Текст книги "Дамы и господа"
Автор книги: Людмила Третьякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
2
Вспоминая свое прошлое, госпожа Демидова должна была признать: ее превращение из безвестной финской провинциалки в одну из первых дам Российской империи – чудо невероятное и неповторимое.
Во многом Аврора была обязана счастливому стечению обстоятельств: присутствию в Петербурге «золотого жениха» России Павла Демидова, своей ослепительной красоте и тому участию, которое приняли в судьбе прекрасной бесприданницы царь с царицей.
Дочь Николая I, Ольга, писала по этому поводу:
«Поль Демидов, богатый, но некрасивый человек, хотел на ней жениться. Дважды она отказывала ему, но это его не смущало, и он продолжал добиваться ее руки. Лишь после того, как маман с ней поговорила, она сдалась».
Осенью 1836 года состоялась свадьба, затмившая все, что видела «столица императоров», которую, кажется, невозможно было ничем удивить.
К восторгам присутствовавших на бракосочетании примешивались, однако, слова сочувствия невесте. У жениха было такое обострение болезни, что его пришлось везти вокруг аналоя в кресле. Все желали Авроре терпения: за Демидовым закрепилась слава человека крайне вздорного и отменного чудака. Говорили, что, боясь чем-нибудь заразиться, он даже в собственном доме не снимает перчаток. Похоже, с таким здоровьем он долго не протянет и вдовушке быстро достанутся несчитанные миллионы.
Огромное богатство Демидова, предмет зависти многих, скрывало для современников личность поистине историческую. Нет, вовсе не за «денежный мешок» вышла замуж Аврора. И вся биография Павла Николаевича тому свидетельство.
Четырнадцатилетним подростком юнкер Павел Демидов участвовал в Бородинском сражении, за проявленную храбрость был повышен в звании, прошел военными дорогами Европы и участвовал во взятии Парижа.
Следует обратить внимание на то обстоятельство, что владельцам колоссальной сибирской горнодобывающей промышленности, людям фантастически богатым, а потому могущественным, и в голову не пришло спрятать единственного наследника где-нибудь в безопасном местечке, чтобы уберечь от возможной гибели!
В демидовском клане мужал человек, приученный свято блюсти обязанности гражданина. С того, у кого много денег, был и особый спрос. Возглавив курское губернаторство, Демидов прославился спасением жителей города от эпидемии холеры. Его видели всюду, где беда явилась в страшном обличье, и он не боялся заразиться. На его деньги быстро строили госпитали, выписывали из-за границы наисовременнейшие лекарства, способные сократить количество жертв. В город, пораженный эпидемией, в срочном порядке, а не под занавес, как это часто бывает, приехали врачи.
Безотлагательные и продуманные действия Демидова в крайне напряженной ситуации отмечали в нем человека крепкого закала, а не вздорного сибарита и чудака, каким его обычно рисуют. Эти черты характера стали присущи Демидову, когда болезнь страшно и бесповоротно овладела им, совсем еще молодым человеком.
Впрочем, без некой экстравагантности поступков не обходилось никогда – это же был Демидов! Чтобы отучить чиновников от лихоимства и взяток, он, например, во время губернаторства доплачивал им из своего кармана. Понятно, что подобные благие порывы потерпели полное фиаско.
…Имя Павла Николаевича Демидова навсегда осталось в истории культуры, науки и просвещения России. Он учредил знаменитые Демидовские премии, которые снискали ему признательность интеллектуальной элиты страны. Подобная награда присуждалась за лучшие отечественные труды в области науки, техники, искусства и считалась самой престижной.
Сам Демидов относился к своему начинанию крайне деловито и продуманно. Ежегодно в кассу Академии наук им вносились две суммы: двадцать тысяч рублей на поощрение выдающихся открытий и пять на популяризацию их и издание монографий, с которыми мог познакомиться любой желающий. Причем Павел Николаевич сделал распоряжение: после его ухода из жизни деньги будут поступать на счет Российской академии в течение двадцати пяти лет. Что и было исполнено.
