Текст книги "Дамы и господа"
Автор книги: Людмила Третьякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
Капитал, который унаследовала Варвара Петровна, составлял 600 тысяч рублей. Только в одной Орловской губернии она теперь владела пятью тысячами крепостных душ. Кроме того, имения были в Калужской, Тульской, Тамбовской, Курской губерниях. К ней перешли прекрасный конный завод и огромные угодья плодородной земли. В старом, скучном доме бобыля Лутовинова оказалось шестьдесят пудов серебра и несколько мешков отборного жемчуга, которым покойник очень увлекался.
Природная крепость характера позволила Варваре Петровне спокойно воспринять перемены в жизни. Она все помнила и ничего не собиралась прощать – ни судьбе, ни людям, которым стала полновластной хозяйкой.
Но первое, что следовало сделать быстро, – это найти себе мужа.
Едва ли при ее практическом складе ума, умении видеть действительность без прикрас, понимании, что некрасива и старовата, она мечтала о любви и прочих нежностях. Нет! Но ее, несомненно, радовало сознание, что теперь ей, несмотря ни на что, подвластно устроить свою семейную жизнь.
Тем не менее время шло, однако никаких перемен не намечалось. Об этом писали разное: мол, даже при таких капиталах женихи не очень-то спешили, а она оказалась капризной невестой.
…Как это равно бывает и в романах, и в жизни, все перевернулось в один день. Зная, что хозяйка Спасского держит конный завод, из отцовского сельца, расположенного неподалеку, к Варваре Петровне заехал молодой офицер Сергей Николаевич Тургенев. Цель его посещения была проста: то ли для себя, то ли для полковых надобностей купить у Аутовиновой лошадей.
Когда Варвара Петровна вышла в гостиную, то ее словно громом прошибло. Ничего подобного с ней в жизни не случалось. Она смотрела на гостя во все глаза и почти не слышала объяснения, которые он давал по поводу своего визита. Впрочем, такое при виде поручика Тургенева с дамами и девицами случалось частенько.
«Мой отец был красавец, – писал Иван Сергеевич Тургенев, замечая, правда, что сам похож на мать. – Он был очень хорош – настоящей русской красотой».
В другом словесном портрете о госте Варвары Петровны сказано более подробно.
«Он был очень хорош собой: удивительные темные глаза, смелые и мужественные, взгляд какой-то русалочий, светлый и загадочный; чувственные губы и едва заметная усмешка». В описании внешности Сергея Николаевича говорится именно о тех чертах, которые наиболее любезны женскому сердцу. Одним словом, полное олицетворение того, что зовется романтическим героем, да еще боевой офицер, да еще с «русалочьим» взглядом.
Чувствуется, что описание сделано под непосредственным и весьма сильным впечатлением. Оно подтверждается разговором, происшедшим у Варвары Петровны, как догадывается читатель, ставшей-таки Тургеневой, «на водах» в Карлсбаде.
У источника ей пришлось стоять бок о бок с одной из владетельных принцесс Германии. В свое время по какому-то случаю Сергей Николаевич был ей представлен. Когда Варвара Петровна подставила кружку под струю, та заметила браслет на Варваре Петровне, в центре которого красовался миниатюрный портрет ее мужа. Вглядевшись в миниатюру, принцесса с чувством сказала:
– Вы – жена Тургенева, я его помню. После императора Александра я не видала никого красивее вашего мужа.
Подобная аттестация была особенно лестной, если учесть, что русский император считался красивейшим мужчиной Европы.
Приведенный случай, если вернуться назад, избавляет от необходимости описывать чувства засидевшейся в девицах помещицы при виде молодого красавца, словно упавшего к ней с небес.
…Когда все вопросы с приобретением лошадей оказались улажены, Варвара Петровна уговорила покупателя остаться на чай и пригласила приезжать к ней в гости. Это, разумеется, было ей обещано.
