Текст книги "Сильвия и Бруно. Окончание истории"

Автор книги: Льюис Кэрролл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА VII. Майн Герр

 Итак, я отправился в свой одинокий путь. Подойдя к Усадьбе, я увидел леди Мюриел, ожидавшую меня у садовой калитки.

 – Вижу, вижу, нет нужды ни желать вам счастья, ни доставлять вам удовольствия! – начал я.

 – Нет нужды ни в том, ни в другом! – отозвалась она и по-ребячьи весело рассмеялась. – Мы доставляем людям то, чего у них пока нет, мы желаем им того, что когда ещё будет! А у меня всё это уже есть! Всё это уже моё! Друг мой, – внезапно она сменила тон, – вы тоже думаете, что Небеса всегда начинаются на земле – для каждого?

 – Для некоторых, – сказал я. – Для тех, я думаю, кто прост и схож душой с ребёнком. Вы же помните, Он обещал, что «таковых есть Царство Небесное».

 Леди Мьюриел всплеснула ладошками и взмахнула глазами в безоблачное небо. Как часто я наблюдал такой же взгляд у Сильвии!

 – Я чувствую, как будто бы оно уже начиналось для меня, – едва слышно прошептала она. – Я чувствую, словно бы это я – одна из тех счастливых детей, кого Он велел приводить к Нему, хотя люди не допускали. Да, Он увидел меня в толпе. Он прочёл смутное стремление в моих глазах. Он призвал меня к себе. И им пришлось пустить меня к Нему. Он принял меня в руки Свои. Он возложил руки на меня и благословил [31]31
  Леди Мьюриел погружена мыслью в эпизод, описанный в Евангелии от Матфея, гл. 18, ст. 2, гл. 19, ст. 13—15 (а также в аналогичных местах Евангелий от Марка и от Луки).


[Закрыть]. – Она остановилась, не в силах вздохнуть от полноты счастья.

 – Так всё и было, – сказал я.

 – Вы должны зайти и поговорить с моим отцом, – продолжала она. Мы стояли совсем рядышком, у калитки, устремив взгляд вдоль тенистой аллеи, но стоило ей произнести последние слова, как на меня нахлынуло знакомое «наваждение»: я увидел милого старого Профессора, приближающегося к нам, и ещё я понял (а это было даже более странно), что леди Мюриел тоже отлично его видит!

 Что произошло? Неужели сказка смешалась с реальностью? Или это леди Мюриел тоже поддалась «наваждению» и тем самым обрела способность перенестись вместе со мною в сказочный мир? С моих губ уже готовы были сорваться слова: «Там в аллее я вижу моего давнего приятеля; если вы с ним незнакомы, позвольте вам его представить», когда произошло нечто в высшей степени неожиданное – леди Мюриел заговорила сама:

 – Там в аллее я вижу моего давнего приятеля; если вы с ним незнакомы, позвольте вам его представить.

 Мне показалось, что я пробуждаюсь от сна, ибо хотя «наваждение» всё ещё не отпускало меня, но отдаленный силуэт, что ни секунда, то изменялся словно картинка в калейдоскопе: только что это был Профессор, а сейчас уже кто-то другой! К нашей калитке он приблизился всё же в образе «кого-то другого», и в душе я признал, что не мне, а именно леди Мюриел предстоит нас знакомить. Она сердечно приветствовала и, растворив калитку, впустила почтенного старичка – судя по всему, немца, – который не переставал изумлённо озираться, словно тоже только что пробудился от сна!

 Да, это был отнюдь не Профессор! Мой знакомец просто не в состоянии был отрастить себе такую роскошную бороду со времени нашей последней встречи; более того, он непременно признал бы меня, ведь я-то, кажется, не сильно изменился с тех пор.

 Как бы то ни было, он просто остановил на мне затуманенный взор и снял шляпу, услышав обращённые ко мне слова леди Мюриел: «Позвольте представить: Майн Герр», – а затем с сильным немецким акцентом произнес: «Рад знакомству с вами, сударь», – отчего я вполне убедился, что раньше мы с ним не встречались.

 Леди Мюриел повела нас в столь знакомый мне тенистый уголок, где уже завершены были приготовления к вечернему чаепитию, и пока сама она ходила звать графа, мы расселись в двух мягких креслах; «Майн Герр» взял рукоделье леди Мюриел и принялся рассматривать его сквозь огромные очки (из-за них-то, пожалуй, он и показался мне попервоначалу Профессором).

 – Подрубала носовой платочек? – произнёс он как бы в размышлении. – Значит, вот чем занимают себя английские миледи, а?

 – Это единственное достижение, – сказал я, – в котором мужчина до сих пор не смеет тягаться с женщиной.

 Тут леди Мюриел вернулась вместе со своим отцом, и после того, как граф обменялся с «Майн Герром» парой приветливых слов, а мы все насытились насущными «земными благами», удивительный старичок вернулся к заинтересовавшему его предмету из семейства носовых платков.

