Текст книги "Лики времени"

Автор книги: Людмила Уварова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Annotation

В новую книгу Людмилы Уваровой вошли повести «Звездный час», «Притча о правде», «Сегодня, завтра и вчера», «Мисс Уланский переулок», «Поздняя встреча». Произведения Л. Уваровой населены людьми нелегкой судьбы, прошедшими сложный жизненный путь. Они показаны такими, каковы в жизни, со своими слабостями и достоинствами, каждый со своим характером.

Лики времени

ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС

СЕГОДНЯ, ЗАВТРА И ВЧЕРА

МИСС УЛАНСКИЙ ПЕРЕУЛОК

ПОЗДНЯЯ ВСТРЕЧА

ПРИТЧА О ПРАВДЕ

ВАСИЛИЙ

Лики времени

ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС

Ольга Казарцева считала: жизнь предоставляла ей несколько раз звездные часы, но почему-то так получилось, что она пропустила их все.

– Я невезучая, – говорила она. – Не везет, и все тут, ничего не поделаешь…

Однако как бы противореча словам, исполненным печальной безнадежности, голубые глаза ее светились в улыбке, становясь прозрачными, даже зимой абрикосово-загорелые щеки нежно розовели, крупные белые зубы блестели между румяных губ, а тяжелый выдвинутый вперед подбородок казался еще более массивным. Глядя на нее, невольно думалось: «Э, нет, голубушка, полно врать-то, ты-то отродясь не упустишь свой звездный час, даже минуту – и ту ухватишь хотя бы за кончик…»

В жизни ее, как она считала, все было ординарно и до ужаса обыденно. Мать, учительница, настояла на том, чтобы она пошла в технический вуз; быть технарем ей решительно не хотелось, лучше бы, скажем, в театральное училище или в институт иностранных языков, но не стала спорить с матерью, выдержала экзамены в МВТУ, постепенно втянулась, даже стала интересоваться учебой, даже сумела неплохо окончить его и сразу же устроилась на работу в научно-исследовательский институт. Там почти все сотрудники были сплошь пожилые, молодежи раз-два, и обчелся, единственное преимущество: институт находился сравнительно недалеко от дома. Не надо было тратить время на дорогу, можно дойти до института буквально минут за пятнадцать. Ну за двадцать, если не очень-то спешить.

На второй год работы она вышла замуж за младшего научного сотрудника Гришу Перчика, толстенького, круглолицего, в осыпи веснушек, впрочем, которые не портили его, многие считали, они ему идут. Если всмотреться в коричневые Гришины глаза, можно было разглядеть расположившиеся по кругу зрачка крохотные рыжеватые крапинки, казалось, веснушки, щедро обсыпавшие его щеки, неожиданно хлынули прямехонько в глаза. Когда он сердился, глаза его светлели, становились совершенно рыжими, должно быть, из-за этих самых крапинок-веснушек. Но Гриша, надо отдать ему должное, сердился далеко не часто, характера был на редкость покладистого.

Однако Ольга всегда мечтала совсем о другой жизни, о большом достатке, когда не надо считать деньги, учитывая каждую копейку, когда не придется выбирать, что купить в первую очередь – весенний плащ или теплые сапоги для будущей зимы, сделать косметический ремонт в комнате или поехать на две недели к морю отдохнуть…

Однажды ее пригласила в Дом кино подруга, одна из тех невзрачных, малозаметных пташек, которые всегда клеются к более привлекательным и красивым.

Выходя с Ольгой после просмотра фильма из зала, подруга указала Ольге на представительного, что называется, породистого мужчину, одетого в твидовый пиджак с модными разрезами по бокам и бархатные брюки.

– Это Всеволожский, знаешь, известный литературовед?

– Вроде слышала, – равнодушно сказала Ольга.

– Слышала! – возмутилась подруга. – Как можно о нем не слышать? Он по-настоящему знаменитый, я вчера его по телевизору видела, он так интересно говорил, я просто заслушалась…

– Вот как, – Ольга усмехнулась. – Как его зовут, этого старикана?

– Вадим Витальевич, только какой же он старикан?

– А то нет? – возразила Ольга.

Они вышли из Дома кино. Одна за другой от подъезда отъезжали машины.

