Текст книги "Большая расплата (ЛП)"

Автор книги: Луиз Пенни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Глава 31

– Bonjour, – сказал Лакост, подойдя к столику кадетов.

Все четверо поднялись. Она представилась тем из них, с кем не была знакома.

– Я шеф-инспектор Лакост. Я веду расследование смерти Сержа ЛеДюка.

Амелия будто смотрела пьесу. Дежавю.

Вот глава убойного, миниатюрная, сдержанная, в брюках, свитере и шелковом шарфе, с тремя исполненными к ней уважения мужчинами за спиной.

– Это заместитель комиссара Желина из КККП, – произнесла Лакост, и Желина кивнул кадетам. – Коммандера Гамаша и инспектора Бовуара вы знаете.

Четыре старших офицера. Четверо кадетов. Словно снимок «до и после».

Оливье придвинул ещё один стол, и они уселись – офицеры на одном краю, кадеты на другом. Изучая друг друга.

– Что вы узнали насчет карты? – спросил коммандер Гамаш.

– Ничего, – ответил Жак.

– Не правда, – заметил Натэниел. – Мы многое узнали.

– Только от всего найденного никакой пользы.

На этот раз никто не спорил с ним.

Они поведали о том, что узнали о картографе Энтони Тюркотте. Рассказывая, они всё время смотрели на копию карты, которую тот изготовил, и которая около ста лет пряталась в одной из ближайших стен.

Там всё ещё виднелось красное пятно от клубничного джема. И остатки сахарной пудры. Было похоже на каплю крови на снегу.

– Отлично поработали, искренне похвалила их Лакост. – Вы выяснили, кто её автор и подтвердили, что карта является ранней картой по ориентированию.

– Может быть, для тренировки его сына, когда он узнал о приближении войны, – предположил Бовуар, и представил, каково было такому отцу. Как он должен себя ощущать, видя на горизонте приближение войны?

Что бы сделал я, размышлял Жан-Ги.

Он знал, как бы поступил. Он либо спрятал бы сына, либо постарался бы подготовить его.

Жан-Ги посмотрел на карту и понял что это вовсе не карта. По крайней мере, не карта местности. Это карта любви родителя к своему ребенку.

– Но есть сложность, – сказала Хуэйфэнь.

– Это уж как водится, – согласился коммандер Гамаш.

– Нет ни одной записи о нём, как о владельце этого места. Или какого-то ещё.

– Может, он был арендатором, – предположил Бовуар.

– Может быть, – сказал Жак. – Но мы нигде не нашли упоминаний об Энтони Тюркотте. Ни единой записи.

– Есть упоминание в Энциклопедии Канады, – сказала Амелия, в её голосе Гамаш впервые со дня знакомства расслышал нетерпение. Она протянула ксерокопию Лакост.

– Merci, – поблагодарила та, и просмотрела перед тем, как передать остальным. – Тут говорится, что, в конце концов, Тюркотт перебрался в деревню с названием Стропила-для-Кровли и был там похоронен.

– Стропила-для-Кровли? – в унисон проговорили остальные офицеры.

* * *

– Что они сказали? – спросила Рут.

– Боюсь, я не разобрал, – ответил Габри. – Звучало как стропила для кровли.

– О, да, я их знаю, – сказла Рут. – Это в нескольких километрах дальше по дороге.

– Конечно, – сказал Габри. – Сразу рядом с Асфальтовой Черепицей.

– Не обращай внимания, – заявил Оливье. – Ему просто нравится произносить «асфальтовый».

– Никогда о таком не слышала, – Клара повернулась к Мирне и Рейн-Мари, обе отрицательно покачали головами.

– Да потому что только старые англо до сих пор называют их Стропилами-для-Кровли, – объяснила Рут. – Комиссия по топонимике сменила название давным-давно на Notre-Dame-de-Doleur.

– Богоматерь-в-Страдании? – переспросила Мирна. – Шутишь? Кому надо так называть деревню?

– Страдание, – проговорила Рейн-Мари. – Или может быть Печаль.

Богоматерь-в-Печали.

Не намного лучше.

– Господи, – вздохнул Габри. – Только представьте туристические буклеты?

* * *

– Стропила-для-Кровли? – переспросил Бовуар. – Кому пришло в голову так назвать деревню?

– Очевидно, Энтони Тюркотту, – ответила Хуэйфэнь. – Единственная и величайшая его ошибка при присвоении имен этой местности.