И тут, понимая, сколь невелики шансы увидеть красавца снова, Варвара Петровна открыто пошла в наступление, чего наш герой, очевидно, не ожидал. Она отобрала у него портупею, сказав, что вернет при следующей встрече.
Конечно, Тургенев знал, какое впечатление производит на прекрасный пол, но с такой откровенностью, с какой действовала хозяйка Спасского, ему встречаться не доводилось. Вернувшись домой, поручик со смехом рассказал отцу о происках спасской барыни.
Однако старик отнесся к услышанному очень серьезно.
Что теперь толку в их почти четырехсотлетнем дворянстве? Обеднели – вот в чем беда! И действительно, семейство Тургеневых в своем сельце жило в доме под соломенной крышей и имело немногим больше сотни крепостных. Детям – а их восемь! – ни в приданое, ни в наследство дать нечего. Когда Сергей пошел служить в Кавалергардский аристократический полк, еле-еле собрали на обмундирование.
В столице он серьезно изучал историю, философию и политэкономию, однако во многом был вынужден себе отказывать. Ни кутежей с товарищами, ни театров – все это ему было не по карману, но книги Сергей покупал. Он читал запоем, занимался самообразованием и весьма в этом преуспел. Товарищи его уважали. Служил Тургенев с С.Г.Волконским, М.Ф.Орловым, М.С.Луниным, чуть позже с П.И.Пестелем, А.З.Муравьевым. Эта будущая «вся декабристская рать», составлявшая цвет петербургской молодежи, была вхожа во все лучшие дома. Красавец кавалергард обзавелся весьма лестными знакомствами, и не только в высшем свете, но и в литературных кругах.
Во время Отечественной войны 1812 года Тургенев сражался в самых горячих местах – в Смоленске, на Бородинском поле, где «храбро врезался в неприятеля и поражал оного с неустрашимостью». Он был ранен картечью в руку, получил Георгиевский крест.
В ноябре 1815 года Сергей Николаевич проводил отпуск у своего отца в его сельце Тургеневе, что было в восемнадцати верстах от Спасского. Вот тогда и произошла его встреча с уже известной во всей Орловской губернии богачкой Лутовиновой.
Старый Тургенев стал упрашивать сына: «Женись, Бога ради, на Лутовиновой. Иначе мы с сумой пойдем».
Понятно, что Сергей Николаевич поначалу и слышать об этом не хотел, но отец не отступался. Однажды разыгралась такая сцена: умоляя спасти их от разорения, старик опустился перед сыном на колени. Это потрясло Тургенева-младшего, и он дал слово отцу выполнить его желание.
Развязка поездки Сергея Николаевича в Спасское кажется придуманной романистом, но все именно так и обстояло. Не прошло и полутора месяцев, как он обвенчался с женщиной, шестью годами его старше и к которой не питал ни малейшей склонности.
Для Варвары Петровны это событие сделалось едва ли не самым главным в ее жизни. Безусловно, красавец Тургенев остался навсегда единственной, первой и сильнейшей страстью этой женщины.
Умная, научившаяся в печальной юности отлично разбираться в людях, Варвара Петровна тем не менее шла под венец со своим избранником совершенно ослепленной, потерявшей способность сколь-нибудь трезво оценивать происходившее.
Тургенев никогда не лгал ей, не говорил сладких слов, не давал тех обещаний, которыми привычно очаровываются женщины. С его стороны эта женитьба была сделкой чистой воды. Могла ли Варвара Петровна не понимать, что, как писали, «муж любил не ее, а ее состояние», что она была для него хорошая, выгодная партия.
Не надо быть специалистом в области человеческих чувств – тут всякий может предсказать дальнейший ход событий. Тем не менее самозабвенно влюбленная женщина – это особая субстанция. Никакие доводы, никакие очевидности тут силы не имеют. За часом своего блаженства она не способна увидеть драму, которой суждено растянуться на годы. Она верит в чудо, однако никаких чудес не происходит.
