Текст книги "Лики времени"

Автор книги: Людмила Уварова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Она отъехала от дома, глянула в зеркальце, почему-то казалось, он все еще стоит возле подъезда, глядит ей вслед. И тут же поняла, что ошиблась: возле подъезда не стоял никто.

В последнее время Готовцев никому, даже Аде, не говорил, что ощущает некоторый кризис. Его ничто не радовало, ни успех, сопутствовавший его статьям и выступлениям по телевидению, ни его книги, посвященные международным, всегда актуальным проблемам.

Один на один с самим собой он признавался: «Из меня словно бы воздух вынули, вдруг не стало радости жизни. Нет, как не было».

А ведь была радость, разве можно позабыть росистый рассвет над Волгой, спокойные воды реки, дальний лес, темнеющий на другом берегу. Он сидит в лодке вместе с братом Костей, тот, полуобернувшись к нему, говорит: «Сегодня рыбы будет – вагон!»

– Ну да, – сомневается он. – Уж так уж вагон?

И они долго, долго сидят в лодке, закинув удочки, а солнце, окончательно проснувшись, печет затылок, голову, жжет докрасна плечи, спину, и хочется позабыть обо всем и бултыхнуться в воду, и долго лежать на спине, бездумно глядя в высокое, белесое от жары небо.

А потом они идут с Костей берегом, удочки на плече, в ведерке плещется рыба – плотва, еще какая-то мелюзга, но зато целых пять карасей.

– Улов не ахти, – говорит он Косте.

– Ничего, на уху хватит, – тоном заправского рыбака отвечает Костя. И они идут все дальше, минуя церковь, в которой теперь устроен музей, здесь был убит царевич Дмитрий. Однажды они с Костей заспорили, Костя утверждал, что царевич был убит по приказу Бориса Годунова, а он не соглашался. Ему нравился Годунов, в ту пору он впервые прочитал Пушкина, и особенно пал на душу «Борис Годунов». Вдруг стало жалко его, могучего, сильного.

Костя улыбнулся ему, его скуластое, загорелое лицо как бы осветилось разом:

– О чем задумался?

– Так, ни о чем. О Борисе Годунове.

Костя пренебрежительно дернул плечом.

– Вот еще! Нашел о чем думать. Ты лучше думай о том, что завтра нам опять с тобой в путь.

– На рыбалку?

– Куда же еще? Только теперь на новое место.

– Куда?

– Узнаешь, когда придешь…

Жара, теплый, греющий ноги песок, сморенные жарой кусты одичавшей малины вдоль берега, сверкающий блеск реки, вобравшей в себя солнечное тепло, синь неба, медленно проплывающие облака.

О, какая почти невесомая легкость во всем теле! И кажется, ты сливаешься в одно нерасторжимое целое вместе с этим небом, с этой сверкающей рекой, с берегами, поросшими низким, колючим кустарником, одичавшей малиной и диким шиповником. Может быть, это и было счастье, самое настоящее, неподдельное, и потому неосознанное до конца?

И то, что пришло позднее, тоже не позабыть – утреннюю свежесть пробуждения, когда его, молодого, никому не известного, только-только приехавшего в Москву, вдруг охватило ни с чем не сравнимое ощущение радости жизни, бездумное, беспричинное, возникшее неведомо почему, скорей всего просто потому, что очень хотелось жить со всей неистощимой, присущей молодости неуемной жадностью…

Теперь ему подчас не хотелось открывать глаза по утрам, снова начинать день, снова куда-то идти, что-то делать, с кем-то общаться. Им владело одно только желание – лежать, закрыв глаза, ни о чем не думать, никого не видеть, никуда не идти. Но нет! У него были Ада и Светлана, самые для него близкие, он не хотел, не смел причинить им горе, ведь он понимал, если бы кто-то из них, жена или дочь, знали о том, каково ему, это наверняка причинило бы им боль. И он старался по мере сил не выдавать своего состояния, старался оставаться всегда ровным, внешне невозмутимым, тем более что в силу привычной, с годами устоявшейся хмурости это было для него совсем несложно…

Он знал, многие завидуют ему. Еще бы, известный журналист-международник, много ездит, много печатается, с интереснейшими людьми знаком, чего же еще желать можно? Даже Ольга не без зависти спросила его, как было в Вене. Само собой, она пыталась скрыть свою зависть, но он ощутил ее, словно укол иглой.