Она объяснила.

– Вы уже побывали там? – спросил Гамаш.

Наступило молчание, никто из кадетов не хотел говорить первым.

– Парень из департамента по топонимике сказал, что деревня давно вымерла, – наконец заговорила Хуэйфэнь.

– Может всё же стоило поехать туда, – сказала Лакост. – Хотя бы просто взглянуть своими глазами.

 -Взглянуть на что? – спросил Жак, и удостоился одного из её уничижительных взглядов.

– Мы же не знаем, правильно? Разве не это есть повод для расследования? Выяснить.

Амелия согласно кивнула, словно услышала древнее мудрое изречение.

– Если Тюркотт изготовил её для сына, – Гамаш дотронулся до края карты, – значит, фамилия солдата тоже должна быть Тюркотт.

– И в этом следующая трудность, – созналась Хуэйфэнь. – В списке имен мемориала нет фамилии Тюркотт.

– Может, он выжил, – сказал Натэниел. После стольких часов рассматривания солдата на витраже, Натэниел обрёл к нему особую симпатию. Мальчик, конечно же, мёртв. Но, возможно, умер он в преклонных летах и в собственной постели.

– Вы думаете так же? – спросила Амелия, обращаясь к шефу-инспектору Лакост.

– А ты? – спросила её Лакост.

Амелия медленно покачала головой.

– Кто бы он ни был, домой он не вернулся.

– Почему ты так думаешь?

– Его лицо, – объяснила Амелия. – Тот, у кого такое выражение лица, выжить не смог бы.

– А что, если его никогда не существовало? Он может быть собирательным образом всех молодых мужчин, убитых на войне, – высказал мнение Бовуар.

– Витражная версия Неизвестного солдата? – сказал Гамаш и задумался. – Сделано как память обо всех пострадавших. Возможно. Но он кажется таким настоящим. Таким живым. Мне кажется, что он когда-то существовал. Пусть и недолго.

* * *

– А сейчас они о чём? – снова спросила Рут.

– О солдатике на витраже, – ответила Рейн-Мари. – Они полагают, что его фамилия могла быть Тюркотт.

Рут отрицательно потрясла головой.

– Сэн-Сир, Суси, Тёрнер. Нет на стене никакого Тюркотта.

* * *

– Она где-то здесь, – сказал Гамаш. – Одна из фамилий должна принадлежать мальчику.

И снова Хуэйфэнь открыла на айфоне фотографию списка имен мемориала.

Все склонились к экрану и стали читать. Словно неизвестный солдатик должен был подсказать им собственное имя.

* * *

– Это где-то тут, – сказала Рут. – Может, не Тюркотт, но один из них. Этьен Эдер, Тедди Адамс, Марк Болье…

* * *

Они были нашими детьми, вспомнил Жан-Ги.

* * *

– Берт Маршалл, Денис Перрон, Гидди Пуарер…

* * *

– Нам нужно переговорить с каждым из вас, – сообщил Желина. – Наедине. Начнем, пожалуй, с вас.

Он обращался к Амелии.

* * *

– Джо Валуа, Норм Валуа, Пьер Валуа.

Они слушали Рут. Одно дело читать имена, вырезанные на дереве, другое дело – слышать, как их произносят. Голос старой поэтессы звучал как набат. Они искали одного единственного мальчика, искали в списке мёртвых.

* * *

– Тут есть отдельная комната, – сказал Гамаш, вместе с остальными поднимаясь на ноги.

– Merci, – поблагодарил Желина. – Но, полагаю, ваше присутствие необязательно, коммандер.

– Простите? – переспросил Гамаш.

– Мы можем вести это дело сами.

– Уверен, что можете, но я бы желал присутствовать, когда вы станете опрашивать кадетов.

Студенты, Лакост и Бовуар переводили взгляды с Гамаша на Желину, пока те пялились друг на друга. Каждый с любезным выражением на застывшем лице.

– Я настаиваю, – сказал Гамаш.

– На каком основании?

– In loco parentis, в качестве представителя родителей, – заявил Гамаш.

* * *

– Что он сказал? – спросила Рут.

Вокруг них не смолкал гул голосов, иногда прерывающийся взрывами смеха.

– Кажется, он сказал, что сошел с ума, – ответила Клара. – Loco.

– В скобках[15]15
  Созвучно с In parentheses.


[Закрыть], – добавил Габри.