 – Доводилось ли вам, миледи, слышать про Кошелек Фортуната? Ah, so! Вас, наверно, удивит, если я скажу, что из трёх таких маленьких платочков вы можете соорудить Кошелёк Фортуната – легко и быстро!

 – Да что вы? – подхватила леди Мюриел, кладя себе на колени груду платочков и вдевая нитку в иголку. – Объясните же как, Майн Герр! Я не дотронусь до следующей чашки чая, пока не сделаю одного!

 – Вначале нужно, – сказал Майн Герр, забрав у неё два платочка и разгладив один поверх другого, чтобы затем поднять их за два уголка, – вначале нужно сшить вместе эти верхние уголки – правый с правым, левый с левым; а щель между ними будет у нас устьем кошелька.

 Нескольких стежков было достаточно, чтобы выполнить это указание.

 – А если теперь я сошью вместе оба платочка с трёх других сторон, – предположила леди Мюриел, – кошелёчек будет готов?

 – Нет ещё, миледи, вначале нужно сшить нижние края... ah! не так! – запротестовал он, когда она стала их сшивать. – Перекрутите один край и соедините правый нижний уголок одного платочка с левым нижним уголком другого, а уж затем сшейте нижние края вместе – это ещё называют «шиворот-навыворот».

 – Поняла! – воскликнула леди Мюриел, ловко орудуя иголкой. – И какой же перекрученный, неудобный, ненадёжный получился кошелёчек! Но мораль замечательная! Неограниченное богатство можно обрести, только когда всё делаешь не по правилам! А как же нам теперь сшить оставшиеся по бокам таинственные щели... то есть, я хотела сказать, эту оставшуюся таинственную щель? – Она всё ещё крутила кошелёчек перед глазами, силясь понять, что же у неё вышло. – Так и есть, всего одна щель. Я вначале подумала, что должно оставаться две.

 – Вам известна головоломка Бумажное Кольцо? – спросил Майн Герр, обращаясь к графу. – Когда вы берёте полоску бумаги и соединяете её концы, только сначала один конец перекрутите, чтобы соединить лицевую сторону одного конца с изнанкой другого?

 – Не далее как вчера я наблюдал такой фокус, – ответил граф. – Мюриел, дитя моё, ведь это ты проделала такую штуку, чтобы позабавить тех детишек, что приходили к тебе на чай?

 – Да, я знаю эту Головоломку, – сказала леди Мюриел. – Такое бумажное кольцо имеет всего одну поверхность и один край. Совершенная загадка!

 – Мешочек вышел точно такой же, взгляните сами! – подсказал я. – Ведь внешняя поверхность одной стороны переходит в изнанку другой.

 – Именно, именно! – воскликнула леди Мюриел. – Но тогда это ещё не кошелёк. Как же нам заделать эту оставшуюся щель, Майн Герр?

 – А вот как! – вскричал старичок, забирая у неё кошелёчек и вскакивая на ноги от возбуждения. – Край щели образован четырьмя краями платочков, и вы сами можете это проследить, огибая щель вокруг – вниз по правому краю одного платочка, затем вверх по левому краю другого, затем вниз по левому краю первого платочка и вверх по правому краю другого!

 – Вот оно что! – задумчиво пробормотала леди Мюриел, подперев щёку рукой и заинтересовано глядя на старичка. – И это доказывает, что осталась только одна щель!

 Теперь она до странности сделалась похожа на ребёнка, размышляющего над непростым уроком, а Майн Герр на какое-то мгновение стал так похож на старого Профессора, что я почувствовал себя совершенно сбитым с толку – на меня в полную силу нахлынуло «наваждение», неудержимо толкая сказать: «Поняла фокус, Сильвия?» Но я огромным усилием воли сдержался и позволил сну (если только это было сном) спокойно завершиться пробуждением.

 – А теперь третий платочек, – продолжал Майн Герр. – У него тоже четыре края, которые вы можете прощупать, переходя от одного к другому по кругу; и теперь всё, что вам требуется сделать, так это пришить его четыре края к четырём краям щели. Вот Кошелёчек и готов, и его внешняя поверхность...

 – Поняла! – нетерпеливо перебила его леди Мюриел. – Его внешняя поверхность непрерывно будет переходить в его внутреннюю поверхность! Но на это потребуется время. Я сошью их после чая. – Она отложила кошелек и налила себе чашку. – Но почему он называется Кошельком Фортуната, Майн Герр?

 Услышав этот вопрос, старичок засиял, заулыбался, и стал теперь точь-в-точь Профессор.

 – А вы не поняли, дитя моё... прошу прощения – миледи? Что бы ни находилось внутри Кошелька, оно будет также и снаружи, а что будет снаружи, то, естественно, будет и внутри. Иначе говоря, в этом маленьком Кошельке вы носите все сокровища мира!

