Текст книги "Норильск - Затон"
Автор книги: Людмила Сурская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
– Ох, пахнет на всю квартиру.
– А как же.
– Девчонки, а на меня есть такая вкуснятинка, – потёр он руки от удовольствия.
– Помечтай, – скривила рожицу дочь.
– Вот те на, – удивился он, не найдя приманивший его запахом продукт на столе, – где ж блины-то?
– В надёжном месте, – засмеялась Лиза.
– Давайте доставайте.
– Не возможно, они у Ильи в пузике уже. Я ж тебе говорила, что так и будет. Илья их все съел.
– Остались от козлика рожки, да ножки, – покатился Дубов смехом.
– Подумаешь, мелочь какая, – улыбнулась Таня, – минуту терпения и все будут при интересе.
– Между прочим, Лиза, ты просила договориться на приём к врачу, – замети он. – Записал тебя, на двенадцать часов, машину я пришлю.
У разволновавшейся Тани выпала из рук лопатка для переворачивания блинов. Она, пряча трясущиеся руки, засуетилась. Все делали усердно вид, давая ей возможность успокоиться, что не замечают этого.
– Спасибо, папуля, я мамочку с собой возьму, мы в детский мир потом заскочим. Тимке кое-что купим. – Подняла выпавшую лопатку Лиза.
– Машина в вашем распоряжении, – разрешил отец, уплетая блины.
– Может сметанки подлить, – наклонилась к нему Таня.
– Лей, такая прелесть, ел бы и ел.
– Ещё один Робин Бобин Барабек. – прыснула Лиза. – Отчего же все мужики так мучное любят.
Утром, дождавшись ухода Ильи, Таня постучала в нетерпении к Лизе.
– Лиза, перед походом к врачу, я должна что-то сделать с собой. – Волновалась она.
– Мамуль, помойся и красивое бельё одень.
– И всё?
– Остальное я приготовлю тебе сама.
– Проверь. Не забудь бы чего?
– Не волнуйся ты так.
– Что-то мне не по себе, а ты Лиза ходила сама-то к такому врачу?
– Да много раз. Это же врач по женским вопросам. Как без такого обойтись.
– Ну ладно.
– Давай я тебе капелек накапаю, – побежала Лиза к шкафчику с лекарствами в ванной.
Опять машина неслась по Москве к знакомой уже обеим больнице. Их ждали предупреждённые врачи. Не разрешив дочери войти в кабинет, постарались успокоить пациентку и Лизу:
– Поверьте, незачем вам, Лизавета Ильинична там с ней толчею создавать. Всё будет в полном порядке. Мы не сами, там психиатр. Заодно и посмотрим её, ведь тысячу лет врач не касался. Роды были кустарные в диких условиях. Сами понимаете, может быть, любая неприятная неожиданность. Ждите в палате. Мы её часа на три там положим после имитированной чистки.
– Я вас поняла. – Смирилась Лиза, сбегав в буфет за соком для матери. «Господи, хоть бы женских проблем с ней не было. Мало настрадалась ещё и такое подвалит. Надо было сразу над этим подумать. Не дошло до курицы».
Ждать так запросто листая журнальчики не получилось. Мерила шагами палату и поругивала себя за то, что разрешила врачам уговорить. Мало ли что…
Её перевезли на каталке, аккуратно переложили на кровать. Привели в чувство. Лиза сразу же со словами о том, как она себя чувствует, подала стакан с соком.
– Пей.
– Вот и всё, Татьяна Ивановна, – заявил доктор на полном серьёзе, прямо глядя в полные страха и ожидания глаза. – Проблем больше нет. Вы здоровы.
– Я выписал вам таблетки, – наклонился к ней второй врач. Дочка сходит в аптеку на первом этаже, купит, а вы будете регулярно принимать. – Протянул он Лизе рецепт.
– Лизавета Ильинична и свечи по одной на ночь в течение недели проследите, чтоб мамочка поставила, для профилактики. Только прошу не нарушать мои рекомендации, – посуровел первый, подмигивая Лизе.
– Хорошо, – согласилась покорно Таня.
– Как вы себя чувствуете сейчас Татьяна Ивановна? – поинтересовался второй перед уходом из палаты.
– Нормально, – мотнула она опять головой.
– Я вас провожу, – вышла вместе с ними Лиза. – Мам, я сейчас.