Именно при этом Демидове благотворительная деятельность «сибирских Крезов», которая началась еще при их благодетеле Петре Великом, стала необычайно широкой и многогранной. Она касалась не только России. Демидовы откликались на призывы бедствующих, обездоленных и в Европе. Не случайно Франция дважды удостоила Павла Николаевича своей высшей награды – ордена Почетного легиона. Итальянцы же весьма оригинально воздали должное русскому благотворителю: Демидову был посвящен прекрасный для своего времени путеводитель по Риму. Интересно, что именно этим изданием пользовался и высоко его ценил Николай Васильевич Гоголь, который был знатоком Древнего Рима и эпохи итальянского Возрождения.
Сам Павел Николаевич страстно увлекался археологией. Он собрал одну из лучших в мире коллекций античного искусства, через доверенных лиц покупая великолепные образцы. Ему же самому участвовать в археологических экспедициях становилось все труднее и труднее. Осложнения от перенесенных в детстве болезней давали себя знать. Уже с тридцатилетнего возраста он жестоко страдал от тучности и подагрических болей. Усилия медицинских светил Европы не приносили облегчения. Полный энергии и замыслов человек ощущал себя развалиной.
Болезнь убийственно действовала на настроение. Приступы жесточайшей меланхолии, полного безразличия ко всему сменялись вспышками гнева. Демидов проклинал свою несчастную участь, больное тело, которое отказывалось повиноваться…
На пороге его тридцати семи лет и произошла встреча с финской бесприданницей. Ему казалось, что рядом с этой девушкой, сияющей красотой и здоровьем, нет места никаким хворям. И верилось: все изменится непременно к лучшему, надо лишь немного потерпеть.
* * *
Вскоре после венчания Демидовы уехали за границу – свадебное путешествие пришлось совместить с лечением у европейских знаменитостей. То ли старания врачей теперь не пропали даром, то ли сказывалось присутствие доброй и заботливой супруги, однако на некоторое время здоровье Павла Николаевича улучшилось.
Молодожены переезжали из столицы в столицу, довольно долго прожили в имении Демидовых Сан-Донато близ Флоренции, где обосновался младший брат Павла Николаевича – Анатолий Демидов, которого в Европе называли просто Анатолем.
Анатоль не раз оказывал значительные услуги великому герцогу Тосканскому, был щедрым жертвователем. В благодарность за это герцог особым указом придал флорентийскому имению Демидова статус княжества, а самому Анатолю даровал право носить титул князя Сан-Донато с правом передачи его по наследству. Новоиспеченный князь Сан-Донато завел у себя даже небольшую гвардию.
Именно здесь, в Сан-Донато, этой обители роскоши, средь дивной, расцветающей под лучами весеннего солнца природы, Аврора убедилась, что Бог услышал ее молитвы: ей предстояло стать матерью…
Это было самое заветное ее желание. Аврора выросла в большой семье, где родителей и детей связывали нежная дружба и преданность друг другу. Быть замужем для нее означало быть матерью, и чем больше детей, тем лучше.
Не менее счастливым чувствовал себя и Павел Николаевич, узнав, что он станет отцом. Но временами его охватывала такая тревога за исход предстоящего события, что врачи не знали, как с ним сладить. Все уговоры не нервничать, не наносить урон собственному здоровью оказывались бесполезными. Обычно осторожный и мнительный, Демидов махнул на себя рукой. Когда не мешали боли, он тенью следовал за располневшей женой, предупреждал о каждом камешке и ямке на дороге, по которой ступала ее туфелька.
Кто у них с Авророй родится: девочка? А может быть, все-таки сын, наследник? Будущий папаша боялся даже думать о таком подарке судьбы.
