Текст книги "С историей на плечах"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

– Кажется не из жареного, а из вареного мяса, – добавил Юрий Семенович. – Цвет серый – точно, эти куски мяса отварили и обрызгали ароматизатором дыма.

Так оно и было, тогда мы впервые столкнулись с мясом, на которое даже мухи не садятся, – то оно с премиксами, то кормилось всяким ГМО. Все везде тотально теряло качество… Истинно закат добра…

Мы налили по второй, чтобы выпить и поспешить в круг, где вокруг организаторов стояли почетные гости ярмарки и общались с публикой. Вдруг меня кто-то потянул за рукав. Оглянувшись, я увидела Донцову с фужером шампанского.

– Выпьем? – предложила она. – За удачу.

– За удачу выпьем, – согласилась я, – и за ваши творческие успехи.

Оказывается, она меня заметила еще третьего дня, на своей встрече с читателями. Ей понравилось, с каким видом я ее слушала. Мы немного пообщались на темы издания книг и истории книгораспространения. Я ей рассказала, что являюсь постоянным участником книжных ярмарок с момента первой Нижегородской ярмарки в августе 1991 года.

– Тогда мы вас еще не знали, – сказала я.

– О! Тогда я еще и не помышляла о писательстве, а вы, оказывается, старожил,– засмеялась Донцова. – А я вижу, вы скучаете, подумала, что вас надо поддержать.

Мы еще немного поговорили и расстались. Впечатление от этой встречи осталось приятное.

ГЛАВА 4. Их ауры сопутствовали мне

Как бы ни было относительно понятие интересных встреч, жизнь моя не изобиловала ими, но все же они случались и, конечно, ставили на меня свою печать. Однако здесь я напишу не обо всех известных людях, которых видела и знала, о многих можно будет прочитать в других книгах моих воспоминаний.

Уникальный шахматист

В конце лета 1977 года Юра получил от института двухкомнатную квартиру, правда, кооперативную. Дело это было несложное – надо было собрать пару справок, что тогда делалось в один момент, и найти 2400 рублей для уплаты первого взноса. Но стоило ли оно того?

Мы жили в прекрасном доме довоенной постройки, в самом лучшем месте города, рядом с Юриной работой, занимая одну из трех комнат его родительской квартиры. Что еще надо? Уезжать оттуда мне не хотелось. Тем более, что было известно – работников науки «подбрасывают» в чужие кооперативы, где таким «подброшенным» отдают исключительно первые этажи. Это же мерзость! Да и находились эти кооперативы в отдаленных районах, на задворках города, которые и городом-то назвать нельзя было. Прощай, жизнь – оттуда ни в кино, ни в театры, ни в гости не выберешься, ни на пешие прогулки. Только и будешь отмывать прихожую от песка, тянущегося за ногами.

Короче, я сопротивлялась. Но Юра загорелся. Его родителя, полагая, что у нас еще могут быть дети, а с ними шум и беспокойство, просили не упускать шанс и обязательно брать кооператив. Чтобы мы скорее решались, свекровь как-то вечером зашла в нашу комнату с торжественным видом и протянула 1000 рублей – посильную помощь нам. Все возражения отметались, мол, они хотят помочь сыну, хоть тресни. Пришлось взять их. Тут уж делать было нечего…

У нас самих больше 400 рублей не набиралось. Это была Юрина полугодовая стипендия, ведь он был аспирантом дневной аспирантуры! Так что мы поехали советоваться с моими родителями – если они помогут, то дело будет решенное. Накопленных денег у моих родителей не было, но мама могла оформить двухгодичную ссуду на 1000 рублей с минимальным процентом. Она была уже пенсионного возраста, и в любой момент могла потерять работу, чего, естественно, не хотела, ибо работающим пенсионерам тогда платили и пенсию и полный заработок. А при наличии ссуды ей гарантировалась работа на все время, пока будут производиться выплаты.

