Текст книги "Дамы и господа"
Автор книги: Людмила Третьякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
* * *
Дело в том, что к Варваре Петровне прибилась некая Анна Шварц, которая была при ней чем-то вроде модистки. Девица работала по вольному найму, то есть ежемесячно получала от барыни оговоренную плату, пользовалась жильем и столом. Говорили, что Анна Яковлевна была родом из Германии. Так или иначе, в глазах хозяйки она являлась особой почти европейской, городской, уж конечно не из «простецов», умела болтать обо всем на свете, знала то, о чем не слыхивали обитатели мценской глубинки, и тем, вероятно, и стала интересна. Варвара Петровна приблизила к себе эту «полубарышню». Так что Анна Яковлевна находились в доме на особом положении.
Дворня ненавидела мадемуазель Шварц и за глаза называла ее Зажигой. Народ уж если даст прозвище, то как припечатает: за Анной Яковлевной замечалась страсть обо всем, что происходило в доме, доносить хозяйке. Очень ловко вызнав характер барыни, Шварц умела разжечь ее подозрительность и гнев порой из-за сущей безделицы. Что бы ни случилось в каком-нибудь отдаленном углу Спасского, кто бы что ни сболтнул сгоряча лишнего – все становилось известным Варваре Петровне со всеми вытекающими, иногда очень печальными для виновных последствиями.
Такую дрянную породу обычно презирают и все-таки дорожат ее услугами. Во всяком случае, модистка возвысилась до положения едва ли не самого доверенного лица хозяйки.
…Если читатель помнит, старший сын Тургеневой Николай приехал закупить для полка лошадей и имел при себе очень значительную сумму казенных денег – тридцать две тысячи рублей. Они лежали в его комнате в шкатулке, о существовании которой, видимо, знала и Шварц.
Когда начался пожар и дворовые стали метаться по дому, хватая все подряд, именно она спасла шкатулку с деньгами. Да еще как спасла! Увидев какого-то мужичонку, который выскочил из горящего дома с заветной шкатулкой и побежал с нею отнюдь не к Николаю Сергеевичу или его матушке, а совсем в другую сторону, Шварц смело бросилась за ним, отобрала уворованное и вернула законному хозяину. Закручивался уж слишком лихой сюжет, а главное, идущий вразрез чертам характера, которые имела оборотистая девица. Что ж, в жизни всякое случается. Можно только себе представить признательность Тургеневых: ко всем потерям им еще не хватало исчезновения казенной суммы в тридцать две тысячи. Воистину Зажига явилась на пожаре в ипостаси спасительницы!
Прошло некоторое время, и вдруг Анна Яковлевна ни с того ни с сего подхватилась и попросила хозяйку о расчете. Как? Почему? Варвара Петровна и так и сяк уговаривала ее остаться, но та ни в какую; тоска по любезной родине сделала модистку несговорчивой, и Варваре Петровне пришлось уступить. Она устроила отъезжавшей пышные проводы, наградила деньгами и даже плакала при прощании.
Пути-дороги заскучавшей модистки лежали, однако, не в родную сторону, а в Петербург – прямо к сыну своей благодетельницы. Таким образом, взяв на себя инициативу, она поставила точку в романе с богатым, но не слишком решительным наследником.
Варвара Петровна, дама весьма проницательная, на сей раз дала маху: ей и в голову не приходило о любовной интриге, которая плелась у нее под носом. Должно быть, еще и потому, что внешность девица Шварц имела такую, что, казалось бы, не могла вызывать мысли о возможности каких-либо амуров.
Однако поди ж ты! Николай был взят, видимо, в такие шоры, что дела у модистки в Петербурге пошли куда быстрее, нежели в Спасском.
Когда до Варвары Петровны дошли вести о том, что у Николая образовалось почти что семейство, охнув и ахнув, она села писать письмо, сдерживая себя от резких выражений:
«Дитя мое, не полагайся на обещания страстей; они исчезают, а с ними клятвы, данные от чистого сердца. Если есть еще время, откажись от слабости, которая поведет тебя только к гибели…»
Но, «как честный человек», Николай Сергеевич не имел ни времени, ни сил сопротивляться неизбежному.