«Я самый счастливый человек, – писал Павел Николаевич родным жены на исходе благословенной для них ночи с 9 на 10 октября 1839 года. – Моя любимая Аврора… с четырех часов утра мать и чувствует себя хорошо. У нас маленький мальчик, которого зовут Павел и которого она собирается кормить сама. Он чувствует себя хорошо, и ничего другого нельзя и желать».
Единственное, о чем можно было умолять судьбу, так это только о возможности хотя бы еще немного насладиться абсолютным счастьем.
В письме радостного отца не было ни слова о том, что материнство далось Авроре очень нелегко. Ей пришлось изрядно помучиться. Вероятно, сказывались усталость от почти трехлетних перемещений по Европе, отсутствие спокойствия из-за хворей мужа, делавших его порой капризным и раздражительным.
Так или иначе, родным Аврора жаловалась на тяжкие страдания во время родов, что кормление сына грудью проходит для нее весьма болезненно.
Но все оказалось преодолено без малейшего ущерба для малыша благодаря полной материнской самоотрешенности Авроры. Сын – заботы о нем заполнили ее жизнь до краев отныне и навсегда. По обоюдному согласию супруги планировали как можно скорее вернуться домой в Россию и наконец-то зажить спокойной жизнью в родных стенах.
Задержка выходила только из-за того, что Павел Николаевич решил привезти сына в новый, подаренный жене особняк на Большой Морской – словно в символическую колыбель, где ему, защищенному от всех бурь, предстояло расти и мужать.
А посему в Петербурге управляющие получили уведомление, как и что следует обновить и приготовить к возвращению хозяев с маленьким наследником. Пустовавшее почти четыре года жилище заполнялось диковинными растениями, менялась обивка мебели, в самой теплой, удаленной от городского шума комнате устраивали детскую. Все – от покрытия полов до мебели и посуды, предназначенных для самого юного обитателя роскошного особняка, – заказывалось в Европе в специальных, хорошо зарекомендовавших себя фирмах.
…Павел Николаевич не успел привезти жену и сына на родину. За три дня до того, как маленькому Полю решено было отметить первые полгода жизни, его отец скончался. Аврора вернулась домой с мужем в свинцовым гробу и крошечным сыном. Она становилась наследницей колоссального состояния.
Вдова похоронила мужа на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры и поставила над могилой мраморный мавзолей, уничтоженный в советские годы.
* * *
В Национальном музее Финляндии висит портрет уже пять лет как овдовевшей Авроры Демидовой с сыном. Мальчик с тонкими чертами лица доверчиво приник к матери, словно ища у нее защиты на жизненном пути, начатом без отца.
На полотне эти двое выглядят как неразделимое целое. Зная историю взаимоотношений матери и сына, можно со всей определенностью сказать: пока смерть не разлучила их, они оставались друг другу самыми близкими и дорогими людьми. Чтобы ни случилось. В любых обстоятельствах.
…После смерти мужа Демидова с крошечным Павлом уехала к себе на родину, в местечко Трескенде под Гельсингфорсом. Жизнь среди родных всегда казалась Авроре предпочтительнее петербургской. Хотя с годами ее красота только набирала силу, чему свидетельство этот портрет, она была лишена замашек светских львиц с их страстью блистать, пленять, заставлять о себе говорить. Если бы не особое положение при дворе, когда царь с царицей, не найдя в бальной зале Демидову, интересовались, где же она, не скоро бы Петербург увидел красавицу вдову.
Аврора дорожила возможностью растить сына на свежем воздухе, среди зеленого раздолья, на парном молоке, доставляемом с ближайшей фермы. Мальчика окружали не столько няньки, сколько родные люди во главе с обожавшей внука бабушкой Евой.
Впрочем, Аврору в ее глуши не забывали и петербургские друзья: князь Петр Андреевич Вяземский, поэты Мятлев и Тютчев, литератор граф Соллогуб. Великосветских знакомых она не приглашала. Это говорит о человеческих пристрастиях Демидовой. Она сближалась с людьми, лишенными чопорности и снобизма.