К счастью, ссуду маме дали. Так у нас накопились денежки на первый взнос за кооператив. И после всех этих треволнений нас «осчастливили» первым этажом в стандартной девятиэтажке на «Парусе».

Провожать нас на новое жилье вышел весь дом! Люди говорили добрые трогательные слова, желали счастья, а я была растеряна от того, что вдруг осталась без крыши над головой – отсюда все вынесла и уже почти уехала, осталось только машины завести, а туда еще не приехала, не вселилась, не устроилась… Я же была очень домашним человеком – из родительского дома почти сразу попала жить к мужу, в его родительскую семью. Остальное – общежитие, Юрина служба в армии – было временным, его можно было и потерпеть. А тут уезжала насовсем неизвестно куда… Жуткое состояние! И уж конечно, я не думала о том, что через шестнадцать лет мы вернемся в этот дом, когда никого из тех, кто нас провожал отсюда, уже не будет в живых…

Описывать жизнь в цементном доме, причем в первый же год после постройки, когда цемент еще не высох, я не берусь. Не берусь также описывать полуторачасовые поездки с пересадкой на работу и той же продолжительности – с работы.

Этот каприз Юриных родителей отнял у нас пять лучших лет жизни. Я не то что родить, а вылезти из простуд тогда не могла!

Коротко скажу, что мы прожили на «Парусе» пять лет и ничего кроме чистого хорошего воздуха, которым дышали треть суток, там не узнали. Затем обменяли квартиру и переехали в центр города, в хороший дом. И вот в 1993 году Юрина мать, овдовев, позвала нас назад.

А вокруг уже были новые люди. Те, что жили напротив нас, уехали в Хайфу. Жившие под нами незамужние сестры с дефектами развития, страшные грязнули, от которых к нам без конца вторгались тараканы и мы боролись с ними не покладая рук, тоже исчезли: старшая умерла, а младшая съехала на другую квартиру. Причем это произошло перед самым нашим возвращением. Потому что в той квартире шел капитальный ремонт, нудный и затяжной. Наверное, лет пять я каждое утро видела новую соседку – симпатичную улыбчивую молодую женщину, зимой и летом одетую в неизменные джинсы, и куртку по сезону, – держа за руки двух крохотных девочек-погодков, она через Октябрьскую площадь вела их в 23-ю школу. Звали ее Оля.

Оля не работала, присматривала за детьми. А переезд в эту квартиру организовала ее мать. Тогда еще у нас не было риелторов и всей этой индустрии, квартирными обменами занимались те, кому это надо было. Люди очень легко меняли квартиры через обменные бюро, где все производилось быстро и без канители. Оформление квартирного обмена не влекло за собой никаких сложностей ни с заключением договоров, ни с выпиской новых документов – да ни с чем! Некоторые люди на этом зарабатывали, естественно, нелегально. Вот и Олина мать нашла свою школьную подругу, загрязнившую квартиру до невозможности, и переселила в чистую Олину «Хрущевку», а Оля переехала к нам.

Оле очень нужна была хорошая квартира не только из-за двух детей, но и потому, что ее мужем был человек творческий, которому требовался кабинет или хотя бы угол для работы, – Александр Степанович Мороз, худой до полной прозрачности председатель Днепропетровской областной шахматной федерации и директор Днепропетровской шахматной школы, а также член Президентского Совета Федерации шахмат Украины, вице-президент ФИНУ.

Как меня вдохновляли все эти его звания и регалии, как я гордилась им! Словно от него и на меня снисходил какой-то неземной свет, словно я была к чему-то причастна в его судьбе. Конечно, он чувствовал мое теплое расположение к нему и понимал, что мне нравятся люди со светлой головой. Вот некоторые говорят, что чужой ум – оскорбление для окружающих, и ненавидят умных и одаренных людей. А мне умные и одаренные нравятся, особенно, если они всецело отдаются своему таланту и много работают. Такими людьми, их достижениями обогащается все человечество.