– Не болейте больше. Но если будут проблемы, милости просим. Дорогу знаете теперь.
Дверь осторожно закрыли. Таня прикрыла глаза и глубоко вздохнула: «Неужели всё».
– Что там? – Вцепилась Лиза в нетерпении во врачей, сразу же только вышли за дверь.
– Не накручивайте вы так себя. Прижгли эрозию небольшую. Полип сняли. Не обезболивали, психологи так решили, для достижения эффекта. Остальное всё в полном порядке. Даже удивительно самим. Приедете ещё через недельку, посмотрю.
– А таблетки не повредят? – потрясла рецептом Лиза.
– Таблетки и свечи для убедительности и профилактика не помешают.
– Учитывая, через что ей довелось пройти. Роды в таких условиях, потом этот дикий случай. Она в более, менее нормальном состоянии. Вы знаете, то, что мне известно об этой истории вызывает страх и дрожь. Иногда мне кажется американские фильмы ужасов наивные сказки в сравнении с нашей действительностью.
Поблагодарив врачей, Лиза вернулась к матери.
– Мамуль, ты как, больно было?
Та поймала руку дочери и поднесла к губам.
– Немного, я потерпела.
– Врачи рассказали, что ты была молодцом. Полежишь немного, и домой поедем. Ты, как не против? Или тут останешься полечиться, на денька три.
Она разволновалась.
– Лиза, ты что, только к Илюше.
Добравшись, домой, Лиза, перебросившись пару словами с мужем и попросив его позвонить Дубову, покормив, напоила мать успокоительными и уложила в кровать:
– Поспи, полегче станет.
– Лиза, ты папу встреть, покорми.
– Не волнуйся, я справлюсь.
– Лиза, прими мою благодарность.
Не отпуская руки матери, она спросила:
– Мамуля, мне посидеть с тобой?
– Нет, нет, ты иди тебя муж ждёт… Я сама.
Погладив седую голову Тани, Лиза, глотая слёзы, приложилась к ней щекой.
– Через неделю Тимофей Егорович, с Елизаветой Александровной Тимку привезут.
– Я увижу внучка? – вспыхнули её глаза.
– Он даже успеет тебе надоесть. Главное сейчас набирайся сил. Папка уже целую культурную программу разработал. На какие спектакли всех вести, какие концерты и мероприятия посещать.
– Я б Шульженко послушала, Утёсова, Бернеса.
– Их уже нет, а вот если будут встречи с Крючковым или Ладыниной я тебя свожу.
Впервые она спала не на краешке кровати, а уткнувшись ему в плечо. Её слабая рука покоилась на его груди. «Ну, кажется, теперь действительно всё, – улыбался он в темноте не способный в эту ночь уснуть. – Неужели под конец жизни и у меня будет всё, как у людей. Не надо будет больше пользоваться услугами чужих, холодных женщин. Вот она лежит рядом тёпленькая, желанная, своя. А ведь не надеялся уже на такое счастье. Гадал на чём остался след от того мерзкого случая, оказалось, лёг разломом на её душе. С беглого взгляда казалось всё нормально, а копнули и беда. Это хорошо, что Лизонька сообразила свозить её к врачам. Теперь печать с тоски сломана. Можно вздохнуть полной грудью и жить». Ему хотелось провести рукой по её телу, потеребить пальцами грудь, поласкать животик, но он не решился пока, с трудом сдерживая свой порыв.
Илья с волнением ждал того дня, когда она не отвернула от его ласк лица и раскрыла губы, принимая поцелуй. Окрылённый, он, уже не помня ничего, подмял её под себя. И всё получилось. Они до утра лежали приглушенные случившимся, наслаждаясь близостью другого, и вспоминая, как это было там, минуточными урывками на «Затоне».
Лиза сразу почувствовала эти новые изменения в маме, она расправилась и ожила. «Запах любви исходящий от неё не возможно ни с чем другим спутать. Так же улыбались и держались за пальчики Мозговой с Елизаветой Александровной. Так же, у матери Ильи, после встречи с Мозговым, глаза горели фонариками, зажжёнными любовью. У счастья одни приметы, его не просто скрыть. Господи, они светились, как радуга после тёплого дождичка. Стараясь, как юнцы при каждом удобном случае дотронуться друг до друга. Отец не упускал случая притиснуть её где-нибудь в уголке. А разговоры одними глазами, буквально всё говорило зато, что между ними бушует сумасшедший роман». Лиза, удивлялась, наблюдая за ними сама, предлагала поучаствовать в этом мужу.