Надо сказать, что каким-то чудом Аврора вообще избежала колкостей и пересудов со стороны современников, а главное – современниц. И это при ее-то ослепительной внешности да к тому же фантастическом богатстве. Уму непостижимо, каким образом ей прощалось подобное! Надо было иметь много такта, ума и обаяния, чтобы обезоружить завзятых злоязычников, не щадивших порой и императора с семейством.
Как, однако, упорно ни отсиживалась Аврора у себя в Трескенде, надо было не только возвращаться в столицу на Большую Морскую, но и появляться в свете. Нельзя же в самом деле бесконечно ссылаться на траур! Ее хотел видеть сам Николай I, как, впрочем, и другую красавицу вдову, Наталью Николаевну Пушкину, которой он лично дал это понять.
Подобное желание, похожее на приказ, диктовалось целью амбициозного государя иметь то сокровище при своем дворе, которое нельзя получить ни силой власти, ни силой денег, – женскую красоту.
В этом единственном Николай I был абсолютно схож со своим непримиримым оппонентом А.И.Герценым, который писал в «Былом и думах»: «Я всегда уважал красоту и считал ее талантом, силой».
Власть женской прелести царила в апартаментах Зимнего дворца. Члены дипломатического корпуса и заезжие иностранцы единодушно признавались, что нигде и никогда они не видели такого обилия красавиц в умопомрачительных туалетах и драгоценностях.
Один из них писал: «Эти простые платья сшиты в Англии и стоят больше, чем стихарь из золотой и серебряной парчи. Эти букеты на юбке из тарлатана или газа прикреплены бриллиантовыми булавками, эта бархатная лента пристегнута камнем, который, можно подумать, взят из царской короны. Что проще белого платья из тафты, тюля или муара с несколькими жемчужными гроздьями и прически к нему: сетка из жемчуга или две-три нитки жемчуга, вплетенные в волосы! Но жемчуг стоит сто тысяч рублей, и никакой искатель жемчуга не принесет более круглых и более чистых жемчужин из глубины океана!»
Если же говорить об украшениях Авроры Демидовой, то им действительно не было равных в мире. Современники писали, что в самом большом зале можно было легко найти красавицу Демидову: ее всегда окружала толпа любопытствующих, желавших увидеть легендарный алмаз Санси. Обычно Аврора носила его на тоненькой цепочке. Говорят, что Николай I по этому поводу однажды пошутил: «Однако, мадам, как просто!»
Всеобщее внимание к неброскому на вид украшению понятно: алмаз такой величины был настоящим сокровищем, но слава за ним закрепилась весьма дурная. Во всяком случае, не один его прежний хозяин заплатил жизнью за обладание подобной редкостью.
Никто, в сущности, точно не знает, когда, при каких обстоятельствах камень обнаружил себя. Множество легенд, домыслов, предположений не проясняют его многовековую историю. Однако «демидовская страница биографии Санси» известна практически доподлинно. Бриллиант перешел в собственность Павла Николаевича Демидова из сокровищницы французского короля. К астрономической стоимости камня покупателю пришлось прибавить еще немалую сумму, чтобы судебное разбирательство по делу о правомерности такого приобретения иностранцем окончилось в его пользу. Французы долго и упорно не хотели расставаться с этой реликвией, но Демидов, искавший достойный свадебный подарок для Авроры, посчитал, что Санси как раз то, что ему нужно, – и Франции пришлось смириться.
По письмам и дневникам современниц Авроры можно проследить, какую уйму времени занимала в жизни петербургской знати светская жизнь, весьма напряженная, особенно в зимний сезон. Красавицы, порхавшие с одного бала на другой, не желавшие пропустить ни маскарадов, ни раутов, ни театральных премьер, ни концертов модных знаменитостей, буквально падали от усталости.