А ведь кажется, неплохой человек, и к его семье относится хорошо…

Он лежал дома, в своем кабинете, на диване, чувствуя во всем теле вялую расслабленность. Хотелось лежать все время, никого не видеть, ни с кем не говорить. Он поймал себя на том, что даже на дачу не хочется ехать, да, не хочется, и все. И ничего с этим не поделаешь.

Когда-то он говорил Аде, хорошо бы однажды сесть с нею в поезд, поехать куда глаза глядят и сойти на незнакомой станции, пойти неведомой дорожкой, среди неведомых деревьев, постучать в первый попавшийся дом, попроситься переночевать и потом рано утром покинуть дом и снова идти куда глаза глядят…

Незаметно Готовцев уснул и спал, наверное, долго, потому что, открыв глаза, увидел: кругом темно, в доме напротив зажглись окна, а рядом сидит Светлана.

Он не увидел, скорее почувствовал ее присутствие, самая родная на всем свете девочка. Самая любимая. Как обидно, что не повезло ей, напоролась на дешевку, мелкого лгуна, фальшивого и ненадежного. Почему? Почему именно ей, его любимой девочке, выпал такой печальный жребий?

– Выспался? – спросила Светлана и потерлась носом о его нос – давняя детская привычка, оба терпеть не могли целоваться, мы не лизуны, говорила Светлана, а вот потереться носом о чей-то симпатичный нос – совсем другое дело!

Ада говорила про них? «Отец – сколок с дочери, дочь – сколок с отца».

И в самом деле, оба необыкновенно походили друг на друга всем: и внешностью, и характером, и привычками.

– Ты и я, мы одной крови, – Светлана любила приводить эти слова из любимой своей книги «Маугли» Киплинга. – Одной крови решительно во всем!

– Доча, – сказал Готовцев, с нежностью вдыхая родной запах. – Ну, здравствуй!

– Здравствуй, – сказала Светлана.

– Поедем на дачу? – спросил Готовцев.

– На дачу? – Светлана пожала плечами. – Послушай, отче, а ты знаешь, который час? Почти десять, понял? Мама давно уже видит третий сон, разбудишь ее, она потом до утра не заснет.

– Твоя правда, – сказал Готовцев.

– Поедем утром, – решила Светлана. – Прямо по холодку рванем по окружной и прямехонько к завтраку, можешь себе представить, как наша малютка обрадуется!

Светлана часто называла мать то крошкой, то малюткой, то дюймовочкой или какими-либо другими смешными прозвищами, иной раз самому Готовцеву казалось, дочь намного старше, разумнее, опытнее матери.

– Значит, поедем с утра, как и договорились, – решил Готовцев.

– Значит, с утра, – повторила Светлана.

– Постой, – сказал он. – Я же тебе магнитофон привез.

– Неужели? – глаза ее радостно блеснули. – Хитачи?

– Да, как ты хотела.

– Вот здорово!

Светлана закружилась по комнате, напевая во весь голос:

– Хитачи, хитачи. Как может быть иначе?

«А она еще совсем девочка, – подумал Готовцев, следя за каждым ее движением. – Совсем еще маленькая-премаленькая девчонка!»

* * *

Новое желание овладело Ольгой: нужна другая квартира. В старой жить уже невозможно, по нынешним стандартам – квартира явно непрестижна.

Она так и сказала Всеволожскому:

– Задача номер один – переменить квартиру, наша квартира абсолютно лишена престижности.

– Ты так считаешь? – спросил Всеволожский.

– Да, – твердо ответила Ольга. – Это уже не та квартира, которая подходит тебе и мне…

Всеволожский промолчал. Он любил свою квартиру, привык к ней. Это был поистине его дом, обитель трудов и справедливых отдохновений, по выражению самого Гавриила Романовича Державина.

Но Ольге, он знал, не будет ни сна ни отдыха, пока новое ее желание не исполнится!

Ходили слухи, что Союз журналистов собирается строить два дома. Ольга поехала на разведку к председателю кооператива Союза журналистов Вячеславу Сергеевичу Крутикову. Тот был, по общему признанию, делец в полном смысле слова.

