Текст книги "Лики времени"

Автор книги: Людмила Уварова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Что это значит? – спросила Светлана.

– Это значит потерять бодрость духа, стойкость, мужество, волю к победе, способность бороться, одним словом, он все потерял. И звери почуяли это, ведь звери очень умные, все понимают, они почувствовали, что дрессировщик потерял кураж, и разорвали его.

– Разорвали? – воскликнула Светлана.

– Да, на куски. Вдруг поняли: нет больше куража…

Светлана передернула плечами.

– Боже мой, какой ужас! Ведь они слушались его и любили?

– Слушались и, надо думать, любили, – согласилась Таисия Гарри.

– Это были львы?

– Нет, тигры и барсы. Они коварнее львов. Львы намного деликатнее.

Как ни была Светлана ошеломлена рассказом Таисии Гарри, однако слова о деликатности львов не могли не вызвать улыбку. Но Таисия с жаром продолжала:

– Уверяю тебя, девочка, львы деликатней и чистосердечней! Мой дед дрессировал и тех и других, он, помню, говорил: лучше иметь дело с десятком львов, чем с одним тигром или барсом. Вот уж, в самом деле, звери без стыда и совести…

Таисия вышла из электрички раньше Светланы. На прощанье протянула ей руку, бренчавшую браслетами.

– Помни, девочка, никогда не теряй кураж, поняла?..

Приехав к тете Паше, Светлана рассказала ей об интересной встрече, о том, что рассказала ей циркачка.

– А что, – заметила тетя Паша, – правильно она сказала, и тебе бы теперь в самую пору и послушаться. Потому как, думаешь, не вижу, что страдаешь?

– Нисколько я не страдаю, – сердито сказала Светлана.

Тетя Паша махнула рукой:

– Как же, так я тебе и поверила! Но что было, то было, а кураж не теряй, не след его терять, это я тоже так соображаю.

Между тем Славик вызвал свою маму, она немедленно прибыла из Калязина, заплаканная, жалкая, в нелепой шляпке на сухонькой голове, на руках нитяные, самодельные перчатки.

– Света, дорогая, что случилось? Почему ты так обидела моего бедного мальчика? Он же места себе не находит…

– Мы слишком разные, – отвечала Светлана. – Мы не можем быть вместе…

Она бросилась искать помощи у родителей Светланы:

– Что же это такое? Неужели наши дети разошлись навсегда?

Отец Светланы молчал, мать сказала:

– Пусть сама Светлана решает, как ей быть…

В глубине души Ада была довольна: Славик был ей давно уже не по душе.

– Но он же такой хороший, – взывала к Аде сватья. – Он не пьет, не изменяет, не шляется, любит Светлану…

Ей так и не удалось уговорить ни Светлану, ни ее мать. И она уехала к себе в Калязин, а Светлана, встречаясь в институте со Славиком, равнодушно кивала ему:

– Привет…

Он отвечал ей так же походя:

– Привет…

Светлана не притворялась. Со временем все отболело, все пришло в норму. И она уже могла спокойно встретиться с бывшим своим мужем, даже перекинуться с ним несколькими словами. А матери сказала:

– Я теперь долго не выйду замуж…

– Почему? – спросила мать.

– Потому что хорошее дело браком не назовут, – ответила Светлана. – И потом, сама знаешь, как трудно найти человека по себе.

– А возьми нас с папой, разве мы не счастливая пара? – спросила мать.

– Вы – да, счастливая, – согласилась Светлана. – Но вы – это одна такая пара на миллион, а может, и на десять миллионов!

Светлана любила родителей. Отца уважала за его ум, за интеллект, за разносторонние знания, считалась с его мнением, гордилась им. А мама иногда представлялась ей маленькой, неразумной, даже моложе ее самой, словно бы младшей сестренкой, которую следует опекать и следить за ней, чтобы чего не натворила. Мама была натурой увлекающейся, доверчивой, сама о себе говорила:

– Наверное, я никогда не перестану топить дровами улицу…

– Что это значит? – спрашивала Светлана.