Варвара Петровна не признала этого союза, не признала невестки. Она не была человеком полумер – больше деньги в Петербург, где служил сын, не посылались. А через некоторое время по каким-то непроясненным обстоятельствам Николай Сергеевич вышел в отставку. Возможно, учитывая особенности его личной жизни, его попросту попросили из полка – среди офицерства не поощрялись подобные истории. И хотя он и сам тяготился службой, скоро понял: жить в отставке на всем готовом в Спасском или остаться на бобах, скитаясь с женой по дешевым квартирам, – большая разница.
Через несколько лет, правда, Тургенева в порыве тоски по сыну, которого давно не видела, вдруг купила ему дом в Москве на Пречистенке. Варваре Петровне казалось, что, когда у Николая появится крыша над головой, он оставит Петербург, ей легче будет воздействовать на него и в конце концов оторвать от ненавистной женщины. Однако деньгами она по-прежнему сыну не помогала.
…Иван Сергеевич долгие годы пытался помирить мать и брата, хотя для него самого союз Николая оставался необъяснимой загадкой. Он не понимал, каким образом этой женщине, такой непривлекательной наружности, удалось привязать к себе Николая. Тургенев не сомневался, что с самого начала всей этой истории в Спасском Анной Яковлевной руководил расчет. Пока что ей нечем было похвастаться – добыча не давалась в руки, но она терпеливо ждала, пока так или иначе получит лутовиновское добро. Время работало на нее.
Можно было понять и Варвару Петровну. Она терзалась, думая о жалкой судьбе старшего сына, и находила некоторое успокоение в надеждах на Ивана.
* * *
С возвращением сына из Германии и сдачей в Москве экзаменов на звание магистра философии Варвара Петровна впервые за долгое время воспрянула духом. Маленькая, с костылем в руках, сильно постаревшая от тяжести недавних испытаний, она лучилась счастьем, глядя на сына, заступавшего на службу в Министерство внутренних дел. Иван разительно изменился внешне. От прежней тучности и неловкости не осталось и следа. Теперь это был высокий, широкоплечий красавец с густой шевелюрой темных, как у Варвары Петровны, в крупную волну волос.
То и дело Иван ловил на себе страдальчески-страстный взгляд матери. Он не мог себе представить, до какой степени в нем, двадцатитрехлетнем, проявилась отцовская стать, тот тургеневский авантаж, перед которым невозможно было устоять. Варвара Петровна смотрела, и сердце ее начинало бешено колотиться. «Погубитель. Весь в отца».
Мужественная, благородная внешность Тургенева сейчас же обращала на себя внимание. Это началось, словно по тайному умыслу судьбы, именно с той поры, когда он был в возрасте своего молодого отца, ненароком заглянувшего в Спасское, – и не кончалось уже никогда. В него влюблялись женщины разных возрастов, сословий, национальностей. Многим, без всякой вины с его стороны, он осложнил судьбу: кто-то спасался от страсти к нему в случайном браке, кто-то даже оставлял мирскую жизнь и уходил в монастырь.
Но в отличие от отца, считавшего женщину одним из дивных удовольствий на земле, Тургенев видел в ней жертву непреодолимых обстоятельств и мужского эгоизма.
Его героини-умницы хороши собой, с душой нежной и богатой, всегда лучше того мира, в котором живут, и этот мир мстит им за их нравственное превосходство. Они всегда несчастны, и самое ужасное то, что источником этого становится человек, которого они искренне и преданно любят.
…Героиню первого произведения Тургенева, появившегося в печати, звали Параша. Она и дала имя тонкой изящной книжице, увидевшей свет весной 1843 года. Автору шел двадцать пятый год.
Это была история в стихах о молоденькой женщине, чем-то напоминавшей пушкинскую Татьяну. О том, что замужество, вместо того чтобы дать ей расцвести, убивает в ней нравственные и физические силы. Чувства тускнеют, словно покрываются пылью.