– Жёнушка успокойся. Ты сама горишь не хуже лучины.
– Да, они, как школьники, представляешь? – рассказывала она приехавшему на выходные дни из академии мужу.
– Отлично. Пусть играются. Я рад. Тебя больше тут ничего не держит, и ты поедешь со мной. Я скучаю и рычу.
– Давай сходим куда-нибудь, посмотрим.
– Что ты хочешь посмотреть?
– Картины бы посмотрела.
– Без проблем. Завтра и пойдём. За Тимкой есть кому присмотреть.
– Напомнил. Хватит прохлаждаться, встаём, а то через полчаса отец привезёт гостей Норильска. Я соскучилась по Тимке.
– А по мне, – затянул он её опять в постель.
– Нас застукают, неудобно будет.
– Наплевать, иди ко мне.
Бунтарские брожения в столице
Гости пожаловали раньше ожидаемого часа, шумно разговаривая и смеясь, заносили в комнаты вещи и гостинцы, организовав из приезда базар. Особенно носился по комнатам Тимка. Врываясь в каждую дверь и крича.
– Пап, мам, я уже приехал. Где же вы, пап, мам.
– Не нашёл? – посмеивался Мозговой.
Тот таращил глаза и разводил в недоумении руками.
– Дед, бабуля, нет их, испарились.
– Найдутся, иди руки помой, всю грязь везде к чему прикасался, собрал.
Проморочившиеся до предела его родители, торопясь и путаясь в одежде от спешки, одевались.
– Ой, Тимка, – выловил сына у двери в спальню Илья, давая возможность жене привести себя в порядок. – Какой ты большущий стал, – подкинул он мальчишку на сильных руках.
– Я их нашёл, нашёл, – завопил Тимка во всю соскучившуюся мощь.
– Кто б сомневался, – посмеялись Дубов с Мозговым.
– Дедушка вам вот такую рыбину привёз, – развёл он ручонки, – и даже больше, как руки деда.
– Пап, мам, привет. – Отправился Седлер, спустив на пол сына, целоваться с родителями.
– Здравствуй сынок.
– Достал он вас?
– Мы дружно жили, да, Тим? – улыбнулась Елизавета Александровна. – У нас договор был.
– И что действовал?
– Безоговорочно.
– Поделитесь, мы б тоже хотели пожить в том раю.
– Оставляйте у нас, – подмигнул Мозговому Дубов. – И живите себе. Тане будет, чем себя занять, ты ж Лизу заберёшь?
– А вы как думали, вам останется, а я, на стену уже лезу.
– Вот и оставьте Тима Илье Семёновичу и Татьяне Ивановне, пока не освоитесь там.
Молодёжь переглянулась.
– Подумаем.
Подошла справившаяся с приборкой и гардеробом Лизонька, радостные поцелуи и объятия возобновились.
– Дочка, Танюша, накрывайте стол, гости с дороги проголодались, – торопил Илья Семёнович, но, увидев бледную Таню, заволновался. – Танюша, плохо, укачало? Не надо было ездить в аэропорт.
– Таня и правда, – обняла её Елизавета Александровна. – Иди, полежи. Илья, показывай, где, что, мы с Лизонькой накроем.
Дубов обняв Таню, насильно повёл в спальню. Вернувшись от двери, заметил растерявшимся женщинам:
– Обойдётесь своими силами. Лизонька хозяйка, разберётесь.
– Правильно Илья, ну-ка завернём на пол литра разговора в твой кабинет, – подтолкнул друга Тимофей.
– Дед я с вами, – метнулся за ними Тимка.
– Иди, пожалуйся отцу на мой ремень, – отправил Тимофей внука.
Тот скорчил мину и, поняв что от него хотят избавиться, недовольно оглядываясь ушёл.
– Ты чего так? – удивился резкости Мозгового Дубов.
– Надо поговорить. Вот в тиши кабинета само то, – воздел он руки к стеллажам книг. – Налей-ка по глотку. Жжёт. Душа выпрыгивает.