 Его ученица не могла сдержать восторга и захлопала в ладоши.

 – Я обязательно пришью к нему третий носовой платок, только попозже, – сказала она. – Не хочу теперь занимать ваше время испытаниями Кошелька. Лучше расскажите нам ещё что-нибудь чудесное! – Лицом и голосом леди Мюриел теперь настолько напоминала Сильвию, что я невольно огляделся – нет ли поблизости ещё и Бруно?

 Майн Герр задумчиво поигрывал своей чайной ложечкой, размышляя над этой просьбой.

 – Что-нибудь чудесное... Вроде Кошелька Фортуната? Он-то предоставляет вам... если его сделать... богатства, которые вам и не снились, но он не позволяет вам владеть Временем!

 Последовала минута тишины. Леди Мюриел не теряла времени даром – она вновь наполнила чашки.

 – Взять вашу страну, – внезапно начал Майн Герр. – Что у вас происходит с понапрасну потерянным временем?

 Леди Мюриел всерьёз задумалась.

 – Кто знает? – едва слышно произнесла она, ни к кому не обращаясь. – Известно только, что оно проходит – проходит безвозвратно!

 – Так, а вот в моей... Я хотел сказать, в одной стране, которую я посетил, – продолжал старичок, – его запасают и потом с большой выгодой используют, даже спустя годы! Вот вам пример. Предположим, вам предстоит провести долгий и скучный вечер: не с кем поговорить, нечем заняться, и ещё слишком рано, чтобы отправляться спать. Как вы будете себя чувствовать?

 – Я буду очень злая, – заявила леди Мюриел. – Буду кидаться всем, что только под руку попадёт.

 – А когда такое случалось с... с жителями той страны, так они никогда не поступали. При помощи недолгой и простой процедуры (я не могу её вам объяснить) они запасали эти бесполезные часы, зато в другой раз, когда возникала нужда в добавочном времени, они отпускали их на волю.

 Граф слушал с лёгкой недоверчивой улыбкой на губах.

 – А почему вы не можете объяснить нам суть этой процедуры? – спросил он.

 Майн Герр держал наготове совершенно неоспоримый довод.

 – Потому что у вас нет слов – в вашем языке – чтобы выразить необходимые понятия. Я мог бы вам объяснить её по-... по-... Но вы бы всё равно не поняли.

 – Справедливо замечено, – согласилась леди Мюриел, милостиво позволив старичку оставить тот неизвестный язык без названия. – Я ещё не выучила этот язык... По крайней мере, не говорю на нём бегло. Ну пожалуйста, расскажите ещё что-нибудь чудесное!

 – А поезда у них бегают совершенно без помощи машин: ничего не нужно, только устройство для остановки! Чудесно, миледи, не правда ли?

 – Но откуда же тогда у них берётся движущая сила? – отважился вставить слово и я.

 Майн Герр живо повернулся, чтобы поглядеть на неожиданного участника беседы. Он снял и протёр очки; взглянул на меня вновь и с видимым замешательством. Он словно бы натужно вспоминал – как и сам я давеча – где это он мог меня раньше видеть?

 – Они используют силу тяжести, – промямлил он наконец. – Эта сила ведь известна и в вашей стране, полагаю?

 – Но для этого годны лишь те железнодорожные пути, которые идут под уклон, – заметил граф. – Не могут же все железные дороги идти под уклон?

 – Как раз все они идут под уклон, – возразил Майн Герр.

 – Но ведь не с обоих же концов?

 – С обоих концов.

 – Я отказываюсь это признать! – не выдержал граф.

 – В самом деле, не можете ли вы объяснить подробнее? – сказала леди Мюриел. – Не пользуясь тем языком, на котором я не говорю бегло.

 – Охотно, – сказал Майн Герр. – Каждый железнодорожный путь представляет собой длинный туннель сквозь землю, идеально прямой; и, как вы понимаете, его середина находится ближе к центру земного шара, чем оба его конца, так что каждый поезд проходит полпути под уклон, а это придает ему достаточно энергии, чтобы пробежать оставшиеся полпути в гору.

 – Благодарю вас. Всё теперь ясно, – сказала леди Мюриел. – Но скорость в середине такого туннеля должна быть ужасающей [32]32
  Это знаменитое рассуждение Майн Герра о движении поездов под действием одной только силы тяжести специально приводит Мартин Гарднер в книге «Аннотированная Алиса». При этом Гарднер замечает: «Любопытно, что поезд пройдёт нужное расстояние (если не принимать во внимание сопротивление воздуха и трение колёс), за время, в точности равное периоду колебания предмета, падающего в туннеле, прорытом по диаметру Земли, а именно: немногим более 42 минут. Это время не зависит от длины туннеля». (См.: Кэрролл Л. Приключения Алисы в Стране Чудес. Сквозь зеркало и что там увидела Алиса, или Алиса в Зазеркалье. М., «Наука», 1978, примечание d на стр.14. Пер. Н. Демуровой.)