Молодой Тургенев полон сострадания к своей героине:
Мне жаль ее… быть может, если б рок
Ее повел другой – другой дорогой…
Многое изменится. На смену стихам придет проза: появятся повести, пьесы, романы. Однако внимание к женской душе останется на всю жизнь. И никому более не удастся так высоко оценить силу женских чувств, нерассуждающую самоотверженность, неспособность к предательству.
…Можно представить, какой радостью для Варвары Петровны стал выход в свет «Параши». Это событие оправдывало материнские надежды и убежденность в том, что ее Ванечку ждет особая судьба.
Читатели приняли литературный дебют Тургенева тепло. Критика тоже. Даже строгий В.Г.Белинский не пожалел для «Параши» прочувствованной строки. Он назвал первый опыт никому не известного автора «одним из прекрасных снов на минуту проснувшейся русской поэзии». Красиво сказано!
Свою поэму Иван Сергеевич подписал инициалами «Т.Л.» – Тургенев-Лутовинов. Варвару Петровну это тронуло до глубины души.
«Я прошу тебя, – отозвалась она из Спасского, – быть в твоем сочинении Лутовиновым». Ей понравилась «Параша». Тургенева не сомневалась, что вместе с первой книжкой к сыну явится известность. Талант – в нем есть что-то волшебное. Он всегда отделяет своего обладателя от толпы. «Я тщеславна, – признавалась Варвара Петровна и заклинала: – Нет, не переставай писать!»
Легко сказать: «Не переставай!» Но когда? После заседания в министерстве? С другой стороны, Варваре Петровне только в страшном сне могло присниться, что для сына литераторство сделается не дополнением к чиновничьей карьере, а делом жизни.
…Наступило 1 ноября 1843 года. Этот день Тургенев назвал для себя «священным».
В Петербурге, в одном из домов на Невском, он познакомился со знаменитой европейской певицей, прибывшей на гастроли в Россию. Ее звали Полина Виардо.
Впервые увидев мадам Виардо в «Севильском цирюльнике», Тургенев вышел из театра потрясенный. Восхитительные бархатные ноты, каких, казалось, никто никогда не слыхивал, продолжали звучать в его душе.
Певица красотой не отличалась: была небольшого роста, с крупными чертами лица, да к тому же имела супруга, неотступной тенью следовавшего за ней. Однако ничто не могло охладить вспыхнувшего в Тургеневе чувства к «безобразной красавице». Он шел к ней, как на зов Сирены, хотя в душе, наверное, понимал бесперспективность, а может, и погибельность своей страсти.
Узнав, кого выбрал сын в «дамы сердца», Варвара Петровна пришла в смятение. Она сразу же почувствовала опасность со стороны певуньи-испанки.
Как только объявили о гастролях Виардо в Москве, Варвара Петровна поспешила в театр. Едва поднялся занавес и певица появилась на сцене, Тургенева впилась в нее глазами. Она тут же разглядела все недостатки внешности Полины, несмотря на искусный грим, красивую прическу и великолепно сидевший костюм. Дивные большие, темные испанские очи – они не могли искупить тяжелую «лошадиную челюсть», огромный, как кто-то выразился, «рыбий рот». Но минутное торжество Варвары Петровны исчезло без следа, стоило ей услышать голос певицы. Это было колдовство, наваждение. Звуки необыкновенной красоты настолько пленяли слушателей, что никто не обращал внимания на то, какова певица собой, что в ее облике хорошо, а что никуда не годится. Ее пение производило незабываемое впечатление.
Варвара Петровна вернулась домой совершенно потрясенная, сказав домочадцам одну лишь фразу голосом усталым и обреченным:
– А надо признаться, хорошо поет проклятая цыганка!
Эту ночь она провела без сна. Ее чутье и знание души сына говорили, что следует готовиться к большой беде.
Так и случилось. Месяцем позже из Петербурга приехал Иван, сдержанный, спокойный, уже все решивший.