* * *
Первые годы супружества, правда, щадили Варвару Петровну от печальных открытий. Во многом это объяснялось службой мужа в Екатеринославском кирасирском полку. Он лишь наезжал домой.
Одного за другим она родила супругу двоих сыновей: в 1816-м первенца Николая, затем в 1818-м Ивана, который всю жизнь оставался ее любимцем. Третий сын Сергей оказался больным и умер, не дожив до восемнадцати лет.
…Всякий раз Варвара Петровна рожала тяжело. Потом она подолгу лежала в постели, тихая, с темными кругами вокруг глаз, но довольная собою.
Несомненно, ей казалось, что дети укрепляют их брак, а Сергей Николаевич должен испытывать благодарность к ней и за появление на свет наследников, и за то, что она, и только она, держит в руках огромное хозяйство, ничем не обременяя мужа.
Через пять лет после свадьбы Сергей Николаевич в чине полковника вышел в отставку по состоянию здоровья. К этому времени жизнь в Спасском совершенно преобразилась. Усадьба уже ничем не напоминала мрачное обиталище скряги-дядюшки.
Желая жить не в пример прошлому весело, да и показать красавцу мужу, сколь много он выиграл, связав с нею судьбу, хозяйка ни перед какими тратами не стояла.
Все комнаты старого лутовиновского дома приобрели иной вид. Хозяйка сама занималась переустройством и проявила немало вкуса в отделке помещений. Из-за границы выписали новомодные обои, перебрали паркет, уложив его наилучшим образом, – ведь хозяйка собиралась устраивать танцевальные вечера, но особенно богато и вместе с тем элегантно был устроен кабинет Сергея Николаевича: не один десяток альбомов с образцами перебрала его супруга, чтобы для занавесей выбрать штоф мягких неброских тонов, пол был затянут ковром, а мебель Варвара Петровна заказала, прочитав описание покоев одного из принцев крови французской короны.
Не узнать было и ее самое. Воздавая себе за прошлую скудность, она сделалась первейшей щеголихой во всей округе. Наряды по присланным меркам шились не где-нибудь, а в Париже и Лондоне, да по самым новейшим «модным картинкам». На огромную сумму были приобретены и бриллианты, которым могла бы позавидовать любая придворная дама.
Память о былом нищенстве будет до конца дней понуждать Варвару Петровну тратить большие деньги на разные чепчики, ночные сорочки, ридикюли, шелковые чулки и прочие изящные вещицы. За грубоватой внешностью скрывалась натура очень женственная, которую шелест дорогой материи и запах хороших духов приводили в восторг, а грубый башмак заставлял страдать, как от саднящей раны.
Варвара Петровна, безусловно, принадлежала к тем одаренным натурам, которые, не имея за плечами никакой выучки, ни одного достойного подражания примера, умеют даже при пустячных средствах привлечь к себе внимание. А уж хозяйка Спасского, обретя два роскошных дара – волю и богатство, – могла показать, на что она способна.
Как вспоминала хорошо знавшая ее особа, «вышедши замуж, Варвара Петровна зажила той широкою, барскою жизнью, какой живали наши дворяне в былые времена. Богатство, красота ее мужа, ее собственный ум и умение жить привлекали в их дом все, что было только знатного и богатого в Орловской губернии… Свой оркестр, свои певчие, свой театр с крепостными актерами – все было в вековом Спасском для того, чтобы каждый добивался чести быть там гостем».
Не желая чувствовать ни в чем стеснения и дабы нужный человек всегда был под рукой, на некотором расстоянии от дома Варвара Петровна заселила специальные помещения умельцами, набранными по ее деревням.
Многочисленная дворня составляла две-три сотни человек: «каретники, ткачи, столяры, портные и, наконец, музыканты, а потом пялечницы, кружевницы, коверщицы и прочие…»
Казалось, хозяйка совершенно вошла в роль владетельной принцессы некоего государства и играла ее с азартом и удовольствием. Годами придавленная инициатива проявлялась порой таким образом, что в округе только и толковали о причудах Варвары Петровны. Каждый день над главным усадебным домом взвивался флаг с гербом Лутовиновых и Тургеневых. Если полотнище было приспущено, то всяк знал, что хозяйка не в духе и сегодня не принимает.