«А мы сейчас поплетемся пешком», – грустно подумала Ольга. Возле машины коричневого цвета стоял Всеволожский, беседуя с каким-то маленьким, хилым на вид человечком, усиленно доказывавшим ему что-то.

Всеволожский рассеянно слушал, то и дело оглядываясь по сторонам, – очевидно, кого-то ждал. Внезапная мысль мелькнула в Ольгиной голове. Быстро обернулась к подруге.

– Вот что, – заговорила, глотая слова. – Я еще побуду здесь, у меня одно дело, надо его провернуть, я совсем позабыла, в общем, иди, я сейчас…

Подруга удивленно воззрилась на нее, но возражать не стала, послушно побрела к метро, а Ольга решительно приблизилась к Всеволожскому.

– Простите, – сказала тихо, – Вадим Витальевич, у меня к вам один вопрос…

Всеволожский лениво взглянул на нее.

– Я из «Вечерней Москвы», – продолжала Ольга, мысленно дивясь своей сообразительности. – Дело в том, что в редакции мне поручили интервью с вами…

– Со мной? – смеющимся голосом спросил Всеволожский. – Право же, эти вечеркисты сами не ведают, чего творят. Что такого интересного узрели они во мне? Пишу литературоведческие статьи, исследую творчество Гавриила Романовича Державина, Хераскова, Сумарокова, Карамзина…

Он, видимо, хотел еще что-то добавить, но тут к нему подошла невысокая, узкоплечая женщина в замшевом пальто с огромным енотовым воротником.

«Мне бы такое пальто!» – завистливо подумала Ольга, невольно вздохнула, ее легкое, порядком поношенное пальтишко выглядело явно не по сезону…

– Дима, я замерзла, – капризно проговорила дама, пряча нос в енотовый воротник.

– В таком случае прошу садиться, – Всеволожский галантно раскрыл перед нею дверцу машины. – Позвоните мне на днях, – бросил через плечо своему собеседнику. Дама села на заднее сиденье машины, Всеволожский захлопнул дверцу, потом сам сел в машину, положил руки на баранку.

– Между прочим, то же самое относится и к вам, – он улыбнулся, блеснув ровнехонькими зубами. – Звоните…

Ольга хотела было сказать, что не знает номер телефона, но машина фыркнула, рванулась вперед и поехала по мостовой, к светофору.

«Ладно, – решила Ольга. – Номер узнать – не проблема, на то существует справочное бюро».

* * *

Всеволожский, несмотря на свои годы, ему было под пятьдесят, выглядел превосходно, барственная, неторопливая стать не старила, а напротив, молодила его, щеки гладкие, холеные. Он тщательно следил за собой, хорошо одевался и знал, что нравится женщинам.

В течение многих лет у него, все знали, был роман с актрисой одного московского театра; актриса была не из великих, но обладала многими милыми сердцу Всеволожского качествами.

Прежде всего была хороша собой, причем красота ее во вкусе Всеволожского, хрупкая, несколько изысканная, правда, иные злые языки утверждали, что она очень походит на птичку колибри, тем более что любила одеваться непременно во что-нибудь яркое, «визганчивое», как говорил Всеволожский, ему же были по душе ее пестрые, вызывающих расцветок и фасонов платья.

Кроме того, она отличалась чистоплотностью, что так же нравилось Всеволожскому, придирчивому, как все старые холостяки, была неплохой хозяйкой, приходя к нему, готовила различные, по его заказу, густо наперченные, крепко посоленные шашлыки, бастурму, рагу и отбивные.

Но главное, она отнюдь не претендовала на какое бы то ни было укрепление отношений, которые сложились. У нее был муж, кинорежиссер, у того тоже была своя личная жизнь. Но это не мешало ему превосходно относиться к жене. Он ни в чем не стеснял ее, разрешая ей делать все, что угодно, и в то же время сам пользовался неограниченной свободой.

Всеволожский был с ним в приятельских отношениях, иной раз они втроем ужинали в ресторане, случалось так, что после ужина жена, уходя вместе с Всеволожским, мило махала ладошкой мужу, а тот в свой черед светился неподдельной улыбкой и отправлялся совсем в другую сторону.