Походив со спрятанными глубоко в карманы брюк руками по дорожке туда сюда. Остановившись у стола, взял бокал. Отхлебнув разлитый по бокалам коньяк и отодвинув штору, посмотрел в окно. Москва всё так же бурлила. События развивались драматично, непредсказуемо. Ещё есть время для заключения соглашения с республиками. Конфедерация – выход. Но в Кремле медлят, тянут время. Развернувшись, спросил в лоб, с тревогой и любопытством наблюдающего за ним Дубова:
– Что у вас тут за брожения в столице? Людишки какие-то мутные из щелей повылезали. Орут до хрипоты разный бред. Это напоминает мне семнадцатый год. Дай бог, чтоб не повторить тех ошибок. Неужели они не понимают, что эмоции очень страшны. У безнаказанности вырастают крылья. Ещё шаг и какой-либо процесс уже не возможен: развитие идёт хаотически. Они скоро будут линчевать за убеждения. Ты посмотри, посмотри, – ткнул он в сторону окна. – Эти горлопаны не знают границ за которыми начинается запрет. Ничего же человеческого у них не осталось.
Тот глаз не отвёл, но пожал плечами.
– Всё сложно и до смешного просто.
– Просто? Может быть… Такое ощущение, что сатанинское отродье по стране шарахается. Про экономику напрочь забыли. Там полная неразбериха.
– Да-да… А Илья Муромца с Алёшей Поповичем нет. Так оно, так. Не произошло преемственности поколений.
– Значит, мне не показалось.
– Нет. Вспышку с разумом не смогли соединить. В упоительной борьбе с КПСС забыли о народе, о стране. Прежний режим рано или поздно должен был рухнуть. Он уже трещал. Свалить его большой силы не потребовалось. Нужен был плавный переход, но…
– Наверное так… Но откуда такая напасть нечисти? Ненависть царит ко всем и ко всему. Ужас какой-то. Неужели не понимают, что у нас многонациональное государство. А когда много языков, то трудно договориться и новую «Вавилонскую башню» нам вряд ли удастся построить. Даже страшно представить, что может быть… Помнишь у Пушкина: «Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный».
Дубов провёл пятернёй по шее раз, другой…
– Одним словом не объяснишь, я и сам не всё понимаю. Это трудно понять. Цепь случайностей… Но мы все замкнуты в одной клетке.
– Давай делись, хоть в общих словах растолкуй рецепт той кухни. Если нас ждёт распад… Трудно будет расхлебать.
– Болтовня, подкуп, предательство, промах разведки и власть в руках бездарных, безвольных политиков и просто авантюристов. Предпринятые им ходы, чтоб быть уверенными в своей полной собственной безопасности.
– Безнаказанности, – поправил Мозговой.
Дубов кивнул и продолжил:
– Вот-вот. А также безоглядная вера наших людей всему, о чём пишут или показывают. Демократия только проклёвывается, умеющих разумно играть в неё нет. Надо было осторожно её подавать, хмель глотками приносит удовольствие, а они заслонку открыли пей. Вот и нахлебались.
– Ну, это ж нужно быть полными кретинами, чтоб недооценивать опасность.
– Сложно говорить, но они как раз и не занимаются даже анализом происходящего. Плывут себе и плывут по волнам, покачиваясь. Эти деятели раскачали лодку до предела и у руля теперь ушами хлопают, вместо того, чтоб действовать. А принимаемые меры эффективными могут быть только жёсткие, потому что происходящее сейчас уже опасно для безопасности и целостности страны. Время упущено. Другого выхода нет. Боюсь, произойдёт непоправимая беда. В это страшно и невозможно поверить, но мы стоим на полстопы над пропастью.
Мозговой, только что наблюдавший за массажем Дубова, сам с яростью потёр шею. Что-то петушиное в мужчинах всегда заложено. Не сидится на месте бегают вот.
– Болтовня про демократию, дорого может обойтись стране.
– Вот именно болтовня, не имеющая ничего общего с самой демократией.
– Эта игра в демократию кинет Россию на грань катастрофы. Американцы свою страну под такую болтовню не дадут растащить. Подтянут свою демократию под силу, бровью не поведя, но такой распад пресекут, не останавливаясь ни перед чем.
– Так и происходит, свою болтовню они спроваживают ротозеям, а сами действуют решительно. Похоже, из-за границы контролируют наши политические процессы, только вот на такой финал не рассчитывали. Жаль, что пострадают невинные, порядочные люди, у которых ещё осталась честь и совесть…
– Что бы ты сейчас сделал умник?
