Текст книги "Норильск - Затон"

Автор книги: Людмила Сурская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Давай покормлю тебя, птаха.

– Я не смогу, руки дрожат и помыться сначала надо. Я целую вечность не мылась.

Он спохватился с мытьём, но пометавшись по комнатам, вернул первому пункту – еде.

– Я сам, открывай ротик только, – попросил он. – Надо сил набраться.

– Помыться бы сначала. Я плохо пахну, – напомнила она.

– Поешь и помоемся. Понятно, теперь, почему вся психиатрия разбилась о тебя. Притворялась. Другого выхода у тебя не было. Я понимаю.

На её худом и грязном лице промелькнуло что-то вроде довольной улыбки.

– Пришлось.

– Сейчас, подожди, – побежал он на кухню за полотенцем, облив её. «У самого руки не меньше больного трясутся. Надо закрутить гайки. Так нельзя распускаться». – Промелькнуло в пылающей голове.

Она тоже заметила эту его беготню и попросила:

– Илюша, не мельтеши, я больше не хочу.

– Ты же съела как птичка?

Она замотала растрёпанной головой. Он собрал тарелки на поднос и понёсся в кухню.

Вернувшись, он сорвал с неё старые лохмотья, ужасаясь её худобе, отнёс измученное тело в ванную комнату. Включив воду, сообразил, что самому самое время поменять шикарный деловой костюм на домашний и, чертыхаясь, рванул в спальню. Она, как слабый ребёнок только старый, крутилась под его руками, позволяя себя мыть, даже не охая под давившей и причиняющей ей боль силой. Он намыливал спину, руки, лил шампунь на голову, стриг ногти и опять начинал работать мочалкой заново. Кожа или грязь сходили слоями, не понять. Завернув женщину в простыню, он отнёс её в спальню. Сев рядом на колени и забрав её руки в свои, он целовал тоненькие бесцветные пальчики, шепча:

– Как же так Танюшка?! Как? Мы же тебя, девочка, оплакивали.

Она смущённо просила:

– Не бойся я не сумасшедшая.

– Я понял, – поторопился он с заверениями.

– Так мне было легче дождаться тебя. У меня была горячка, – объясняла она.

– Это после родов, – догадался он.

– Я родила? – удивилась она, – не помню…

Он бестолково объяснил то, что пришло на ум сейчас:

– Это у тебя задвижка сработала, тем и спасла твой разум.

– Ничего не помню, – беспомощно взялась она за виски.

– Дочка у нас, Лизонька.

– Дочка?!

– Внук уже есть.

– Внук?! Сколько же прошло, ты не изменился, – совершенно растерялась она.

Тут он вспомнил про фотографии.

– Полежи, я принесу фотографии, – поспешил он в кабинет за альбомом. Решив пока не рассказывать ей всё о судьбе дочери. – Вот смотри, – приподнял он её на подушках, вернувшись и подавая фотографии.

– Плохо вижу, – показала на глаза она.

– Ничего, очки купим. Это от нехватки витамин. Вызову секретаря, подберёт тебе одежду, и поедем завтра к врачу. Тебя посмотрят, послушают. – Говорил и говорил он, целуя и поглаживая её худые и совершенно прозрачные ручки.

– Илюша, ты выжил в этой мясорубке? Я уже перестала надеяться. Ждала, ждала… Знала, что если живой останешься, то найдёшь…

– Выжил Танюшка.

– Только поседел, – погладила пальчиком она его висок.

– Есть такое дело.

– Сколько же всё-таки прошло, я устала считать?

– Много.

– Конечно, много, если ты седой и дочка взрослая. – Она задавала вопросы, странным образом на них отвечая. – А это Тимофей, я его узнала.

– Сын его Илья, а Тимофей вот, – ткнул он в Мозгового.

– Они так похожи.

– Ты абсолютно права.

– Кто эта женщина?

– Его Лиза. Лиза Седлер. Помнишь, я рассказывал? Мы ещё нашу доченьку назвали в честь её.

Она сморщила лоб и заверила:

– Я вспомню, вспомню, не волнуйся.

– Ты не устала?

Она помотала головой.

– Нет, я забыла, как разговаривать…

– Бедная, ты моя, – сорвавшись и перебив, притянул он её к себе.

– Чтоб не разучиться совсем сама с собой говорила ночью, – продолжила она.

– Милая Танюха, – положил он голову на её грудь, под маленькие слабые женские пальчики.