– Влюбляться в людей, и снова ошибаться, и опять влюбляться…

Светлане казалось, мама повторяет чьи-то сказанные о ней слова, может быть даже папины. Но то была чистая правда, маму окружали подчас люди, недостойные ее пальца, с которыми не след бы общаться и дружить…

Новая знакомая мамы, Ольга Петровна Всеволожская, сразу же не понравилась Светлане. В ней безошибочно ощущалась та же фальшь, та же деланность, что и в Славике, Ольга Петровна была любезна, весела, открыта, даже обаятельна, а Светлане чудилась за всем этим постоянная, хорошо обдуманная, рассчитанная до последнего слова игра.

– Да что ты, – уверяла Ада Ефимовна дочку. – Ольга – чудная женщина, просто прелесть!

– Не нахожу, – коротко отвечала Светлана.

* * *

Когда Ада выписалась из больницы, она пригласила Ольгу к себе на дачу.

Дача… Ольга могла только мечтать о такой даче: элегантный финский домик, с огромной верандой, внизу две просторные комнаты, наверху одна большая, кабинет Готовцева, огромный запущенный сад. В комнатах легкая, подлинно дачная мебель, плетеные кресла, софы, покрытые пледами, низкие столики, на окнах яркие, в цветах и листьях, занавески, на веранде большой ярко-зеленый палас, идешь по саду, глянешь на веранду – кажется, трава из сада переселилась и на веранду тоже.

«Мне бы такую дачу», – подумала Ольга. Она уже начисто успела позабыть о той даче, которую в первые же дни своего супружества отвоевала у Регины Робертовны. Или просто она стала старше, теперь ей, как никогда раньше, хотелось иметь свой уголок где-нибудь в Подмосковье, в таком же прелестном месте, как и Синезерки, где находилась дача Готовцевых – не очень далеко от Москвы и вдруг – подлинный зеленый рай, река, лес, заливные луга вдали…

Ада была неподдельно рада ее приезду.

– Я здесь одна, скучаю, – призналась она Ольге, – Валерий опять в отъезде, поехал в Вену, правда, на этот раз командировка короткая, всего дней на десять, но все-таки я одна. Света моя все время в университете, редко когда приезжает ко мне.

И вдруг предложила:

– Поживите у меня, ну, что вам стоит? Я вам дам отдельную комнату, хотите, поселю вас в кабинете Валерия? Вам там будет удобно и хорошо, уверяю вас…

Предложение это было неожиданным, но тем более заманчивым. Пожить на такой чудесной даче, в тишине и благодати, на всем готовом, утром ходить купаться на речку, днем в лес, по грибы, какая отрада для издерганных городом нервов!

В сущности, почему бы и не согласиться? Всеволожский обойдется как-нибудь и без нее, во всяком случае, если и пошебаршит малость, она быстро его успокоит.

– Право, не знаю, – притворно смущаясь, сказала Ольга. – Это все как-то неожиданно…

– Во всяком случае, сегодня я вас не отпущу, – решительно заявила Ада. – Будете ночевать у меня, это будет для вас проверка, хорошо? Если вам понравится, тогда, значит, вы поживете у нас, договорились?

Ада отправилась на кухню, Ольга прилегла на широкий диван, стоявший между окнами, закинула руки за голову.

Ада принесла поднос из кухни, на нем – жареный цыпленок, салат из свежих помидоров, копченая грудинка, кофе в маленьких чашечках, домашнее печенье, испеченное, как сказала Ада, по особому рецепту.

– Кушайте, прошу вас, – Ада разбросала по столу тарелки с закусками. – А я погляжу, как вы будете кушать.

– А вы что же? – удивленно спросила Ольга.

Ада грустно развела руками:

– Мне нельзя, на строгой диете сижу, самой, что ни на есть, строжайшей, вы же помните, у меня была серьезная операция.

Ольга уплетала за обе щеки. Все было так вкусно, так хорошо приготовлено! И в самом деле, жить на этой даче, на всем готовом, и чтобы кто-то подавал тебе вкуснятину и убирал со стола, так, чтобы не знать ничего, ни мытья посуды, никаких вообще забот, что может быть лучше?

Потом Ада натянула на стену веранды белую простыню, стала показывать слайды, поясняя:

– Это мы в Австралии, все вместе, а это в ФРГ, в Дортмунде, это в Париже, возле Триумфальной арки, а это в Лондоне, на Пикадилли, Пикадилли была любимая улица нашей дочки, всегда по воскресеньям просила папу: «Пошли на Пикадилли…»

– Как вы много ездили, как много видели, – сказала Ольга.