В любое время Всеволожский мог вызвать свою возлюбленную, отправиться с нею куда угодно – в ресторан, в творческий клуб, в гости, летом поехать вместе на курорт, – уверенный в ее ненавязчивости и в абсолютном бескорыстии. А что может быть лучше, отраднее для независимого, привыкшего к свободе мужчины?

Узнать номер телефона Всеволожского и в самом деле оказалось совсем не трудно. Ольга позвонила:

– Помните, «Вечерняя Москва»?

– Как будто бы, – снисходительно промолвил Всеволожский. – Так что же дальше?

– А дальше – беседа с вами, – отважно сказала Ольга.

– Хорошо, – сказал Всеволожский. – Приходите, завтра в это же время можете прийти?

– Конечно, могу, – ответила Ольга и стала записывать его адрес, который он продиктовал.

Всеволожский жил в одном из переулков неподалеку от Белорусского вокзала. Две комнаты затейливо обставлены, на окнах бархатные, малинового цвета, портьеры, повсюду безделушки, всякого рода фигурки из фарфора и бронзы, с потолка спускается клоун в васильковом камзоле, прикрепленный к люстре, стены увешаны фотографиями в красивых рамках. Уют, комфорт, относительный порядок, а вернее, художественный беспорядок.

– Располагайтесь, – приветливо произнес он и стал набивать трубку табаком из нарядного деревянного ящичка, стоявшего на журнальном столике.

Ольга села, поджав под кресло ноги. Минуту назад, на лестнице, она с досадой заметила: «пополз» чулок на правой ноге, надо же так, только-только надела…

Всеволожский с равнодушием поглядывал на нее, попыхивая трубкой. Она чувствовала это его равнодушие, но не сдавалась, привычно шла напролом.

«Надеюсь, не попросит удостоверения, – постаралась она себя успокоить».

Не раз приходилось ей читать в газетах всевозможные интервью с различными деятелями, не раз видеть по телевизору журналистов, подносящих близко к лицу своего собеседника кругленькую грушу микрофона. И она начала задавать Всеволожскому разнообразные вопросы, подобные тем, которые слышала по радио и телевизору, а он солидно отвечал ей, то и дело чиркая спичкой, чтобы разжечь гаснущую трубку.

– Кто-то скучает по вас, – вдруг заметила Ольга. Всеволожский удивленно взглянул на нее.

– Ну да, есть такая примета, – пояснила Ольга, чуть покраснев. – Когда гаснет папироса или трубка, стало быть, кто-то скучает…

И как бы в ответ на ее слова раздался телефонный звонок. Всеволожский снял трубку, пророкотал густым баритоном:

– Алло, да, я слушаю…

Придвинул к себе аппарат поближе, и брови недовольно сошлись вместе.

– Почему? – спросил сумрачно, помолчал, потом произнес: – Ну, как знаете. В таком случае, всего доброго…

Положил трубку, снова стал чиркать спичками. Ольга догадалась, звонила его «мадам», чем-то его раздосадовала. Интересно – чем?

Всеволожский смотрел на нее отсутствующим взглядом, должно быть, мысли его были в этот момент далеко.

– Так, значит, – он привстал слегка.

– Да, да, – заторопилась Ольга, кладя исписанный блокнот в сумочку, поднимаясь с кресла. Она мучительно боялась, что он заметит злополучную стрелку на чулке. – Большое спасибо, на днях, если разрешите, зайду, покажу, что получилось.

– Я вам и так верю, – рассеянно промолвил Всеволожский. Он проводил ее до порога, вежливо пожал руку и быстро захлопнул дверь.

«Наверно, торопился поговорить по телефону с тем или, верней, с той, кто звонил ему давеча…»

Однако Ольга снова позвонила и снова пришла к нему, хотя Всеволожский еще раз повторил:

– Я вам верю, к чему вам беспокоиться?

– Нет, все-таки поглядите, – настаивала Ольга. – Очень прошу вас!

Сидела рядом с ним, чуть касаясь его плечом, следила, как он читает аккуратно отпечатанные страницы.

Одета она была на этот раз хорошо, одолжила у Нины, закадычной подруги, импортный свитер с широким воротником, который в определенной среде назывался «черепаховая шея», на ногах безукоризненные чулки и красивые туфли фирмы «Саламандра», тоже из Нининого гардероба, косынка на плечах под цвет глаз. Дома, перед тем как уйти, глянула на себя в зеркало, осталась довольна. Вид что надо, не придерешься!