– Илюша, мы где?

– В Москве, у меня дома.

Её испуг заколотился сердечком в слабой груди.

– Меня не заберут отсюда?

Дубов поторопился успокоить:

– Нет. Не бойся и не думай об этом.

– Не уходи…,– взмолилась она, видя, что он поднялся.

– Пойду, позвоню, подожди…, – попятился он из спальни, поняв, что она не выпустит его, пока не уснёт.

Заскочив в кабинет, первой озадачил секретаря, а потом дрожащей рукой набрал Норильск. Сейчас руки у всегда спокойного Дубова дрожали. Он, не дождавшись соединения, от нетерпения кричал в трубку: – «Алло! Алло!»

– Привет старина, – послышался в трубке голос Тимофея, – рады слышать, как дела?

Он завопил:

– Ты представить не можешь того, что я тебе сейчас скажу.

– По голосу твоему, что подсвистывает сейчас, действительно представить сложно. Так в чём дело, старина?

– Я Таню нашёл.

Мозговой думая о месте захоронения выговаривал:

– Вот и хорошо могилку сделаем, крест, как полагается, поставим.

– Ты меня не понял, – задохнулся Дубов в возмущении.

– Почему понял. Ты нашёл Татьяну.

– Я её живую нашёл.

– Постой, ты здоров? – опешил Тимофей.

А Дубов, пока не ударились в фантазии, торопился объяснить:

– Она в психушке была. Он в горячке вывез её как-то из лагеря. Понимаешь?

– Ничего не понял.

– Что ж ты непонятливый-то такой, – негодовал Илья Семёнович. – Тот кадр, поместил её в психушку и сам около неё был. На психиатра выучился. Вытаскивал её, думая, что она сумасшедшая.

Мозговой всё же осторожно переспросил:

– А там точно всё нормально и ты ничего не напутал?

– Она и более-менее в норме.

Мозговой показал Лизе жестом, чтоб подала стул, ноги подкашивались.

– Как же он проморгал её?

– Ему кретину и в голову не могло прийти, что она притворяется.

– Не знаю, что и сказать, старик, тут Лиза трубку рвёт.

– Ты как её нашёл Илья? – отняла трубку у Мозгового Лиза.

– Дали мне «там», ты поняла где, его адрес.

– И что?

– Я поехал на его работу, решив не травмировать семью. С ним с налёту встретиться не удалось. Он вёл приём и был занят.

– Не тяни, – поторопила Лиза.

– Я говорил с его коллегой и случайно разговор вышел на историю женщины помещённой сюда им много лет назад. Чутьё какое-то понесло посмотреть. До сих пор руки и ноги дрожат.

– Боже мой, Дубов. Завтра же ребята вылетят к тебе.

– Илья же занят на дивизионе… – засомневался Дубов.

– Они в отпуске. Всё равно через две недели должны были лететь. В академии занятия начинаются. Тимоша в школу идёт. Думали, поживут последние недельки с нами, но раз такое дело закрутилось, завтра же отправим к тебе.

– Спасибо, Лиза. Где дочка?

– По культурной программе пошли, скоро будут. Держись там. Лизонька прилетят с Илюшкой, помогут. Тимофей уже по городской связи билеты заказывает. Давай родной, мы любим вас и радуемся вместе с тобой.

Лиза долго стояла с телефонной трубкой в руках, прижимая её к груди, не в силах отмереть.

– Лиза ты в порядке? – тронул её, заставив очнуться, Тимофей.

– Господи, что же это такое? – посмотрела она полными слёз глазами на Мозгового.

– Билеты я заказал, а ну пойдём на кухню посидим. На тебе лица нет и мне, что-то не по себе. Чертовщина какая-то.

Открыли коньяк, разлили по рюмкам, Мозговой выпил, Лиза пригубила. Не помогло.

– Не берёт, – пожаловался он.

– Налей ещё. Я поищу валерьянки для Лизоньки. И самим может быть попробовать.

– Лиза, что это?

– Клубок судьба катит.

– Может быть. Но, как он её вывез?

– Любовь.

– Какая к дьяволу любовь он ненормальный.

– Влюблённые все безумные.

– Жизнь пропала. Вот чему возврата нет, так это годам.

– Успокойся родной, – обняла она его, устроившись на его коленях.

– Какого, чёрта с нами сделала жизнь. Давно нет вождя, сменилось вагон генсеков, а мы всё маемся. Прошлое не отпускает, цепко держа по рукам и ногам. А, мы профаны за жизнь цепляемся зубами.