Дворецкий, которого звали не как-нибудь, а Бенкендорфом, был назначен «министром двора». Он стоял на вершине иерархической лестницы крепостной дворни и был самым доверенным лицом своей госпожи.
Роль «министра почт» отводилась четырнадцатилетнему мальчику Николашке, который имел несколько помощников. На них возлагалась задача исправно отправлять почтовую корреспонденцию и доставлять барыне газеты и письма.
Варвара Петровна уделяла большое внимание связям с внешним миром, и получение известий всякого рода обставлялось истинно «китайскими церемониями». Звуком специального колокола, бухавшего со столба, врытого неподалеку от господского дома, барыня уведомлялась о прибытии почты. Тотчас по коридорам и переходам здания бежали мальчики-почтальоны, звеня в маленькие колокольчики. Следом «министр почт» входил в апартаменты госпожи с серебряным подносом в руках, где лежала полученная корреспонденция. Его мерный шаг сопровождала игра крепостного флейтиста: если, упаси Бог, на каком-либо конверте обнаруживалась траурная кайма или черная печать, звучала, загодя предупреждая Варвару Петровну, печальная музыка. Если от подобных известий Бог миловал, флейтист наигрывал веселую мелодию.
Для сообщений всякого рода по округе, даже если это составляло верст шестьдесят – восемьдесят, хозяйка Спасского использовала назначенного ею «собственного господского скорохода». Эту должность исполнял отысканный ею в одном из имений немой великан, крестьянин Андрей, тот самый, который станет прототипом Герасима в рассказе ее сына «Муму». В любую погоду, под дождем, ветром или в стужу, шел посланец, неся хозяйкино приглашение в гости или просто несколько любезных строк, написанных самовластной рукой.
«До сих пор живо представляется мне, как по дороге, ведущей к нашему дому, шагает гигант с сумкой на шее, с такою же длинной палкой, как он сам, в одной руке, а в другой – с запиской от Варвары Петровны», – вспоминала одна из воспитанниц хозяйки Спасского, выданная ею замуж в соседнее имение.
То и дело «собственный господский скороход» отправлялся за много верст по приказу своей госпожи к некой даме, крепостные которой умели особым образом готовить гречневую кашу, очень полюбившуюся Варваре Петровне, и возвращался с вожделенным горшочком в руках.
Эти курьезы из повседневности богатого имения соседствовали с куда более печальными фактами. У строгой владычицы сотен крепостных Спасского имелась своя «полиция». Сюда набирали отставных солдат, прошедших жестокую «фрунтовую» школу, они умели пороть и знали все тонкости этого страшного дела. Именно они приводили в исполнение наказания, назначенные барыней, которая сама, впрочем, в отношении слуг никогда не прибегала к самоличной расправе, а делала исключение лишь для сыновей.
Вспоминая себя еще совсем мальчишкой, любимец Варвары Петровны с горечью говорил о наказаниях, которые привели его к мысли даже бежать из дома. Случайно остановленный учителем-немцем, он рассказал ему о своих горестях. «Тут добрый старик обласкал меня, обнял и дал мне слово, что больше меня наказывать не будут, – писал Тургенев. – На другой день, утром, он постучался в комнату моей матери и о чем-то долго с ней беседовал. Меня оставили в покое».
…Как говорят мемуары, «проживая круглый год безвыездно в деревне, Тургеневы славились в окрестности, в среде мелкопоместных помещиков, своим гостеприимством и радушием. Летом, в воскресные и праздничные дни, около ограды церкви села Спасского еще с раннего утра стояли коляски, линейки и тележки, в которых прихожане Спасского приезжали к обедне, по окончании которой все они, если была хорошая погода, направлялись пешком к дому Тургеневых, чтобы поздравить их с праздником и позавтракать». Другие приезжали к обеду. А потом все ужинали и развлекались.