– Почему в скобках? – спросила Рут.

– In loco parentis, – объяснила Рейн-Мари. – Заменяя отсутствующих родителей.

* * *

– Вы будете представлять её родителей? – уточнил Желина, то ли удивлённый, то ли не поверивший. – Вместо её отца?

– Вместо всех их родителей, – уточнил Гамаш. – Студенты находятся под моей опекой.

– Я не ребёнок, – бросила ему Амелия.

– Я не имел в виду покровительство…

– Именно это вы и имели в виду, – отрезала Амелия. – Это то, что in loco parentis означает.

– Мы могли бы связаться с её отцом, если желаете, коммандер, – сказал Желина. – Если это осчастливит вас. Кроме того, мы можем доставить его сюда в течение часа.

– Нет, – сказала Амелия.

Гамаш молчал, и на мгновение показалось, что он испугался. Словно его ударили.

На другом краю зала это заметила Рейн-Мари, и задалась вопросом – заметил ли кто-то ещё.

– Не сердитесь на месье Гамаша, – попросил Амелию Желина. – Он не может с этим ничего поделать. Полагаю, у него сверхсильная потребность защищать, связанная с его личным опытом. Он не хочет, чтобы кто-то страдал так же, как он.

– О чём вы? – спросила Хуэйфэнь.

– Довольно, заместитель комиссара, – предостерёг Гамаш.

– Его родители погибли по вине пьяного водителя, когда он был ещё ребёнком. Водитель был едва ли не моложе вас теперешних, – сообщил он студентам. – Вот сколько вам было тогда лет? – спросил он Гамаша, который смотрел на него, стараясь вернуть спокойствие. – Восемь, девять?

– Зачем вы подняли эту тему? – удивленно спросил Желину Бовуар. – Это не имеет отношения к делу.

– Разве? – спросил Желина, и уставился на Гамаша в гнетущей тишине, пока не начал снова. – По крайней мере, кадеты должны понимать, что у каждого из нас есть свой тяжкий крест, разве вы не согласны, коммандер? Иногда настолько тяжкий, что мы несём это всю нашу жизнь. Он может отравить наше существование или сделать нас сильнее. Сделать жизнь горче или научить нас состраданию. Это бремя может побудить нас совершить поступки, на которые мы никогда не решились бы. Замечательные достижения, как, например, стать шефом-инспектором или коммандером. Или ужасающие поступки. Ужасные тёмные дела. Может быть, Мишель Бребёф не единственный пример в этом смысле? Может, им стоит взглянуть и на вас, как на такой пример, месье Гамаш?

Теперь все в бистро затихли и наблюдали.

– «Неловкость кадетов», – прозвучал голос Рут.

Она была права. Хотя не только кадеты испытывали неловкость. Все в бистро не могли спокойно усидеть на месте, пока Гамаш стоял неподвижно.

– Видите, – Поль Желина обратился к кадетам, – Не только у вас было несчастное детство. Кого-то избивали, над кем-то издевались, кого-то игнорировали. А кто-то ждал дома папу с мамой, не зная, что они больше не вернутся.

Он изучал Гамаша, как подопытный образец.

– Представьте, каково это ребёнку. Но он смог это преодолеть. – Желина снова обратился к студентам. – И вы тоже сможете.

Рейн-Мари подошла к мужу и взяла его за руку.

– Достаточно, месье, – сказала она Желине.

– Мадам, – офицер КККП совершил небольшой поклон в её сторону. – Не желал никого обидеть. Но очень важно, чтобы эти студенты поняли, что их ноша будет между всеми разделена и не может служить оправданием их жестокости.

– Он прав, – с холодной горечью в голосе сказал Арман. – Перед всеми нами стоит выбор.

Он обращался прямо к Желине, который передернул плечами, словно между лопаток ему воткнули что-то мелкое, но острое.

– Bon, – подытожил Желина. – Мы проводим полицейское расследование. Шеф-инспектор Лакост была так любезна, что включила вас в…

– И всё ещё не вижу причин исключать коммандера Гамаша из расследования, – перебила его Лакост.

– Что же, их вижу я. Как независимый наблюдатель, я считаю, что настала пора ему отступить. Не будь он коммандером, никогда бы не был включен в расследование. Мы должны относиться к месье Гамашу, как к любому другому подозреваемому.

– Подозреваемому? – переспросила Рейн-Мари, и по бистро прокатился рокот удивления.