– Да, много, – кивнула головой Ада. – Иногда ночью, когда долго не спится, начну вспоминать, где мы только не были, даже не верится, неужели это я, Адочка Здрок, моя девичья фамилия Здрок, папа был украинец, родом из Волыни, там у всех такие странные фамилии, неужели, думаю, я, Адочка Здрок, которая когда-то жила в своем Чернигове, летом ездила в Остер, на берегу Десны, и думать не думала, что увидит когда-нибудь какую-либо чужую страну, и Канаду, и Австралию, и Канарские острова, и даже Азорские, те самые, о которых писал Маяковский?..

– Конечно, это счастье, – сказала Ольга, стараясь, чтобы голос ее не звучал завистью, с трудом подавляемой. – Это, поверьте, счастье…

– Наверно, – согласилась Ада. – Но, по-моему, счастье – это прежде всего здоровье, нет здоровья – ничего нет, поверьте…

О, непостижимость человеческой природы! Ольга слушала пояснения Ады: «Здесь мы в Париже… А здесь на Пикадилли… Здесь в ФРГ…» и следила за тем, чтобы ни единого слова не вырвалось наружу, слово, о котором позднее она могла бы пожалеть.

«Почему? Ну почему этой глупышке, примитивной, словно мычание, так везет? Почему она запросто перечисляет страны, в которых ей довелось жить, не так, как другие, ездившие с туристской группой, сегодня в одном городе, завтра уже в другом, и все наспех, торопливо, трясясь в автобусе…»

Если бы ей, Ольге, выдало такое вот счастье – увидеть мир, пожить подолгу то в одной стране, то в другой, – она не Ада, она бы многое могла увидеть, заметить, запомнить, понять и, кто знает, может быть, впоследствии и написала бы какие-нибудь путевые очерки или далее повесть, а возможно, и роман…

Внезапно Ада зажгла свет.

– Простите, – сказала, слабо улыбаясь. – Я что-то устала, может быть прервем?

– Ну конечно же, – торопливо ответила Ольга. – Что за вопрос!

Ада прилегла на диван. Лицо ее побледнело, крупные капли пота блестели на лбу.

Ольга испугалась. Вдруг это с нею какой-то приступ, что тогда делать?

– Полежите спокойно, сейчас полегчает, – сказала Ольга.

– Это у меня бывает часто, – сказала Ада, с усилием улыбаясь, голос Ады звучал слабо, еле слышно. – Вдруг ни с того ни с сего…

Ольга молча глядела на нее. До чего побледнела, совсем восковая сделалась. Наверное, и в самом деле, она тяжело больна…

Однако прошло еще какое-то время, и Аде стало лучше. Щеки ее слегка порозовели, дыхание стало ровнее. Улыбнулась, вскочила с дивана.

– Мне уже легче. Все прошло. А вы, я видела, испугались, верно? Подумали, очевидно, что я с нею буду делать здесь, на даче, когда никого нет? А вдруг сыграет в ящик?

– Ну, зачем вы так?

Про себя Ольга удивилась, дурочка дурочкой, а ведь вот, в проницательности не откажешь, все как есть поняла!

Ада подошла к зеркалу, пригладила волосы.

– На кого я похожа? Ужас что такое, Валерий приедет, не узнает меня…

Обернулась к Ольге:

– Не то что вы. Вы – воплощенное здоровье, гляжу на вас с белой завистью…

– У меня тоже свои хворобы, – Ольга притворно вздохнула. Была бы здесь Светлана, она, возможно, поняла бы Ольгины слова по-своему и, пожалуй, не ошиблась бы: Ольга, подобно Славику, боялась чужой зависти и потому иной раз любила пожаловаться на некие болячки, которые одолевали ее, особенно любила жаловаться перед истинно больными людьми, чтобы не позавидовали и не сглазили бы…

– Сейчас будем чай пить, – решила Ада и отправилась на кухню.

Ольга рассеянно перебирала слайды, иногда разглядывала их на свет, когда-то эти маленькие картонные квадратики обвевал ветер далеких стран, Ольге казалось, до сих пор еще они хранят дыхание этого куда-то умчавшегося ветра.