Он сказал матери, что решил оставить службу в Министерстве внутренних дел. Это не его, решительно не его. Никакой карьеры он делать не будет. Выждав минуту и отойдя к окну, чтобы не видеть материнского лица, ровным голосом произнес, что решил вместе с семейством Виардо отправиться во Францию.
Потом были уговоры, требования, угрозы. Прощание матери с Иваном Сергеевичем вышло ужасным. Прислуга слышала вопли, что-то тяжело падало на пол. Все попрятались.
Варвара Петровна дала сыну денег только на дорогу до Парижа.
…Никогда Варвара Петровна не чувствовала такого опустошения и безысходности. Даже когда муж просил отпустить его к непутевой девке Шаховской, даже когда пламя пожирало ее Спасское, она спасалась мыслью: у нее есть то, над чем никакие измены и пожары не властны. Ее сыновья. Теперь их не было с нею. Она перетерпела бы все, если б знала, что их сердечный выбор обещает им в будущем хорошие семьи и твердое положение в обществе. Для этого она хлопотала всю жизнь, не жалела денег, нанимала учителей, посылала за границу, сводила знакомства, писала письма, копила добро, чтобы они и ее внуки ни в чем не нуждались, чтобы род Тургеневых благополучно продолжался… Кому же в руки попали ее красавцы? И что осталось у нее?
* * *
Варенька Богданович… Мы еще почти ничего не рассказали о ней, появившейся на свет при столь драматических обстоятельствах. Она и сама о них мало что знала: Варвара Петровна не любила вдаваться в подробности своей жизни. Если ее сердце и приоткрывалось, то только Ивану Сергеевичу.
Дочь за все время не слышала от нее ни одной жалобы: ни на неудавшуюся семейную жизнь, ни на сокрушительные материальные потери, ни на сыновей, живших по-своему, ни на печальную юность.
Лишь случай позволил Варе понять, что в глубине души матери таится прежняя боль. Однажды Варвара Петровна затеяла поездку в Сомово, в прежний дом отчима: нередко бывает, что людей влечет туда, где в прошлом они испытали потрясения – не важно, радостные или горестные.
Когда Варя, бродившая с матерью по пустому дому, направилась к очередной двери, намереваясь ее открыть, то услышала за спиной материнский вопль: «Не тронь! Не тронь! Это проклятые комнаты».
И Варя поняла: что-то жуткое связано у матери с тем, что ей пришлось пережить за этими дверьми.
Лишь в одном письме, посланном пятнадцатилетней дочери, Варвара Петровна призналась: «Сироты не бывают долго детьми… Я была одна в мире».
…В шестнадцать лет Варя Богданович не могла не задумываться, при каких обстоятельствах появилась в тургеневском доме.
Разумеется, ее положение воспитанницы Варвары Петровны – так в доме было объявлено – заставляло девушку быть сдержанной, осмотрительной и не задавать лишних вопросов. Тургенева, правда, не раз давала Варе понять, что она ее родная дочь.
Воспоминания о детстве у Богданович окрашены в светлые тона:
«Любила меня Варвара Петровна, говорят, даже больше, чем сыновей своих в детстве. Наряжала меня роскошно, все было из магазина Salomon (хозяина дорогого и модного петербургского магазина. – Л.Т.) – знаменитости тогда. Куклы и игрушки мои возбуждали зависть моих маленьких гостей. Самые лучшие детские книги высылались мне Николаем Сергеевичем из Петербурга. Мучением же назвать нельзя заслуженные и незаслуженные иногда выговоры и наказания за детские проступки. Самым жестоким наказанием была ссылка в угол, где мне ставили стул, на котором я должна была, по мере вины, просидеть 2 или 3 часа, а иногда и более…»
Чтобы дочери было не скучно, Тургенева взяла на воспитание крепостную девочку Мавру, одних лет с Варей.
Старалась Варвара Петровна обеспечить дочь и на будущее. На ее имя был положен капитал в пятьдесят тысяч рублей. А в день совершеннолетия Варя получила от своей матери шкатулку, где лежало на двадцать восемь тысяч украшений из бриллиантов.