Я не очень хорошо разбираюсь в иерархии такой сложной отрасли, как шахматы. Но знаю, что Саша был уникальной личностью – первым и единственным на Украине шахматистом, который одновременно являлся международным гроссмейстером как спортсмен и международным арбитром как шахматный судья.

Он был неразговорчив, возможно, по причине занятости, я больше общалась с Олей. Но атмосферу их семьи чувствовала хорошо и очень уважала их за крепкие, доверительные отношения. Это была образцовая семья, настоящая, высокопробная. Возможно, истинные выпускники университета, впитавшие в себя всю древность его профессий и весь богатый его дух, все принадлежат к людям, живущим в высших сферах? Саша тоже окончил наш университет, только физический факультет, причем с отличием.

Когда мы с ним познакомились ближе и разговорились, оказалось, что мы – родственные души. Начали искать корни и нашли их в том, что фактическим Сашиным крестным отцом, благословившим его на шахматную стезю, был Александр Хмельников, наш с мужем соученик, одногруппник, который в период студенчества Саши Мороза был в университете секретарем парткома. Ну, как секретари вузовских парткомов умели находить и выдвигать одаренных людей, я знаю. Это была их работа и призвание.

Конечно, лучше Сашиных бывших коллег я не знаю о его деятельности, но как живущий рядом человек скажу, что в немалой степени его здоровье подкосила перестройка и постперестроечная возня, когда рвачами выбивалась почва из-под ног общественных организаций ради того, чтобы завладеть их недвижимостью. Сашу изводили эти тяжбы, отнимали у него силы и драгоценное время, которое он мог бы посвятить шахматам, умножив славу родного города, даже всей страны! Во многом благодаря его усилиям все-таки тогда удалось отстоять помещение шахматного клуба для любителей древней игры.

Однажды я уговорила Александра Степановича на получасовую запись на телевидении, сделав на ее основе отличный документальный фильм о нем, возможно, единственный. Теперь этот фильм бесценен, в записи он есть и у меня, и у Оли. Вот надо его оцифровать и отдать в Интернет.

Вскорости после этого Олины родители стали жить в Германии, и семья Саши переехала в их более просторную квартиру, что чуть дальше от нас к парку им. Шевченко. Мы с Олей стали видеться реже. Она давно уже работала администратором в гостинице, что рядом с нашим домом, вот только и виделись, встречаясь на улице.

Как Саша болел и уходил, я не заметила и не могла заметить, мы тогда находились в Алуште, занимались покупкой квартиры. О его смерти я узнала из Сети и пережила неописуемый стресс. Это просто был удар!

Но я рада, что многие годы жила в одной с ним ауре, невольно проникаясь его энергетикой, качествами и настроениями, его мыслями и источаемой им силой.

Олимпийская чемпионка

Бывают ситуации, когда все дороги ведут куда-то в одно место. Так можно сказать и о том, как я узнала Екатерину Николаевну Тарасенко, нашу Катю. Как всегда, все начиналось издалека.

Наступал мой день рождения – юбилейный, 50 лет. Период в моей жизни был сложный, я уже год как потеряла работу и держалась на своем бизнесе, который и начинала и продолжала только в виде забавы. Никогда не думала, что он меня будет кормить! Конечно, начали ощущаться недостатки… Но надо было держаться и готовиться встречать гостей.

В том году 14 июля выпадало на понедельник. Значит, думала я, надо сделать все покупки в пятницу, чтобы в выходные дни муж не мотался по магазинам, а лучше помог приготовить все нужное. Он у меня лучший в мире кулинар!

В магазине, куда я отправилась с самого утреца, мне вдруг стало плохо, и я еле-еле, не без помощи чужих людей, доехала домой. Дома приступы дурноты и удушья стали повторяться – с нарастающей силой. Это было страшно и невыносимо тяжело. Приехал, бросив работу, муж. Видя, что дело ухудшается, он позвонил в поликлинику.