– Тимофей, не распыляйся. Время вспять не развернуть, судьбу не переиначить. На, выпей ещё и валерьянки, похоже ребята возвращаются. Слышишь, на площадке перед дверью возня.

– Ты права родная. Просто обида жжёт вот тут Лиза, – ткнул он в сердце, – почему мы?

– Каждое поколение в каком-нибудь дерме возится, а караван жизни идёт и идёт вперёд. Нам ещё хватит времени порадоваться солнышку. Каждый день, час научились ценить, не теряя на ссоры и пустяки.

Ребята влетели весёлые, разгорячённые вознёй и догонялками. Немного замёрзли к тому же. Лето летом, но внезапно хлынувшие из полярных широт холода, успели пройтись по городу, опалив вечера и деревья арктическим дыханием, потушив яркую красоту. Бежали надеясь погреться горячим чайком.

– Жаль не пошли с нами, «Самоцветы» отлично отработали, чудный вечер получился и море удовольствия в придачу. – Рассказывали они родителям, посматривая с удивлением на пирушку с коньяком и валерьянкой.

– Диапазон вкусов не широковат? По какому поводу такая разноплановая пьянка? – намекнул сын на соседство коньяка и успокоительной микстуры.

Отец, покашливая в кулак, посмотрел на жену, явно не решаясь самостоятельно начать разговор.

– Что за «баба ёжка» на метле тут полетала? – осёкся Илья.

– Лизонька, ты сядь детка, папа звонил, – накапала она в стакан капель. – Ты только не волнуйся, девочка…

– Что с ним? – побелела Лиза, хватаясь за Илью… Самые страшные мысли завертелись в голове.

– Мама нашлась, – выпалила на одном дыхании Елизавета Александровна.

– Мать, ты о чём, так можно концы отдать, я думал с Ильёй Семёновичем беда. – Опешил сын.

– Какая мама? – не поняла и невестка.

– Твоя мама детка. – Подвинула ей стакан с каплями Лиза.

– Вы яснее изъясняться можете, – взбеленился опять Илья. – Лизка уже не живая.

– Татьяна Петрова, кто ж ещё-то. Она в психушке была. Лукьян Волков вывез её из лагеря, оказывается.

– Как такое возможно?

– Он сумасшедший?

Сыпали вопросами обескураженные ребята. Хлебая коньяк вперемежку с валерьянкой.

– Как он её мог столько держать? – поняв что всё очень серьёзно, перешёл на конструктивные вопросы Илья.

– Психиатр, ещё и с именем в научных кругах. Пытался лечить её. – Отхлебнул коньяк отец.

– Она, что, ненормальная? Хотя от такого, что с ней сделали, не могло быть по-другому. – Осторожно спросил Илья, посматривая на жену.

– Нет. Она симулировала болезнь. Но думаю, так просто такой ужас для её психики не прошёл. Вы готовы должны быть к этому.

– Боже мой, мама жива, жива, – неистово повторяла Лизонька.

– Жива, Лизонька, – гладила её плечи свекровь.

– Как же отцу, удалось забрать её?

– Поднял на руки и унёс в машину, охрана прикрывала.

– Господи, что же это?

– Усмешка судьбы. Я билеты заказал, Илья. Собирайтесь. Только давайте по маленькой с нами за Таню и Илью. Это чёрт знает, что с нами жизнь наделала, – пододвинул Мозговой им рюмки с коньяком. – А то не пьём, а лечимся.

Выпив, вернее проглотив содержимое рюмки с помощью перевернувшего ей в рот коньяка Ильи, Лизонька расплакалась.

– Елизавета Александровна, что это, как такое возможно, ведь это не кино, реальная жизнь, нормальный человек не может такое сотворить?

– Лизонька, мы только до вас говорили об этом с Тимофеем Егоровичем. Влюблённые все сумасшедшие.

– Мне не осилить такого.

– Пойми, это тоже любовь была. Дикая, ненормальная, эгоистическая, но любовь.

– Какая к лешему любовь, психиатр. – Вспылил Илья. – Его самого лечить надо, причём на цепи и принудительно.

– Каждый сходит с ума по-своему, – развёл руками Мозговой. – Над нами с Ильёй тоже посмеивались, за пристрастие к прошлому. Как, мол, можно этим жить, баб навалом, завели семьи и поставили на всём крест.