Однако стараниями умной и дальновидной Варвары Петровны у нее в руках оказался куда более надежный капитал, нежели деньги и драгоценности. С малых лет у Вари были гувернантки и учителя, а потом мать поместила ее в хороший пансион. В результате Варвара Богданович в совершенстве овладела четырьмя языками, умела играть на фортепьяно.
Вот еще один пример, насколько всякое знание и умение может пригодиться в жизни! В силу некоторых обстоятельств оказавшись в затруднительном материальном положении, Варвара Николаевна «давала на дому уроки музыки, готовила учеников к вступительным экзаменам в разные учебные заведения, репетировала гимназистов и гимназисток. Она также была учительницей французского языка и географии в егорьевской прогимназии».
Варвара Петровна смотрела далеко вперед и всеми силами старалась, чтобы дочь была окружена людьми, на помощь которых могла рассчитывать. К ней в дом по-прежнему на правах старейшего друга и врача наезжал доктор Берс. Сыновья Варвары Петровны относились к Варе с несомненной родственной теплотой. На склоне лет она особенно вспоминала, как нежен и ласков был с нею Иван Сергеевич, какую кутерьму они устраивали в квартире, когда он, уже студент, часами возился с ней, выполнял все ее детские прихоти. Варвара Петровна, бывало, ворчала:
– Перестань, Иван, ты испортишь ребенка…
Их приязнь, впрочем, в дальнейшем оказалась поколеблена. Это случилось после смерти Варвары Петровны, когда, как сплошь да рядом бывает, «в отношение между людьми вторглись деньги. Все заволновалось, и много мути, схороненной на дне души человеческой, поднялось на поверхность».
…На двадцать четвертом году жизни Варвара Николаевна вышла замуж за рязанского помещика Д.П.Житова, прожила в Егорьевске сорок четыре года, где и окончила свой век.
Жизнь, очевидно, не баловала ее. Неоднократно она просила материальной помощи у Ивана Сергеевича, имя которого было уже овеяно большой славой. Не в правилах благородного сердца писателя было отказывать, и он посылал госпоже Житовой деньги, сопровождая это теплыми письмами. Но когда незадолго до кончины Тургенева, тяжко болевшего, она предложила приехать во Францию, чтобы ухаживать за ним, он не согласился.
…В Варвару Николаевну Житову было выпущено немало критических стрел за опубликованные ею в «Вестнике Европы» за 1884 год «Воспоминания о семье И.С.Тургенева». Ей ставили в вину, что она здесь «явилась защитницей Варвары Петровны Тургеневой».
Создается впечатление, что упрекавшие в этом Житову люди вовсе не читали ее мемуаров. О порядках, царивших в Спасском, о самовластии женщины порой до жестокости тяжелого характера здесь сказано совершенно откровенно. В.Н.Житова вовсе не уклонялась от печальной правды и именно это ставила себе в заслугу. «В моей характеристике Варваре Петровне, – писала она, – ярко виден источник ненависти Ивана Сергеевича к крепостничеству».
Однако чувство справедливости, а к нему, конечно, примешивались родственные мотивы, подвигли дочь Варвары Петровны взглянуть на свою мать как на жертву таких жизненных обстоятельств, которые не могли пройти бесследно для любой женщины.
И убежденность в этом давала Житовой право и силы добавить иные краски в портрет той, которая подарила России одного из самых гениальных писателей.
Дочь Тургеневой писала, что историческая характеристика Варвары Петровны во многом сложилась на основе рассказов, «почерпнутых из неверных источников, от людей, не живших с нею, не знавших или не понимавших ее, рассказов, перешедших уже в область легенд, допускающих и преувеличение, и добавление собственной фантазии».
Воспоминания Житовой убеждают: мать Ивана Сергеевича – фигура трагическая, способная вызвать разного рода раздумья, в частности и о том, к чему приводит бескомпромиссность. Варвара Петровна сама, своей неуступчивостью тому, что уже не в ее власти было изменить, мучила себя так, как едва ли это мог сделать самый заклятый враг.