Любивший столичные увеселения и, пожалуй, тосковавший по ним в орловском захолустье, супруг Варвары Петровны распорядился соорудить в саду театральную сцену. Ее сколотили прямо под развесистыми яблонями. На ветвях развесили разноцветные фонарики, а дощатый помост обставили плошками, которые вечерами таинственно мерцали, подсвечивая то, что происходило на сцене.
Играли, разумеется, на французском языке. Сергей Николаевич сам выбирал пьесы, назначал знакомых дам и барышень на роли героинь, репетировал, оговаривал с ними, кому в каком костюме следует быть. Тот же, кто имел недурной голос, получал возможность исполнить и сольную партию под аккомпанемент крепостных музыкантов.
Иной раз получалось, как в настоящем театре. Публика от души аплодировала, актрисы-помещицы в качестве гонорара получали роскошные букеты из спасских оранжерей.
Что и говорить, Сергей Николаевич сделался личностью весьма популярной. Женский щебет вокруг него не умолкал. Он всегда умел вести себя: был любезен, но с некоторой прохладцей, одаривал, никогда не повторяясь, комплиментами, однако же на самом деле никто не мог сказать, на ком из орловских прелестниц он дольше всего задерживает свой русалочий взгляд.
О, этот русалочий взгляд! Как знала его силу Варвара Петровна, силу неотвратимую – ту, что для нее приговор, казнь, конец жизни. Потому что она сама не знала, что сделает, если уличит его в измене, страшилась о том и думать.
Эта внутренняя жизнь Варвары Петровны была крайне беспокойна и тягостна. Бывало, среди ночи она просыпалась, словно от удара, приподнималась, боясь взглянуть на левую сторону, где обычно спал муж, но все же заставляла себя осторожно провести рукой по одеялу и, почувствовав тепло его тела, снова падала на подушки, обливаясь холодным потом.
Через некоторое время Сергей Николаевич под каким-то предлогом устроился спать у себя в кабинете. Возражать она не смела, но как теперь уследить за ним? И она придумала! Обе створки дверей внизу сцепляла ниткой, закрепив концы с обеих сторон воском. То же делала и с окном, выходившим в сад. Поднималась она всегда раньше мужа и первым делом отправлялась проверить, не отлучался ли он куда.
Даже если все было в порядке, веселости Варваре Петровне это не прибавляло. Она понимала, что муж ей не принадлежит и принадлежать никогда не будет. Сергей Николаевич был вежлив и ровен с ней, никогда не пускался в нежности и не вел разговоров ни о чем, что касалось бы хозяйства, разного рода счетов и расчетов, соседей и той жизни, которая текла в округе. Он даже не встревал, когда она за какую-нибудь провинность наказывала сыновей.
…Мужская красота встречается нечасто, а такая, как у Сергея Николаевича – без малейшего изъяна, – и того реже. Страдая от ревности, Варвара Петровна наблюдала, как на него бесстыдно пялили глаза записные скромницы, дебелые матери семейств, даже старушки в его присутствии приободрялись.
Быть не могло, чтобы его, полного молодых сил, не увлекли бы на сторону! Варвара Петровна, доведя себя такими размышлениями до спазмов в сердце, иной раз предпринимала слежку, пуская вслед за мужем верных, как ей казалось, людей и прекрасно при том понимая, что таковых не бывает. Так или иначе средь этого подлого племени пойдут разговоры, и за ее спиной будут строить насмешки.
Стыдно ей было самой себе признаться, но только в те дни, когда Сергея Николаевича донимала болезнь и он оставался дома под присмотром доктора Берса, ей удавалось передохнуть от ожидания какой-нибудь скверной для нее истории.