Энергичный, довольно молодой, ему еще не было сорока, очень деятельный, он не терял зря времени, сумел выбрать самую лучшую себе квартиру, с большим холлом, с просторной кухней и тремя встроенными шкафами в коридоре.

Ольга постаралась прежде всего узнать возраст Крутикова, его любимое занятие, семейное положение, круг знакомых и тому подобное. Удалось выяснить: он – литератор, член групкома писателей-драматургов, автор одноактных пьес, которые, кажется, еще никогда не были поставлены на профессиональной сцене, зато публиковались в различных эстрадных сборниках. Женат во второй раз на сотруднице ВЦСПС, даме сурового характера и твердой зарплаты, должно быть, ее зарплата была единственным гарантированным достоянием семьи, а что касается его литературных заработков, они были редки, нерегулярны и в основном шли на покрытие мелких расходов. Наверное, он зарабатывал деньги каким-то мало кому известным способом, решила Ольга, впрочем, не все ли равно – каким? Ей-то что?

Крутиков был человек изобретательный. Кроме того, у него была одна страсть. В свободные часы рисовал маслом всякого рода пейзажи и натюрморты, которые вешал у себя дома и охотно дарил каждому, кто бы ни попросил. И еще Ольга узнала, он родился неподалеку от Армавира, в станице Александровской, где до сих пор жила его мать.

Маленький кабинетик Крутикова находился в конторе ЖСК, отделенный дощатой перегородкой от бухгалтерии.

Ольга скромненько поздоровалась, спросила:

– К вам можно?

Он кивнул:

– Заходите.

У него было небрежно выбритое, толстощекое лицо с пухлыми губами-ягодками.

– Дело вот в чем, – начала Ольга, внезапно замолчала, вглядываясь в него расширившимися глазами.

– Вы что? – испугался он, бегло оглядел себя. – Что это с вами?

– Я только сейчас заметила, как вы похожи, – сказала Ольга. – Как вы похожи на Марью Кирилловну.

– Что? – удивился он. – Как вы сказали? Вы что, знаете мою маму?

Ольга наклонила голову.

– Понимаете, это произошло случайно, я жила не очень далеко от вашей станицы, у бабушки, и только совсем недавно узнала: оказывается, мы с вами земляки. И когда мне случилось побывать в Александровской, я там увидела вашу маму, мне сказали: вот это мама Крутикова.

Он расплылся, польщенный.

– Так и сказали?

– Так и сказали.

Казалось, милее, простодушнее улыбки Ольги отыскать невозможно.

– Я как увидела вас, сразу вспомнила Марию Кирилловну, какая она у вас хорошая, сколько в ней симпатии, душевной теплоты, какой-то удивительной прелести… Как сейчас помню, она стояла возле магазина, в темной кофточке, платок на голове, а глаза, ну, просто такие же, как у вас, сразу можно догадаться, что вы ее сын!

Крутиков улыбался, Ольга говорила, все шло по намеченному плану.

– Как давно я не видел маму, – вздохнул Крутиков. – Все дела, дела…

Потом вновь постарался придать себе деловой вид.

– Так что у вас, расскажите…

Выслушав Ольгу, сказал:

– Только-то? Да чтоб для землячки, к тому же члена Союза журналистов не сделать?

– Правда? – обрадовалась Ольга.

– У нас скоро начинается строительство второй очереди, это все будет очень быстро, ручаюсь!

Простились они друзьями.

– Я приду с документами, – сказала Ольга.

– Постарайтесь не затягивать, – сказал он.

Но Ольга все не уходила.

– Ваша мама сказала, вы чудесно рисуете, и все больше пейзажи…

– Есть такое дело, – Крутиков сделал вид, что смутился. – Балуюсь время от времени…

– Подарите мне какой-нибудь ваш пейзаж, – попросила Ольга.

Вынула из сумочки пачку сигарет, закурила.

– Хорошо, – сказал польщенный Крутиков. – Непременно выберу для вас что-нибудь повеселее, посолнечней…

– Спасибо, значит, до встречи…

Ольга погасила сигарету о дно пепельницы, стоявшей на подоконнике, крепко, по-мужски, пожала его руку.

– До встречи, – сказал он.