Если бы увидеть Триумфальную арку, улицу Пикадилли, картинную галерею в Мюнхене…

– Вы давно женаты? – спросила Ольга, сидя с Адой за столом.

– Ужасно давно, скоро серебряную свадьбу справлять будем. Мы очень нуждались в молодости.

Она усмехнулась, словно давние, невеселые воспоминания согревали ее.

– А потом Валерий перешел в Агентство «Новости», потом написал свою первую книгу о колониализме в ЮАР, он в ту пору уже съездил в ЮАР, и так быстро, знаете, написал книгу, буквально за четыре месяца.

– И с тех пор ваше положение стало улучшаться? – спросила Ольга.

Ада кивнула.

– Да, в общем, первая книга открыла путь, как говорится…

– А Валерий Алексеевич много работает? – спросила Ольга.

– О, ужасно много, он такой усидчивый, – Ада вздохнула. – Я ему иногда говорю: оторвись хотя бы ненадолго, пойди, погуляй, куда там, сидит здесь, в своем кабинете, и пишет с утра до вечера!

– Я люблю прилежных и трудолюбивых людей, – сказала Ольга.

– Вы знаете, и он тоже, – подхватила Ада. – Он тоже говорит всегда: предпочитаю подлинных тружеников, презираю лентяев. И Светлана в него, тоже труженица, в школе училась на одни пятерки и в университете тоже учится, говорят, лучше всех.

– Вы москвичка? – спросила Ольга.

– Нет, я же говорила, что родилась в Чернигове. Но потом папа умер, и мама вышла во второй раз замуж за москвича, и мы переехали в Москву. Мне тогда было лет десять…

– А Валерий Алексеевич? Он москвич?

– Нет, что вы, он с Волги, родился в Угличе, там прожил лет, наверное, до пятнадцати, потом его дед, у него был дед – строитель метро, очень славный старик, я еще застала его, он вызвал Валерия к себе, в Москву, и тут Валерий поступил в университет, окончил его, потом еще учился в институте международных отношений, но это уже тогда, когда мы поженились, много позднее…

– А кто его родители? – Ольга продолжала выспрашивать, то ли в силу журналистской своей привычки все всегда знать, обо всем иметь точную информацию, то ли потому, что хотелось собрать больше сведений о Готовцеве.

– Родители у него были простые люди, отец – слесарь на заводе. Валерий до сих пор влюблен в свой Углич, вы себе не представляете, как он его любит, говорит: нет нигде в мире краше места, чем Углич. Знаете, какое у него заветное желание? – Ада даже глаза расширила. – Когда мы окончательно состаримся, то переедем в Углич, купим там небольшой домик и будем доживать свой век на берегу Волги в родимом Угличе…

– И как вам? Нравится такая перспектива?

– Мне?

Ада задумалась ненадолго, потом подняла на Ольгу кроткие глаза.

– Не во мне дело, Олечка. Я знаю, что не доживу до старости. Так что, если суждено исполниться его мечте, то уже, наверно, с кем-то другим…

Утром приехала Светлана. Увидела Ольгу, удивленно сощурилась, однако поздоровалась довольно вежливо, даже спросила:

– Вам не скучно здесь, в одиночестве?

– Но я же с вашей мамой, – ответила Ольга. – Так что об одиночестве уже нечего говорить.

Поначалу она звала Светлану на «ты», но как-то так получилось, что вскоре перешла на «вы», должно быть потому, что видела неприветливость, даже затаенную враждебность Светланы.

– Я ненадолго, – объявила Светлана. – Решила только объявить, что папа звонил. Он приезжает завтра, в четверг.

– Ну да? – радостно удивилась Ада. – Так быстро? Вот хорошо-то! – Но вдруг лицо ее омрачилось: – Почему так быстро? Ведь прошла всего лишь неделя, он рассчитывал пробыть в Вене дней десять, не случилось ли с ним чего? Он здоров? Да? Не скрывай от меня ничего!

Светлана улыбнулась. От улыбки густобровое лицо ее просветлело, стало казаться миловиднее.

«А она ничего, – подумала Ольга. – Вот так, когда улыбается, и смотрит вбок, чем-то становится похожей на мать…»

– С папой все в порядке, ручаюсь, просто надоело, наверно, хочется домой, и мне надо домой, взять кое-какие конспекты – и в университет.