На вызов пришла Наталья Владимировна Тарасенко. В последний раз тут врач появлялся в 1992 году, когда из жизни уходил мой свекр. Но тогда это была женщина в возрасте, серьезная. А эта… Новенькая. Какая-то маленькая, с хвостиком...

Поговорив со мной, она растерялась, предложила выпить валерьянки. Я знала, что валерьянка не поможет, она и не помогла. Тогда врач решила понаблюдать за мной. Ага! Не ушла!

В квартире оказалось полно людей: приехала моя племянница с мужем и тихо затерялась на диване. Пришел сосед снизу, дальний родственник мужа. Он сидел рядом и держал меня за руку, от чего, как будто, мне становилось чуть лучше. Наталья Владимировна сидела на стуле, что стоял под книжными шкафами где-то далеко в сторону изножья кровати. Оттуда ей хорошо видна была я – объект наблюдения. Муж сновал из комнаты на кухню и обратно, все время что-то носил, кому-то подавал, выполнял команды и поручения.

С полчаса я лежала спокойно, мне было вовсе здоровски. Потом на меня накатывала какая-то волна, исчезал воздух. Я вскакивала и начинала разрывать себе грудь. Но ничего не получалось. Я извивалась и, от бессилия помочь себе, – падала на пол и билась об него. При первых же успешных вдохах меня обкатывало жаром, как будто кто-то подхватывал меня на совок с длинной ручкой и засовывал в русскую печь. Как только это проходило, меня гнало в туалет, будто в меня влили ведро воды. И опять наступал покой.

Видя все это, Наталья Владимировна вызвала неотложку, о чем-то заговорила с ними... Те начали давить намеками, требуя денег. Но тогда мы этого не понимали... Денег не дали, и мои приступы продолжались. Неотложка бездействовала, потом приехавший врач вызвал специализированную «скорую помощь» и уехал.

Время шло, наступил вечер.

Врач специализированной «скорой помощи», опять посвященный в курс дела наблюдавшим меня терапевтом, сделал мне укол, кажется, сибазона и сказал, что я буду спать до утра. А завтра приступов уже не будет. Когда я уснула, все разошлись. Тогда ушла и маленькая врач с хвостиком вместо прически.

Так ко мне пришла вековая женская беда. Как часы – ровно в полстолетнем возрасте.

Как это связано с Катей? А просто с тех пор, непростых и памятных для меня, я знала ее маму, их жизнь и заботы. Из разговоров с Натальей Владимировной знала, что у нее есть дочь, девочка с невозможно настойчивым характером. Мол, ей только десять лет, а она являет пример трудолюбия и целеустремленности. Занимается спортом, греблей, и подходит к этому очень основательно, почти со взрослой серьезностью. Услышав это, я еще подумала, что для гребли ведь нужны внешние данные, физические – рост, сила, чего не обнаружишь в ее маме… Наталья Владимировна была такая маленькая, хрупкая… Правда, характером – стойкий оловянный солдатик.

Думаю, Катя этим пошла в нее – сама Наталья Владимировна тоже оказалась непростой. Она любила свое дело, относилась к нему ответственно и преданно. С больными не сюсюкалась, была строга и даже грубовата, но дело делала на совесть.

Истек год… такой хлопотный и противоречивый. Я искала возможности излечиться от вцепившегося в меня недуга. Но как ты излечишься от возраста с его гормональными перестройками? Мне никто не мог помочь. Такой была моя личная природа – она жутко сопротивлялась внутренним процессам, разрушавшим во мне молодость.

Душа вопила и рыдала! Душа разрывалась от горя! И я налегала на стихи – единственное, что помогало. Когда я переливала в них свою боль и сетования на некоего кого-то, кто обманул меня и теперь затягивает в гибельную бездну, кто бросил меня и больше не хочет поддерживать, мне становилось легче. Мне не хочется это помнить, но оно не забывается.

