Текст книги "Дамы и господа"
Автор книги: Людмила Третьякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
9
«Дети – это вечный страх». Справедливость такого утверждения едва ли кто-то возьмется оспорить.
Елена Петровна осталась вдовою с пятью детьми на руках, когда младшей дочери Елене было всего два года. Однако самые большие испытания начались для Демидовой, когда дети выросли…
Ужасным горем для нее стала кончина тридцатилетнего сына Николая. В этом же возрасте умерла и любимая дочь Елены Петровны, названная в честь бабушки Авророй.
Вместе с красотой и миллионами своих предков Аврора унаследовала их неуправляемый характер. О ее романах, с дуэлями, изменами, побегами, похищениями, говорил весь Петербург. Елена Петровна не могла воздействовать на дочь. Пребывание в особого рода лечебнице лишь ненадолго возвращало несчастной душевное спокойствие. Здоровье ее было надломлено, и это приблизило безвременный конец.
Среди других детей Павла и Елены Демидовых, которым была суждена достаточно долгая, хотя и не без трудностей жизнь, самой яркой личностью оказалась дочь Мария.
* * *
В характере Марии Павловны также легко углядеть черты, свойственные многим членам династии. Но ей повезло больше, чем сестре.
Широта натуры, жажда действия, презрение ко всем условностям и преградам, художественная одаренность – такова была Мария Демидова, княжна Сан-Донато.
Обычно женщинам с подобными задатками приходится несладко, поскольку в семейной жизни, составляющей основу счастья, все их порывы натыкаются на подспудное сопротивление спутника жизни. Мужчина предпочитает видеть подле себя подругу непритязательную и мягкую, такой легче управлять.
Впрочем, сильный пол можно понять: женщины, которым есть что предъявить миру – талант ли, красоту, богатство, знатность или что-либо иное, отличающее их от общей массы, как правило, амбициозны и требуют к себе соответственного отношения.
С Марией, всегда тактичной и снисходительной с прислугой и вообще с простолюдинами, сильным мира сего приходилось держать ухо востро. Когда, например, давний знакомый король Умберто позвонил ей по телефону в неурочный час, то услышал в ответ: «Вы можете царствовать в Италии, но не позволяйте себе мешать отдыху княжны, Демидовой».
Такова была Мария в молодости, когда молва причисляла ее к самым красивым и оригинальным женщинам Петербурга. Таковой осталась и в старости, познав болезни, одиночество, утрату былого финансового могущества.
Понятно, что подобным особам нелегко найти себе спутника жизни, а еще труднее ужиться с ним. Но случилось невероятное – и это, пожалуй, отличало Марию от большинства женщин демидовского клана, фатально невезучих в сердечных делах.
Весной 1897 года Мария стала женой человека, который смог влюбить ее в себя без памяти, и этому чувству она осталась верна на всю жизнь.
«Мой обожаемый Сеня», – с такими словами двадцатилетняя Мария вышла из церкви после венчания. «Мой обожаемый Сеня», – так говорила она о своем избраннике и после его смерти.
Кто же был этот «обожаемый Сеня»?
…Князя Семена Семеновича Абамелик-Лазарева называли одним из самых богатых людей в России. По количеству принадлежавшей ему земли он «считался крупнейшим помещиком».
Однако каким богатством можно удивить урожденную Демидову? Дело, вероятно, было совсем не в количестве движимого и недвижимого имущества, а в необыкновенных человеческих свойствах этого человека, о котором современники отзывались с нескрываемым удивлением и восхищением. Такие люди рождаются редко. Даже единственная встреча с ними остается в памяти на всю жизнь.
В свои сорок лет Абамелик-Лазарев был «человек цветущего здоровья, без седин, высокий, красивый, прекрасно сложенный, с размеренной твердой походкой. Его большие черные глаза отдавали поразительной по чистоте и ясности блеском, и его редкий по красоте и обаянию взгляд, в котором так много светилось ума и сознания жизни, долго не забывался; взгляд, который быстро и неожиданно останавливался на вас, коротко, на две-три секунды, как будто бы вникал в вашу душу, привлекал вас к себе».