* * *
Ни обширные знакомства, ни книги и театры, до которых Варвара Петровна оставалась очень жадна, ни даже дочь не могли ей заменить Николая и Ивана. От последнего, правда, аккуратно приходили письма, но немногословные, далеко не такие откровенные, как раньше. Он писал словно по обязанности, что очень ее огорчало. Но ничего не поделаешь: Иван находился во Франции возле своей «проклятой цыганки».
А Николай жил в Петербурге. От домочадцев, приживалок и приживалов, обретавшихся у нее, Варвара Петровна знала, что старший сын очень нуждается и весь доход его семейства составляют деньги, которые он получал, давая уроки французского языка.
Эти сведения навели Варвару Петровну на мысль: воспользовавшись нуждою Николая, залучить его обратно к себе. Ей казалось это делом нетрудным. Она еще не знала, что сын после нескольких лет сожительства с Анной Шварц, отчаявшись добиться от матери разрешения на женитьбу, все-таки обвенчался с нею. И конечно, на все предложения матери, обещавшей ему – естественно, одному – место управляющего и золотые горы, он отвечал, что не может оставить свое семейство.
Помимо законных брачных уз имелась и еще одна веская причина для отказа от самых заманчивых посулов: в семье росло уже трое детей-погодков – два мальчика и девочка.
Николай знал характер матери, да и своей жены тоже. Он понимал, что никакого сближения между ними ни при каких обстоятельствах быть не может. А потому никогда не просил о снисхождении, не пытался разжалобить мать, описывая нужду и скудность, в которой растут его дети.
И все-таки это были внуки Варвары Петровны. Видимо, эта мысль не давала ей покоя и в конце концов привела в Петербург, где жили маленькие Тургеневы.
Об этой драматической ситуации Варвара Богданович писала так:
«Она пожелала их видеть, но в дом к себе не пустила и велела их пронести и провести мимо своих окон по улице, что и было исполнено. Бабушка из окна посмотрела на них в лорнет и заметила, что старший мальчик напоминает Николая Сергеевича в детстве…
По приезде из Петербурга Варваре Петровне пришла фантазия потребовать у сына портреты его детей. Видя в этом, как он и сознался после, проблеск нежности и возлагая на это даже некоторые надежды, Николай Сергеевич не замедлил исполнить приказание матери. Портреты были сняты и по почте высланы в Москву.
Пришло объявление на посылку из Петербурга. Варвара Петровна подписала доверенность на получение и на другой день утром приказала подать себе ее в спальню.
Андрей Иванович (А.И.Поляков, доверенный человек Тургеневой. – Л.Т.) внес маленький ящичек, зашитый в холстину.
– Разрежь и раскрой, – был отдан приказ.
Поляков исполнил, вынул несколько листов бумаги, наложенных сверху, и не успел еще вынуть лежащего в рамке первого портрета, как Варвара Петровна сказала:
– Подай!
Весь ящик был подан и поставлен на стол перед нею.
– Ступай! Дверь затвори!
Рядом с Агашенькой (женой Полякова. – Л .Т.) стояла я в смежной комнате, притаив дыхание… Что-то будет?
При этом скажу, что мы, все домашние, по первому слову, произнесенному Варварой Петровной при ее пробуждении, всегда знали, в каком она духе и каков будет день.
На этот раз все предвещало грозу, и мы со страхом чего-то ждали.
Через несколько времени мы услыхали стук какого-то предмета, брошенного об пол, и звук разлетевшегося вдребезги стекла. Потом удар опять чем-то по стеклу и что-то с силою брошенное об пол, и все затихло.
Конечно, мы догадались, что бросались и разбивались детские портреты.
– Агафья! – раздался грозный голос Варвары Петровны. Агафья вошла. Барыня указала на пол. – Прибери это, да смотри, чтобы стекла не остались на ковре.
Потом двинула на столе ящик.