Елизавета Александровна вспоминая себя и прожитые в воспоминаниях без Тимофея годы, тяжело вздохнула:

– К тому же прошло видно у него это наваждение, раз женился и живёт семьёй. Просто уже не знал, что с ней больной делать. Вот и держал рядом с собой.

– Отец, как? – всхлипнула Лиза.

– Выдержит твой отец, не такое вынесли. На, пей, – подал он ей рюмку.

– Не могу, – отстранила она.

– Илья, влей в неё, и идите спать, а с утра собираться будете. Тимку оставите пока тут. Мы позже привезём, не до него там будет.

А в Москве прийти в себя никак не мог возбуждённый Дубов. Таня не отпускала его от себя ни на шаг. Уходя на кухню или в кабинет, он вынужден был через открытые двери говорить с ней. Понимал: она боялась. Заслышав у двери колокольчик, он успокоил, поймав мечущийся взгляд женщины, и пошёл открывать. Забрав покупки у секретарши и выпроводив женщину, принёсшую всю эту гору свёртков, он поспешил в спальню.

– Сейчас посмотрим, что тут, – разворачивал он на кровати пакеты. – Танюша, ты любишь обновки?

– Какие красивые обёртки, – погладила она цветную бумагу. – Обновки? Наверное, люблю. Не помню. Что-то мама покупала, только не помню что. В основном за ней донашивать пришлось.

– Теперь такую упаковку делают. Танюша, давай переоденемся. В моей рубашке, это не совсем тебе удобно.

– Хорошо.

– Вот так, – помогая ей сесть, он стянул с неё свою рубашку и попробовал переодеть в новое только, что принесённое. Послушно поднимая руки, она позволила нарядить себя в ночную рубашку и бельё. Найдя в пакете женскую расчёску, Илья сделал попытку расчесать её спутанные волосы.

– Больно, – поморщилась она.

– Больно? Что же делать? Я придумал, – обрадовался он. – Подожди минутку, я сейчас, только принесу ножницы.

– Что ты сделаешь?

– Отчекрыжу эту проблему и порядок. – Отрезав её спутанные сосульки до плеч, он без труда расчесал оставшиеся. Аккуратно подравняв, полюбовался на свою работу. – По-моему не плохо получилось.

– Обещай, что на работу не пойдёшь, меня одну не оставишь? – разговаривая, она взяла его большую руку в свои тонюсенькие пальчики.

– Сегодня нет, я договорился, если будет что-то срочное приедут сюда. Завтра Лизонька прилетит, мне будет спокойнее оставлять тебя.

– Правда?

– Дочка не должна видеть тебя такой.

– Я страшная, да?

– Сейчас нормальная.

– Отнеси меня к зеркалу, у тебя есть оно?

– Шкаф зеркальный сбоку от тебя. Посмотрись, я придержу.

– Илюша, я уже забыла, какая я была. Всё время держала в памяти твоё лицо. Боялась очень, что забуду и не узнаю тебя, а сердце не подскажет, когда ты придёшь. Тогда я останусь одна одинешенька в этом чужом мне мире.

Рассматривая своё отражение, она вдруг, отпустила его руку и заплакала:

– Эта страшная женщина в зеркале, неужели это я?

– Поправишься. Теперь всё в наших руках. Сходите с дочкой в салон, причёску сделаешь себе. Косметики сейчас навалом, подкрасишься. Всё это уже мелочи. Главное, жива. Пройдёшься с ней по магазинам, купишь, что тебе нужно. Ты только не волнуйся. Вот халат, тапочки. Бельё твоё в шкаф на полку положу. Одни косточки у тебя, в чём душа живёт. – Погладил он её выпирающие рёбра. – Да не беда, как там говорят: «были бы кости, а мясо нарастёт». Хватит на сегодня эмоций, поужинаем и спать.

– Я не хочу.

– Немножко. Смотри апельсинчик, банан. Витамины, тебе необходимо есть.

– Что это? – с детским интересом вспыхнули глаза.

– Ешь вкусно, это фрукты, как наша вишня или смородина, вкусно и полезно, попробуй, – отправлял он ей дольки и кусочки в рот.

– Где ж такая диковинка растёт?

– В Африке, на Кубе.

– Да. Как мыло, – не понравился ей банан.

– Привыкнешь.

– Точно нет.

– Смотри, как я ем, шкурку разделяю, счищаю и кусаю, а первый раз тоже не понравился сей фрукт.