…После свадьбы молодожены уехали в Пратолино, откуда Мария написала свекрови Елизавете Христофоровне в Петербург: «Дорогая мама, мне хочется вам сказать, что я чувствую себя очень счастливой…»
Семья, к которой теперь она принадлежала, имела армянские корни и историю, очень похожую на демидовскую.
Первого из появившихся в России пращуров Семена Семеновича звали Елиазар Лазарьянц. Он поступил на русскую службу во времена Елизаветы Петровны и служил переводчиком с восточных языков. Его дети, называвшие себя уже Лазаревыми, начали свое предпринимательство с основания шелковых мануфактур. Энергичные, умело сочетающие способность наживать деньги с честностью, они быстро разбогатели и приобрели вес в обществе. При Екатерине дворцовые модницы уже щеголяли в парче и бархате российского производства, не уступающих французским. Дело Лазаревых ширилось: они получили подряд на разработку каменноугольных копей в Пермской губернии, стали владельцами горных заводов, продавали железо, соль, брали строительные подряды.
Не интригами и хапужеством Лазаревы пробивались к благоденствию, а энергией и желанием возвратить часть заработанного стране, которая стала им родиной. Они точно определили место денег в своей жизни, не давая им заступить черту, за которой ценилось совсем другое: книги, искусство, образованность, поддержка учебных заведений и тех, кто туда стремится. Лазаревы росли сами и помогали в этом другим. Все приходило по заслугам.
На доме № 40, примыкающем к армянской церкви и принадлежавшем этому замечательному роду, на мемориальной доске надпись:
«В этом доме жил выдающийся государственный деятель, просветитель, меценат, граф Иван Лазарев (1735– 1801)». Это был как раз тот человек, который в молодости выткал первый аршин отечественного бархата, на радость екатерининским дамам.
Главным же делом семьи Лазаревых стало учреждение и открытие в 1814 году в Москве Института восточных языков, «общеполезного и для армянского народа, и для русского правительства».
Лазаревы, построившие для своего детища великолепное здание в Армянском переулке Первопрестольной, несли все издержки по содержанию учебного заведения, бесплатно учили «недостаточных юношей». В типографии Лазаревского института печатались книги на тринадцати европейских и восточных языках.
С момента основания и до самого октябрьского переворота попечителем института состоял кто-нибудь из членов этой замечательной семьи. С 1872 по 1916 год это был уже нам знакомый Семен Семенович. Благодаря тому, что его дед, генерал-майор, грузинский князь, в 1835 году был «определен» в российское дворянство, Семен Семенович стал именоваться князем Абамелик-Лазаревым.
Природа оказалась к нему необыкновенно щедра. Молодой князь блестяще окончил историко-филологический факультет Петербургского университета, вероятно, стал бы крупным ученым, если бы не «промышленная империя», которая требовала сил и времени. И все-таки князь профессионально занимался археологией, сделав по-настоящему ценные открытия. Его имя получило широкую известность в ученых кругах после выхода в свет сенсационного труда «Пальмира», открывшего Абамелик-Лазареву двери французской академии. Он был почетным членом многих российских обществ. Круг интересов Семена Семеновича был необычайно широк: древнее искусство, экономика, курортология, социология, проблемы образования и даже цветоводство. Говоривший на всех европейских и восточных языка, он изумлял своей эрудицией и интеллектом. Где только бралось время! Ведь «на руках» князя лежала настоящая промышленная империя с заводами, шахтами, проблемами модернизации производства, торговли, сбыта… Помимо всего у него был настоящий предпринимательский талант, то чутье делового человека, которое и возвело его на Олимп финансового могущества.
Конечно, князь Абамелик-Лазарев – исключительное «природное явление». Откуда берутся подобные люди? Как им хватает сил, времени, энтузиазма? Почему, достигнув всего, они не теряют жизненного азарта? Где истоки их фантастической работоспособности? Даже если бы и существовало жизнеописание того, кто был назначен в мужья прелестной Демидовой, едва ли был бы дан ответ на эти вопросы. Одно можно сказать точно: с этим человеком Мария Павловна «чувствовала себя очень счастливой» всю их совместную жизнь.