– Выпустил всех, кто хочет из страны уехать. Пусть катятся, половина всё равно вернётся или терять связь с нами не будет. Каждой республике дал бы больше самостоятельности, но рычаги управления из рук не выпустил. Лучше у народа с местными баями жить не получится. Пузанки забьют мелкоту. Самостоятельно выползти из этой каши, может, всего только несколько республик, остальные скатятся к рабовладельческому строю.
– Всё?
– Разрешил бы церковь и вернул людям веру. Выше-то учения Христа, как сказал Лев Толстой, до сих пор не поднимался человеческий разум. Убрал бы партийные все дисциплины в институтах. Ни какой пользы из-под палки это не даёт. Пошёл на конфедерацию. Потом уже закрутил гайки на всю резьбу. А, когда успокоились, разобрался бы, в том, что в этой стране оставить, что на помойку. Они рассказывают, что мы жили в годы массовых иллюзий, среди мифов. А разве западная демократия не иллюзия, а свобода не миф? Тоже самое. Только под другим соусом. Хрен редьки не слаще.
– Именно так. Выбрасываем на мусорник столетнюю нашу историю. Нет вежливости, интеллигентности. Единства мысли и жизни тоже нет. Растили нового человека, а получились «шариковы». Новую селекцию вывели. Нет, демократы, блин, объявились, в Феликса плюют. Он-то что им сделал? Я в шоке и заметь, всем этим веселят по телевизору народ. – Грохнул по столу всегда спокойный Дубов. Новые лидеры говённее своих предшественников. И борются они только за власть.
– На спасения надежды нет?
– Если только чудо. Завели ж народ. Свалили всё в одну кучу. Одержимых сложно в чувство привести. Водоворот втягивает в себя всё новые и новые жертвы. Уничтожили уважение к закону, морали, чести… если мы не научимся хоть к чему-то относиться свято, то ни о каком строительстве демократии не стоит говорить. Любое прошлое принимается, а не уничтожается. Так принято в цивилизованном обществе. А мы переживаем очерёдную русскую смуту – где всё призрачно… как в тумане. Всё рушится и гибнет… Запретив компартию, эти дураки восстановили против себя полстраны. Люди не желая видеть, что наверху делят власть и портфели надеются, что сами столкнут лодку жизни с мели. И смех, и грех…
– Чёрт. Мудаки. Раздерут страну. – Сжал кулаки Мозговой, встав за спиной друга. – Вся история России – это объединение. И вдруг эти уроды призывают к расчленению. Распад – это страшно и бессмысленно. Неужели непонятно, что если сейчас начнут заново делить земли, то все погибнут в этой последней войне. В арсенале 1917 года были кони и шашки, сейчас ракеты и ядерное оружие. Дундуки – Европа к объединению стремится, там всё проще стремятся сделать, а наши удельные князьки своего часа дождались. Перевёртыши. В прошлое тычут, а из настоящего помойку сделали… А вообще, я считаю ошибка в том, что из человека у нас сделали коллективную политическую единицу, а человек – личность. И жить он должен личной жизнью. Человек должен быть хозяином своей личной судьбы. Не нужны ему ни партократы, ни демократы, он просто хочет трудиться и жить. Вот тогда будет прорыв. А что сейчас? «Враг» повержен, а проблем добавилось. Хочется, чтоб говорили о проблемах личностных, а нам снова предлагают политику. Всё она, политика, – ненавижу её! Не занимаюсь, не понимаю…
Мозговой был напряжён, у него сделалось злое лицо. Дубов взял его за плечо.
– Тимофей, ты спокойно там сиди. Вы от дури этой оторваны. Ты хозяин. Не давай кинуть Норильск. При любом раскладе матушка Россия останется, а ей вы ох, как нужны будете. Ты должен быть среди тех, кто будет делать новую жизнь.
Мозговой как-то пронзительно посмотрел на друга.
– А, если они дуристику свою доведут до мест и производства?
Дубов поднялся.
– Везде должны выбрать тебя. Ума и смекалки тебя не занимать. Крутись юлой, но город и комбинаты, рудники, заводы спаси. Для страны. Для России.