– Уговорил, давай попробую.

– Как тебе?

– Человек ко всему привыкает. Как вы выжили в том аду? – погладила она его по щеке.

– Король умер. Да здравствует король. Вождя сменил Хрущёв. Расщедрился. Мы получили волю. Куда двигать с судимостью… В Москве всё было сложно. Остались там, среди таких же, как сами. Кончили институт, работали. Вот собственно и всё.

– Ждала, ждала, не приходишь. Подумала, что погибли, не выжили в тех болотах.

– Он же скотина сказал, что ты умерла. А потом вообще смылся. Теперь-то понятно, почему этот боров тихо слинял с болот.

– Почему же ты сейчас решил найти его?

– Так получилось, птаха. Судьба начала возвращать отобранное. Соединился Тимофей с Лизой и сыном. Я с дочерью. Осталась белым пятном только ты. Решили найти твою могилку на «Затоне».

Она покорно кивнула.

– Понятно для чего нашёл его.

– Хотели точку во всей этой истории поставить. Дочка очень убивается. Из твоего старого дела взял фотографию для неё. Радости и слёз было, не рассказать тебе.

– Дашь и мне посмотреть, какая я была, не помню себя.

– Красивая, – погладил он её, как ребёнка по голове.

– Что с лагерем?

– Ракетный дивизион на «Затоне» теперь. Военные, в общем. Я тебе потом растолкую что это. Сын Тимофея нёс там службу. Лизонька очень на тебя похожа. Увидишь и вспомнишь себя.

– Как жизнь напетляла уже новое поколение на «Затон» попало, правда, в другом качестве. Ты был там?

– Был. Поправишься, я восстановлю твои документы, и слетаем. В Норильске Тимофей с Лизой живут. Я часто у них бывал. К детям летал на «Затон». Так уж расщедрилась жизнь, что свела наших с Тимофеем детей в одно целое. Илюша муж нашей доченьки. Вот так! Утомил я тебя. Поспи. Я рядом лягу, только в кабинет заскочу.

Страх перед жизнью

Зайдя вместо кабинета в кухню, он выпил полстакана коньяка. Но спиртное не успокоило и не добавило ума. «Надо возвращаться». Он пришёл и лёг рядом. Обняв, прижавшись к ней щекой, стараясь целовать, как маленького ребёнка в подбородок, щёки, носик, пытался успокоить женщину. Но ночь всё равно прошла в тревоге, как не старался утром проснуться пораньше её, не получилось. Она лежала на спине, изучая хрусталики подвесок на люстре.

– Ты спала?

– Я думала.

– Танюша, тебе не надо пока ломать голову проблемами, это моя часть вопроса. Твоя же забота выздоравливать и поправляться. А потом уж думы думать будем вместе.

– Я рассердила тебя?

Он поднялся на локоть и навис над ней.

– Совсем нет. Что тебя беспокоит?

А она тихо-тихо прошелестела.

– Я никто, меня нигде нет, я прах. Это моя ошибка. Прах должен оставаться прахом.

Он не придал её интонации большого значения. По его мнению: она, как и он, должна купаться в радости и счастье. Он перешагнул первую ступень, и все его думы были о другом. Он смотрел и смотрел на неё улыбаясь, думая о том, что отношения сильного и слабого пола – штука загадочная. Главное для него сейчас было то, что она жива. Вид, красота, всё по боку – жива! Он осторожно губами прикоснулся к её щеке. Он всю жизнь любил даже память об этой женщине и вот она тут, рядом, а он не ведает что с этим делать: выказать свои чувства сразу или отбросив все романтические глупости, сначала должен помочь, вернуть её к жизни, но как…

– Документы восстановим, для меня нет проблем. Что ещё?

– Ты красивый, – посмотрела на него она и замолчала.

– И что дальше? – растерянно проговорил он.

Но, она, отвернувшись, закрыла глаза, давая ему понять, что не намерена продолжать разговор. Столько ждала, терпя нечеловеческие условия и эксперименты над собой. Надеялась на встречу, а вот сейчас поняла, что напрасно. Может, не надо было покидать больницу. Самое её там и место. Он убежал по жизни далеко вперёд, а её в этой жизни просто нет. Она осталась всего лишь Таней Петровой с лагеря на «Затоне». Зачем она ему такая юродивая, только будет помехой, обузой. Кажется, Илья выбился в начальники, так ему совсем другая нужна жена. Надежда встретить опять Илью помогла выжить, не сойти с ума, но реальная встреча показала, что грёзы и жизнь не могут накладываться одно на другое. Там они были на равных. Два зека. Ему нужна была её любовь. «Посмотрю дочку один только разик и уйду на все четыре стороны», – решила она.