Конечно, каждая болезнь наседает сильнее, если ей не сопротивляться, если в нее погрузиться. Больному обязательно надо найти повод что-то предпринимать, с чем-то сражаться. Тогда он будет в действии, в динамике, как и все живое. Значит, он будет частью всего живого, будет жить. Заботы больного не обязательно должны касаться здоровья. Это может быть любая цель, хоть кругосветное путешествие.

Понимая это, мой муж проявлял терпение к моему литературному окружению, тут же образовавшемуся, – к этому непростому племени не самых ординарных людей. Они своими страстями отвлекали меня от болезни, что тогда и требовалось. Наверное, он знал, что это не будет длиться вечно.

И он был прав. По природе своей я человек весьма прагматичный и конкретный, и не люблю заниматься тем, что не приносит практической пользы. Поэтому и тут, когда события так повернулись, что бросили меня в этот поток, старалась выплыть на твердую почву и не просто развлекаться, а найти реальное применение тому, что я делаю. И я нашла его в издательской деятельности, в переводах и в редактировании. Но это все было чуть позже.

А тогда, через год после ухода молодости, я поняла, что родители мои тем более не молодые люди и им вот-вот понадобится помощь. Поехать к ним я не смогу, зато смогу забрать их к себе. Дела повернулись так, что я могла купить квартиру, взамен проданной – взамен нашей любимой и дорогой, в центре города, на ул. Комсомольской. Пришлось продать…

– Только мы с твоим отцом ходить по лестницам не сможем, – сказала мама. – Ищи нам нормальную квартиру, на земле.

Стало быть, первый этаж…

Нашли две подходящие: одну напротив строительного института, на углу улиц Чернышевского и Жуковского, что была на первом этаже; а другую возле парка им. Шевченко, на ул. Шаумяна, находящуюся в цокольном этаже. Обе не совсем подходили. Первая по цене – хозяин не уступал, требовал ровно десять тысяч на руки, и у нас не оставалось денег на оформление... А вторая все же была с лестницей – с высокого, находящегося на холмике двора в квартиру надо было спускаться по лестнице в один пролет. Зато эта была намного дешевле и у нас оставались деньги даже на сделанную под заказ бронированную дверь и решетки на окна. Решили брать вторую.

Когда мы пришли к хозяйке на оформление сделки, а значит принесли ей деньги, она, дабы обезопаситься, позвала соседку. Каково же было наше удивление, когда соседкой оказалась наша Наталья Владимировна! Она тоже удивилась.

– Тебе, Галина, – сказала Наталья Владимировна, – повезло. Это люди надежные. Так что ты с ними делай свои дела, а я побегу на работу.

Кажется, в тот же день мы впервые увидели Катю, что шла нам навстречу, когда мы выходили из квартиры. Я присмотрелась – девочка, действительно, была неулыбчивой и, как можно было предположить, довольно замкнутой. Она посмотрела на нас не то чтобы неприветливо или вскользь, но без интереса. Запомнилась ее красная курточка, полнившая фигурку. Кажется, я слишком придирчиво оглядела ее снизу доверху, ища приметы принадлежности к спорту, но нашла обыкновенного ребенка, правда чуть низковатого для ее возраста.

Мои родители дожили свои дни дома. К их счастью, все так сложилось, что они были присмотрены в родном углу. И надобность в купленной нами квартире отпала. Так она и простояла почти два десятилетия, готовая к приему жильцов, с мебелью и утварью, одинокая.

Сами же мы никогда в ней не жили, но часто бывали там. Она служила нам то библиотекой, то складом старой мебели. Один комплект ключей от нее мы отдали Наталье Владимировне и были спокойны, что она за всем присмотрит.

Все так же иногда встречали Катю. Подрастая, она хорошела. Кожа лица становилась красивой, светилась здоровьем и внутренней белизной, губки алели. И всякий раз я отмечала, что от ее сдвинутых к переносице бровей, со всего сосредоточенного вида, со спешащей куда-то повадки исходит уверенность и сила, причем таким ровным спокойным потоком и таким насыщенным, что он доставал и до нас, омывал нас, придавал бодрости.