– Ну конечно же, – ответил Желина. – Ваш муж не превыше закона и не может быть вне подозрений.

– Всё нормально, – сказал Арман, пожав жене руку. – Снова повторю, заместитель комиссара Желина прав.

Он на шаг отступил от Желины. В сторону от кадетов. От Бовуара и Лакост.

У входа в отдельную комнату, Бовуар обернулся и увидел, что Гамаш провожает их взглядом. Нет, не их всех, понял Бовуар.

Гамаш смотрел на Амелию Шоке.

Бовуар взглянул на Рейн-Мари, которая не отрывала взгляда от мужа.

Озадаченного взгляда.

Бовуар проследил, как Амелия мимо него прошла в комнату. И спросил себя, что за отношения связывают девушку и коммандера Гамаш, раз тот смотрит на неё такими глазами.

На этот счёт у него имелась мысль. Нежеланная и недостойная.

Бовуар закрыл дверь, отгораживаясь и от человека, и от мысли.

Но ворота уже были открыты, и враг просочился внутрь.

In loco parentis. Было ли это настоящей причиной?

Глава 32

– Как близко вы знали профессора ЛеДюка? – спросила Изабель Лакост.

Она усадила Амелию справа от себя, а двух мужчин на другой край стола, справа от студентки так, чтобы Амелия была повернута к ней и только к ней.

Эту технику Лакост приобрела, работая в убойном. В то время как мужчины-следователи предпочитали устрашать, разрешая двум или более агентам нависать над подозреваемым, обстреливая того вопросами, чтобы выбить из равновесия, Лакост шла другим путем.

Она создавала атмосферу экстремальной интимности. Даже стремилась к подобию заговорщицкой атмосферы. Изабель Лакост не удивляло, насколько хорошо работает этот приём на опрашиваемых женщинах. Что стало сюрпризом, так это насколько хорошо тот же приём работает на мужчинах.

Против натиска они были закалены. Но защиты от вежливой, дружеской беседы у них не было.

– Не особенно хорошо, – сказала Амелия. – Профессор ЛеДюк преподавал нам профилактику преступности.

– Ой, ненавидела этот курс лекций. Мне хотелось знать лишь об оружии и тактике, – со смехом вспомнила Лакост. – Он был хорошим преподавателем?

– Не очень. Думаю, он тоже не любил свой предмет. Он раньше руководил Академией, не так ли?

– Неофициально, но да, в каком-то смысле руководил. Пока руководство не принял месье Гамаш.

Амелия кивнула.

Изабель Лакост внимательно её рассматривала. Теперь ей стало понятно, что имел в виду Бовуар. Кадет Шоке поразила бы кого угодно, где угодно. Особенно здесь, в Академии Сюртэ. Она выделялась. И отдалялась.

Лакост рассмотрела пирсинг. Колечки и серёжки. Как пули. Девушку словно скололи, соединили по кусочкам. Как Железного Дровосека из Страны Оз. Ищущего сердце.

Фрагменты татуировок выглядывали из-под одежды.

Глаза, смотрящие на Лакост, были яркими и пытливыми. Горящие, но не обжигающие. Слегка подёрнутые пеплом…

Эта молодая женщина обладает необыкновенным интеллектом и глубиной, решила Лакост. Девушка не боится отличаться. Но это не означает, что та ничего не боится.

Все чего-то боятся, знала Изабель. Может эта юная студентка боится быть как все.

Как ей, должно быть, одиноко, подумала Лакост. Всем нам иногда требуется утешение. Кто-то находит его в дружбе и семье, кто-то в вере. Кто-то в наркотиках и бутылке, в еде, азартных играх или добрых делах. Кто-то – в обыденном сексе, маскируемом под человеческие отношения, близкие скорее к отвращению, чем к симпатии. Или, тем более, к любви.

На дальнем от Амелии краю стола, Желина открыл было рот, но тут же захлопнул его под уничижающим взглядом Лакост.

Жан-Ги крепко сжал губы, стараясь скрыть улыбку. В прошлом он не раз получал подобные взгляды. И был счастлив увидеть, как они успешно применяются против кого-то другого.

– Вам нравился Дюк? – задала следующий вопрос Лакост.

– Я его почти не знала.

– Я почти не знаю вас, но вы мне нравитесь. Нравится ваша смелость.

Это было правдой. Изабель Лакост знала, сколько мужества требовалось от Амелии Шоке, чтобы в одиночестве встречать каждый новый день.