Её поведение разогнав эйфорию его насторожило.

– Таня посмотри на меня.

– Я тебя слышу, говори, – заупрямилась она, боясь показать свои слёзы.

– Будь по-твоему. Мне надо на работу. Сейчас придёт работница, что готовит и убирает квартиру, ты не волнуйся и не надо бояться её Хорошо? Я приеду в полдень. А вечером подъедет дочка. Лидия Васильевна тебя покормит. Я постараюсь пообедать с тобой. Танюша, ты слышишь меня?

– Лидия Васильевна твоя жена? – спросила она тихо. – Она меня не побьёт? А что если она меня без тебя сдаст санитарам?

– Танюша, я не был женат. Эта женщина моя домработница. Тебе ничего не грозит.

– Не переживай. Я тихо полежу, никому не мешая. Не надо из-за меня ломать своих планов.

– Таня…

– Меня без тебя не заберут?

– Об этом не думай, – поцеловал он её легонько в уголочек губ. Здесь тебя никто не тронет. Вернусь, как только смогу. – Он, выйдя, прикрыл плотнее спальню, чтоб не тревожить её предстоящим разговором с работницей. «Как-то странно она стала себя вести. Что я сделал неправильно, чем обидел? Разговаривали, радовалась, вдруг развернулась ко мне спиной и замолчала. Скорее бы уж приезжала Лизонька. Кажется, идёт домработница». – Услышав поворот ключа в двери, обрадовался приходу женщины он.

– Ох, Илья Семёнович вы меня напугали. – Наткнувшись на него, вскрикнула та. – Опаздываете?

– Я вас жду, Лидия Васильевна. Честно говоря, еле дождался, время поджимает. Разговор есть. Не удивляйтесь, тут такое дело… Как бы вам попонятнее объяснить, – мялся он. – Я нашёл свою жену, мать Лизоньки.

– Она же умерла при родах? – вытаращила глаза женщина.

– Мы все так и думали до вчерашнего дня. Оказалось, ошибались. Там длинная история. Она просидела всё это время в психушке… В двух словах не расскажешь…

– А она не опасная? – заволновалась женщина.

– Нет, нет, там всё нормально. Слаба, худа только и за временем не добегает. Вы по-доброму с ней, очень прошу вас. К вечеру дочь с мужем подъедут. Я тоже на обед попробую заскочить.

– Вы такие вещи Илья Семёнович рассказываете, мороз по коже. То дочка нашлась. Теперь вот жена живой оказалась. Праведник какой-то перед Богом за вас просит не иначе.

– Да уж, сам в растерянности…

– Идите, а то опоздаете. Присмотрю я, до вашего возвращения не уйду.

Она несколько раз заглядывала в спальню, но женщина лежала не шевелясь, развернувшись спиной к двери. Поохав и не зная, как ей поступить, уходила, прикрыв дверь. «Приедет на обед, пусть уж сам будит». Но заскочивший на обед Илья застал ту же картину. И поняв, что Татьяна притворяется, попробовал развернуть её силой.

– Танюша, поднимайся, давай пообедаем. Я знаю, что ты не спишь. Повернись ко мне. Не капризничай, я соскучился. Вот так, садись, птаха. Давай подушку положим за спину. Удобно? Ну, и отлично. Лидия Васильевна, несите обед. Я тоже тут пообедаю. На туалетном столике, вполне удобно. Вот знакомьтесь, это моя жена Татьяна Ивановна. А это Таня, Лидия Васильевна, наша работница.

Таня смутилась под взором рассматривающей её женщины, постаралась зарыться в одеяло и вновь отвернуться. Но вовремя спохватившийся Илья, перехватив инициативу и усадив жену в подушки, опять заявил:

– Давай тогда вдвоём голодать. Ты не ешь, я тоже не буду.

– Илья, не надо никому меня показывать и ещё женой представлять, Я Лизу посмотрю и уйду.