Правда, есть такие люди, это не выдумка. Другое дело, есть те, кто не чувствует этого, не замечает. Но я принадлежу не к ним, я как раз очень чувствую людей, их энергетику, даже их мысли. Характерно, что и эти люди понимают, что я их чувствую. Между нами устанавливается молчаливый контакт, окрашенный стойким благорасположением, во всяком случае – с моей стороны. И это меня очень греет.

Потом мы надолго перестали интересоваться этой квартирой. Годы шли, как дни. Нам-то казалось, что все остается по-прежнему, не меняется…

И вдруг, находясь в Алуште, в общем-то так далеко от дома, мы слышим по телевизору, что «член олимпийской сборной Украины Екатерина Николаевна Тарасенко из Днепропетровска на играх XXX Олимпиады 2012 года в Лондоне стала олимпийской чемпионкой».

Как мы с мужем орали «Ура»! Как радовались! И слезы растроганности бежали из наших глаз… Это была чистейшая, святая в своем бескорыстии гордость! Мы-то прекрасно представляли, где и как росла эта сегодняшняя героиня, лучшая в мире гребчиха, как ничегошеньки ей не падало с неба, как превозмогала она невзгоды столь жестоких лет, в которые росла, как трудилась мать ради нее. Считай, на наших глазах выросло такое чудо! Эх, все мы представляли… И по праву этого считали, что в ее победе есть и наше счастье, и мы упивались им. Первым делом хотелось позвонить Наталье Владимировне, поздравить ее, но мы сдержались.

Конечно, с тех пор отслеживали ее дальнейший путь – с гордостью и сопереживанием!

Правда, увидели Катю не сразу, а, может, через год или два. Теперь это была, как я когда-то и ожидала от нее, высокая молодая красавица, и, разговаривая, нам пришлось смотреть на нее снизу вверх. Хотя черты ее остались по-детски чистыми, нежными, удивительно свежими. Только ее детки-близнецы, сын и дочь, с которыми она регулярно гуляет, выдают в ней взрослую замужнюю женщину.

Вспоминая свою жизнь, интересные встречи, невольно иногда думается: почему мы оказываемся там, где возникают гении своего дела; и почему великие, уникальные личности появляются там, где находимся мы; или только мы замечаем замечательных людей вокруг себя; или высшие силы посылают нам такое прекрасное окружение? Разве можно на эти вопросы ответить…

Вбегая в квартиру после прогулки, Катины дети поднимают шум – соревнуются, кто первым включит свет. Жизнь продолжается.

Волшебный владыка звучаний

Был конец декабря, канун високосного 2004 года, – время, наполненное древними поверьями, сообщающими душе особенную тревогу, а наступающим дням – грозную двузначность. Я допоздна засиделась за компьютером, уже не работая, а занимаясь комп-серфингом, – бестолково бродила по многочисленным файлам своих книг, воспоминаний, статей, рецензий, пересматривала и кое-где поправляла любимую графику. Окружающее почти не воспринималось мною, как вдруг комнату, раздвинув полог тишины, полоснул телефонный звонок.

В тот миг я, конечно, и подумать не могла, что в мое давно устоявшееся, даже спрессованное отшельничество врывается самая трогательная, самая щемящая в жизни встреча.

Звонил Фидель Сухонос, главный редактор Днепропетровской телерадиокомпании. По несколько возбужденному его тону чувствовалось, что он еще в студии, и, видимо, не остыл после пребывания в прямом эфире, продолжая с кем-то обсуждать то, как прошла передача, – в трубке слышался характерный для командной работы гул голосов.