Несмотря на необыкновенный успех в обществе и постоянное внимание со стороны хозяев Зимнего дворца, Аврора старалась держаться подальше от этой кутерьмы. На то у нее были причины: уральское хозяйство требовало постоянного внимания, контроля, инициативы. По существу, все заботы Аврора должна была разделить с младшим братом умершего супруга – Анатолием Николаевичем Демидовым, который имел свою долю в колоссальном семейном деле. Но тот постоянно жил во Франции, наезжал в Россию ненадолго, ни во что не вникал и ограничивался лишь получением причитающейся ему прибыли. Таким образом, все хозяйство легло на плечи Авроры. Она оправдывала свою занятость совсем не женскими делами только одним: желанием передать сыну демидовское наследство высокодоходным и процветающим.
Да и сама Аврора с ее стремлениями и надеждами принадлежала только одному человеку – Демидову-младшему.
Конечно, Авроре, как и всякой матери, хотелось, чтобы Павел, росший без отца, не чувствовал своей обделенности. Отсюда ее желание, махнув рукой на светские обязанности, как можно больше времени проводить с сыном. По впечатлениям людей, бывавших у нее в доме, она «очень занималась его воспитанием и даже, кажется, насколько это было возможно, была с ним строга».
Вот именно – «насколько это было возможно»… А на самом деле баловала невероятно, на что, понятно, средства имелись в избытке.
«В одной из боковых зал демидовского дворца, – вспоминал добрый приятель Авроры граф Соллогуб, – мне часто случалось видеть наследника демидовского или скорее демидовских богатств, тогда красивого отрока… Он был окружен сотнями разных дорогих и ухищренных игрушек и уже тогда казался всем пресыщенным не по летам».
Так давал о себе знать недуг тех, кто, по известному выражению, родился «с золотой ложкой во рту» и был обречен ценой душевных потрясений познать истину: есть рубеж, за которым любое богатство и любые деньги – сущий прах…
Аврора, женщина природно умная и с опытом, приобретенным в отнюдь не безоблачной молодости, старалась оградить сына от превратностей будущего. Павел должен получить хорошее образование, что, независимо от демидовского состояния, поможет ему иметь собственный заработок, продвигаться по служебной лестнице, быть в глазах общества и правительства полезным человеком.
Жизнь при дворе убедила Аврору в том, что большие деньги часто вызывают раздражение, зависть, а обладатель капиталов начинает подозревать людей, желающих с ним дружеских отношений, в корысти. Не потому ли так часто уделом тех, кто слишком богат, становится одиночество, а стало быть, и душевный дискомфорт? Как уберечь от этого Павла? Какими словами внушить ему мысль, что важно научиться жить среди людей так, чтобы они прощали тебе, что ты Демидов и что пол-Сибири с раннего утра до поздней ночи в поте лица своего трудится на твое благо?
Постоянно раздумывая над этим, Аврора видела выход в постоянном общении с сыном, в своем влиянии на него. Она старалась сблизить Павла со сверстниками, для которых открыла двери петербургского дома. В летние месяцы увозила сына в Финляндию, к родственникам, отношения с которыми были простыми и сердечными.
Демидовской же родни у Авроры с сыном в Петербурге не было – их семья сильно поредела. Единственного брата покойного мужа, «дядюшку Анатоля», Павел едва знал – того невозможно было оторвать от радостей бурной парижской жизни. А быстро взрослевшему Павлу с его взрывным характером был очень нужен взрослый, сильный, спокойный друг. И никто этого не понимал лучше самой Авроры.
…Летом 1846 года жизнь в особняке на Большой Морской изменилась. После шести лет вдовства Аврора решилась еще раз испытать судьбу. «Во втором браке она была замужем за Андреем Карамзиным, – писала дочь Николая I Ольга Николаевна, – и на этот раз по любви».
Предыстория этого союза имела много драматических моментов. Как и следовало ожидать, в свете говорили, что Карамзин – небогатый офицер – позарился на демидовские миллионы. В свою очередь, семья Андрея не хотела его брака с женщиной на восемь лет старше. К тому же сорокалетняя Аврора уже снискала славу человека, неудачливого в личной жизни и поневоле становящегося причиной трагических поворотов в судьбе близких ей мужчин.