Но Всеволожский снова был мыслями далеко, небрежно пробежав глазами то, что она написала, кивнул головой:

– Все нормально…

Разжег трубку, глянул на Ольгу искоса. Она догадалась, ждет когда она уйдет.

«А вот и не уйду, – вдруг решила Ольга. – И не жди, не дождешься!»

Сложила вместе ладони. Окинула его преданным взглядом, ни дать ни взять примерная пай-девочка, послушная во всем.

– У меня к вам просьба…

– Да? – он любезно повернулся к ней. – Извольте, слушаю вас…

– Знаете, я пишу…

– Что вы пишете?

– Прозу, повести, рассказы. Я беру темы из жизни, показываю чувства людей. Это главное, вы не находите? Но извечные человеческие чувства, как мне думается, нередко неглижируются писателями, а ведь именно об этих чувствах и требуется писать, именно они интересны читателям, всем, кого ни возьмете, старым и молодым. Не правда ли?

Ольгу, что называется, несло. Мгновение назад она еще не знала, что будет говорить. И вот внезапно для самой себя придумала и пошла-поехала…

– Понятно, – сказал он. – Выходит, жизнь подкидывает вам темы, и вы пишете об извечных человеческих чувствах?

Непонятно было, шутит ли он или говорит серьезно. Она постаралась улыбнуться как можно более простодушно.

– Ведь такие вот чувства не стареют, не правда ли?

– Бесспорно, – вежливо согласился Всеволожский и посмотрел на часы. А она все не уходила.

– Прошу вас, может быть, поглядите как-нибудь, скажете свое мнение? Мне особенно важно знать именно ваше мнение, ведь вы понимаете, как никто…

Закадычная подруга Нина, говоря о мужчинах, утверждала: «Их можно взять только двумя вещами: хорошим харчем и лестью. Только на это они падки, все, какие есть, от дворника до академика…»

– Вы такой проницательный, – продолжала Ольга. – Такой, такой… – Запнулась на миг, словно бы в поисках нужного слова и вдруг выпалила как бы в припадке искреннего волнения и восторга: – Такой талантливый, просто даже иногда страшно становится, как это у вас так получается…

– Да будет вам, – он махнул тяжелой белой кистью. – Выдумываете невесть что. Наверное, ни одной моей статьи отроду не читали?

– Кто? Я?

Ольга даже на миг слов лишилась. Уж она-то сумела основательно подготовиться, недаром целых два вечера пропадала в библиотеке, просмотрела его работы, посвященные Радищеву, Карамзину, Кукольнику…

И тут же отчеканила выученную загодя фразу:

– «Кукольник редко доверял людям, был крайне осторожен, недоверчив, это был скорей его недостаток, но во всяком случае, как утверждал он, ему зато редко приходилось разочаровываться в друзьях, как то бывало со многими его однокашниками…»

– Однако!

Глаза Всеволожского, как она и ожидала, блеснули интересом.

– Однако, неужели даже запомнили наизусть? Вот уж поистине не ожидал!

– У меня хорошая память, – призналась Ольга. – А если меня что-то привлекло в книге, я непременно выпишу и запомню…

– Мне бы вашу память, – сказал Всеволожский.

Может быть, Ольга понравилась ему в эту минуту или просто пожалел ее, понимая, что ничего-то она не успела еще узнать, нигде не была, никого стоящего, кроме него, Всеволожского, не видела, и вдруг предложил:

– А что, если мы с вами пойдем пообедаем куда-нибудь?

– Когда? – стараясь приглушить свою радость, спросила Ольга.

– Да хотя бы сейчас…

«Куда-нибудь» оказалось не так уж далеко – Центральный Дом литераторов. Ольга впервые оказалась в нарядном красивом зале, где на окнах были цветные витражи, где вдоль стен шоколадного цвета, покрытых каким-то старинным благородным деревом, вились ступени затейливой лестницы и за каждым столиком сидели сплошь одни знаменитости…

– Это дубовый зал, – сказал Всеволожский. – Как, нравится?