– До встречи, – повторила она. – Будете писать маме, от меня горячий привет.

– Обязательно!

Идя по улице, Ольга привычно вспоминала недавний разговор.

Так, значит, все прошло хорошо. Вовремя сказала про старушку, про сходство ее с сыном. Причем все достоверно с начала до конца: какая старуха в станице ходит без платка? А магазин, естественно, имеется в каждом поселке, в каждой деревне. Главное, он поверил и пообещал, а уж она постарается, соберет все нужные документы и добьется, чтобы поставили на очередь, а та движется быстро, всем известно, не успеешь оглянуться, а новая квартира уже готова!

Дома Ольга сразу же объявила мужу:

– Через года два, не больше, об эту пору мы с тобой будем уже жить в новой квартире.

– В новой? – повторил Всеволожский, тоскливым взглядом обвел родные стены, свой секретер, настольную лампу, книжный шкаф, все то привычное, хорошо знакомое.

– Стоит ли, Олик?

– Стоит, – твердо ответила Ольга.

Он хотел было сказать, что в его возрасте вряд ли можно загадывать даже на год, даже на полгода, но глянул на ее оживленное, дышавшее упрямством лицо и не решился противоречить ей. Пусть будет так, как она желает. Пусть!

* * *

Когда Ольга якобы случайно встретила Готовцева в Шереметьеве, он сказал ей, что будет вести «круглый стол» в Доме журналиста. Ольга решила непременно и безотлагательно пойти на этот самый «круглый стол», желание видеть Готовцева, добиться его внимания, его интереса владело все сильнее. Она позвонила в Дом журналиста, но ее разочаровали: оказалось, «круглый стол» отменяется, Готовцев уехал в командировку, в Ригу.

– Зачем? – спросила Ольга.

– На совещание журналистов-международников, – ответили ей.

«Так, так, – подумала Ольга. – А я знать ничего не знала…»

Тут же, несмотря на поздний час, позвонила на дачу, Аде. К счастью, телефон на даче был исправен. Ада сама взяла трубку.

– Олечка, рада вас слышать. Почему забываете нас?

– Я вас всегда помню, – сказала Ольга. – Даже, если бы и хотела, не могла бы позабыть.

– Ну-ну, – возразила Ада. – Меня позабыть совсем не трудно! Я ведь рядовая, обыкновенная, из ряда вон не выходящая…

«Правильно, – мысленно одобрила ее Ольга. – Не переоценивает себя, сознает свое место…»

– Валерий уехал, – продолжала Ада, – в Ригу, пробудет там, наверное, еще дней пять. Я одна, скучаю, приезжайте…

– Как-нибудь, – ответила Ольга.

– Я одна, – повторила Ада и вдруг оборвала себя, потом радостно воскликнула: – Нет, не одна, моя дочка прикатила, как вам нравится? В такой час…

– Передайте привет Светлане, – сказала Ольга. – Как-нибудь приеду непременно…

Положила трубку, собралась с мыслями. Выходит, надо ехать в Ригу. И незамедлительно.

На следующее утро она сразу же отправилась в редакцию журнала, с которым у нее были добрые отношения. Но с финансами в журнале дела обстояли неважно, до Нового года бухгалтерия не обещала денег, Ольга добилась только одного – командировочного удостоверения, а ехать предстояло на свои.

– Опять уезжаешь? – спросил Всеволожский, когда Ольга показала ему командировочное удостоверение.

– Милый, ну что я могу сделать? Упросили, целый час уговаривали!

– А зачем?

– Необходим положительный материал о лучшей работнице ВЭФа, я отбрехивалась, отнекивалась, куда там! Битый час уговаривали…

– И уговорили, – грустно продолжал Всеволожский, в последнее время он опять стал чувствовать себя неважно, часто болело сердце, лопатка, тянула левая рука. Он не жаловался, если Ольга спрашивала, отвечал неизменно: «Все в порядке», но сам украдкой глотал сустак, нитроглицерин, нитронг. Он стал ловить себя на том, что боится оставаться один. Ольга теперь нередко уезжала в командировки, а если была дома, в Москве, то зачастую уходила рано утром и являлась домой только к вечеру, у нее были свои дела, свои творческие задачи, он не желал ей мешать. Однако, когда ее не было, страх начинал овладевать им, страх умереть одному, в пустой квартире, не чувствуя рядом ни дружеской руки, ни добрых, участливых глаз…

Нельзя сказать, что Ольга не жалела его. Нет, конечно, ей было жаль человека, с которым прожила без малого семнадцать лет, который помог ей выбрать желанную, самую для нее приемлемую дорогу.