…Каждый из супругов сумел оценить особенности и самобытность характеров друг друга, проникнуться к ним уважением и интересом.
С первых же дней супружества князь показал себя истинным рыцарем. Это ли не вечный ключ к женскому сердцу? Семен Семенович относился к Марии – обожаемой возлюбленной, – как к ребенку. Он словно жил для ее счастья, потакал всем ее прихотям, которые находил бесконечно женственными и очаровательными.
Внешне Мария никоим образом не походила на русскую. Все принимали ее за итальянку. Огромные, дивной красоты глаза княгини, как говорили, были непередаваемого цвета. Одни называли их изумрудными, другие утверждали, что их оттенок меняется в зависимости от ее настроения. Пышные волнистые волосы на горделивой маленькой головке были уложены в изящную прическу. «Крошка», – подписывала Мария свои письма к мужу. Невысокая, но очень стройная, с талией чуть шире запястья, она умела эффектно подчеркнуть свою внешность туалетами, в которых присутствовала та легкая небрежность, которой бывают отмечены артистические натуры.
Семен Семенович понимал высокую меру разнообразных способностей жены, а также и то, сколь узка сфера их применений – вечное несчастье незаурядных женщин старой России. Не исключено, что именно для того, чтобы дать Марии возможность хоть в какой-то степени реализовать художественные и организаторские наклонности, он купил в Петербурге два здания на Миллионной улице, позволив перестроить их по своему желанию.
Работа закипела. Постоянное общение с архитекторами и мастерами, переговоры с подрядчиками, найм рабочих, выправление разного рода официальных бумаг, связанных с капитальной переделкой домов в самом центре Петербурга, словом, все, что обычно вгоняет людей в тоску, для Марии стало праздником.
Надо было должным образом оформить помещение для спектаклей, на сцене которого предполагала играть сама хозяйка. Здесь планировалась репетиционная комната для занятия балетом – Мария брала уроки у профессиональной танцовщицы, служившей в Императорских театрах. В планах было и создание небольшого концертного зала, куда приглашались бы отечественные и зарубежные знаменитости. Супруга Семена Семеновича хотела устраивать в своем доме благотворительные концерты. У нее имелся и собственный номер, с которым она блистала во многих салонах Европы; одна из первых она переняла моду танцевать без туфель. Ажиотаж был огромный. Великосветская публика валом валила посмотреть выступление «княгини-босоножки», платя за это удовольствие большие деньги.
Мария с упоением занималась и фортепьянной игрой. Преподавал ей М.А.Балакирев, знаменитый композитор и великолепный пианист. Сохранилась записка, посланная ею своему учителю:
«Я собираюсь объявить вам чрезвычайно горестную весть – ни завтра, ни послезавтра мы не можем брать наши уроки, что меня очень огорчает…»
Любопытно то, что послание учителю написано на бумаге, специально предназначенной для «скорбных» известий, – с траурной каймой.
…Отделка дома заканчивалась. Здесь решено было разместить художественные коллекции хозяйки, которые достались ей по наследству, а также раритеты, приобретенные Семеном Семеновичем в разных частях света.
В конце концов, особняк Абамелик-Лазаревых стал еще одним музейным хранилищем. Это было мнение не только искусствоведов Петербурга, посвятивших особняку и его собраниям свои исследования.
Сохранись подобные дворянские дома в их первозданном виде, как, например, в Европе, – насколько обогатилась бы культурная сокровищница России!
Но безумная затея большевизма представить дело так, что история тысячелетнего государства началась с выстрела «Авроры», требовала не только уничтожения целых семейных кланов с «непролетарскими» фамилиями, но и всего, что могло напомнить об их существовании.
Распродано, разворовано, уничтожено, погребено в музейных запасниках – эту участь разделили и сокровища петербургского дома Абамелик-Лазаревых.
И все-таки супругам удалось оставить России подарок, в своем роде единственный и неповторимый.