– Еще бы! – ответила Ольга.

– Выбирайте, – Всеволожский положил перед нею меню в изумрудного цвета обложке. – Что вашей душеньке угодно?

Ее душеньке было угодно все вкусное: салаты из свежих помидоров и оливье, крутые яйца с красной икрой, котлеты по-киевски, красное вино, кофе с ликером и, конечно, мороженое…

То и дело кто-нибудь окликал Всеволожского, он кивал в ответ, порой к нему подходили, крепко пожимали руку, перекидывались немногими словами:

– Как дела? Что нового?

Он не знакомил Ольгу с теми, кто подходил к нему, но после пояснял каждый раз:

– Это главный редактор молодежного журнала. Это писатель Н. Это международный обозреватель, тот, который чаще всех по телевизору выступает…

Для Ольги все было внове. Все кругом казались значительными, важными – и редактор, и писатель, и обозреватель, даже официанты были не похожи на тех, которых ей приходилось когда-либо раньше видеть, здесь каждый официант походил на важного дипломата.

В конце обеда Всеволожский стал поглядывать на часы, но Ольге очень не хотелось покидать этот нарядный зал с огромной люстрой высоко над головами. Всеволожский мимоходом рассказал: однажды люстра сорвалась, едва не проломив пол, к счастью, никого не задела…

Но как бы там ни было, а пришло время уходить. Всеволожский на такси довез Ольгу до самого дома. Ольга словно в самый первый раз увидела невзрачную обитель, в которой она проживала со своим Перчиком: облезлые, давно не ремонтированные стены, мутные стекла окон, выбитое стекло в подъезде.

Всеволожский вышел первым, поцеловал Ольге руку, снова сел в машину, опять рядом с шофером. Улыбнулся на прощанье, только сказал:

– Желаю здравствовать…

«Так и не сказал больше ничего», – Ольга печально поглядела вслед машине.

Она дала ему свой телефон, но он не позвонил ни разу. Иногда она звонила ему. Он повторял то и дело:

– Нажмите кнопку! Кто говорит? Ничего не слышно…

Она молчала. Трубка становилась влажной в ее ладони. Потом клала трубку на рычаг. Вздыхала:

«Ну, что бы ему стоило позвонить мне?»

А он все не звонил.

Жизнь между тем шла по одним и тем же накатанным рельсам. Дом, работа, опять дом, опять полуфабрикаты, которые жарились на плите коммунальной кухни, Гриша Перчик, всегда неунывающий, добрый, услужливый и такой в общем-то ненужный, желания, сменявшие друг друга, заботы, которые повторялись изо дня в день, из года в год, будничные, удручающие своим однообразием: купить импортный модный костюм, высокие сапоги на молнии, реставрировать старую цигейку, купленную по случаю, раздобыть меховую ушанку, хорошо бы из пыжика или из ондатры, получить белье из прачечной, не забыть пришить пуговицы к Гришиным рубашкам, отдать плащ к весне в чистку, поехать дикарем на юг, желательно без Гриши, иногда пробиться в Дом кино на просмотр фильма, на вечер юмора, поглазеть на модных исполнителей, и снова с раннего утра на работу, торопливо подмазаться, проглотить чашку чаю, чмокнуть на ходу Гришу, бросить ему на прощание «До встречи» и бежать по лестнице вниз, на улицу…

Однажды она снова попала в ЦДЛ. Грише где-то удалось достать два билета на заграничный фильм, они ходили с ним по залам и фойе, заглянули в тот самый дубовый зал, в котором побывала вместе со Всеволожским, поискала глазами вокруг – вдруг где-то за столиком он, пусть даже не один, а с той, которая с енотовым воротником…

Но его не было. Ольга и сама не знала, хорошо это или плохо, кажется, встретила бы его и не сумела бы произнести ни слова.

– Ты человек, лишенный комплексов, – уверял Гриша.

Очевидно, так оно и было на самом деле. Но вот встреть она сейчас Всеволожского, наверняка смутилась бы не на шутку. А почему? Прежде всего потому, что интервью с ним, само собой, так и не появилось в «Вечерке».