Однако на защиту счастья прекрасной вдовы и ее избранника стала императрица Александра Федоровна. Она пригласила обоих к себе на петергофскую дачу и вполне одобрила их намерение пожениться.
«Она дала каждому из нас по букету анютиных глазок, которые она сама собрала, чтобы мы сохранили их на память об этом дне», – писала Аврора сестре. Менее чем через две недели после этого влюбленные обвенчались в домовой церкви дворца Шереметевых на Фонтанке.
…Став женой Карамзина, Аврора перенесла свой день рождения, который отмечала в сентябре, на 10 июля, день их свадьбы. Этот красноречивый факт свидетельствует, какой счастливой, точно заново появившейся на свет, она себя чувствовала, ее не только любили, но и опекали, окружили заботой и вниманием.
Ради того, чтобы снять с плеч жены заботы о семейном нижнетагильском деле, Карамзин, будучи уже в чине полковника, попросился в отставку, прекрасно понимая, что ставит крест на своей карьере. На восемь месяцев с женой и пасынком он уехал на Урал для наведения порядка на демидовских предприятиях.
Карамзин сумел разобраться в хитросплетениях огромного разнопланового хозяйства, значительно улучшил жизнь рабочих, устранив жесткие порядки, заведенные местным начальством, и много лет спустя, по свидетельству очевидцев, «старожилы вспоминали о нем с благоговением».
Если у Авроры с этим замужеством появился горячо любящий ее человек, то у Павла – взрослый, надежный и интересный друг. При том баловстве, которым его с пеленок окружила Аврора, Карамзин мог и не справиться со своевольным мальчишкой. Однако вышло совершенно по-другому. Короткий мужской разговор заставлял Павла почувствовать себя кругом виноватым. На некоторое время, дав клятвенное обещание отчиму исправиться, он действительно становился тих и спокоен, как ягненок, и радовал мать – хотя бы кратковременно – примерным поведением.
Сын рос очень милым мальчиком. Вывозя его на детские праздники и в танцевальные классы, Аврора то и дело слышала: «О, какой кавалер растет!» Трудно было не заметить, как оживлялся маленький Демидов при виде локонов и оборчатых платьев девочек.
– Поль, оставьте Настеньку в покое. Вы надоели ей, – говорила, смеясь, Аврора, видя, как сын пытается завладеть вниманием хорошенькой партнерши.
– Mais c'est impossible, impossible, maman! Но это невозможно, невозможно, мама! – отвечал Поль, топая ногой. И снова принимался обхаживать маленькую гордячку…
Когда Павлу исполнилось 12 лет, по предложению его парижского дядюшки Анатоля был произведен частичный раздел демидовского имущества с учетом доли юного наследника. Ежегодные доходы Демидова-младшего составили огромную сумму – примерно 60 000 золотых рублей в год.
Между тем Аврора страстно мечтала подарить мужу Карамзина-младшего. Трижды у нее появлялась надежда, что она станет матерью, но всякий раз, к ее великому огорчению, дело кончалось выкидышем.
Целуя ей руки и глядя в печальные глаза, Андрей говорил:
– Аврора, слишком много счастья – опасно. Будем благодарить Бога за то, что имеем!..
Да, они действительно были счастливы настолько, что Аврора пугалась: надолго ли это. Какие-то смутные предчувствия владели ею. Кажется странным одно из ее писем, написанное в те чудесные времена, когда Андрей был подле нее, и она с лаской смотрела на него, читающего возле камина газету.
«Порой, не знаю почему, – писала она сестре, – становлюсь такой печальной и подавленной, что вынуждена плакать все равно над чем».
С началом русско-турецкой войны Карамзин, считавший себя не в праве пребывать в отставке, ушел на фронт.