По-своему она была права. Их сын, Иван Сергеевич, много лет спустя напишет об отце:
«Он обыкновенно держал себя холодно, неприступно, но стоило ему захотеть понравиться – в его лице и в его манерах появлялось что-то неотразимо очаровательное. Особенно становился он таким с женщинами, которые ему нравились. Он действовал на женщин, как магнит. Был ласково-настойчив и всегда достигал того, чего никак нельзя достичь, не зная сердца женщины».
Интересную характеристику Сергею Николаевичу и супружеству Тургеневых в целом дал выдающийся русский писатель Б.К.Зайцев:
«Счастливою с мужем Варвара Петровна не могла быть – любила его безгранично и безответно. Сергей же Николаевич… был вежлив, холоден, вел многочисленные любовные интриги и ревность жены переносил сдержанно. В случаях бурных умел и грозить. Вообще, над ним Варвара Петровна власти не имела: воля и сила равнодушия были на его стороне… Сергей Николаевич обычно побеждал… И не было в нем колебаний, половинчатости. По пути своему иногда жестокому, мало жалостливому, почти всегда грешному, шел Тургенев-отец, не сворачивая. Его девиз: взять, взять всю жизнь, ни одного мгновения не упустить – а дальше бездна.
Он очень походил на Дон Жуана». Как сказано! И как выразительны эти два слова: «сила равнодушия». Действительно, сила, и пребольшая – ибо человек равнодушный, умеющий отстраненно взирать на события, легко обыгрывает того, кто переполнен эмоциями, волнуется, а потому заведомо делает неверные шаги. Для любовных и семейных отношений это еще более справедливо: у любящего, страдающего, а потому не то говорящего и не так действующего, всегда меньше шансов выиграть поединок с «холодной головой».
Варваре Петровне можно было только посочувствовать: влюбленной женщине никогда не прихватить на месте преступления Дон Жуана. Для этого она должна вооружиться «силой равнодушия».
* * *
От замужней жизни самым светлым воспоминанием для Варвары Петровны осталась их семейная поездка в Европу. Поводом для нее послужило намерение Сергея Николаевича проконсультироваться о своем здоровье у опытных врачей.
Варваре Петровне эта поездка давала почувствовать себя беззаботной женой, которой заботливый супруг желает показать прелести другого мира и другой жизни.
Хозяйская карета, а за нею фургон с няньками, слугами, провизией и всякой всячиной, взятой про запас, двинула к западным границам империи. Предполагалось посетить Берлин, Дрезден, Карлсбад, Цюрих, Берн и Париж.
Врачи нашли у Тургенева «каменную болезнь», то есть камни в мочевом пузыре. Но больной, однако, не слишком усердствовал в лечении. Вместо того чтобы исправно пить целебную воду, как это делала Варвара Петровна, разъезжал по Швейцарии в поисках гувернера для сыновей, который был бы знаком с педагогической теорией Песталоцци. Сергей Николаевич читал труды известного швейцарца и вполне разделял его взгляды на воспитание молодежи.
Не забывал он и жену: в каждом новом месте они вместе осматривали достопримечательности, любовались изящными видами и музейными редкостями.
В Берне, правда, чуть не произошла трагедия. Тургеневы поехали с детьми в здешний зоопарк, чтобы посмотреть главную его достопримечательность, ставшую символом города, – медведей. Те жили в «яме», своего рода вольере, вырытой достаточно глубоко в земле, а сверху, где стояли посетители, огороженной барьером.
Увлеченные занимательным зрелищем, родители не заметили, как Иван, завороженный ходившими внизу по кругу громадными хищниками, пролез сквозь ограждение и юркнул головой вниз. С необыкновенной ловкостью отец в мгновение ока успел схватить падавшего сына за ногу.