– Выбросить это, – добавила она.
В эту же зиму все трое детей умерли».
Дочь Тургеневой, свидетельница этой страшной сцены, добавляла к своему рассказу, что это был единственный момент, когда мать снизошла до человеческих привязанностей своего сына. «Ни прежде, ни после, – писала Житова, – никогда Варвара Петровна больше не упоминала о семействе Николая Сергеевича».
После кончины матери, встретившись с уже замужней сводной сестрой, Николай Тургенев со слезами говорил о своем отцовском горе. Больше потомства у них с женой не было. Он очень сокрушался, и вот тогда-то Житова услышала от него:
– On dirait, gue c'est la malediction de maman, gui a amenemes enfants au tombeau. Можно сказать, что проклятие маменьки свело моих детей в могилу.
* * *
И.С.Тургенев – П.Виардо:
«Я ничего не видел на свете лучше Вас. Встретить Вас на своем пути было величайшим счастьем моей жизни, моя преданность и благодарность не имеют границ и умрут только вместе со мною».
За границей из-за постоянных разъездов певицы Тургенев часто расставался с семейством Виардо. Томительные недели и месяцы без Полины были заполнены мыслями о ней. Все, что имело к ее имени хоть какое-то отношение, становилось для него интересным. Желая увидеть родину певицы, Иван Сергеевич отправился, как он шутил, «шляться по Пиренеям», начал изучать испанский язык.
С восторгом принял он приглашение супругов Виардо погостить в их имении Куртавнель под Парижем и очаровался романтикой этого места: замком, огромным таинственным парком. В этом обиталище владычицы его сердца ему очень хорошо работалось. В Петербург, в редакцию журнала «Современник», один за другим летели объемистые пакеты. И все с вещами превосходными! Тургенев сам чувствовал это и радовался за себя, за свою способность вдали от родины словно воочию видеть перед собой картины родного Спасского, лица друзей-крестьян, с которыми ходил на охоту, рассказы которых мог слушать часами и восторгаться – восторгаться изумительной выразительностью их языка, естественностью, умом, наблюдательностью и тонким чувством прекрасного, такого неожиданного в неграмотных людях.
Все было как нельзя лучше. Все удавалось. Холодной струйкой в это счастливое бытие вползала только мысль о деньгах. Гонорары поступали неаккуратно, после настоятельных напоминаний, или не поступали вовсе. Матушка денег упорно не слала.
…Весной 1850 года Тургенев получил от Варвары Петровны письмо. Она сообщала, что, продав их слишком большой московский дом на Самотеке, обосновалась в другом – на Остоженке, простом, изящном и уютном. И конечно, этот дом ждет его, «матушкино солнце», – Ванечку. Еще она извещала, что здоровье ее резко ухудшилось, потому ему следует ехать домой безотлагательно, на что она и посылает ему шестьсот рублей денег.
Тургенев вернулся. Дом на Остоженке, с тех пор ничуть, кстати, не изменившийся, ликовал. Был дан большой обед с приглашением московских родственников и знакомых. И все, кто видели любимца хозяйки, могли бы повторить вслед за Ф.М.Достоевским, который с первой встречи был совершенно пленен Тургеневым: «Что это за человек!.. Поэт, талант, аристократ, красавец, богач, умен, образован… Наконец, характер неистощимо-прямой, прекрасный».
Все соответствовало действительности, кроме богатства. Да какое там! Гости остоженского дома были бы изрядно удивлены, если б узнали, что наследник Варвары Петровны занимает у слуг на извозчика: то рубль, то тридцать копеек.
И вот эта-то окаянная житейская проза, самая что ни на есть обыденная, пошлая, которая, кажется, и краем не должна коснуться таланта такой величины и единственности, как Тургенев, разнесла в клочья и без того шаткое равновесие тургеневской семьи.