– Вот так всегда, – вздохнула Ада, когда светло-голубое платье Светланы мелькнуло за изгородью. – Не поест толком, никогда о себе не подумает, все всегда наспех, на ходу, быстро, мгновенно. Но хорошо хоть, что наш папа здоров, я было подумала – может быть, он захворал, но Света меня успокоила окончательно. А теперь пойдемте погуляем на речку, у нас такая река, вы ахнете, вся заросла ряской, а берега зеленые-зеленые…

– Не могу, – Ольга посмотрела на часы. – Я должна быть в Москве, у меня дела…

Ада вопросительно подняла брови:

– Как же так, Олечка? Вы же хотели побыть до вечера?

– Хотела, но не могу, – сказала Ольга. – Я совсем позабыла, у меня очень важное свидание в одной редакции…

– Деловая женщина, – сказала Ада. – Каждая минута у нее на счету, не то что я, бездельница.

– Каждому свое, – улыбаясь, заметила Ольга. – У меня работа, у вас хороший муж, прелестная дочка.

– У вас тоже хороший муж, – сказала Ада.

Ольга наклонила голову.

– Безусловно, что есть, то есть. Кстати, и о нем не след забывать, так что погостила, и хватит.

– Приезжайте еще, – сказала Ада. – Хорошо? Скажите, что приедете!

– Приеду, – пообещала Ольга. – Непременно приеду…

* * *

В четверг рано утром, Всеволожский еще спал, Ольга встала, тщательно и обдуманно накрасилась, слегка подсинила веки, чуть-чуть подкрасила губы, положила тон на щеки. Все должно быть скромно и пристойно, только так!

Так же скромно, но безусловно со вкусом следовало одеться – строгий серый пиджак мужского покроя, светлая юбка, темно-синяя блузка, на ногах английские туфли, шнуровка, низкий каблук, серые чулки. Сумка через плечо. Последний взгляд в зеркало, последний взмах щеткой по волосам, кажется, о-кей. Или, как говорят, французы, комильфо.

Ольга еще не успела закрыть за собой дверь, как Всеволожский проснулся, спросил:

– Ты куда, Олик?

– Дела, дела, – пропела Ольга. – Задание одной престижной редакции, которой нельзя пренебрегать. Завтрак на плите, днем придет наша дульцинея, приготовит обед, а я, наверно, до вечера, привет, милый, или, вернее, чао…

Все это она выпалила сразу, единым духом и, не слушая, что ей вслед произнес Всеволожский, быстро хлопнула дверью.

«Москвич» стоял возле подъезда, верная ее бирюзовая лошадка. Еще три года тому назад, в день сорокалетия Ольги, Всеволожский подарил ей машину. Само собой, радости Ольги не было конца. Сбылось еще одно желание, сжигавшее ее, не дававшее покоя, мечта, которая наконец-то осуществилась – у нее появилась машина.

Правда, вскорости радость Ольги слегка поблекла, «Москвич» был все-таки не предел мечтаний, не «Жигули», не «Волга» и уж, само собой, не «Мерседес». Но, как говорил некогда Гриша Перчик, за неимением гербовой – пишите на простой, все одно, как-нибудь сгодится, был бы почерк поразборчивей…

Ольга проверила тормоза, включила зажигание и понеслась по направлению к Шереметьево-2.

Вчера, на даче у Ады Готовцевой, едва лишь Светлана сказала о том, что отец прилетает в четверг, в уме у Ольги мгновенно созрело решение, которое следовало осуществить безотлагательно.

И теперь она мчалась к Шереметьеву, было еще очень рано, редкие машины обгоняли ее, но чем ближе к аэродрому, тем все больше встречалось машин. Приехав на аэродром, Ольга узнала – самолет из Вены прибывает через час.

Надо было мысленно прорепетировать все то, что может произойти. Во-первых, хорошо бы, если бы здесь не было ни Светланы, ни Ады. Впрочем, вряд ли они приедут на аэродром, Ада как-то сказала, что Валерий так часто ездит в зарубежные командировки, что они с дочкой редко его встречают. А вдруг сегодня выпадет этот самый, редкий, случай?