Лишь прижав к себе Ваню, Варвара Петровна смогла осознать, что могло случиться. Ей сделалось дурно. Муж тут же подхватил ее и отнес в карету. Хорошо, что здесь оказался сопровождавший супругов их домашний доктор, совсем еще молодой человек, Андрей Евстафьевич Берс. В Берне пришлось задержаться. Варвара Петровна, которая с ее никудышными нервами, вздрагивала, словно от оружейного залпа, от стука упавшей на пол вилки, никак не могла прийти в себя. Когда к ней, лежавшей в постели, по ее приказу приводили Ваню, она начинала безудержно рыдать и просила его увести. Через какое-то время все начиналось сначала. Только Париж, до которого наконец-то добрались путешественники, сгладил впечатление от ужасного происшествия.
В столице Франции – средоточии светской жизни Европы – жизнь бурлила ключом. Здесь Тургеневы пробыли полгода. Варвара Петровна без устали таскала мужа по музеям, театрам, выставкам. Все вызывало ее энтузиазм: и многочисленные концертные залы, где что ни вечер, то новая программа и новые исполнители, парки с прекрасными цветниками и красивыми вазонами. Она все просила доктора хотя бы сделать наброски этой прелести, чтобы в Спасском устроить нечто подобное. Пройдясь по книжным лавкам, они с мужем накупили книг, атласов, нот. С гордостью Варвара Петровна водила с собой пригожего Ванечку, бойко говорившего на французском, английском и немецком. Словом, впечатлений, и самых отрадных, было предостаточно.
Парижское многолюдство, разнообразие удовольствий произвели на Варвару Петровну такое впечатление, что возвращаться в орловскую глухомань уже не хотелось. Да и детей надо было пристроить учиться по-настоящему, основательно. Решив, что теперь они будут жить в Спасском только летом, Варвара Петровна купила за семьдесят тысяч рублей дом в Москве на Самотеке.
Муж, совершенно равнодушный ко всему, что касалось быта и хозяйства, тем не менее горячо взялся за образование сыновей. Поместив их сначала в пансион, он, выяснив, как там поставлено дело, остался недоволен, забрал детей оттуда и решил обучать дома. Учителей пригласили проверенных, опытных, дорогих. Сергей Николаевич, к вящему удовольствию жены, нередко лично присутствовал на занятиях. Он задумал подготовить сыновей к поступлению в университет, а экзамены там были нешуточные.
…Участившиеся приступы болезни заставили Тургенева снова поехать за границу. «На консилиуме все здешние лучшие хирурги решительно положили предложить мне остаться с камнем, – сообщает он родственнику, – но я предпочел умереть от воспаления раны, чем замучиться от камня, и настоятельно требовал операции».
Несмотря на крайне плохое самочувствие, Тургенев исправно и помногу писал семье. Дети получали от него письма на родном языке. Он употреблял красочные народные пословицы, а от них требовал «уметь хорошо не только на словах, но и на письме объясняться по-русски».
Сергей Николаевич был противником галломании даже в мелочах и, например, всегда звал среднего сына Ванечкой, а не Жаном, как Варвара Петровна.
Особое внимание он уделял воспитанию «нравственному, имеющему предметом образование сердца». Николай и Иван обязаны были писать ежедневные отчеты о том, как прошел день, какие знания были получены. Здесь же давали оценку своему поведению и поступкам.
Сергей Николаевич говорил детям о необходимости воспитывать в себе терпение, твердый характер, волю. Человек обязан «иметь честные правила», заботиться о ближних и быть надежным товарищем и другом.
Читая письма Тургенева к детям, начинаешь сомневаться в его репутации человека холодного, сдержанного до крайности. «Скажи Ване, моему любезному дружочку, что я им очень доволен, на будущей почте буду к нему писать», – сообщает он старшему сыну.
Через несколько дней, еще не оправившись после операции, он писал родственнику, как беспокоят его слухи о холере в Москве и что горит нетерпением туда отправиться, так как «жена ничего не пишет».
Менее чем через месяц после операции Сергей Николаевич, сопровождаемый доктором Берсом, уже в Москве.