После нескольких вежливых вопросов он примолк, и я поняла, что Фидель собирается сказать мне что-то важное. Я, пожалуй, лучше других понимала, насколько он горазд повернуть все и всех в пользу своих дел. К счастью, – мне позволительно дать такую оценку, так как я на том училась жить по-новому, – подобный тип людей уже был в опыте моего общения, и они мне скорее нравились, чем раздражали. Итак, я знала, что для него не характерно делать паузы в разговоре, ибо недостатка в требуемых словах он никогда не испытывает, значит, это – элемент тактики. Мне не всегда по душе долгие игры, и я иногда предпочитаю действовать с опережением. Сейчас как раз выпал тот случай – мне приятно было его слышать.

– А вы как? – спросила искренне, выслушав его вопросы и удовлетворив их менее формальными, все же я – человек несколько иной формации, ответами. – Что у вас нового?

– Как вы смотрите на то, чтобы поработать на «Борисфен?», – вместо ответа снова спросил он. А что я говорила? – никто лучше меня не видит насквозь достойного преемника одного моего знакомого писателя, очень знаменитого по причине этой самой черты его характера. Фидель, пожалуй, тоже достигнет многого, – с энтузиазмом подумала я, как будто мне от этого могла быть какая-то польза. – Вы сейчас располагаете свободным временем и соответствующим настроением? – между тем уточнил Фидель.

– Взять хотя бы то, что меня интересует, к чему вы клоните. Это уже немало, – дипломатично ответила я.

– Передо мной сидит замечательный человек, герой только что прошедшей в эфире программы. Надо бы о нем написать хорошую статью. Как вы умеете, – подмазался он под конец. – Вы знакомы с Ярцевым?

Вопрос решился быстро, и я записала на чистом листе бумаги домашний телефон Владимира Ивановича. Знакома я с ним не была, но в моей телефонной книге его реквизиты были, правда, как я тут же убедилась, устаревшие. Кто мне их дал, вспомнить трудно. Но знаю, что тогда речь шла о композиторе, который пишет много песен, охотно сотрудничает с днепропетровскими авторами. Это было в пору, когда я выпускала свои первые поэтические сборники и просто бредила услышать их в песнях. Но – тут же предупреждали меня – попасть к нему трудно, он много работает, разъезжает, словом, очень занят. О том, что Владимир Иванович композитор по призванию, а не по основной деятельности мне сказать даже не заикнулись, а слово «композитор» у меня по распространенному заблуждению плотно ассоциировало с богемой, чуждым мне миром завышенных самооценок и всяческих выкрутасов в характере, как то: кичливостью, высокомерием и дутым величием. Правда, большинство утомленных талантом гениев, которых не трудно встретить фланирующими по жизни тут и там, мучаются непониманием со стороны общества, тотальным бескультурьем, убивающим их признание на корню. А тут случай был не такой – о Ярцеве отзывались с уважением и затаенной завистью. Чему-то я поверила в этих рассказах, чему-то нет, и на всякий случай перестала о песнях думать. Наверное, поэтому я ни разу и не позвонила ему.

Теперь же, подумала я, мне от композиторов, слава Богу, ничего не нужно – прежние настроения прошли, уступив место более серьезным желаниям. Поэтому по истечению нескольких дней, в течение которых его номер телефона находился у меня под рукой и я, по своему обыкновению, долго созревала для новой работы, позвонила Владимиру Ивановичу. Понимаю, насколько банально звучит фраза: «Мне ответил на удивление приятный голос», но не могу заменить ее другой, потому что именно так и произошло. Я все объясню: поразила мягкая его доброжелательность, быстрая и безошибочная реакция на собеседника, непринужденная манера ведения разговора – все те неуловимые признаки, которые свидетельствуют о высокой интеллигентности человека и которые неискушенными людьми зачастую воспринимаются как простота. Не только в словах, но и в интонациях сквозила недюжинная воля, впрочем, вовсе не вампировского пошиба, просто мой собеседник умел настоять на своем. Что-то было не так, шло вразрез с моими предыдущими представлениями, заставляло преодолевать невольно возникшую когда-то предвзятость.