Тогда надо придумать причину, почему Ольга нынче на аэродроме? Пусть будет так: приезжает иностранная делегация немецких или лучше английских педагогов из Лондона, редакция «Учительской газеты» поручила Ольге сделать беседу с руководителем делегации. Ада знает, что Ольга сотрудничает во многих журналах и газетах, потому ни она, ни вообще никто не удивится, увидев ее. Так же следует сказать и самому Готовцеву. Она встречала делегацию, но оказалось, они переменили день, приедут завтра…

Самолет из Вены прибыл, как я было объявлено, вовремя, но Готовцева среди пассажиров не было. Ольга все глаза проглядела, его нигде не было видно. Жаль, что она не узнала, когда, в какое время, каким рейсом он прилетает. В бюро информации ей сказали, что ожидается еще один самолет, в четыре часа семнадцать минут.

«Подожду», – решила Ольга. Глянула на часы. Было около девяти. Стало быть, ждать семь часов? Что ж, видно, придется ждать.

Аэродром казался словно бы сошедшим с экрана какого-то зарубежного фильма. По залам, освещенным лампами дневного света, проходили хорошо одетые люди с великолепными чемоданами и дорожными сумками, повсюду, в буфете, в баре, возле киосков с сувенирами и табачными изделиями, слышалась нерусская речь.

Ольге чудилось: с летного поля, оттуда, где приземляются гиганты-самолеты, сюда, в огромные залы, властно врывается ветер далеких странствий.

Еще раз ей подумалось, как счастлива Ада! Почему, ну почему ей такое счастье, этой девочке из Чернигова, Адочке Здрок? За что? За какие такие заслуги? Разве Ольга не заслуживает гораздо большего, чем Ада, счастья, умная, красивая, веселая, мыслящая? Разумеется, у нее тоже неплохой муж. Кто же спорит, но он уже стар, он как-то особенно состарился за последние годы, весь как-то сник, одряхлеть не одряхлел, но стал другим.

И уже не тянет его, как бывало, в рестораны, в творческие клубы, не привлекают компании приятелей – актеров, журналистов, писателей, постоянно говорит: «Лучше посижу дома».

И теперь Ольге зачастую приходится сидеть вместе с ним. Само собой, Готовцев моложе, интереснее, перспективнее ее мужа, кто может спорить? К тому же занимает совсем другое положение в обществе. Будь она жена Готовцева, она бы увидела мир, а не сидела бы со старым мужем возле телевизора, уставившись невидящими глазами в экран. Ведь она же еще молода. Сорок три – это не старость. Конечно, уже не молодость, кто же спорит, но и не старость.

Всему приходит конец – старая истина, известная всем и каждому. Кончились томительные часы ожидания, когда, казалось, стрелки двигаются чересчур медленно и самолет из Вены, может, задержится на долгое время, а то и вовсе не прилетит. Но самолет прилетел в указанное время, в шестнадцать с минутами, и, спустя еще сорок минут, пассажиры хлынули в таможенный зал.

Еще издали она увидела Готовцева. Идет мимо таможенника, на ходу перебрасывается с ним какими-то словами, немудрено, его, наверное, знают здесь многие, ведь он часто ездит, часто проходит таможенный контроль. Ольга следила за ним оценивающим взглядом, благо он не мог видеть ее. Не сказать, что красив, чего нет, того нет, но есть в нем известная значительность, в каждом движении, в каждом взгляде, даже в походке чувствуется личность, бесспорно, незаурядная. Лицо умное, не каждый день встречающееся, очки скрывают вдумчивые, проницательные глаза.

Однажды он снял очки, и Ольга увидела, какие у него проницательные, всезнающие глаза. Волосы темные, уже пересыпанные густой сединой, фигура хорошая, спортивная, как-то он сказал, что любит теннис, если имеется свободная минутка, едет на корты в Лужники, но только, прибавил он, свободных минут совсем, совсем немного…

Да, фигура хорошая, походка быстрая, стремительная, ей вспомнилась уже порядком отяжелевшая фигура Всеволожского, хотя он старается еще молодцевато держаться, старается быть всегда подтянутым, но походка выдает его, шаркающая, подчас замедленная, усталая, и эти морщины, эти складки на шее, кажется, еще недавно гладкой и сильной.

Она все рассчитала, неторопливо пошла навстречу Готовцеву, удивленно воскликнула:

– Валерий Алексеевич, вы ли это?