После просмотра фильма Гриша не переставал вслух восхищаться им, перечисляя фамилии актеров, из-за громкого голоса на него на улице оборачивались, Ольга молчала, глядя себе под ноги. Наконец Гриша обратил на нее внимание.

– Ты что это такая сердитая? Что с тобой?

– Ничего. Во-первых, ты чересчур зычно говоришь, во-вторых, хочу есть.

– Сейчас придем домой, я тебе яичницу приготовлю, твою любимую, с помидорами. Я в детстве тоже очень любил яичницу с помидорами…

«Ты в детстве, – мысленно сказала Ольга. – Воображаю, какой ты был жирный и смешной, тебя наверняка в школе дразнили жиртрестом, не иначе».

– А хочешь, можно сварить пельмени, – невинно продолжал Гриша. – Я как раз днем купил две пачки.

«Пельмени, – вздохнула Ольга. – Яичница даже с помидорами и пельмени, вот что предназначается мне, а настоящие люди остаются там, под огромной люстрой в красивом нарядном зале, едят котлеты по-киевски, салаты с нерусскими названиями, пьют вино из тонких бокалов, беседуют друг с другом о самых различных и всегда интересных вещах…»

Ей представилась их комната, куда они войдут примерно минут через сорок, поблекшие обои на стенах, тахта, покрытая клетчатым полушерстяным пледом, теперь во многих домах простой матрац на ножках стал именоваться тахтой, крохотный туалетный столик, Гришин письменный стол с настольной лампой под зеленым, казенного вида колпаком. Все это безнадежно убогое убранство на неполных восемнадцати метрах изрядно опостылевшей жилплощади.

И вдруг стало до того жаль себя, что она тихо заплакала.

Шла рядом с Гришей по темной, почти не освещенной фонарями улице, слезы катились по ее щекам, она не вытирала их, уткнувшись носом в воротник пальто, мгновенно ставший мокрым. А Гриша не замечал ничего, оживленно разглагольствовал о том, что Трентиньян самый лучший артист не только французского, но и мирового кино и ему очень подходит Анук Эме, просто как никто другой…

В ту ночь она долго не могла уснуть, мысленно перебирая вольные и невольные свои ошибки, задавая кому-то неведомому, невидимому извечный вопрос, звучавший, должно быть, миллионы раз, чуть ли не с первых дней образования вселенной: «За что? Почему я такая невезучая? Почему мне не везет?»

А под утро, после бессонной ночи, машинально прислушиваясь к нежному, какому-то удивительно деликатному всхрапыванию Гриши, он умел похрапывать словно бы играючи, она решила: «Сегодня же позвоню ему. А что скажу? Что-нибудь придумаю».

И в самом деле, придумала. Позвонила в обеденный перерыв. Когда все ринулись в буфет, в столовую и комната опустела, можно было беспрепятственно поговорить по телефону.

– Это из «Вечерней Москвы» Ольга, – произнесла деловито. Он узнал ее сразу.

– Привет, как поживаете?

Тон голоса вроде бы не злой и в то же время отчужденный.

Наверное, он из тех людей, которых каждый раз следует завоевывать. Особенно часты подобные типы среди мужчин. Ей встречались такие, кажется, хоть на хлеб его мажь, ласковый, предупредительный, а прошло какое-то время, и будто бы подменили – чужой, да и только!

У Ольги был совсем небольшой опыт в любовных делах, своему Грише она, можно сказать, почти не изменяла. Разве лишь как-то на юге вдруг почудилось: это то, что нужно, вот он, предмет мечтаний, подарок, а не мужчина. После оказалось, никакой не подарок, обыкновенный, рядовой трус, который к концу срока стал нескрываемо рваться домой, в лоно семьи. И тогда она поняла, это все так, пустяки, ерунда на постном масле, просто ненадолго опьянела от яркого солнца, от шума моря, стрекота цикад, горячего, ласкового песка…

Но тем горше было отрезвление, пришедшее на смену. Она даже ощутила некоторое раскаяние, когда на вокзале увидела Гришу, его доброе, обсыпанное веснушками лицо, озаренное радостной улыбкой, потому что наконец-то после долгого отсутствия узрел ее, наверное, сейчас признается, как истосковался по ней!