С его отъездом Аврора, и без того домоседка, в ожидании, что вот-вот принесут письмо, старалась меньше выезжать из дома. Принимала у себя лишь немногих близких ей и Карамзину людей.
Тут стоит вспомнить описанное очевидцем Ф.И. Тютчевым событие, которое волей-неволей наводит на мысль о тех предчувствиях краткости счастья, что владели душой Авроры.
«Вчера я обедал у г-жи Карамзиной, жены Андрея. За два-три дня до того дом, где мы обедали, чуть было не сгорел. Огонь вспыхнул в первом этаже, в гостиной между бальным и малахитовым залами».
Как ни разбирались в причинах неприятного происшествия, доискаться до истины не смогли. Огонь возник, словно сам по себе, в одной комнате, выжег в ней все и сошел на нет, тем, по замечанию Тютчева, и «ограничившись…»
Прошло два месяца. Весть о трагически закончившейся военной операции, в результате которой погиб, в частности, полковник Андрей Карамзин, получили сначала в Петергофе, куда на лето переместился царский двор. На следующий день сообщение об этом должно было появиться в бюллетене, который в ту военную пору регулярно печатали газеты.
Дочь Николая I, великая княгиня Мария Николаевна, страшась, что семейство Карамзиных и бедная Аврора найдут в перечне погибших дорогое им имя, и, надеясь хоть как-то смягчить внезапность удара, послала одну из своих фрейлин подготовить их к роковому известию.
Когда посланница великой княгини приехала к Карамзиным, никого не было дома. К десяти часам вечера все члены семьи, включая Аврору, вернулись – оживленные, ни о чем не подозревающие. Тут они и услышали страшную новость…
А на следующий день Авроре передали письмо. Взглянув на него, она узнала почерк мужа. Видимо, Андрей написал жене накануне сражения. Весть о его гибели опередила последние, адресованные ей строки.
Остались свидетельства, что это письмо Аврора прочитала вслух звонким, напряженным голосом. Даже посторонним людям, присутствовавшим при том, сделалось страшно от ее иступленного отчаяния.
Поэт Федор Иванович Тютчев был добрым знакомым супругов Карамзиных, одним из тех, кто с сердечностью ратовал за их союз. Именно благодаря ему, потрясенному этой бедой и делившемуся своими горькими впечатлениями с родственниками, мы делаемся свидетелями «той бездны горя, невозместимого и бесповоротного, которая вдруг разверзлась перед бедной госпожой Авророй!»
Сочувствуя сестрам и братьям погибшего, Тютчев считал, что самой «душераздирающей жалости» достойна вдова. «Бедная Аврора! – писал он. – Она его страстно любила…»
* * *
Белесый свет июньских ночей доводил Аврору до безумия, поэтому шторы не поднимали даже по утрам. Похожая на привидение, она принимала соболезнующих при свечах, и те, облегченно вздохнув в конце визита, быстро покидали эту юдоль скорби. Дом погружался в безмолвие. Прислуга рано расходилась по комнатам, боясь тревожить хозяйку, вздрагивавшую от всякого вопроса, обращенного к ней.
Тютчев был один из немногих, которых Аврора хотела видеть. «Я не без страха пошел на этот зов, – описывал он жене их тягостное свидание. – Она долго обнимала меня, рыдая, и это меня успокоило. Она сейчас же начала мне говорить о нем (о Карамзине. – Л.Т.) и вызывать меня на то же – и все это пред его большим портретом во весь рост, стоявшим в двух шагах от нас и смотревшим на нас своими грустными и добрыми глазами, как живой».
…Поздним вечером старый Семен всегда обходил дом. В эти скорбные дни он привычно останавливался у хозяйской спальни, прислушивался и, не уловив ни звука, шел к себе вниз, крестясь и бормоча: «Знать уснула, голубушка… Дай-то Бог!»