Мозговой бушевал:
– Не понимаю, откуда такая слепота. В семнадцатом тёмный народ трудился, а это поколение училось и училось. Они же, теперешние-то, умнее быть должны. Неужели не понятно. Человечество не совершенно, поэтому ошибки были и будут. Опять же, народ жил в темноте, хотелось поскорее к свету. Зачем же так своё прошлое-то сечь… История повторяется – мы живём опять коллективными эмоциями. Опять коллективное безумие поставлено на щит и каждая кухарка стремится встать у руля государства. Все знают как управлять правильно. Националисты бред несут, я думал их и слушать – то никто не будет, ан нет, ещё и кивают. Скажи мне, ну как та же Белоруссия или Украина будут на равных с Россией или Америкой? Никак. Танк всегда расплющит велосипед. Ведь это же так понятно. Но где там… Вожди блеют, народ пальцы веером растопырил.
Дубов покрякал в кулак:
– Так оно так… В этом гаме нет духовности, значит, стоящим ему быть не суждено. Поэтому я не могу. Не хочу это в таком виде принять. Знаешь, я не согласен, что большевики скоростью поторопили свет и в этом вся причина бед. Мол, на то нужны века. Ерунда! Вот такая толпа не просветлённых идиотов найдётся в любое время. Для них демократия, это вседозволенность именно к ней они и призывают.
Мозговой хмыкнул и опять за своё:
– Откуда занесло к нам соловьёв разбойников таких, за какую вину…
– Чай не впервой. Кто только не болтался по нашим просторам, Емелька Пугачёв, Гришка Отрепьев с поляками, татары, французы с немцами и друзьями были и врагами. Революцию и Сталина перешагнули. Войну чудовищную выиграли. Переживёт наша красавица и Мишу Меченого. Не по нему царский жезл и шапка Мономаха. Ему нужна иная шапка. Сунулся не в своё дело. Загубил всё, дав на копейку. Народом надо уметь управлять. Нужен хозяин, собиратель земель, а не болтун. Языком молоть и без него нашлось бы кому.
– Илья, а что если попытаются и Россию разодрать. Гуртом легче бить. Никто ни за что не отвечает. Как ты смотришь, драться придётся?
Дубов усмехнулся:
– Всякое может случиться. Морду бить – уже слабо?
Мозговой выложил ладони на колени и рассмотрел их, как следует, словно ревизируя способны они ещё на кулачные бои. «Ох, чем всё это кончится?…» Чутьё подсказывало ему, что это не просто мелочи, а серьёзно.
– Ты этого вояку видел сегодня, на танк запёр. Картина до боли знакомая Ленин на броневике и те же глаза ротозеев. Так захотелось пальнуть из «Авроры», чтоб стратег свалился с него, как с моста. Глядишь, мозги и утряслись в голове. А что? Раз на один бок упал, раз на другой…
– Весело тебе. Но надеюсь, до совсем уж страшного не дойдёт. Нигде так люди не чувствуют боль, как у нас. Уже многие приходят в себя. Многие прозревая, отшатнулись от друга на танке. Когда назревает голод и разруха, то это страшит и заставляет заткнуть эмоции и взяться за ум.
– Что тут, друг мой Дубов, делать, если сплошной цирк пеньки демонстрируют. Вывел войска, значит стреляй. Не можешь, зачем дурной народ смешить. Там какая-то клоунесса ещё пирожки для «демократов» пекла и сводку новостей по заборам клеила. Умора! Прежде чем предпринять что-то подумай, как ты из этого дерьма выйдешь. Прописная истина же.
– Наумничались. Человека не слышит никто. О человеке не думает никто. Теперь уж точно разделят народ на бедных и богатых. Где деревянная изба Рыжкова им конурой покажется. Мелят языками, а про беженцев никто мозгой не пошевелил – это ж такая махина двинется с места. Скоро отовсюду в Россию хлынут миллионы русских.
– Богатство это не самое страшное. С собой на тот свет не возьмут. Всё России останется. Помнишь? Умирая, Александр Македонский попросил перед похоронами пронести его тело над головами людей, причём так, чтобы его ладони были открыты, и все видели, что в руках у него ничего нет.
– Я понял. Великий воин хотел сказать этим: «Я хочу, чтобы поняли все: на тот свет ничего с собой не возьмёшь».