Началось с того, что Иван Сергеевич встретился с братом и тот рассказал, в каких тисках нужды ему приходится жить. Матушка пожелала, чтобы он перебрался в купленный ему на Пречистенке дом. Николай Сергеевич оставил пусть мизерные, но все-таки заработки в Петербурге, надеясь, что мать от огромного своего состояния теперь освободит его от забот о куске хлеба насущного. Не тут-то было! Старший Тургенев признавался младшему: «Все, что только можно было продать по мелочи, – продано». Разбившись как-то с женой на дрожках, Николай Сергеевич был вынужден расстаться со своими жалкими накоплениями, задолжал врачам, провизорам. Картина вырисовывалась достаточно ясная.
Что до Ивана Сергеевича, то он тоже уже не сомневался: жить придется от гонорара к гонорару вкупе с поденщиной – переводами.
И братья решили вдвоем обратиться к матери с просьбой «определить им хоть небольшой доход, чтобы знать, сколько они могут тратить, а не беспокоить ее из-за каждой безделицы».
Не нарушая давно заведенных и незыблемых порядков, они после доклада камердинера вошли в кабинет матери.
Против всех ожиданий Варвара Петровна выслушала их спокойно, как будто даже сочувственно и обещала срочным образом решить сыновьи затруднения.
На следующий день в руках Ивана и Николая была бумага, где каждому «назначалось» по деревне. Так называемая дарственная не имела юридического оформления, а потому цена ее не превышала стоимости листа бумаги, на котором была написана.
Когда Иван сказал об этом матери, то услышал:
– Я просто тебя не понимаю, Жан, чего ты еще от меня хочешь? Я отдаю каждому из вас по имению…
Разумеется, Варвара Петровна по своей многоопытности в юридических тонкостях имела дело с десятками, если не сотнями деловых бумаг и прекрасно знала, что ее «подарок» никакой законной силы не имеет.
Иван Сергеевич прошелся по комнате и, не говоря ни слова, вышел. За ним – его брат…
Дочь Варвары Петровны, которая была в курсе дел, обсуждаемых в матушкином кабинете, вспоминала, как поразила ее покорность и бесконечная терпеливость братьев.
«На следующее утро, – писала она, – Иван Сергеевич пришел к матери, все так же, как и всегда… Торжество Варвары Петровны было полное. Власть ее над сыновьями не поколебалась. Она обещала им многое, ничего не исполнила, и ни один из них не высказал ей никакого неудовольствия… По-видимому, Иван Сергеевич избегал всякого намека на вчерашний вечер». Быть может, гроза прошла бы стороной, но Варвара Петровна стала упрекать Ивана в неблагодарности:
– Я все делаю для вас, вы же мною недовольны. Вы имеете все. Вчера получили из моих рук по имению.
Это уже походило на злую насмешку.
– Никакого имения нет, и ничего ты нам не дала и ничего не дашь. Имения твои, все твое. Скажи нам просто: не хочу ничего вам дать – и ты слова от нас не услышишь. Зачем вся эта комедия?
И тут Варвара Петровна закричала:
– Ты с ума сошел! Ты забываешь, с кем ты говоришь!
Сын отвечал тихо, будто извиняясь:
– Да я и не хотел ничего говорить, я желал молчать. Разве мне легко все это тебе говорить? Ты же сама начала этот разговор… Ты не хочешь понять, что мы не дети. Твой поступок для нас оскорбителен. Мы были тебе всегда почтительными сыновьями, а у тебя в нас веры нет. Ты боишься нам дать что-нибудь из-за боязни утратить свою власть над нами. Ты веришь только в свою власть. А что она тебе дала? Право мучить всех.
– Я? Мучить?
Лицо матери пошло пятнами. Но Ивана уже было не унять. Боль, обида захлестывали его. До слуха Варвары Петровны донеслось:
– Тебя все страшатся, а между тем тебя бы могли любить.
– Любить? – Она вдруг сникла и сказала почти шепотом, устало: – Никто меня никогда не любил и не любит. Слышишь ты? Никто.
Испуганный тем, с каким выражением она произнесла эти слова, сын бросился к ней.
Она отстранила его протянутой рукой, и он остановился как вкопанный.