[Закрыть]!

 По всему было видать, что Майн Герр весьма польщен той смышлёной пытливостью, с какой леди Мюриел воспринимает его объяснения. С каждой минутой старичок делался всё словоохотливее.

 – А желаете узнать о наших способах езды? – с улыбкой спросил он. – Случись лошади понести, так для нас в этом нет никакой опасности.

 Леди Мюриел слегка поёжилась.

 – Ну а для нас это очень даже серьёзная опасность, – сказала она.

 – Это потому, что ваши экипажи целиком стоят позади лошадей. Ваши лошади бегут, а экипажи следуют за ними. Допустим, ваша лошадь закусила удила. Кто её остановит? Вы несётесь всё быстрее и быстрее! Такая езда неизбежно заканчивается опрокидыванием!

 – Но допустим, что и у вас лошади случится закусить удила...

 – И пускай! Никаких проблем. У нас лошадей впрягают в самую середину экипажа. Два колеса перед ней, два колеса сзади. К крыше одним концом прикрепляется широкий пояс. Он проходит под лошадиным брюхом, и другой его конец прикрепляется к небольшой... Кажется, по-вашему это называется «лебёдка». Лошадь закусила удила. Лошадь понесла. Мы летим со скоростью десять миль в час! Но тут мы поворачиваем ручку лебёдки: пять оборотов, шесть оборотов, семь оборотов и – оп-ля! Наша лошадь парит над землёй! И пусть теперь галопирует в воздухе, сколько ей нравится, ведь экипаж не сдвинется с места. Мы сидим себе спереди и сзади от лошади и ждём, когда она устанет. Тогда мы её опускаем. Ох, как радуется наша лошадка, вновь чувствуя под ногами землю!

 – Замечательно! – воскликнул внимательно слушавший граф. – А есть у ваших экипажей ещё какие-нибудь особенности?

 – Бывают в колёсах, милорд. Чтобы поправить здоровье, вы едете к морю: помучиться от килевой качки, пострадать от боковой качки, потонуть иногда. Мы то же самое получаем на суше: килевая качка, как и у вас, боковая качка тоже, но чтобы потонуть – никогда! Ведь на суше нет воды!

 – Что же это у вас за колёса такие?

 – Овальные, милорд. От этого экипаж то вздымается вверх, то падает вниз.

 – Хорошо, от этого возникает килевая качка, но как они добиваются бокового качания?

 – А наши колёса по-разному приставлены, милорд. Когда одно овальное колесо опирается оземь боком, противоположное в это время стоит на конце. Так что вначале вздымается одна сторона экипажа, а затем другая. И получается: вправо-влево, вправо-влево! Да при этом вверх-вниз, вверх-вниз! Да-да, милорд, нужно быть опытным моряком, чтобы управлять нашими сухопутными шлюпками!

 – Охотно в это верю, – сказал граф.

 Майн Герр поднялся из-за стола.

 – А теперь я вынужден вас покинуть, – заявил он, сверившись со своими часами. – У меня на сегодня назначена ещё одна встреча.

 – Хотела бы я, чтобы у нас было отложено про запас несколько часиков! – произнесла леди Мюриел, подавая ему руку. – Тогда бы мы продержали вас у себя подольше.

 – О, в этом случае я бы охотно остался, – заверил Майн Герр. – Но сейчас, я боюсь, должен с вами проститься.

 – Где вы с ним познакомились? – спросил я леди Мюриел, когда Майн Герр удалился. – И где он живёт? И каково его настоящее имя?

 – Мы... познакомились... с ним... – неуверенно произнесла она. – Похоже, я совсем не могу вспомнить, где! И откуда он сам – ни малейшего понятия! И его настоящего имени я тоже никогда не слышала! Очень странно. Мне и в голову не приходило, что с ним связано столько загадок!

 – Надеюсь, мы ещё его увидим, – сказал я. – Он очень меня заинтересовал.

 – Он будет на нашем прощальном вечере – в этот же день через две недели, – сказал граф. – Вы, разумеется, тоже придёте? Мюриел очень хочется ещё раз собрать вместе всех наших друзей, перед тем как мы уедем.

 Тут он объяснил мне – как только леди Мюриел оставила нас одних, – что он так страстно желает отправить дочь подальше от этих мест, которые полны для неё болезненных воспоминаний, связанных с расторгнутой ныне помолвкой с майором Линдоном, что они положили быть свадьбе в месячный срок, после чего Артур с женой отправятся в заграничное путешествие.

 – Итак, не забудьте: во вторник через две недели! – сказал он, пожимая мне руку на прощанье. – Мне бы только хотелось, чтобы вы привели с собой этих очаровательных детишек, с которыми познакомили нас летом. А мы ещё рассуждаем о загадочном мистере Майн Герр! Это пустое по сравнению с теми тайнами, которые, как мне кажется, связаны с ними! Мне никогда не забыть тех изумительных цветов!