Принужденная сдерживаться на людях, Аврора ждала ночи, чтобы дать волю отчаянию. Но и здесь ей приходилось быть настороже – не услышал бы Павел. Зная, что за природной веселостью сына скрываются крайняя впечатлительность и нервозность, она таила от него свою боль. Пятнадцатилетний, сильно вытянувшийся сын жался к ней, словно потерявшийся щенок.
Первый раз он столкнулся со смертью человека, привычно близкого. Исчезновение Карамзина – навсегда – не укладывалось в голове. Павел очень жалел мать, со страхом глядел в ее изменившееся лицо.
Перекрестив сына на ночь, она старалась побыстрее отослать его и остаться одной. Павел все понимал и для вида подчинялся. Но через некоторое время в длинной ночной рубахе он неслышно пробирался к ней и опускался на ковер рядом с постелью.
Аврора лежала ничком, не сняв черного вдовьего платья, и, зарывшись головой в подушки, кричала в них тонким пронзительным голосом.
Павел запускал пальцы в свои густые темные волосы и с ожесточением тер голову. Время от времени он проводил рукой по дрожащей спине Авроры и, всхлипывая, уговаривал ее:
– Будет, маменька… Что же делать! Не надо так плакать, маменька.
* * *
Шестнадцатилетний Павел успешно сдал экзамены в Санкт-Петербургский университет и был зачислен на юридический факультет.
Когда сын отправлялся на лекции, Аврора занимала время тем, что требовало ее сердце: ездила, как она говорила, – «к Андрею».
Мысль поставить над его могилой церковь – памятник – всецело захватила ее. Есть сведения о ее участии даже в работе над проектом. Все ею было продумано и учтено. Она сама заказывала утварь из золоченого серебра и облачения для духовных лиц. Внутренним оформлением и росписью церкви занимались известные мастера. Из демидовской коллекции православных святынь Аврора перенесла сюда несколько икон большой художественной ценности, да и материальной тоже – в ризах мерцали драгоценные камни.
Эти хлопоты рождали у вдовы чувство близости с тем, кто покинул ее навсегда и все-таки продолжал жить в ее сердце.
Теперь шестнадцатое число каждого месяца стало для Авроры днем траура. В отстроенной церкви во имя Божией Матери Всех Скорбящих Радости в этот день служили панихиду по Андрею Карамзину и погибшим вместе с ним сослуживцам.
Церковь быстро стала достопримечательностью большого петербургского кладбища – Новодевичьего. В народе ее прозвали «Карамзинской». Привлеченные необыкновенным изяществом строения и наслышанные о печально-трогательной истории возникновения этого храма-памятника, люди приходили сюда, даже когда никого не осталось в живых из тех, кто был причастен к его созданию.
Но в 20-х годах несчастного для России XX столетия на Новодевичьем кладбище раздался взрыв огромной силы. В воздух взметнулось розоватое облако кирпичной пыли и осело на груду обломков того, что минуту назад было Карамзинской церковью. Куча щебня покрыла разбитый саркофаг с останками мужа Авроры.
Потом каменные завалы разобрали. Образовавшуюся от взрыва воронку засыпали землей, и ровное место потихоньку стало затягиваться густой кладбищенской травой.
И все-таки с поступлением Павла в университет застывший в мрачном молчании особняк на Большой Морской оживился. Его двери широко открылись для сокурсников молодого хозяина, и сделано это было в первую очередь по желанию самой Авроры Карловны.
Старый Семен, принимая от бесконечной вереницы посетителей видавшие виды шинели и побитые дождями фуражки, иной раз, не сдержав досады, выговаривал очередному гостю:
– Пооботрите, сударь, ноги-то поприлежней. В барские хоромы грязищи уличной нанесете, цельный день греби – не выгребешь. И куда только барыня наша смотрит!
…Волей-неволей оказавшись в кругу сверстников сына, Аврора хотя бы на время избавлялась от груза неизбывной печали. Молодежь спорила, гомонила, пела под гитару песни и романсы. Здесь даже устроили что-то вроде домашнего театра, приглашая на женские роли знакомых барышень.