В мае 1904 года Семен Семенович сделал огромное приобретение: у обедневшей аристократической семьи купил виллу и прекрасный парк в самом центре Рима на одном из красивейших холмов – Джаниколо. Площадь участка составляла более тридцати гектаров. Достаточно сказать, что территория бок о бок расположенного с ним государства Ватикан была лишь немногим больше.
Планы по обустройству виллы, строительству здесь новых зданий, каждое из которых обещало стать уникальным по своей архитектуре, у супругов были огромны. Мария Павловна вникала во все детали работ, приобретала великолепные произведения искусства и культуры. Жизнь казалась прекрасной и нескончаемой. Горе же затаилось рядом. Могла ли она тогда предположить, что более трех десятилетий ей придется в одиночку достраивать то, что было задумано вместе с мужем?
…Князь Абамелик-Лазарев скончался в Кисловодске в сентябре 1916 года совершенно неожиданно, от паралича сердца. Когда Мария Павловна вошла в его кабинет, то увидела, что он сидит за письменным столом, склонив голову на руки. «Сеня!» – позвала она и, не получив ответа, подумала, что тот задремал, подошла и ласково коснулась ладонью его холодеющей щеки…
Газеты писали о кончине князя как о тяжелой для общества потере выдающегося человека, мецената и патриота. Отозвалась и Италия: «Скончался великий аристократ, игравший значительную роль в итальянском обществе, высокий, всегда моложавый, южного типа (его предки были хозяевами Курдистана), любитель искусств и нашей истории… Когда вспыхнула Первая мировая война, князь вернулся в Россию, где щедро раздавал свои огромные богатства Красному Кресту, авиации, морскому флоту, на Урале способствовал подъему металлургии… Беспокойная жизнь подорвала его здоровье».
Отдельной строкою в газете упоминалось о вдове покойного, которая находилась в «состоянии глубокого потрясения».
…Завещание Абамелик-Лазарева представляло собой удивительный документ. Он достоин отдельного исследования. Упомянем лишь о некоторых деталях. «Желая сделать доброе и полезное дело для населения Тульской губернии, в которой я провел лучшие годы моей жизни», – как писал Семен Семенович, он оставлял огромную сумму денег на нижеследующее: «…на образование детей, преимущественно сирот потомственных дворян… на учреждение и содержание врачебно-санитарных пунктов и нескольких заразных бараков». Князь даже назвал деревни, которым следует оказать медицинскую помощь, – «так как жители этих деревень потомки наших крепостных». «Непременное мое желание», – добавлял Абамелик-Лазарев, чтобы в устройстве всего им предложенного «придерживаться самой крайней бережливости».
Думал Семен Семенович и о тех, кто у него работал. «Ввиду крайней сложности управления обширными имениями с заводами, копями и торговыми и промышленными делами прошу моих наследников не увольнять в течение первых трех лет после моей смерти заведующих моими конторами». Было указано, чтобы тем, кто по каким-то причинам лишится своего рабочего места, выплатили жалованье за два года вперед.
Разумеется, особые распоряжения князя были связаны с его римскими владениями. Отдельным пунктом завещания значилось: «Непременное мое желание, чтобы вилла носила бы навсегда имя „Вилла Абамелик“». Хозяйкой этого громадного имения в самом сердце Вечного города Семен Семенович назначал свою супругу. После кончины Марии Павловны все, что составляло «Виллу Абамелик» – земля, архитектурные сооружения, собрания произведений искусства, – передавалось в полную и безраздельную собственность России, в частности императорской Академии художеств.
Оставим в стороне многие перипетии, через которые проходил дар княжеской четы в своем движении сквозь время, порой очень трудное и противоречивое. Важно, в сущности, одно: сегодня «Вилла Абамелик» – это территория России, где работает наше посольство.
* * *
Мария Павловна осталась вдовою в сорок лет. Потеря мужа была для нее страшным потрясением, от которого ей так и не удалось оправиться. Жизнь, конечно, продолжалась, но часы счастья остановились навсегда: похоже, княгине и в голову не приходило избавить себя от одиночества. Детей у супругов не было, единственная дочь умерла в младенчестве. Но оставалась большая родня. О том, чтобы снова выйти замуж, она не думала. Да и кто бы, скажите на милость, мог выдержать сравнение с таким человеком!