Так и было, он не уставал повторять, что считал дни, сколько оставалось до ее приезда…

– Я тоже считала, – слукавила Ольга. – Честное слово, тоже скучала по тебе… – И на некоторое время сама поверила тому, что сказала.

– Ну-тес, – произнес Всеволожский. – Слушаю вас. Как там наше интервью?

Напрасно он уверял, что не тщеславен, что всякого рода публикации его не интересуют. Ольга, умная от природы, поняла сразу, ему это вовсе не безразлично.

Она старалась придать своему голосу как можно больше сахара и меда:

– Тут такое дело, все было хорошо, но пришел новый зав. отделом, говорит, о вас следует писать сильнее, как бы точнее выразиться, больше обрисовать вашу недюжинную натуру, ваш талант, бесценные ваши заслуги на ниве отечественного литературоведения…

– Понятно, – сказал Всеволожский. – Что же будет с нами дальше, милая девушка?

Голос его потеплел.

– Надо будет кое-что добавить, подробнее обрисовать вашу общественную деятельность, показать вас всесторонне, высветить все грани вашей неповторимой личности…

Ольга вспомнила слова Нины, той самой, которая утверждала, что досконально изучила психологию мужчин, их мироощущение, их психологический статут: «Чем грубее лесть, тем она доходчивей, потому никогда не бойся перехвалить, они все одно все слопают, так и знай!» И уж на этот раз Всеволожский оценит по достоинству все то, что она высказала ему. И не ошиблась. Он понял то, что она хотела, чтобы он понял. И, когда он спросил: «Может быть, повторим давешний рейс, прошвырнемся куда-нибудь, хотя бы в тот же ЦДЛ?» Она ответила, не задумываясь, внутренне ликуя:

– Конечно, повторим!

Нет, он не хотел на ней жениться. Он вообще ни с кем не хотел связывать свою жизнь, с ужасом представляя себе, как некая женщина, пусть самая прекрасная в мире, будет ежечасно, ежеминутно рядом с ним везде и повсюду!

Белыми, холеными пальцами с тщательно отполированными ногтями он стыдливо прикрывал лицо, повторяя одно и то же:

– Нет, нет! Вы с ума сошли, клянусь всем святым! Да я же вам чуть ли не в отцы гожусь!

«Почему чуть ли? – мысленно возразила Ольга. – Самый настоящий папа, папулечка, папусик мой дорогой!» Но вслух она сказала:

– Я не могу без вас! Делайте со мной что хотите, не могу! Понимаете меня?

Они оставались на «вы», это была его особенность: с близкими женщинами всегда быть на «вы». Она бы охотно перешла на «ты», но спорить не стала. Пусть будет так, как он желает, маленькая ее уступка – залог крупных уступок в будущем с его стороны…

В конце концов она не выдержала, пригрозила:

– Я брошусь под поезд или под трамвай, мне все равно! Вот увидите, брошусь!

– Что? – переспросил он. – Что вы сказали? Повторите. Или я ослышался?

– Вы не ослышались, – сказала она. Снова повторила все то, что сказала. Глаза ее сузились, потемнели, скулы обострились, что-то не виданное раньше, что-то волчье вдруг обозначилось на ее лице. Он молча, ошеломленно вглядывался в нее, словно впервые увидел выступавший вперед подбородок, тяжелую челюсть – знак несгибаемой, сильной натуры, не умеющей сдаваться, всегда готовой дать отпор, нанести ответный удар. Пробормотал изумленно:

– Так вот вы какая…

На миг Ольга дрогнула. Как бы не перегнуть палку, с этими пожилыми молодящимися холостяками, избалованными беспечальной жизнью, следует соблюдать осторожность, иначе вдруг, неровен час, сломаются…

И она заговорила быстро, задыхаясь от волнения:

– Милый, поймите меня, я же всегда говорю то, что думаю, я не могу без вас, никак не могу…

Он, все еще ошеломленный, недоумевающий, молчал, опустив голову.