– Тимофей, Илья, – постучавшись, заглянула Елизавета Александровна. – Идёмте, стынет всё, а вы лечитесь на голодный желудок.
– Да я собственно не очень хочу жевать… – Попробовал выкрутиться Дубов.
– Ты как мой зам. Приехал с бумагой вечером. Лиза приглашает его за стол с нами ужинать. Он отнекивается: – «Спасибо Елизавета Александровна, я уже наелся на сегодня. Норму выполнил так сказать. Отсюда и досюда напхал уже»– показывает он от горла до макушки. Но Лиза, не принимая возражений, сажает его за стол и увещевает:– «Пельмени, горяченькие, попробуйте». Выпили, как водится по рюмочке. Он их в рот кидает, а Тимка напротив сидит, считает. Проводили гостя, а Тимка и шипит: – «Ничего себе он поел, отсюда досюда, сорок четыре штуки вошло, а говорил, забито под завязку». Хохот потряс кабинет.
– Лиза так и было? – вытирал от слёз глаза Дубов.
– Ни прибавить, ни убавить.
– Идём дорогая, – поднялся Мозговой, маня Илью. – Вы здесь с него глаз не спускайте, если не хотите в халепу какую вскочить.
Прошло только несколько часов, как приехали северяне, а казалось, что тут они и жили всегда. После ужина долго не ложились спать, вспоминая прошлое, своё, детей, затона.
– О, кстати мне на Дзержинке дали адрес и координаты Бориса. – Вспомнил Дубов о таком подарке органов.
– Ты о том Борьке, о котором подумал я? – застыл с вилкой у рта Мозговой.
– Угадал. Может, навестим?
– Ты дело читал? – застыл Тимофей Егорович.
– Угу, его работа. Ты об этом хотел спросить, – развернулся к нему Дубов.
– А что давай навестим друга, посмотрим на этого сукиного сына.
– Я, за. – Кивнул Илья Семёнович. – Можно.
– Где он?
– В Москве.
– Да, что ты говоришь. Кто же он? – подскочил на стуле Мозговой.
– Домоуправ.
– Бедные жильцы, – усмехнулась Елизавета Александровна.
– Да уж, – покашлял в кулак сын. – Остаётся только посочувствовать жильцам.
– Ребята жизнь прошла, – подала им чай Елизавета Александровна, немного волнуясь от их идеи. – Думаю, его тоже покидало не мало. Пейте с тортом, Лизонька с Таней постарались. Только пальцы не откусите. Вкусно!
– Ма, таких не задевает жизнь, они всё бочком и по стеночке проскальзывают, как маслом намазанные. – Влез опять в разговор сын. Он горячился, хотя об этом можно было говорить спокойно, как мать.
– Сколько не пляши, а против природы не попрёшь. Из темноты живота матушкиного приходим, в темноту живота матушки земли уходим, и с этим ничего не сделаешь.
– Ты что этим хочешь сказать, мамочка – перед рождением и смертью мы равны?
– Да сынок.
– Не понимаю я такой философии, – возмутился опять он.
– Пусть сгоняют сынок. Белые пятна надо закрашивать. Это их прошлое.
– На фиг он им сдался, плюнули и забыли. Не стоит его дерьмо, чтоб нервы о него рвать.
– Они дружили сынок, ещё с сопливых носов, делили кусок чёрного хлеба в войну, карауля на крышах зажигалки и гоняя по двору шитый руками из ткани старой мамкиной жакетки мяч, набитый опилками или землёй.
– Про мяч отец туфта?
– Так и было. – Подтвердили хором Дубов с Мозговым.
– Я тащусь.
– Илья у матушки свистнул старую жакетку, и сапожник одноногий нам за чекушку сшил. Мячик был, закачаешься, да Илья?
– Деньги на чекушку, помнишь, Тимофей, где брали? Сгоняем за город, наловим раков, сдадим в пивнушку. И богатые. – Вспоминал, светлея Дубов.
– Как же им играть-то можно было. – Удивлялся Илья.
– Играли и радовались.
– Голодные гоняли и счастливые. Дубов получше нашего жил, принесет нам с Борькой пирога какого или белого хлеба. Наедимся, запьём водичкой и на футбол. – Рассказывал Тимофей.
– Чем же вы питались? – задав вопрос покраснела Лизонька.