Вообще, для Марии Павловны наступал очень тяжелый период. Воистину, смерть мужа положила конец благоденствию и радости ее жизни. Через год после похорон Семена Семеновича Мария Павловна получила сообщение о смерти матери.
…Последние 25 лет Елена Петровна Демидова прожила в Одессе, лишь изредка навещая Флоренцию. Что заставило ее в конце 1890-х годов покинуть великолепный киевский особняк? Можно лишь предполагать, что ей хотелось устраниться от пересудов, которые злоязычные обыватели вели о ее незадавшейся жизни с Павлом Павловичем.
В Одессе Елена Петровна жила в весьма скромной, по демидовским меркам, усадьбе, которая напоминала о Флоренции. На фасаде двухэтажного, незатейливой архитектуры дома до сих пор сохранились некоторые мраморные барельефы с изображением выдающихся людей Италии и России. В жаркий полдень и сегодня усадьбу укрывают пинии, привезенные хозяйкой из Италии.
Елена Петровна по заслугам пользовалась исключительным уважением в Одессе. Ни одно доброе дело не обходилось без нее. Первая в Одессе спасательная станция, строительство церквей, монастырей, зданий для духовной семинарии, поддержка неимущих студентов и глазной клиники – это лишь краткий список того, куда с редкой щедростью вкладывала княгиня демидовские капиталы. Сколько самых искренних слов говорилось в день ее похорон в разгар жаркого одесского лета! Похоронили княгиню Демидову в ограде женского Архангело-Михайловского монастыря.
…До конца своей жизни Мария Павловна, которой въезд в «красную» Россию был закрыт, не могла смириться с тем, что лишена возможности побывать в армянской церкви на Васильевском острове, где был похоронен ее муж. Оказалась она отрезанной и от родительских могил.
О том, насколько для Демидовых было важно лежать не просто в русской, но именно в уральской земле, говорит тот факт, что отец Марии Павловны высказал эту волю священнику, исповедовавшему его перед смертью. Мало того, именно Павел Павлович перенес прах своего отца со знаменитого кладбища Александре-Невской лавры, где лежала «вся королевская рать» Российской империи, «к себе» на Урал, в родовую усыпальницу. Здесь же, проделав последний траурный путь через всю Европу, нашел свое пристанище и «флорентийский дед» – Николай Никитич.
Знала ли Мария Павловна, что ни дедовой, ни отцовской и ни материнской могилы уже не существует?
…Прошлое уходило безвозвратно. Жизнь в Пратолино стала куда более деловитая, чем прежде, лишенная всяких проявлений роскоши. Хозяйка ограничила свой домашний круг младшей овдовевшей сестрой Натальей Павловной, несколькими старыми слугами и двумя секретарями для ведения дел. А дел хватало: в архивах Флоренции хранятся бумаги, прошения, счета, связанные с ее помощью соотечественникам – беженцам от «красного» террора.
Демидовым повезло: наличие недвижимости за рубежом и капиталов в иностранных банках позволяло им оставаться обеспеченными людьми, даже когда заводы на Урале, дома и поместья были национализированы. Имущество же других, которые бежали за границу, спасая свою жизнь и детей, заключалось лишь в одежде на плечах. Демидова долгое время помогала этим людям не умереть с голода и приспособиться к новой жизни.
В годы Второй мировой войны, по словам княгини, Пратолино оказалось «на передней линии фронта». Немцы, расквартированные в имении, с комфортом обосновались в большом доме, выдворив ее с домашними в один из флигелей. Но не это было главным: налеты американской и английской авиации, прицельная бомбежка Пратолино как заметного объекта нанесли огромный урон не только дворцу, но и парку. Вот о чем сокрушалась Демидова, бродя среди завалов деревьев – искореженных, сломанных, вывороченных с корнем. Повсюду зияли воронки от разорвавшихся бомб. О себе она почти не думала: имея возможность перебраться в безопасное место, Мария Павловна предпочла разделить с Пратолино его судьбу. «Если моя вилла погибнет, умру и я», – говорила она.