Ей вспоминался Всеволожский таким, каким она некогда увидела его, живущего загадочной, пленительной жизнью, далекой от нее, как далек Марс от земли, право же, она никак не могла тогда предположить, что может стать женой этого блистательного человека. А вот сумела, добилась своего, выстояла, победила!

Да, она жалела его, видя те разрушения, которые время нанесло этому некогда дышавшему здоровьем телу, этому породистому лицу, но в то же время тяготилась им, и с каждым днем все сильнее. И уже стремилась уйти из дома, если не уехать, то хотя бы исчезнуть на целый день, чтобы не видеть его, не говорить с ним…

В Риге было не по-летнему холодно, сыро, туманно. На улицах сплошные зонтики над головами прохожих, время от времени начинал моросить мелкий дождик. Ольга, в плаще, на ногах сапоги (мысленно похвалила себя за то, что не положилась на прогноз погоды, суливший безоблачное небо над Прибалтикой), направилась в местное отделение Союза журналистов. Полчаса спустя она уже стояла перед окошком администратора гостиницы «Рига», который, изучив досконально ее паспорт, выдал ей ключ в одноместный, маленький, но очень уютный номер.

Теперь, когда с жильем все было устроено, надо было приступить к дальнейшим действиям: отыскать Готовцева. И это тоже оказалось просто: все в том же Союзе журналистов ей сказали, когда намечено очередное заседание газетчиков, пишущих на международные темы.

Чтобы как-то убить время до начала заседания, Ольга прошвырнулась по улицам, заглянула в магазин художественных промыслов, потом подремала в кино на фильме из жизни колхозного села, созданного явно городскими деятелями, отродясь не знавшими крестьянской работы и быта колхозников. Наконец ровно в четыре открыла дверь красивого, современного облика здания – редакции республиканской газеты «Советская Латвия». Еще издали, войдя в зал, увидела Готовцева, сидевшего на сцене, за столом, покрытым алой суконной скатертью.

Он не заметил ее, что-то писал, опустив голову, Ольга села в самый дальний ряд, огляделась по сторонам, ни одного знакомого лица, должно быть, сплошь работники рижских газет и журналов.

Часа два, если не больше, она проскучала в этом самом заднем ряду, никого не слушала, ни на кого не глядела, только на Готовцева, который что-то прилежно записывал, лишь изредка поднимая голову и взглядывая на выступавшего.

В перерыве они встретились. Она подошла к нему в коридоре, сказала:

– Ну, здравствуйте!

Еще в поезде, продумывая предстоящую встречу, она решила не делать недоуменного лица: дескать, неужели это вы, как это мы случайно встретились? Напротив, надо сказать, что она здесь, в Риге, в командировке и вот случайно узнала, он тоже здесь и, само собой, решила его отыскать, все-таки, как там ни говори, знакомый человек в малознакомом городе…

И все произошло именно так, как предполагала Ольга. Она сказала:

– Я знала, что встречу вас здесь!

А он словно бы не удивился, впрочем, и особой радости не отразилось на его лице. Правда, сказал:

– Подождите, после заседания встретимся, поговорим…

Она подождала его, когда окончилось заседание, он спросил:

– Куда пойдем?

– Куда вам угодно.

– В моем распоряжении машина с шофером, – сказал Готовцев. – Куда бы нам отправиться, как думаете? Вы голодны, кстати?

– Ужасно, если говорить правду.

– Я, признаться, тоже. А что, если?

– Что, если? – переспросила Ольга.

– Меня поместили в Майори, на взморье, в отличную гостиницу, там, к слову, хорошо кормят. Хотите, поедем туда, обещаю, привезу вас обратно в целости туда, куда пожелаете. Вы, кстати, где остановились?

– В центре города, в «Риге».

– Знаю, ну, что ж, от Майори до города не больше получаса на машине. А теперь – поехали!