Амелия округлила глаза, крепче сжала маленькие кулачки. Но ничего не ответила.

Изабель Лакост подумала, как давно кто-то, хоть кто-нибудь, говорил Амелии Шоке, что она нравится.

И ещё подумала, как ей заработать доверие этой закрытой, обороняющейся девочки.

Эй, прихлебай, спеши сюда скорей, ты накипь от дыханья королей, – услышала она свой голос, и увидела, как Амелия склонила голову на бок. – Их смыло всех державною волною. Спеши сюда и встретишься с судьбою.

Позади Амелии, Лакост увидела лица обоих мужчин, на которых отразилось всё – от отчаянья до недоверия.

– Что это? – спросила Амелия.

– Сатирическая поэма Джонатана Свифта, – ответила Лакост.

Бовуар картинно закатил глаза.

На смерть Дюка. Я полагаю, ты любишь поэзию.

Амелия кивнула и повторила:

– Спеши сюда и встретишься с судьбою.

– Серж ЛеДюк был никем иным, как прихлебаем. Дюк, – сказала Лакост. – Какова же его судьба?

– Предполагаю, это смерть от чужой руки.

– Но чьей?

– Думаете, моей? – спросила Амелия.

– Твои отпечатки на карте в его прикроватной тумбочке. Это твоя карта, так ведь?

– Не знаю, – созналась Амелия. – Должно быть, моя. Ничья больше не пропала. Но я ему её не давала.

– Какие у вас с Сержем ЛеДюком были отношения? – повторила вопрос Лакост.

– Он хотел меня трахнуть.

– И ему удалось?

– Нет. Я сказала ему, что отрежу его хрен и засуну ему в глотку.

Теперь глаза мужчин округлились.

– И что он на это ответил? – спросила Лакост.

– Пригрозил отчислением.

– И что это для тебя означало? – спросила Изабель ровным голосом, не выказывая возмущения, которое испытывала.

– Я бы умерла, – просто ответила Амелия.

Изабель Лакост заставила себя сдержаться. Не упрощать ситуацию, не облегчать тяжесть произнесенных слов заверениями, будто она уверена, что это не правда.

Потому что она знала, что это правда.

Амелии Шоке пришлось бы покинуть Академию и вернуться на улицы. На этот раз без всякой надежды на будущее. И она бы умерла.

– Ты убила его, Амелия? Чтобы он тебя не отчислил? Для собственного спасения?

Девушка посмотрела на Изабель Лакост. Вот пример женщины, какой она сама желала бы стать. Могла бы стать. Теперь этого не случится, подумала Амелия.

Отрицательно помотав головой, она заговорила чистым, уверенным голосом:

– Не убивала.

– Твои отпечатки есть так же на футляре орудия убийства, – сообщила Лакост. – И непосредственно на самом пистолете.

Амелия смотрела на неё.

– Если бы я его убила, то стерла бы отпечатки с оружия. На это у меня ума хватило бы.

– Может и так, – согласилась Лакост. – Но сомневаюсь, что мы ищем исключительно тупую персону, как думаешь?

Амелия промолчала.

– Тебя ведь не удивило, что твои отпечатки на оружии, так?

Амелия покачала головой и снова промолчала.

– Каковы твои отношения с коммандером Гамашем?

Значит, она заметила, подумал Жан-Ги. Заметила тот взгляд на лице Гамаша, когда они уводили Амелию.

– У меня нет с ним отношений.

– Почему же он так всегда защищает тебя? – спросила Лакост.

В конце стола на своем стуле поёрзал Поль Желина, готовый вклиниться, но снова осаженный суровым взглядом Лакост.

– Ничего подобного, – ответила Амелия. – Он опекает меня не больше кого-либо другого.

– Но он опекает! – не согласился с ней Желина, наконец проигнорировав шефа-инспектора Лакост. – Именно он принял вас в Академию. Вам сначала отказали, если не знаете. А он изменил это решение.

– Он меня принял? – удивленно переспросила Амелия, повернувшись в офицеру КККП, разорвав так тщательно выстроенную связь с Лакост. – Дюк твердил мне, что коммандер Гамаш отклонил моё заявление, и что именно он, Дюк, отменил это решение. И может снова все изменить.

– Что ж, он вам лгал, – сказал Желина. – Вы в Академии благодаря месье Гамашу. Зачем коммандер вас принял? Особенно когда, простите, вы так явно не подходите для этого места.