Казалось, он нисколько не удивился.

– Я, – сказал. – Собственной персоной, а это вы?

Чуть улыбнулся, и тут же лицо его снова стало почти хмурым, подобно всем людям, непривычным часто и охотно улыбаться.

– Можете себе представить, – сказала Ольга, выверяя каждое слово и потому говоря медленно, обдуманно. – Я поехала по заданию «Учительской газеты» встретить делегацию английских педагогов, оказалось, они не прилетели, а прилетят, кажется, завтра…

– Бывает, – сказал Готовцев.

– А вы из Вены? – спросила Ольга.

Он переложил свой щегольской темно-красный, с блестящими замками чемодан из одной руки в другую.

– Да, только что с самолета. Должен был прилететь еще через три дня, но совещание кончилось раньше, и хотя предлагали остаться еще на немного, я решил все-таки собраться и уехать. Ада себя не очень хорошо чувствует.

– Это правда, – голос Ольги звучал как нельзя более сочувственно. – Я была у вас на даче, мы провели вместе целый день…

– Да? – он с интересом взглянул на Ольгу. – Ну и как Ада, по-вашему?

«А он любит ее, – Ольга почувствовала, как внезапно больно сжалось сердце. – Любит, безусловно, и боится за нее».

Она и злилась на него за то, что он любит Аду, беспокоится о ней, и в то же время не могла не уважать его за это самое беспокойство, наверное, если бы не обращал никакого внимания на здоровье жены, он бы ей нравился меньше. Или она, напротив, радовалась бы этому?

– Знаете, так себе, – сказала Ольга. – Держится наша Адочка хорошо, но все-таки, все-таки…

Лицо его, и без того невеселое, омрачилось сильнее.

– Да, – сказал коротко. Что есть, то есть…

Они направились к стоянке такси.

– Вы прямо на дачу? – спросила Ольга.

– Да нет, сперва заеду домой, возьму кое-что с собой и тогда на дачу, нужно будет кое над чем поработать…

Ольга вздохнула с облегчением. На дачу везти его ей не хотелось, как бы ни была Ада бесхитростна, но может догадаться, что эта встреча отнюдь не была случайной. Надо непременно попросить его не говорить Аде о ней.

– Какая большая очередь, – сказал он. Ольга улыбнулась.

– А какое вам дело? Я же на машине.

– Вот это хорошо. А по дороге ли нам?

– У меня уйма времени, раз я не встретила своих педагогов, так что диктуйте, куда везти, каким путем…

Они ехали по широкой, хорошо асфальтированной дороге, солнце светило прямехонько в глаза, Ольга опустила щиток на верхнюю часть ветрового стекла.

– А я люблю, когда солнце в глаза, – сказал Готовцев. – Это у меня с детства, всегда старался смотреть на солнце и не жмуриться.

– Пока слезы не потекут, – сказала Ольга.

Он наклонил голову.

– Пока слезы не потекут, – повторил, – что было, то было, а все не хотелось сдаваться.

– Детское иногда живет долго, – Ольга повела на него глазом. – Вы не находите?

– Иногда.

Оба помолчали немного. Машина выехала на Ленинградское шоссе.

– Как было в Вене, интересно? – спросила Ольга. Он пожал плечами.

– В общем, обычно, много разговоров, глубокомысленных обменов мнениями, сравнений, споров, всегда вежливых, даже излишне вежливых, сплошная китайщина, коктейлей, ужинов, завтраков, неостроумных, зато вполне приличных анекдотов, неискреннего смеха, одним словом, ритуал привычный и обычный…

– Однако, – Ольга затормозила перед красным светом. – Однако умеете, сударь, замечать все, что попадается на глаза…

– И даже то, что скрывается от глаз, – продолжил он.

Оба посмеялись в меру. Поехали дальше.

– Что вы привезли Адочке и Светлане? – спросила Ольга.

– Аде – ничего, а Светлане портативный магнитофон, ее старый испортился. У нее, кстати, через две недели день рождения, вот ей готовый подарок…

«Любит дочь, – отозвалось у Ольги. – Конечно же, любит».

– Что же вы ничего Адочке не привезли? – спросила она.

– Ей ничего не надо, сама сказала, кроме аспирина Байера, ничего ровным счетом.

– А это что, очень хороший аспирин?