 – Приведу, если будет в моих силах, – пообещал я. Только как выполнить это обещание, я ломал голову всю дорогу домой. Задачка была выше моих способностей!

ГЛАВА VIII. В Тенистом Уголке

 Время пробежало быстро, и накануне того дня, на который был назначен большой приём, Артур предложил мне наведаться в Усадьбу – прямо к вечернему чаепитию.

 – Может быть, тебе лучше сходить туда одному? – высказал я своё сомнение. – Мне кажется, я буду там лишним.

 – Твоё присутствие послужит мне своего рода проверкой, – ответил он. – Fiat experimentum in corpore vili [33]33
  Проделаем опыт на ничтожной личности (лат.). – Таков дословный перевод изречения, бытовавшего в кругу медиков; содержащееся в нём понятие corpus vile ‘ничтожное тело’ (или, чаще, anima vilis ‘низшая душа’) означает «подопытное животное».


[Закрыть]! – добавил он, сделав грациозный поклон дурашливой вежливости в направлении несчастной жертвы. – Видишь ли, завтра вечером мне предстоит сносить вид моей возлюбленной, вынужденной любезничать со всеми, кроме того, с кем надо, и мне легче будет терпеть эту муку, если мы загодя проведём генеральную репетицию.

 – Кажется, начинаю понимать свою роль в этой пьесе: гость не ко времени!

 – Ну что ты! – укоризненно ответил Артур. – В дружной компании таковых не бывает. Так кто же ты? «Благородный отец»? Его место уже занято. «Поющая камеристка»? Эту партию ускай продублирует «Главная героиня» продублирует. «Комичный старикашка»? Но ты вовсе не комичный. Короче говоря, для тебя, боюсь, нет другой роли, кроме «Празднично наряженного крестьянина». Вот только, – он критически окинул меня взглядом, – я не совсем уверен насчёт наряда!

 Мы застали леди Мюриел в одиночестве – граф отправился нанести визит; и мы тот час же восстановили прежнюю обстановку интимности в тенистой беседке, где нас, казалось, вечно будут поджидать чайник и чашки. Единственным новшеством в привычной обстановке (и леди Мюриел, судя по всему, считала это само собой разумеющимся) было то, что два кресла стояли рядышком, подлокотниками впритык. Странно сказать, ни одно из них не предложили занять мне!

 – По дороге сюда, – обратился к ней Артур, – мы договаривались насчёт переписки. Ему ведь будет интересно знать, как мы наслаждаемся нашим путешествием по Швейцарии, а ведь мы же сделаем вид, будто и впрямь наслаждаемся Швейцарией?

 – Конечно, – кротко согласилась она.

 – А как насчёт скелета в шкафу? – поддержал я.

 – Ах да! – подхватила она. – Но скелет в шкафу всегда причиняет хлопоты, если вы путешествуете по заграницам, а в гостиницах нет шкафов. Впрочем, наш скелетик переносной, его можно чудесно уложить в небольшой кожаный чемоданчик...

 – Умоляю вас, не думайте о переписке, – сказал я, – если в тот момент вам подвернётся более интересное занятие. Я сам, разумеется, охотно читаю письма, но мне отлично известно, как утомительно бывает их писать.

 – Да, иногда, – согласился Артур. – Например, когда ты стесняешься человека, которому должен писать.

 – Всё равно этого не видно из письма, – сказала леди Мюриел и с изрядной долей иронии продолжала, не сводя глаз с Артура: – Конечно, когда я слышу, как кто-то говорит, – ты, например, – я сразу вижу, насколько он стеснительный! Но как разглядеть это в письме?

 – Ну конечно, когда мы слышим, как кто-то изъясняется бегло, – ты, например, – то мы сразу видим, насколько она нестеснительная, чтобы не сказать дерзкая! Но и самый скромнейший и запинающийся рассказчик в письме будет изъясняться бегло. Он может полчаса потратить на сочинение второго предложения, но в письме-то оно следует за первым как ни в чём не бывало!

 – Значит, письма вовсе не выражают того, что они призваны выражать?