– Что ты такое говоришь, куда уйдёшь? – Отодвинув тарелку от себя, подскочил к кровати расстроенный Дубов. – Танюша, радость моя, что я слышал? Не отворачивайся. Таня, я обидел тебя, чем? Что происходит, чёрт бы меня побрал, где я сделал ошибку? – Схватив в охапку, он посадил её к себе на колени, целуя бесцветное лицо, гладя худенькие плечи и белую, как пушёк цыплёнка, голову. – Танюха, любимая моя, я обалдел от счастья, когда нашёл тебя вчера живой. Обрадовался, что могу целовать тебя прикасаться к тебе, разговаривать, а ты собралась меня бросать. Тебе плохо у меня? Давай уедем отсюда, куда ты захочешь, я всё брошу, лишь бы быть вместе и тебе было удобно и комфортно.

– Не надо Илюша так говорить. У нас нет другого способа, чтоб остаться в тех добрых, красивых мечтах счастливыми. Ты живи, как жил, расти дочку и помни меня, а я пыль, туман, дождик. Упадёт на землю белый снег, ты будешь радоваться ему, зная, что это я зашла к тебе в гости. Память обо мне будет радовать, а реальность жестока. Очень скоро ты будешь стыдиться меня, и тяготится моим присутствием. Я не хочу этого. В твоих воспоминаниях останусь там, на «Затоне», любимая и желанная. Та девочка в лагере жила сказками и не учла реальность, ей давно следовало умереть.

– Что же это такое происходит? – запаниковал Дубов, но, взяв себя в руки, он ласково попросил её. – Таня, пожалуйста, не предпринимай сейчас никаких шагов по уходу. Наберись хотя бы сил, а там посмотрим. – Это были совсем не те слова, которые ему хотелось ей сказать, но что же делать? Вот и решил хотя бы так успокоить её и отвлечь от мысли о бегстве. – С чего тебе такая чушь полезла в голову. Живут же вон Тимофей с Лизой и счастливы вопреки всему, почему же мы не можем.

– Они оба пришли из жизни, а у нас не та картинка. Ты жил, а я нет. Мне дочку посмотреть хочется, разреши. Мешать я вам не буду. Посмотрю и исчезну. А вы не жалейте. Помните меня той с «Затона».

Прижав её к себе, он тихонько покачивал любимую женщину, как маленького ребёнка. «Без медика не обойтись, – понял он, – надо вызывать. Не дай Бог уйдёт, в Москве не найти». Положив её в кровать и укрыв, заторопился в кабинет. Через час врачи с «кремлёвки» уже входили в квартиру. Выслушав Дубова, посмотрев женщину и пошушукавшись, решили вколоть успокоительных препаратов, давая возможность ей поспать. Дубову же быть спокойным, что она никуда не уйдёт до приезда дочери. Илья отправил в аэропорт за ребятами машину. Опаздывающий из Норильска рейс встретили и домчали до дома без проблем. Водитель любезно помог поднять многочисленные и объёмные вещи на этаж. Ехали же в академию со всем своим скарбом, сделав пока северу ручкой. Прибежавшая на звонок Лидия Васильевна, впустила гостей.

– Проходите, заждались. Лизонька и Илюша ведь так, – поцеловала она ребят. – Отец час назад уехал. Что-то срочное.

– Где мама? – кинув вещи на Илью, поспешила она, в спальню предположив, что она должна быть именно там.

На кровати отца спала маленькая, сухонькая совершенно бесцветная, начиная с волос и кончая ногтями на лежащей поверх одеяла безжизненной руке, женщина.

– Спит она Лизонька. Я не успела тебя предупредить. Отец вызывал врачей. Накололи её. Всю ночь, он рассказывал, не сомкнула глаз. А тут собралась, посмотрев тебя, уходить.

– Куда, зачем?

– Куда глаза уведут, от жизни, естественно. Отец запаниковал, вот доктора и вкололи ей, чтоб она успокоилась, и мы не дёргались.

– Но почему уходить-то надо?

– Лиза, нормальная она раз понимает, что жизнь мимо неё пронеслась. Сумасшедший было бы до лампочки.

– Но папа так её любит, я тоже.

– Ох, девонька, раз не хочет вам худа, а именно поэтому собралась уходить, она любит вас не меньше.

– Что же с ней такое жизнь сделала? – плакала дочь, упав на колени перед кроватью.

Испугавшись, Лидия Васильевна привела Илью. Тот, подхватив на руки, унёс жену в комнату, что Дубов отвёл им.