– Хорошо очищенный, потому более эффективного свойства.

– Понятно.

Снова остановились на перекрестке. Ольга повернула голову к Готовцеву:

– Знаете, у меня к вам просьба, пустяковая, но все же…

– Извольте, – сказал он. – Готов выполнить…

– Да, ничего в ней особенного, – Ольга постаралась изобразить некоторое, с трудом скрываемое смущение.

– Видите ли, мне не хотелось бы, чтобы ваши знали о том, что мы повстречались на аэродроме.

Он неподдельно удивился:

– Да почему же? Они к вам так хорошо относятся, напротив, я уверен, будут очень рады, что вы меня взяли в свою машину…

– И все же, – с улыбкой настаивала Ольга. – Давайте, у нас с вами будет свой маленький секрет, не говорите ничего, и я ничего никому не скажу.

Подумала про себя:

«Только не перегибать палку. Случай далеко не простой».

– Знаете, – начала она снова. – Я полюбила вашу Аду, до того она прелесть, просто слов нет!

– Да, она прелесть, – серьезно, ни тени улыбки в глазах, согласился Готовцев. – Она поразительно чистой души человек, иногда смотрю на нее и дивлюсь, даю слово…

– Почему дивитесь?

– Как можно в наше время сохранить эту поразительную душевную чистоту, это абсолютное доверие к людям, она же в каждом человеке видит одно только хорошее, все у нее замечательные, прекрасные, умные, талантливые. Кстати, вас она полюбила так, словно знакома с вами много лет.

Помедлив, Ольга спросила:

– А Светлана, должно быть, все-таки не такая?

«Осторожно, – мысленно приказала себе. – Не переступи порог, Не скажи того, чего не положено. Поаккуратней…»

Но нет, он не возмутился, не обиделся, не разозлился.

– Пожалуй, – проговорил спокойно. – Светлана более современная, она и сама говорит: «Ты, мама, сплошное ретро, тебе бы жить при Тургеневе, в крайнем случае, при Писемском, но не в наше время…»

– Да, – подхватила Ольга. – Это правда, я и сама всегда поражаюсь этой нетронутой душевной целине, этой необыкновенной прямоте, правдивости, искренности, и в самом деле, такие люди, как Адочка, редко встречаются в наши дни…

Он молча кивнул. Ольга, продолжала:

– Но, знаете, скажу вам, как ваш друг, не только, разумеется, ваш, но и всей вашей семьи, если бы она меньше уходила в свои болезни, меньше обращала на них внимания, насколько легче жилось бы ей!

«Так, так, – мысленно произнесла Ольга. – Осторожно при спуске, не поскользнись, чуть-чуть тронула – и хватит, все!»

– Разве? – спросил Готовцев, подумав немного. – Пожалуй, бывает и так, нечасто, но все-таки. Впрочем, – добавил он, – следует и ее понять, все же больна и, сами понимаете, серьезно…

– Ну, еще бы, – горячо заметила Ольга. – Еще бы, понимаю ее на все сто…

«Хватит, довольно. Теперь о чем-нибудь другом».

– Скоро на дачу поедете?

– В общем, думаю, скоро, приму душ, отдохну немного, позвоню кое-куда и поеду. Наверное, не раньше девяти. Мне надо будет подготовиться к «круглому столу», в Доме журналистов. Я же прямо с корабля на бал. В понедельник «круглый стол», если, конечно, не отменят, хотя, думается, вряд ли. Впрочем, позвоню в Домжур, узнаю, уточню время.

– О чем будет «круглый стол»?

– Задачи и перспективы современной журналистики.

– Довольно расплывчатая формулировка, впрочем, все равно, наверное, будет интересно, ведь все то, что вы пишете, читателям всегда нравится!

Ольга по привычке не стала изменять оружию любимому и испытанному, не раз выручавшему ее – лести, однако Готовцев не обратил особого внимания на эти слова, может быть, просто не расслышал.

Машина остановилась у подъезда дома Готовцева.

– Вроде приехали? – Ольга, улыбаясь, глянула на него.

Готовцев взял свой чемодан из багажника, сказал:

– Надеюсь, до скорой встречи. Вы приезжайте на дачу…

– Приеду, – сказала Ольга. – Мы договорились с Адой, что как-нибудь непременно…