 – Это происходит потому, что наша система переписки несовершенна. Стесняющемуся человеку следует иметь средства показать, что он именно таков. Почему бы ему не оставлять между строками промежутки – точно такие же, какие получаются у него в разговоре? Всего только оставлять пустые строки – на полстраницы, не меньше. А чересчур робкая девица – если на свете ещё встречаются такие создания – могла бы писать одно предложение на первой странице своего письма, потом прикладывать к нему парочку пустых листов, затем предложение на четвёртой странице, и так далее [34]34
  Переводчику известно одно письмо, написанное согласно этим «правилам». Написано оно, точно, девицей, но не от чрезмерной робости имеет «советуемую» форму, а от эмоционального смятения. Впрочем, в данном случае советы Артура (Кэрролла) ни при чём – письмо писалось в январе 1837 года и в России. Его автор – Александрина Гончарова, сестра Натальи Николаевны Пушкиной, а эпоха – канун гибели Александра Сергеевича. Отрывок из этого письма приведён в веской книге Руслана Скрынникова «Пушкин. Тайна гибели» (СПб, Издательский дом «Нева», 2005 г., с. 268): «Перейдя с первой странички на четвёртую, она (Александрина Гончарова – А. М.) пометила: „Не читай этих двух страниц, я их нечаянно пропустила, и там, может быть, скрыты тайны, которые должны остаться под белой бумагой… То, что происходит в этом подлом мире, мучает меня и наводит ужасную тоску“».
   И ещё один пример подобного письма, на этот раз литературный, но тоже из русской литературы. «И откуда у неё взялась лёгкость, с какою гимназистки не пишут? И почерк такой же, влетающий в душу; что-то слитное между задорным слогом и почерком – летишь, летишь, куда в этот раз? И даже на странице начертание: то между фразами просвет, между абзацами вздох, то вместо равного обруба строчек – лесенка, будто не хватает ей наших тире и многоточий. От настроения – разный рисунок на странице, сразу понятный, едва распечатаешь конверт. Письмо прочесть – как увидеться» (Солженицын А. И. Октябрь Шестнадцатого, гл. 17 (про письмо Зины Алтанской Фёдору Ковынёву). М., «Время», 2007. С. 196.). И не от тех ли причин так писал Маяковский? Совсем не те Кэрроловские догадки воплотила русская жизнь и воскресила русская словесность, чем, например, сверхрафинированная после революции необарокко латиноамериканская литература первой половины прошлого века (см. примечания о Борхесе в Первой части и здесь ниже)!


[Закрыть].

 – Я так и вижу, как мы – я имею в виду этого умненького маленького мальчика и саму себя, – обратилась ко мне леди Мюриел с любезным намерением подключить меня к разговору, – становимся знаменитыми благодаря новому Своду Правил Писания Писем – ведь все наши изобретения, естественно, мы предадим гласности! Ну-ка, мой мальчик, наизобретай их побольше!

 – С удовольствием. Ещё, девочка моя, мы настоятельно нуждаемся в способности пояснить, что мы ничего не имели в виду.

 – Объясни, пожалуйста, мой мальчик! Ты-то, без сомнения, легко способен выразить полное отсутствие задней мысли?

 – Я хочу сказать, что когда ты не хочешь, чтобы твои слова восприняли всерьёз, тебе следует иметь способ выразить это твоё нежелание [35]35
  Не изобрёл ли Кэрролл чего-то подобного сам? Следует поискать в письмах к детям, но в любом случае идея не пропала: в наш век она была возрождена для нужд сетевой переписки и воплотилась в так называемых «смайликах», причём пиктограмма, давшая название этому классу знаков, то есть улыбающаяся рожица, как раз и говорит, в частности, о том, что написанное нельзя принимать всерьёз.


[Закрыть]. Ибо так уж создана человеческая натура, что если ты пишешь всерьёз, все видят в этом шутку, а если ты пишешь в шутку, это воспринимают всерьёз! По крайней мере, когда пишешь к девице!

 – Ах! Будто ты писал к девицам! – заметила леди Мюриел и откинулась на спинку кресла, глубокомысленно уставившись в небо. – Тебе, знаешь ли, стоило бы попробовать.

 – Очень хорошо, – сказал Артур. – Скольким сразу я могу послать письма? Хватит у меня пальцев на обеих руках пересчитать их?

 – Хватит мизинцев на одной руке, – строго отозвалась его возлюбленная. – Каков негодник! Верно? – обратилась она ко мне за поддержкой.

 – Капризничает, – сказал я. – Наверно, зубы режутся. – А про себя я подумал: «Ну в точности Сильвия, когда та отчитывает Бруно!»

 – Он хочет чаю, – заявил капризный мальчик. – Его до смерти утомляет сама перспектива завтрашнего приёма.

 – Тогда ему загодя нужно будет хорошенько отдохнуть, – ласково сказала она. – Чай ещё не готов. Давай, малышок, устройся в своём кресле поудобнее, и ни о чём не думай – или обо мне, если не можешь.

 – И всё-таки, всё-таки… – сонно пробормотал Артур, глядя на неё влюблёнными глазами, пока она отодвигала от него своё кресло поближе к чайному столику, чтобы заняться приготовлением чая. – Но он подождёт, пока чай не будет готов. Он хороший, терпеливый мальчик.