И хозяйка, и ее дом избежали гибели, но следы пережитого остались. Мария Павловна, всегда крепкая и выносливая, впервые почувствовала боли в сердце. Пострадал и дом в Пратолино. Еще более тяжелая участь, кстати, постигла дворец Сан-Донато, где тоже стояли немцы и буквально крушили все вокруг. Из Пратолино же исчезло все, что только можно было увезти и унести. Марии Павловне приходилось утешаться тем, что немцы не добрались до тех вещей, которые удалось спрятать: семейных бумаг, фотографий, портретов, фамильных драгоценностей.
Надо сказать, что в мирное время этих драгоценностей сильно поубавилось: княгиня продавала золото и бриллианты, стараясь помочь крестьянским семьям, совершенно разоренным войной.
В послевоенные годы Мария Павловна пережила длинную вереницу судебных тяжб. Представители СССР нажимали на итальянские власти с целью национализации «Виллы Абамелик». Те первое время давали разъяснения, что у виллы есть прямая наследница, но в конце концов сдались. Демидова-Абамелик-Лазарева потеряла на нее права.
Теперь все силы княгини уходили на восстановление Пратолино. Дом отстроили заново, в комнатах повесили картины, и Аврора Карловна во всем блеске красоты и молодости опять улыбалась с портрета кисти великого Брюллова. Постепенно в шкафах и секретерах заняли свое место альбомы, пачки писем, визитки и фотоснимки, собранные более чем за столетие. Долгими вечерами Мария Павловна разбирала архив, разглядывая старые рисунки, перечитывая пожелтевшие от времени листки. Мелкий изящный почерк: «Завтра я лечу в твои объятия, мой милый Александр… Аврора. В 8 часов вечера». Это бабушка писала своему второму мужу Карамзину. И ее же письмо, посланное в Петербург через 55 лет: «Я вижу ясно, что Бог освобождает меня от всего земного». В большом плотном конверте крестильная рубашечка отца, Павла Павловича. Две вырезки из газет на французском и немецком языках о его венчании с княжной Мещерской, фрейлиной ее императорского величества государыни Марии Александровны. Фотография девушки в белом платье с маленьким свадебным букетом в руке. Такую же, только больше и в рамке, Мария Павловна видела над письменным столом у Элима. Они редко говорили с ним на эту тему. Правда, однажды мать Елена Петровна сказала ей, уже взрослой, спокойно и откровенно: «Он ее, моя дорогая, очень любил». Марии тогда показалось странным и обидным, что красивая и величавая матушка говорит ей о любви отца к незнакомой женщине.
* * *
Мария Павловна Демидова умерла в Пратолино от сердечного приступа 21 июля 1955 года.
На эту смерть отозвались все итальянские газеты: «Во Флоренции скончалась княгиня Демидофф, последний потомок известнейшего рода… Уходит еще один особенный представитель старой Флоренции, одна из тех известных иностранок, которые после многих лет пребывания во Флоренции получили не только гражданство, но и право считаться итальянцами и флорентийцами… Княгиню окружал легендарный ореол красоты и доброты. К этому следует добавить живой ум и редкую скромность, проявляющуюся прежде всего в эти последние годы, когда она, почти уйдя с мировой сцены, жила в своей вилле Пратолино, в своих салонах, сохранивших стиль XIX века».
Отпевали княгиню в той самой русской церкви во Флоренции, возведению которой столько сил приложили ее родители и где она сама в последние десятилетия была бессменной старостой.
Флорентийцы искренне горевали о русской княгине, которую хорошо знали и почитали. В одном из журналов было написано так: «Когда жителям разрешили попрощаться с княгиней, многие плакали. Благотворительница, она и на смертном одре была красива, с черными в ее возрасте волосами и гордым профилем».
Княгиня завещала себя похоронить на территории парка в Пратолино. Могила с железной оградой и православным, из серого мрамора, крестом, такая одинокая среди буйно разросшейся зелени, сохраняется в полном порядке…