– Лизок, кончай психовать, отец от тебя помощи ждёт, а ты сопли распустила, ещё и тебе психиатр потребуется. Он точно сбрендит. – Ругал он её, стараясь подбирать не совсем жёсткие слова. Руки его, лаская и успокаивая, нежно бродили по вздрагивающему телу жены. Он уже знал, жизнь научила, что женская психика лечится либо нежностью, либо силой. Вот и чередовал крепость объятий с потоком нежности. А Лизонька всхлипывала:

– Мало того, что душа у неё отморожена, так ещё и в психушку, что же это за время было, что за люди в нём жили.

– Всё в прошлом Лиза. Это их жизни и только они могут судить своё время. Не наше это дело со своим бы правильно разобраться. Похоже, наше поколение ещё хуже зло может принести своей стране и народу.

– Хуже не бывает, – вскинулась Лиза.

– Страну профукать можем. Это ещё страшнее грех, чем войну с собственным народом вести, – вздохнул он.

– Почему ты так решил про страну? – поднялась на локти она.

– Смотри внимательно за тем, что происходит вокруг, и ты к этому же придёшь. В ближайшие годы никого не будет волновать государственная гордость и мы граждане некогда могучей страны тоже никого не будем волновать. Так что светлого будущего нам не видать ни своего, ни государственного.

– Мне казалось, он так правильно всё говорил.

Мужу это не понравилось и он буркнул:

– С малолетства правильных боялся.

Лиза, проведя пальчиком по его вспыхнувшей возмущением щеке, подтрунивая спросила:

– Чем же правильные перед тобой провинились?

– Всех и всё продадут, чтоб только самим правильными выглядеть. А он ещё и болтун. Страшное дело для такой огромной многонациональной державы, как наша.

– Илюша, страна пережила столько генсеков. Только крепче стала, – посмеивалась она.

– Понимаешь, каждый раз в этой кучке находился хоть один сильный стержень, который удерживал эту махину на нужной орбите, а сейчас одни, блин, болтуны. Заболтают всё.

– Ты говоришь страшные вещи, такого безумия просто не может быть, потому, что не может. С чего нам разваливаться и не любить друг друга. Да в голове такого ни у кого нет.

– Поживём, увидим, уже не долго осталось ждать. Нельзя же бесконечно болтать, не отвечая за свои слова. Совсем ничего не делая созидательного, а только разрушая и плюя в сторону всех. Народ опять же от сытой, спокойной жизни поглупел. Казалось бы, за что боролись. Ан нет, всё выкрутилось наоборот. Видишь ли, Лизок, страна-это чашка. А власть-это то, что туда мы нальём: молоко, сок, воду… Если скисло молоко или испортился сок не обязательно разбивать чашку. Достаточно вылить содержание в раковину, а её помыть.

Вернувшись вечером домой, Илья Семёнович обрадовался подмоге детей.

– Лизонька, как я тебя ждал девочка. Завтра купишь маме всё необходимое, чтоб можно было вывезти её к докторам. Чужие глаза и руки это не то чего бы мне для неё сейчас хотелось. Да и побыть с ней в этот период неотлучно кому-то надо. Теплом, заботой одарить необходимо. Напугала меня сегодня Танюшка не рассказать как. Собралась уходить. Подумай только, что может быть с ней, если она это осуществит.

– Пап, должна же быть причина. Ты точно не обидел её, мог же и не заметить?

– Лизонька, я говорил сегодня с врачами. Мы можем вернуть её к жизни только лаской, теплом и терпением. Про любовь, я просто не говорю. Она должна знать, что мы все её очень любим и нам её присутствие просто необходимо.

– Папуля, по-другому просто не может быть.

– Не волнуйтесь вы так, Илья Семёнович, если Лизе надо уйти, с ней останусь я. – Обещал Илья.

– Очки ей надо, глаза ослабли, – сообщил Дубов.

– Было бы странно, если б всё было в норме от такой жизни. Там где она прожила жизнь, это почти тюрьма, – опустил свою руку на плечо тестя Седлер.

Получивший поддержку Дубов продолжал:

– К мастеру женской стрижки свози её, причёску ей сделай, чтоб уютнее она себя чувствовала. Научи пользоваться косметикой. Может быть, она расстроилась, увидев своё отражение в зеркале.

– А как она догадалась к нему подойти?

– Я не подумавши, сам показал ей. Ну, не смотри, Лиза, на меня так. Не додумал, виноват.

– Илья Семёнович не торопите вы время. Ей подняться на ноги надо и духом окрепнуть, а потом уже всё остальное крутить будем.