 – Принести тебе лондонских газет? – спросила леди Мюриел. – Я когда шла сюда, видела их на журнальном столике, только отец сказал, что в них ничего достойного внимания, кроме того ужасного судебного разбирательства. – А как раз в это время лондонский свет удовлетворял свою ежедневную жажду острых ощущений изучением подробностей сенсационного убийства в одном воровском притоне в восточной части Лондона [36]36
  В викторианскую эпоху Восточный Лондон был обиталищем городских низов, в отличие от аристократических западных кварталов.


[Закрыть].

 – Нет у меня тяги к ужасам, – ответил Артур. – Но мы, надеюсь, всё же усвоим урок, который они нам дают, хоть нас так и подмывает пересказать его наоборот!

 – Ты говоришь загадками, – сказала леди Мюриел. – Объяснись, пожалуйста. Смотри же, – (она сопроводила слова действием) – я сажусь у твоих ног, словно ты второй Гамалиил [37]37
  Леди Мюриел словно шутливо разыгрывает известное место из «Деяний апостолов», глава 22, стих 3, где апостол Павел в таких словах рассказывает о себе иудеям: «Воспитывался... при ногах Гамалиила...»


[Закрыть]! Спасибо, не нужно, – это она мне, вставшему, чтобы подставить ей кресло. – Не утруждайте себя. Это дерево и эта трава удобней любого кресла. Так что это за урок, который мы всегда пересказываем наоборот?

 Артур с минуту ничего не говорил.

 – Мне хочется почётче сформулировать, что я имею в виду, – медленно и задумчиво произнёс он, – перед тем как высказать тебе, ведь ты думаешь над этим.

 Всё, что напоминало комплимент, звучало так непривычно в устах Артура, что леди Мюриел зарделась от удовольствия, отвечая ему:

 – Ты подаёшь мне идеи, над которыми стоит думать.

 – Первая мысль, – продолжал Артур, – возникающая у обывателя по прочтении о чём-нибудь особенно гнусном или бесчеловечном, совершённом представителем двуногих, обычно такова: дескать, вот, перед нами разверзлась новая бездна Порока, а мы заглядываем туда с нашего возвышенного места, держась подальше от края.

 – Думаю, что теперь поняла тебя. Ты хочешь сказать, что думать следует так: не «Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди», а «Боже! будь милостив ко мне также, кто был бы, если бы не милость Твоя, столь же мерзким грешником, как тот человек!» [38]38
  Перекличка со словами, с одной стороны, фарисея, а с другой стороны мытаря из Иисусовой притчи, изложенной в Евангелии от Луки, гл. 18, ст. 11, 13.


[Закрыть]

 – Нет, – возразил Артур, – я хотел сказать гораздо большее.

 Она вскинула глаза, но сдержалась и молча подождала.

 – Тут надо начинать издалека. Вообразите ещё какого-нибудь человека тех же лет, что и этот бедняга. Мысленно перенеситесь в то давнее время, когда оба только вступали в жизнь – ещё до того, как у них достало разума, чтобы отличать Зло от Добра. Ведь как бы то ни было, а тогда они были в равном положении?

 Леди Мюриел согласно кивнула.

 – Тогда перед нами две отличные друг от друга эпохи, два отрезка жизни обоих людей, чьи жизни мы сейчас сравниваем. В первую эпоху они, насколько это имеет касательство к моральной ответственности, поставлены в точности на одну доску: они оба одинаково неспособны к добру и ко злу. Во вторую эпоху один человек – я возьму крайний случай ради выпуклости – завоевал высокую оценку и любовь окружающих; его характер безупречен и его имя впредь будет произноситься с уважением; жизненный путь другого есть одна непрекращающаяся череда преступлений, и в конце концов оскорблённый закон его страны отбирает у него жизнь. Так каковы в каждом случае были причины того состояния, в котором оказался каждый из этих людей во вторую эпоху своей жизни? Они двоякого рода – одни действовали извне, другие изнутри. Эти два рода причин следует обсудить по отдельности – то есть если я ещё не утомил вас этими нудными рассуждениями.

 – Наоборот, – сказала леди Мюриел. – Для меня это особенное удовольствие – иметь вопрос, который можно подобным образом обсуждать: разложить по полочкам, чтобы всем всё стало ясно. Некоторые книги, претендующие на то, что в них обсуждается какой-то вопрос, на мой взгляд, несносны и утомительны – просто оттого, что мысли в них расположены как попало, по принципу «первым пришёл, первым и получи».

 – Ты отличная слушательница, – ответил Артур с довольным видом. – Причины, действующие изнутри, которые делают характер человека таким, каков он есть в каждый данный момент, суть его последовательные акты волеизъявления – иными словами, его акты выбора делать то или это.

 – Подразумевается Свобода Воли? – спросил я с целью вполне прояснить этот пункт.

 – Если это не так, – последовал спокойный ответ, – что ж, cadit questio [39]39
  Зд.: вопрос отпадает (лат.).


[Закрыть], и добавить мне больше нечего.