Поскольку среди его родни и товарищей было немало декабристов, за ним установили секретное наблюдение.
Из донесения жандармского чина графу Бенкендорфу:
«…продолжая секретное наблюдение за полковником Сергеем Тургеневым… ныне получил я о сем сведения: что он, находясь теперь с семейством своим в Москве, жизнь ведет открытую, бывает всякий день в театре».
Далее следует перечень лиц, у которых Тургеневы «весьма частые» гости.
Итак, внешне Тургеневы живут вполне благополучно.
А между тем начинался последний акт в семейной драме Варвары Петровны.
* * *
Летом 1833 года Тургеневы из-за сложностей с определением сыновей в высшие учебные заведения не поехали в Спасское, а сняли дачу близ Калужской заставы, тогда отдаленного, но очень зеленого, живописного места. Напротив их дома находился роскошный Нескучный сад с его пышной растительностью, гротами, фонтанами, укромными беседками и дивным видом с кручи на Москву-реку.
Народу сюда наезжало пропасть. Все были знакомы меж собой, запросто ходили друг к другу в гости, веселились, играли в карты, танцевали.
Здесь, в семействе князей Шаховских, что оказались соседями Тургеневых, пятнадцатилетний Иван первый раз без памяти влюбился в молоденькую княжну Екатерину.
В «Мемориале», документе глубоко личном, который был предназначен Иваном Сергеевичем для себя и куда им заносились только очень памятные события жизни, под 1833 годом стоит краткая запись: «Новый год в Москве (Первая любовь) Кн[яжна] Шаховская <…> Житье на даче против Нескучного».
Более он ничего не написал о девушке, особой строкой вошедшей в биографию сразу двух Тургеневых – отца и сына, так что исследователям пришлось изрядно повозиться с горой документов, родословных росписей, адресных книг, прежде чем среди всех представительниц этого семейства, чрезвычайно разветвленного и многолюдного, удалось найти ту, что стала причиной семейной драмы.
Кто она, что собой представляла, почему вызвала так много разговоров после того, как Тургенев описал все, связанное с княжной Шаховской, в повести «Первая любовь»? Было что-то необычное в этой совсем юной девушке, такой прелестной, искренней, по описаниям Тургенева звенящей, как натянутая струна, и вызвавшей у критиков почти негодующее чувство. Ее называли «не более, как кокетливою, в высшей степени капризной и далеко не нравственной личностью».
«Никто такой женщины никогда не встречал, да и не желал бы встретить», – писали в откликах на повесть. Во Франции же героиню тургеневской повести и вовсе уподобляли «даме с камелиями».
Надо отметить, что Тургенев в глубокой тайне держал истинное имя героини своего первого романа. В повести она зовется Зинаидой Засекиной, да и сама «Первая любовь» была опубликована писателем спустя десять лет после смерти матери. К тому времени писатель оставался единственным живым свидетелем среди всех вольных или невольных участников драмы. Это давало ему возможность свободно изложить события: он особо подчеркивал, что в «Первой любви» нет ни капли вымысла, а каждое действующее лицо списано с натуры.
Однако Тургенев, видимо, не ожидал, что среди читателей «Первой любви» найдутся люди, когда-то близкие его родителям и не понаслышке знавшие и об их семейной драме, и о той, которая оказалась в том повинной.
«Меня многие осуждали», – признавался писатель. Но дело было сделано. Повесть «Первая любовь» увидела свет в 1860 году. Спустя почти полтора века, имея добытые исследователями, хотя и очень скудные, факты биографии Шаховской, можно проследить, как Провидение распорядилось судьбой двух женщин, которые вступили в безмолвный поединок, не принесший никому победы.
* * *
Дата рождения княжны Екатерины Шаховской осталась неизвестной. Но в 1833 году ее стали вывозить в свет – видимо, ей было лет шестнадцать-семнадцать. Она была несколько старше без памяти влюбленного в нее пятнадцатилетнего Ванечки Тургенева.