Все шло именно так, как она желала, ресторан был не очень полон, им отвели уютный столик в углу, лампы горели вполнакала, оркестр играл что-то грустное, казалось, давно забытое, еда была вкусной, вино отменным. На душе у Ольги было превосходно. Он спросил:

– У моих, случайно, не были?

– Звонила, разговаривала с Адочкой.

– Как она?

– Вроде бы неплохо.

– Да, кажется, ничего, я тоже звонил сегодня утром.

«Ах, какой внимательный, – Ольга чуть сощурила глаза, как бы страшась, что он прочитает ее мысли. – Не успел уехать, уже домой звонит!»

Откинувшись на стуле, она пристально вглядывалась в него. Да, такой муж ее вполне бы устроил. Слов нет, это то, что нужно. Уж она бы не отпускала его одного никуда! Она не Ада, она бы с ним всюду ездила вместе, хоть на Северный полюс, хоть в Южную Америку.

– Пойдемте, потанцуем? – предложила Ольга.

Он развел руками.

– Представьте, не танцую.

– Ну, что за ерунда? Идемте, это так просто…

Она потянула его за руку. Он подчинился, встал. Оркестр играл какое-то танго.

– Обнимите меня, – приказала Ольга. – Вот так, теперь пошли, только слушайтесь меня…

Рядом танцевала еще одна пара. Готовцев покорно следовал Ольгиным указаниям.

– Молодец, – одобрила Ольга. – Все идет хорошо…

– Меня пробовала учить одна дама на Кубе, – сказал он. – Но, по-моему, тогда у меня ничего не получилось.

– А теперь получится, – уверенно произнесла Ольга.

Подняла голову, глянула на него, его глаза за стеклами очков были очень близко от нее, она отвела в сторону взгляд, снова посмотрела на него, как бы невзначай коснулась его щеки своей. Щека его была горячей и жесткой. Музыка оборвалась, потом заиграла опять.

– Мы еще станцуем, хорошо? – почему-то шепотом спросила Ольга, и он тоже шепотом, в тон ей, ответил:

– Да, хорошо.

На эстраду вышла рыжекудрая, сильно накрашенная певица, одетая в модный костюм жемчужно-серого цвета: брюки-бананы, коротенькая кофточка на тонких бретелях, обнажавших смуглые, загорелые руки и плечи, широкий из серебряной парчи пояс сжимал тоненькую талию. Неожиданно низким, грубым голосом певица запела:

Забудь о вчерашнем дне,

Помни лишь обо мне!

О моих губах и глазах,

Помни лишь обо мне!

Рука Готовцева все сильнее сжимала Ольгины пальцы, их щеки, казалось, пылали одинаково. Она не смотрела на него, но знала безошибочно, он не сводит с нее глаз. Опустив ресницы, спросила:

– Может быть, хватит?

– Еще немножечко, – ответил он.

И они танцевали опять, вдвоем в опустевшем зале, а на эстраде рыжеволосая певица низким голосом пела о чьей-то любви, которая погасла, не успев расцвести, уголки ее кроваво-красного рта были трагически опущены вниз, брови домиком.

– Переживает, – шепнула Ольга.

– Кто? – спросил он.

– Певица.

– Бывает, – сказал он. – Может быть, что-то личное?

– Вам хорошо? – спросила Ольга, когда музыка замолкла и они снова сели за свой столик.

Он ответил не сразу:

– Хорошо.

– Мне тоже.

Он снял очки, протер их платком, надел снова.

– Никогда не думал…

Внезапно он оборвал себя.

– Что вы не думали?

– Что так будет.

Ольга широко раскрыла глаза, взгляд удивленный, наивный.

– Про что вы?

– Так, ни про что.

Он налил ей в бокал вина.

– За что мы выпьем, подскажите? – спросила она.

Он помедлил:

– За вас и за меня.

Коснулся своим бокалом ее бокала, над столиком пронесся хрупкий, медленно угасавший звук.

Потом он положил руку на ее ладонь, лежавшую на столе, сжал пальцы, один за другим.

– Это со мной впервые…

– И со мной тоже, – тихо сказала Ольга.

– Никогда не думал, – шепнул он. – Что так будет…

– О чем вы?

– Вы знаете, о чем.