 – Да, да, именно Свобода Воли! – безоговорочно объявила оставшаяся слушательница – и, должен сказать, главнейшая, если стать на точку зрения Артура. Он продолжал:

 – Причины, действующие снаружи, – это его окружение, то, что мистер Герберт Спенсер называет «средой». Дальнейший пункт, который я хочу прояснить, состоит в том, что человек ответственен за свой акт выбора, но не ответственен за «среду». Следовательно, если наши два человека, при любых равных условиях, когда они подвержены равному искушению, сделают равные усилия к сопротивлению и к выбору правильного действия, то и оценка их усилий должна быть одинаковой. Коль нравственные нормы не понесли урона в одном случае, то не понесли урона и во втором, если же понесли урон в первом случае, то и во втором тоже.

 – Это так, несомненно, я это прекрасно понимаю, – вставила леди Мюриел.

 – Если теперь принять во внимание различие среды, то один человек одержит грандиозную победу над искушением, в то время как другой низвергнется в тёмную бездну преступления.

 – Но ты же не скажешь, что оба равно виновны объективно?

 – Вот именно, – сказал Артур. – Но позвольте привести ещё один пример, который даже с большей силой покажет, что я имею в виду. Пусть один из этих людей занимает высокое общественное положение, а другой, скажем, обычный вор. Пусть первый окажется перед искушением совершить обычный нечестный поступок – какой-нибудь такой, который он мог бы сделать в полнейшей уверенности, что он никогда не будет раскрыт, что-то такое, от чего он с лёгкостью способен воздержаться, и что, он определённо знает, будет низостью. И пусть второй человек окажется искушаем на какое-то ужасное, по всеобщему мнению, преступление, но под почти невыносимым бременем мотивов, хотя не настолько невыносимым, разумеется, чтобы напрочь исключить всю ответственность. Так вот, пусть в этом случае второй человек приложит большие усилия к сопротивлению, чем первый. И предположим, что они всё же поддались искушению оба. Я утверждаю, что второй человек, объективно, менее виновен, чем первый.

 Леди Мюриел протяжно вздохнула.

 – Это переворачивает все представления о Добре и Зле – это во-первых! Присутствуй ты на том ужасном судебном разбирательстве, ты, чего доброго, скажешь, что убийца – наименее виновный из сидящих в зале, а судья, который судит его за уступку искушению, сам совершает преступление, перевешивающее все подвиги подсудимого!

– И скажу, – твёрдо заявил Артур. – Согласен, что звучит как парадокс. Но только подумайте, сколько совершается низостей, когда люди уступают какому-то очень лёгкому искушению, которому легко можно противостоять, и уступают сознательно, просто из душевной лености [40]40
  Артур не один в литературном английском поле воин. С 1875 по 1895 годы выходит серия из семи романов Томаса Гарди (её венчают знаменитые «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» и «Джуд Незаметный»), которые сам автор так и называл обобщённо – «романы характеров и среды». Интересно, что обсуждение социальной и бытовой жизни, которые как никогда обострились в эпоху выхода в свет «Джуда» и второй части «Сильвии и Бруно», сочеталось у литературных героев со страстными поисками красоты в мире; «тоска по красоте невольно пробивается в их романтических фантазиях», – говорит современный историк английской литературы (М. В. Урнов). Вот и Артур, когда ему, по его выражению, всё стало ясно, тут же мысленно перескочил на Теннисона, чуть дальше в его рассказе (там процитирована поэма «Два голоса»; и на сходную тему, хотя в ином ключе, писали Кэрролл же – поэма «Три голоса» – и Роберт Сервис – стихотворение с тем же названием.) Само понятие «среда», равно в английском и в русском языках, являлось новым; укореняться оно начало лишь с конца пятидесятых годов девятнадцатого века.


[Закрыть]?

 – Не могу осудить твою теорию, – сказал я, – но насколько же она расширяет область Порока в нашем мире!

 – Неужели правда? – озабоченно спросила леди Мюриел.

 – Да нет же, нет и нет! – нетерпеливо ответил Артур. – На мой взгляд, она расчищает те тучи, что нависают над всемирной историей. Когда мне впервые стало это ясно, я, как сейчас помню, вышел побродить в поля и всё повторял про себя этот стих Теннисона: «Недоуменью места нет!» Мысль, что, возможно, реальная вина рода человеческого неизмеримо меньше, чем я воображал, что миллионы, которые, как я думал, безнадёжно погрязли в злодеяниях, были, быть может, едва ли вовсе порочны – эта мысль была сладка, как не выразить и словами! Жизнь показалась мне светлее и прекраснее, стоило только зародиться в моей голове такой мысли! «И ярче изумруд блеснул в траве, И чище в море засиял сапфир!» [41]41
  Из поэмы Теннисона «Мод», ч. 1, гл. 12, строфа 6.


[Закрыть] – Когда он говорил последние слова, его голос дрожал, а на глаза навернулись слёзы.