Изабель Лакост пристально посмотрела на Желину. Её изумила его небрежная жестокость.

Желина проигнорировал её пожелания и разрушил так хорошо работающую атмосферу доверия меж двумя женщинами. Он это сделал преднамеренно? Боялся, что Амелия готова произнести какие-то разоблачительные слова?

Но, невзирая на это, Лакост вынуждена была признать, что офицер КККП не так уж не прав. Он задал правильный вопрос. Почему коммандер Гамаш изменил решение предшественника и принял девушку-гота в Академию Сюртэ?

Изабель Лакост всё сильнее боялась ответа на этот вопрос.

Глава 33

– О чём думаешь? – спросила Рейн-Мари.

Покинув бистро, они направились к церкви святого Томаса, ища тишины и покоя.

Она сидела на скамье рядом с Арманом. Он смотрел прямо перед собой, и хотя глаза его оставались открыты, ей показалось, что он молится.

Она задала не совсем правильный вопрос, она это понимала. В действительности она хотела спросить о том, что он чувствует.

Арман глубоко вдохнул и с силой выдохнул. Словно долго задерживал дыхание.

– Я вспомнил, как ждал папу с мамой. Сидел на диване на коленках, животом на спинку. Смотрел в окно. По телевизору шёл Бэтман. Я и сейчас слышу главную музыкальную тему фильма.

Он тихо запел – та-да, та-да, та-да, та-да – и Рейн-Мари представила маленького мальчик, который всегда ждал возвращения папы с мамой.

Который просыпался, когда они на цыпочках пробирались к нему в спальню, чтобы поцеловать перед сном.

Который всегда находил в холодильнике конфету в виде тщательно выполненной фигурки, завернутой в фольгу. Он думал, что это мама делает для него такие фигурки. И даже тогда, когда позже всё говорило в пользу незнакомца из ресторана, что готовит лебедей, корзинки и лодочки с угощением внутри, Арман продолжал цепляться за уверенность, что это его мама делала всё сама. Для него.

Насколько знала Рейн-Мари, он и сейчас продолжал в это верить.

– Бэтман, – выдохнул Арман. – Я увидел свет фар, но знал, что это не они. Было слишком рано. Да и фары светили как-то не так. Потом увидел двух мужчин, шедших по тропинке. Но я не испугался. Я решил, что это просто пришли гости.

Рейн-Мари взяла его за руку. Она уже слышала эту историю однажды. Лишь однажды. Когда они только начали встречаться, когда они поняли, что любят друг друга. И он захотел, чтобы она узнала.

О родителях он заговаривал часто, вспоминая истории к случаю, на праздники или выходные. Но лишь второй раз за их совместную жизнь он рассказывал ей об их смерти.

Морщинки обозначились вокруг его глаз и губ.

– Мне было очень любопытно, кто эти незнакомцы. Прозвенел дверной звонок и моя бабушка, выйдя из кухни, открыла дверь.

Морщинки пропали. И на мгновение перед Рейн-Мари предстало гладенькое личико девятилетнего мальчика. Одетый в пижамку, он стоял на диване.

– Она повернулась ко мне, и когда я увидел её лицо, то все понял. Их больше нет.

Они посидели в тишине, не нарушаемой даже тиканьем часов, отмеряющих бег времени. Может, несколько секунд, может, минуту. Час. Десятилетия.

– Бабушка старалась облегчить мою боль, но едва справлялась со своим собственным горем. Именно Мишель тогда помог мне. Он всё время был рядом. Это он вытащил меня на улицу после похорон, чтобы сыграть в «Короля замка». – Арман улыбнулся. – Наша любимая игра. Он всегда выигрывал. «Я король замка тут, а ты грязный плут», – тихо пропел Арман. – Я тогда был плохим собеседником. Неделями я просто угрюмо скитался. И Мишель ни разу не бросил меня. Не стал искать компанию повеселее. Хотя мог бы. Я так скучаю по нему. И скучаю по родителям.

Рейн-Мари крепче сжала руку мужа.

– Полю Желине не стоило поднимать эту тему. Это жестоко.

– Прошло почти полвека.

– Не было никакой необходимости, – возразила она, и задумалась о настоящей причине, побудившей Желину рассказать кадетам о смерти родителей Армана.