– Оставит мать штуки три варёных картофелин да кусок хлеба. Вот и вся еда. – Вздохнула Елизавета Александровна.
– В войну жрать нечего было, а после войны тоже не фонтан. Одеться хотелось, в комнату купить, опять на еде экономили. Да и сколько там одна мать могла заработать. Из всей нашей компании только у Ильи отец был. А так картина вырисовывалась аховая. Либо до войны ещё в лагеря загудели, либо после. Многие на фронте погибли. Были такие, что в немецкий плен попали, а потом прямым ходом в наш лагерь поплыли. От ран же опять после войны умирали. Безотцовщина была. – Натирая от волнения свою шею, вспоминал Мозговой.
– А потом кому-то показалось горя мало и нас по этим лагерям пустили. – Обнял друга Дубов. – И всё равно на страну у меня обиды нет. Она маялась не меньше нас.
– Если не больше. Как мать страдала за своих детей не в силах помочь.
– Как же вы радоваться могли? – не понимал их состояния и речей Илья.
– Запросто. – Улыбнулся Дубов. – Желание жить было огромное. Кидались заниматься всем. Аэроклуб. Футбол. Спорт. А как осаждали концертные залы и летние площадки. Нынешним звёздам такого и во сне не привидится как мы любили своих кумиров.
– Как же вы, отец, ходили, если денег не было? – удивилась Лизонька.
– С Тимофеем вон все штаны на заборах протёрли.
– А, если в здании или закрытом зале?
– Крыша то с чердаком на что.
– Любые лазейки искали, у Борьки мать в театре работала билетёршей, ходили на всё, что там проходило, как белые люди через вход.
– Мороженое в стаканчике помните? – закатила глаза Елизавета Александровна.
– Которое я у тебя половину всегда съедал. – Засмеялся Мозговой. – Помню.
– Зато со мной делился Илья.
– Мне и вспомнить нечего одна работа с утра до вечера, – вытерла слезу Таня. – Деревня. Утром с петухами поднимают и на работу. Если не в поле, то на огород. Не на огород то скотине давать или корову пасти, что с соседями на двоих держали. Думаете, молоко видели, ошибаетесь. Его всё сдавали за налоги. Яйца туда же шли. На сушке маленько разживались. Насушим вишен, яблок, мать в чемоданы запакует и везёт на базар. Продаст, купит нам обувь, наберёт отрезов на платья, гостинцев каких. Меня за старшую оставляет и на детей, и на скотине. Фруктовые деревья народ приспособился за заборами сажать. Со стороны улицы, стало быть. На участке дорого было. Налогом не посильным обложил какой-то умник. Всё и вырубили. Народ сообразительный у нас, помозговал, как из положения выкрутиться, вот и придумал – на улице сажать. Налог брать не с кого и фрукты, ягоды есть. Оправдывали поговорку полностью: «Голь на выдумки хитра». Хитрили, куда деваться было. Тогда не доходило до меня, почему? Народ молчаливый был. Много-то не болтали. Потом уж дотянула сама до правды. А ещё мать хлеб пекла и возила продавать в город. А нам не давала. Только по праздникам, отрежет по куску. Себе пекли намешанный с травой. Ночью воровала в поле рожь или пшеницу нажнёт серпом в мешок и тащит. Этим и жили.
– За это ты, детка, и жизни не видела, – обнял Таню Дубов. – Хочешь, съездим на твою родину в село, посмотришь своих?
– Они её Илья уже давно похоронили, – вздохнула Елизавета Александровна.
– Илья прав, если есть желание, свози её. Налейте девчонки ещё нам с Ильёй чайку. Сынок, ты будешь?
– Нет, отец, меня увольте, я не водяной. Спать пора. Я забираю клюющую носом жену хлопающего с раскрытым ртом сына и исчезаю.
Услышав такое Тимка враз попробовал отбиться надеясь, естественно, на поддержку дедушек, но те развели руками. Изобразив: «непонятого» он, недовольно сопя, поднялся. А разговор за столом продолжался.
– Илюха прав, давайте расползаться. Помогаем женщинам перемыть чашки и спать. Слышишь, Дубов. Помнишь, как сетовал, куда тебе столько комнат, если ты практически тут не живёшь. Ночуешь и всё. А тебе объясняли, что в ведомстве только такого плана квартиры. Пригодилась твоя масштабная жилплощадь. Ещё и мало.