А она продолжала:

– Милый, подумайте сами, ведь я для вас на все готова, я буду ваша радость, ваша всегдашняя надежда, ваш оплот и опора…

«Артистка, – некогда говорил Гриша. – Никакая Ермолова тебе в подметки не годится…»

Он был прав, Ольге была присуща незаурядная артистичность, умение трансформироваться, становясь то лихой бой-бабой, то тишайшей паинькой-девочкой, то умудренной жизнью, снисходительной к чужим слабостям женщиной, то рубахой-парнем с широкой, открытой душой, то замкнутой, никому не доверяющей недотрогой…

Сейчас она была в одно и то же время и беззащитной малышкой и познавшей жизнь, страстно любящей, сражающейся за свое счастье женщиной…

– Я люблю вас, понимаете ли вы это? – Ольга почти кричала, не вытирая слез, щедро струившихся из ее глаз. – Люблю в самый первый раз, никогда никого еще я не любила, как вас! Вы открыли для меня целый мир переживаний, чувств, радостей, да чего там мир, вы открыли мне меня, такой, какой я стала теперь, именно такой, я впервые узнала себя, поняла, какая я есть на самом деле и только благодаря вам, больше никому, мой дорогой, мой любимый, больше никому!

В конечном счете, он не выдержал ее натиска, окончательно рухнул, согласился на все. Так была пробита брешь в прочно укрепленном форпосте.

Всеволожский, по натуре незлой, скорее равнодушно-доброжелательный, не любил утруждать себя сильными чувствами, как-то: любовь, ненависть, ревность, зависть. Сам о себе говорил: «Я, прежде всего, джентльмен, и этим все сказано!»

Он, конечно, не ожидал, что влюбится в Ольгу, словно мальчишка, словно в прорубь с головой. Волнуясь, предвкушая очередную с ней встречу, он вышагивал по кабинету, дожидаясь ее прихода, заслышав звонок, опрометью кидался открывать дверь, с размаха обнимал ее, прижимая к себе, бросая торопливые вопросы:

– Почему так долго? Где же ты была? Я же измучился без тебя…

Впервые он изменил своему правилу, стал называть Ольгу на «ты».

Каждый раз он настаивал:

– Скажи все как есть мужу и переходи ко мне навсегда…

– Хорошо, – покорно соглашалась Ольга, и хотя желание ее сбылось, но она все никак не могла решиться сказать об этом своему мужу. Вдруг стало жаль Гришу, как же он теперь без нее? Сумеет ли перенести все то, что ему предстоит?

Молча, виновато поглядывала на его веснушки, ловила взгляд рыжих глаз, знает ли, догадался ли? А если догадался, почему молчит?

А он ничего и не подозревал, ему и в голову не могло прийти, что Ольга решила оставить его. Разве он плохой муж? Или невнимательно к ней относится? Разве изменял ей когда-либо?

И все шло в их семье внешне как прежде, пока Ольга в конце концов не решилась и не выложила Грише все, что должна была сказать.

Поначалу он не поверил ей.

– Ладно, будет врать, – он даже засмеялся от души. – Еще чего придумала, артистка, или, может, какую-то роль играешь?

– Никакую роль я не играю, – сказала Ольга, опустив голову, чтобы он не заметил внезапных слез.

Но он увидел, испугался, быстро обнял Ольгу за плечи, притянул к себе.

– Да ты что, родненькая? Что с тобой?

Она не отвечала, отворачивалась от него, старательно пряча заплаканные глаза.

Может, будь Гриша понастойчивей, упрямей, просто сильнее характером, он бы сумел отвратить ее от Всеволожского. В сущности, и ребенку понятно, что Всеволожский много старше Ольги, никакая не пара ей…

Но Гриша отличался неподдельно мягким сердцем и недостаточно сильным характером.

– Только не плачь, не надо, – повторял Гриша все время. – Ну, не надо плакать, а то я сам заплачу.

Ольга окончательно разревелась, уткнувшись носом в Гришину грудь, а он молча гладил ее по голове, по плечу, по руке…

На следующий день Ольга перебралась к Всеволожскому, в его квартиру.

С самого начала она решила взять Всеволожского в руки. Перво-наперво – конец всем ресторанным застольям, «рейсам» в различные кафе и в творческие клубы, где ему доставалось платить абсолютно за всех, подчас и за вовсе каких-то незнакомых, вдруг прилипших к его компании. Теперь он солидный человек, семьянин, ему полагается упорядочить свой быт и конечно же обедать дома. Домашний обед – это центр семьи, связующая воедино нить, которую не следует обрывать.