– Я вот сидел тут и размышлял о папе с мамой, но не столько о том, что я по ним скучаю. Я размышлял о том, каково это – быть родителями вот этих мальчишек. Одно дело – потерять отца с матерью, но ты только представь… – Он замолчал и весь подобрался, чтобы произнести немыслимое. – Потерять Даниеля. Или Анни…

Он снова взглянул на мальчишек в витраже.

– Ты заметила их имена? Не Роберт, но Роб. Не Альберт, а Берт. Тут даже парень с именем Гидди. Настоящие имена, какими их называли родители, когда звали ребятишек к обеду. Или какие выкрикивали их друзья во время игры в хоккей. Некоторые потерялись. Пропали без вести. Исчезли навсегда. Их родители никогда не узнали, что с ними случилось. И погрузились в вечное ожидание.

Он глубоко вздохнул.

– Потерять папу с мамой страшно, но я вот тут сидел и думал, насколько мне повезло – я хотя бы знаю, что с ними произошло, и мне уже можно не ждать. Некоторые из их родителей так и не узнали.

Рейн-Мари опустила глаза на его крупные руки и собралась с мужеством, чтобы задать вопрос.

– Арман?

– Oui?

– Кто эта студентка? Амелия? В ней что-то особенное, так?

Сердце Рейн-Мари сильно застучало. Но она зашла слишком далеко, и нет пути назад. Она понимала, что теперь можно идти только вперёд.

Арман посмотрел на неё с такой тоской, что она пожалела о спрошенном. Опасаясь теперь уже не за мужа, но за себя.

Арман бы никогда … Амелия не может быть…

– Патрон?

Рейн-Мари почувствовала себя женщиной, спасшейся от виселицы, но не благодарной за это. Кто знает, хватит ли у неё мужества спросить ещё раз?

Она ощутила, как внутри закипает ярость.

– Простите, вторгаюсь, – извинился Оливье.

Ему были видны их затылки, но никто не торопился повернуться к нему и он нерешительно застыл в проходе.

Рейн-Мари перестала всматриваться в лицо мужа, опустила глаза и стала считать.

Un, deux, trios …

Пока не почувствовала, что может взглянуть на Оливье без желания наорать на него.

… quatre, cinq …

Оливье остановился в нескольких скамейках от них. Не знал, как поступить дальше. Ни один из них не повернулся к нему. Не дал понять, что заметил его.

– У вас всё в порядке? – спросил Оливье, склонившись к ним. Гамаши замерли, словно восковые статуи.

– Да, всё отлично, – выговорила Рейн-Мари, впервые прочувствовав, что название томика стихов Рут «Я чувствую себя ОТЛИЧНО» не вполне шутка.

– Уверена? – уточнил Оливье, подвигаясь ближе.

Арман с улыбкой на лице обернулся.

– Мы просто разговаривали о солдатах.

Оливье посмотрел на окно, затем уселся через проход от них.

– Не уверен, что мне стоило идти за вами, однако, хм, это странно. То, что произошло в бистро. Как этот офицер КККП обращался с тобой? Что он говорил?

Арман вскинул брови и улыбнулся.

– Со мной обращались и похуже. Ничего. Это просто часть так называемой полицейской манеры общения.

– Всё не так просто, – возразил Оливье. – И ты понимаешь, о чём я. Ты подозреваемый. Он так сам сказал.

– Это его работа – всех подозревать, я не беспокоюсь насчёт этого.

– А должен бы, – заметил Оливье. – Он имел в виду, что докажет, что ты убил того парня. Я видел это в его лице.

Гамаш покачал головой.

– Не важно, что он думает, потому что нет никаких доказательств. И кстати, я этого не делал.

– Так невиновных никогда не арестовывали? – усмехнулся Оливье. – Не судили и не осуждали? За преступление, которого они не совершали? Такого ни разу не случалось, так? – он уставился на Армана. – Вам бы поостеречься, месье. Только дурак не боится.

– Арман? – начала Рейн-Мари. – Такое может случиться? Желина может тебя арестовать?

– Сомневаюсь.

– Сомневаешься? – воскликнула Рейн-Мари. – Сомневаешься? То есть, вероятность имеется? Но он же не думает всерьез, что ты убил того человека.

– Думает, – уверил Оливье. – Я видел такие взгляды раньше. На лице вашего мужа, перед тем, как он арестовал меня.