Медленно поднес ее руку к губам, долго не отпускал руки.

– Не надо, – сказала Ольга.

– Почему не надо?

– Потому что я теряю голову…

– Я тоже теряю голову, – сказал он.

* * *

Светлана и в самом деле явилась на дачу поздно вечером, нежданно-негаданно.

– Ты с ума сошла, – воскликнула Ада. – В такую темень со станции лесом?

– Все в порядке, малыш, – сказала Светлана. – Как видишь, стою перед тобой, живая и здоровехонькая!

– А я как раз только что положила трубку, – сказала Ада. – Звонила Ольга Петровна, я ее приглашала, говорю, что скучаю в одиночестве, и вдруг нате вам, ты сама! Сейчас буду кормить тебя, наверное, хочешь есть?

– Я абсолютно сыта, – ответила Светлана. – Хочу только одного: перво-наперво – никакой Ольги Петровны, второе – спать!

Она зевнула, до чего устала и как же тяжело на душе. Однако не хотелось перекладывать свою тяжесть на плечи матери.

Она обняла мать за талию, запела негромко, в самое ухо:

Спать – это самое лучшее дело,

Спать, наверное, никому не надоело…

Ада, смеясь, отбивалась от нее:

– Перестань, девочка, ты мне ухо проколешь.

– Хорошо, – сказала Светлана. – Больше не буду. – Тайком вздохнула. Сейчас она отдала матери весь свой скудный запас душевной бодрости, а сама осталась, что называется, ни с чем.

Когда она осталась одна в своей комнате, лицо ее, еще несколько минут назад дышавшее притворным оживлением, разом погасло, стало почти сердитым.

Что за ужасный вечер довелось ей пережить!

Утром, еще до того как она собралась идти в университет, позвонил ее бывший муж Славик.

– У меня к тебе просьба, несколько необычная…

– Валяй, – сказала она. – Только побыстрее, я опаздываю…

Просьба Славика и вправду была несколько необычной: он защитил диссертацию и теперь отмечал свою защиту в кафе «Снежинка» на Ленинском проспекте. Будут люди, которые не знают Светлану, но все они наслышаны о ней и об ее отце, он никому не говорил, что они уже больше двух лет в разводе. Так вот хорошо бы, чтобы Светлана посидела с ним вместе на этом вечере как его жена, пусть думают, что все у них в порядке, что у них полный мир и согласие, ему это очень, очень нужно!

Славик окончил университет тремя годами раньше Светланы и, как ей было известно, работал юрисконсультом в некоем весьма уважаемом учреждении. А теперь вот уже защитил кандидатскую.

– Прошу тебя, – голос Славика журчал, вливаясь в самое ухо Светланы, – не откажи мне, ради нашего прошлого, умоляю тебя…

– Хорошо, – буркнула Светлана. – Давай адрес…

– Что ты, Свет? – снова зажурчал Славик. – Какой еще адрес? Я заеду за тобой, и мы вместе отправимся в кафе, кстати, еще одна просьба, приоденься получше, как-никак будет много народа…

Ровно в шесть он уже ожидал ее возле университета в своем зеленом «жигуленке».

– Садись, женушка, – сказал весело, должно быть, чрезвычайно довольный, что она согласилась.

Светлана села рядом с ним, мрачно предупредила:

– Только, если можно, без нежностей…

– Слушаюсь, – ответил он.

Однако каким он был, таким и остался. Всю дорогу до кафе он пел-разливался о том, кому и сколько добра он сделал, какие люди в общем-то неблагодарные, ибо немедленно забывают о добре, но он неисправим, все равно будет делать всем, кто бы ни попросил, добро и не ждать благодарности, потому что есть старинное правило: ждать от людей благодарности – нельзя!

«Сколько раз я все это слышала, – тоскливо думала Светлана. – Чуть ли не каждый день он рассказывал, как истово выполняет чужие просьбы, а сам никогда никого ни о чем не просит, и как он беззащитен в своей бесконечной доброте, а между тем превосходно понимает, что к чему, умеет услужить нужному человеку, вырвать самое для себя выгодное. Наверное, и диссертацию свою так же сумел защитить не без помощи нужных людей…»

Она поглядывала на его профиль, прямая линия носа, длинные, загнутые ресницы, как бы готовые каждую минуту улыбнуться губы. Смазлив? Да, конечно, даже красив. Ну и что с того?

