиться с вами некоторыми мыслями касательно жизни в будущем. Эти мысли преследовали меня много лет как ночной кошмар, но я так и не смог них от избавиться.
– Будьте любезны, – почти в один голос ответили Артур и я. Леди Мюриел убрала ноты и сложила руки на коленях.
– Мысль, по сути, всего одна, – продолжал граф, – зато она, должен сказать, затмила все остальные. Она заключается в том, что Вечность неминуемо подразумевает истощение любых человеческих интересов. Взять, к примеру, Чистую Математику – науку, которая независима от нынешней нашей среды обитания. Я сам немного ею занимался. Рассмотрим круги и эллипсы – то, что называется «кривые второго порядка». Применительно к жизни будущего встаёт только вопрос количества лет (или сотен лет, если угодно), за которое человек распишет все их свойства. Затем он может перейти к кривым третьего порядка. Скажем, на них он потратит в десять раз больше времени (а его, по условию, у нас не ограничено). Я с трудом могу представить, что его интерес к этому предмету сохранится столь долго, и хоть нет предела степеням кривых, которые он может изучать, но зато время, за которое истощится новизна предмета и его интерес к нему, отнюдь не бесконечно! То же с любой другой областью Науки. И когда я мысленно переношусь через тысячи и миллионы лет и воображаю себя обладателем стольких научных познаний, сколько может вместить человеческий разум, я спрашиваю себя: «Что дальше? Изучать больше нечего, способен ли кто-либо почить в довольстве на знаниях, когда впереди ещё целая вечность?» Лично мне такая мысль не даёт покоя. Иногда мне представляется, что найдутся такие, которые решат: «Лучше не быть вовсе», – и пожелают личного уничтожения – буддийской Нирваны [65]65
Подобная проблема актуальна и сегодня, после ещё нескольких научно-технических революций. Джон Хорган, учёный и публицист, отмечает в своей книге «Конец науки»: «Огромное большинство людей, не только непросвещённые массы, но также и те, кто претендует на интеллектуальность... находят научные знания в лучшем случае малоинтересными и определённо не стоящими того, чтобы служить целью всего человечества. Какой бы не оказалась дальнейшая судьба Homo sapiens... научные знания, вероятно, не будут её целью». (Цит. по изданию: СПб, «Амфора/Эврика», 2001г., стр. 394; перевод М. Жукова.)
[Закрыть].
– Но это лишь часть картины, – сказал я. – Можно работать над собой, но можно при этом приносить пользу другим.
– Верно, верно! – с энтузиазмом выпалила леди Мюриел, взмахивая на отца искрящимися глазами.
– Да, – сказал граф, – пока есть другие, кто действительно нуждается в помощи. Но вот пройдут ещё и ещё годы, и в конце концов все человеческие существа достигнут этого ужасного уровня пресыщенности. Какими глазами они станут смотреть в будущее?
– Мне знакомо это мучительное чувство, – сказал молодой Доктор. – Я прошёл сквозь всё это и не единожды. Позвольте мне рассказать вам, как я ставил эту проблему пред собой. Я вообразил себе маленького ребёнка, играющего со своими игрушками на полу в детской и уже способного рассуждать и заглянуть за тридцать лет вперёд. Разве не скажет он себе: «К этому времени я вдоволь наиграюсь с кубиками и лопаточками. Насколько же скучна будет моя жизнь!» Но когда мы перенесёмся через эти тридцать лет, мы увидим его крупным государственным деятелем, полным интересов и удовольствий гораздо более насыщенных, чем те, которые предоставляло ему детство – удовольствий совершенно непостижимых для его детского ума, таких удовольствий, которые его детский язык был не в состоянии хоть приблизительно описать. Но не будет ли и наша жизнь миллион лет спустя так же далека от нашей теперешней жизни, как далека жизнь взрослого от жизни ребёнка? И точно так же, как кто-то совершенно безуспешно будет пытаться выразить этому ребёнку на примере кубиков и лопаток смысл слова «политика», так же, возможно, все эти описания Небес с их музыкой, с вечным праздником, с мощёными золотом улицами – всего только попытки описать понятными нам словами те вещи, для которых у нас на самом деле вовсе не имеется слов. Не думаете ли вы, что, воображая себе картину будущей жизни, вы попросту переносите дитя в политику, не предоставив ему времени, чтобы вырасти?
– Полагаю, что понял вас, – сказал граф. – Музыка Небес и впрямь выше нашего понимания. Зато музыка Земли такая приятная! Мюриел, девочка моя, спой нам что-нибудь, перед тем как мы отправимся спать.
– Просим, – сказал Артур, встав и зажигая свечи на скромном пианино, пару часов тому назад изгнанном из гостиной ради комнатного рояля. – Тут есть одна песня, которую я ещё не слышал в твоём исполнении.
– прочитал он со страницы, которую раскрыл перед ней.
– И наша пустяковая нынешняя жизнь, – продолжал граф, – по сравнению с тем великим временем – словно солнечный день в жизни ребёнка! Но приходит ночь, и человек чувствует себя утомлённым, – добавил он с оттенком печали в голосе, – и тогда голова сама собой клонится к подушке! И он ждёт-недождётся, когда ему скажут: «Пора в постель, дитя моё!»