– Мы должны что-то предпринять, – сказала Рейн-Мари, и огляделась, словно доказательство невиновности е` мужа находилось где-то здесь, в церкви.

– Вот вы где, – от двери раздался знакомый голос Жана-Ги. – Мы опросили кадетов…

– Ты думаешь, что Арман убил профессора? – Рейн-Мари поднялась и повернулась лицом к зятю, тут же замершему на полпути.

– Нет, конечно, я так не думаю.

Позади него показалась Лакост, и Рейн-Мари заметила, как та отвела глаза, боясь встретиться с ней взглядом.

– Изабель, а ты?

Рейн-Мари вошла в раж. Колотила в ворота. Доискивалась правды. Выясняла, кто союзник, а кто враг.

Ещё одна мировая война. Её мир. Её война.

– Я не думаю, что месье Гамаш убил Сержа ЛеДюка, – ответила Изабель.

– Рейн-Мари, – проговорил Арман, поднимаясь и обнимая жену за талию.

Она отстранилась.

– Но уверенности у тебя нет, так, Изабель?

Две женщины пристально смотрели друг другу в глаза.

– Вам нужно кое-что узнать, мадам. Я держала руку вашего умирающего мужа. На том бетонном фабричном полу. Никогда вам не говорила. Вам не надо было этого знать. Он думал, что умирает. И я так думала. Он едва дышал, но смог выговорить одно лишь слово.

– Изабель… – попытался остановить её Гамаш.

– Я склонилась над ним, чтобы лучше расслышать, – продолжала Лакост. – Он прошептал «Рейн-Мари». И мне было ясно – он хочет, чтобы я рассказала вам, как он вас любит. Всегда любил. И будет любить вечно. Мне не пришлось вам этого говорить. До сегодняшнего момента. Арман Гамаш никогда никого не убьёт, по многим причинам. Одна из них – он никогда не сделает ничего, что могло бы причинить вам боль.

Рейн-Мари прижала ладонь к губам, зажмурила глаза. И простояла так секунду. Минуту. Годы.

Наконец, уронив руку, она кинулась в надежные объятия мужа, даже заметив взгляд, которым обменялись Лакост с Бовуаром.

Арман поцеловал её и зашептал ей что-то на ухо. Это заставило её улыбнуться. Потом указал на скамью в передней части часовни, и пока следователи усаживались там, Оливье с Рейн-Мари сели на самых задних скамейках.

– Что-нибудь выяснили из опроса? – спросил Гамаш.

– Не многое, – ответила Лакост. – Но кадет Шоке не удивилась сообщению о нахождении её отпечатков на орудии убийства.

– Там всего лишь следы отпечатков, – напомнил ей Гамаш.

– Я ей этого не сообщала.

– Как она их объясняет?

– Никак. Она рассказала, что ЛеДюк грозил ей отчислением, если она не согласится переспать с ним.

– И она согласилась? – спросил Гамаш.

– Сказала, что нет, но она уже торговала собой, чтобы получить желаемое.

Гамаш коротко кивнул.

– У меня не было времени рассказать вам, – начала Лакост, – но я звонила в Англию и говорила с женщиной с оружейной фабрики, той, которую опрашивал Жан-Ги.

– Мадам Колдбрук-Клэртон? – уточнил Гамаш.

Лакост засмеялась.

– Мы говорили об этом с Жаном-Ги по пути сюда. Нет никакой Клэртон, только Колдбрук.

– Почему же… начал было Гамаш.

– Она выделила Клэртон в фамилии? – продолжила за него Лакост. – Хороший вопрос. Она сказала, что это ошибка.

– Странно, – нахмурился Гамаш. – Но она подтвердила, что револьвер, из которого убили ЛеДюка и револьвер на витраже это МакДермот 45 калибра?

* * *

– Он сказал Клэртон? – спросил Оливье у Рейн-Мари, сидящей на задних скамьях рядом с ним. – Есть такой город в Пенсильвании.

– Откуда ты узнал о нём, mon beau? – задала вопрос Рейн-Мари.

– Не знаю, откуда я знаю про Клэртон, – ответил Оливье, сосредоточенно сдвинув брови. – Просто знаю, и всё.

– Должно быть, ты родился с этим знанием, – предположила Рейн-Мари с улыбкой.

– Какая жалость. Я бы мог иметь врожденные знания о стольких полезных вещах. Типа, как переводить фаренгейты в кельвины, или в чём смысл бытия, или сколько денег просить за круасаны.