«Как я могла, – продолжала думать Светлана. – Как это меня угораздило связаться с ним? И теперь тоже, балда стоеросовая, еду зачем-то в какое-то кафе, где соберутся нужные для него люди и буду играть роль любящей жены, а он – любящего мужа. Фу, до чего противно!»

Она даже сморщилась, словно от нестерпимой боли, тут же мысленно приказала себе:

«Спокойно! Раз согласилась – выполняй! И, главное, не теряй кураж!»

Празднование защиты диссертации в кафе «Снежинка» прошло так, как и предполагала Светлана. Собрались сплошь немолодые, много старше Славика люди, с солидными немолодыми женами, стол был отличный, много закусок, зелени, фруктов. То и дело кто-нибудь поднимал тост за «нашего дорогого Станислава и его очаровательную жену», кто-то даже крикнул «горько», но, к счастью, никто не поддержал, и возглас этот увял на корню. Собравшиеся много ели, пили, и все дружно хвалили Славика, какой он чудесный, благородный, добрый, умный и так далее в том же роде…

А Светлана с застывшей, деланной улыбкой выслушивала восхваления Славику, а попутно и себе самой, чокалась с бокалами, которые протягивались к ней со всех сторон, и чувствовала себя, как ей казалось, хуже уже невозможно.

Но этого мало. В конце вечера, перед тем как разойтись, Славик «выдал» речь, полную неизъяснимой нежности и благодарности ко всем тем, кто пришел в этот вечер поздравить его. И уж на этот раз не пожалел высоких сравнений, посвященных душевным и деловым качествам каждого гостя в словах, видимо, хорошо загодя отрепетированных и подготовленных.

А затем пришлось выступить Светлане. Гости дружно потребовали:

«Пусть скажет супруга нашего дорогого диссертанта!»

Славик прошептал:

– Свет, умоляю, не подведи…

Она встала, оглядела чужие лица, до того чужие, что стало как-то даже не по себе. И хоть бы одно лицо показалось мало-мальски симпатичным!

Она вобрала в себя воздух, как бы собираясь нырнуть в воду, и начала:

– Большое спасибо всем вам за то, что пришли на наш вечер!

«О, лицемерка, – не замедлила она обругать самое себя. – Дрянь, притворщица, и как только не совестно?»

– Мы с мужем очень рады видеть вас всех здесь, вместе с нами…

«А что, если сказать прямо, вот так вот: чего вы пришли? Ведь мы с ним давно уже не муж и жена, мы полностью чужие, и вообще, убирайтесь отсюда да поскорее!!»

– Надеюсь, мы еще не раз увидимся все вместе…

Последние слова ее потонули в аплодисментах.

– Душечка моя, молодчина, – Славик восторженно смотрел на нее. – Ты умница, я перед тобой в долгу!

Кто-то из гостей вдруг заявил во всеуслышание:

– Ваш отец может гордиться такой дочерью…

Кто-то другой подхватил:

– А вы можете гордиться таким отцом…

«Наверно, Славик сумел уже всем уши прогудеть моим отцом, – догадалась Светлана. – Может быть, даже возвел его в ранг главного редактора «Правды» или сочинил еще какую-нибудь высокую для него должность, на Славика это похоже…»

А вслух произнесла:

– Спасибо, спасибо…

Надо было еще выдержать ритуал прощания, мужчины целовали ей руку, женщины обнимали ее, и все говорили одно и то же: какая прелестная, счастливая, удачная пара, она и Славик, как отрадно глядеть на них обоих…

Наконец все кончилось. Официанты убирали со стола, в люстрах поубавили свет. Славик расплатился по счету, добавил на чай.

Лицо его лоснилось, он был доволен вечером.

– Теперь-то ты разрешишь мне уйти? – спросила Светлана.

– Я довезу тебя, – сказал Славик. – А хочешь, давай поедем к тебе, разопьем бутылочку, вспомним о былых временах?

Карие, медоточивые глаза его ласково глядели на нее. Может быть, он полагал, что все может повернуться обратно? Светлана сменит гнев на милость, и они снова заживут вместе?..