Владимир Иванович сначала откровенно опешил от предложения встретиться у меня дома, так как я, во-первых, редко выхожу по делам, а во-вторых, живу в центре города, куда удобно добираться, и все-таки сумел убедить меня, что лучше приехать к нему. Я еще несколько дней преодолевала лень, а затем – с волнением перед путешествием на дальний массив (засиделась дома) – поехала.

В тот день все казалось прекрасным – бывает у космоса состояние, которое преломляется во мне так, а не иначе. Правда, я села не в тот автобус и ехала до нужной остановки, как Бармалей, – в обход. Но квартиру по четкому описанию моего будущего героя нашла сразу. Озадаченная самой поездкой, я не успела даже разволноваться перед встречей и как-то настроиться на нее. Поэтому, когда дверь открыл поразительно красивый мужчина – несколько ниже ростом, чем я ожидала, – я вдруг почувствовала себя, что называется, в своей тарелке, как будто давно привыкла заскакивать сюда на минуточку. Хотя многие поймут, что в этом была немалая роль радушия, которое он излучал. Нет, и по виду Владимир Иванович не подпадал под мое определение богемы, в нем с первого взгляда чувствовался, во-первых, увлеченный своим делом человек, а во-вторых, – труженик. А это было уже то, перед чем я преклоняюсь, не стесняясь признаваться.

Из кухни выглянула жена.

– Любовь Борисовна, – отрекомендовалась я ей, оглядываясь, куда бы пристроить свой полушубок.

– Галина Михайловна, – ответила она и скрылась.

Мы прошли в маленькую комнату, служащую Владимиру Ивановичу творческой мастерской. Прямо напротив двери располагалось окно, выходящее во двор, рисующее взгляду деревья на фоне неба. Для меня всегда много значит, что я вижу в окне, – привычка человека, выросшего в девственной чистоте села, где нет серых монстров «высоток», закрывающих от взора естественную среду, пышущих жаром летом и промозглых от холода зимой, а круглый год – одинаково неряшливых и грязных. Но здесь как раз было все в порядке. Слева от двери располагался диван, а ближе к окну – телевизор. Место справа занимал музыкальный центр, впервые мною виденный, подключенный многими проводами к жмущемуся в углу компьютеру. Комната хранила дух хозяина, не допускающего вторжения в свое святая святых усердствующих в уборке лиц.

Рядом с рабочим креслом Владимира Ивановича, пододвинутым сейчас к пульту музыкального центра, находился предмет мебели, напоминающий сервировочный столик на колесиках. На верхней его столешнице стояла чайная чашка. На нижней же было организовано спальное место для здоровенного, обаятельного кота, – явного любимца домочадцев. Очевидно, он не был выхолощен и не утратил способности живо реагировать на состояние космоса, только в прямо противоположном мне порядке. Его взгляды, бросаемые в мою сторону, не оставляли сомнений, что он не желал делить своего хозяина ни с кем. Он, наверное, не догадывался, что я сама с детства обожаю котов, хотя, при их нехитрых потребностях – поесть, поспать и всласть помяукать ночью на крыше, – непонятно, за что.

Вместе с тем ничто не служило помехой продолжать чувствовать себя так, словно я знакома с Владимиром Ивановичем сто лет. И то, что он находил общий язык с этим грозным мужиком котячьего рода, который продолжал не спускать с меня глаз, лишь подтверждало, что мы одинаково воспринимали мир, жили с ним на одной волне. Мне казалось, что я легко прочитываю его мысли, приятно, радостно, головокружительно созвучные моим. Знаете, как это бывает? Невзначай вспомнишь одного общего знакомого, другого, вспомнишь обоими прочитанную книгу или виденный фильм и во всем находишь одинаковые, идентичные оценки. Вот тогда и начинается тот сбивчивый разговор ни о чем и обо всем сразу, который может длиться часами и не надоесть.

Так случилось и у нас. Владимир Иванович охотно вспоминал свою жизнь, и тут же перебивал себя рассказом о находках в Интернете.