Текст книги "Большая расплата (ЛП)"

Автор книги: Луиз Пенни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Глава 28

– Salut, Арман! – Мишель Бребёф поднялся навстречу Гамашу из-за своего стола. – То есть, прошу прощения, коммандер.

В воздухе повеяло холодом.

Бребёф с преувеличенным почтением протянул руку и Гамаш пожал её, затем представил заместителя комиссара Желину.

– Из КККП, – Бребёф показал на маленький значок, приколотый у Желины на лацкане. – Я заметил вас в коридоре. Вы здесь для гарантии честности расследования?

Когда Желина согласно кивнул, Бребёф обратился к Гамашу.

– Продолжаешь действовать как праведник, я смотрю

Холод превратился в ледяной бриз.

– Мы надеемся, что и ты будешь поступать так же, – сказал Гамаш, и проследил, как улыбка сошла с лица Бребёфа. – Ты позволишь?

Прежде чем Бребёф успел ответить, двое мужчин уселись у стола. Гамаш, закинув ногу на ногу, устроился как можно удобнее.

– Итак, Мишель, у нас к тебе несколько вопросов.

– Меня уже допрашивали, но всегда рад помочь. Ну что, есть какие-то подвижки в деле поиска убийцы ЛеДюка?

– Дело продвигается, – сказал Гамаш и повернулся к Желине, следящему за беседой с интересом.

Сказать, что между мужчинами была враждебность – ничего не сказать. В воздухе явственно потянуло серой. Большая часть её исходила от Бребёфа, но и Гамаш в долгу не оставался. Всё покрывал тонкий, как бритва, трескающийся глянец вежливости. Смрад давно сгнившей дружбы просачивалась сквозь трещины.

Идея офицера КККП, что эти двое были соучастниками в убийстве ЛеДюка, испарилась тут же. Теперь он сомневался в способности этой парочки совместно испечь пирог, что уж говорить о планировании убийства.

– Насколько хорошо вы знали Сержа ЛеДюка? – задал вопрос Желина.

– Я о нём наслышан, конечно же. Я был ещё в Сюртэ, когда его переведи сюда. Номинально он замещал старого придурка, но фактически управлял этим местом.

– В то время вы били старшим офицером, – отметил Желина. – Суперинтендантом.

Мишель Бребёф вяло кивнул.

– Вы вряд ли помните, но мы уже встречались, – продолжил Желина. – Несколько лет назад, по консульским делам.

– Разве? – вежливо спросил Бребёф, но было очевидно, что он ничего не помнит и даже не пытается вспомнить.

Поль Желина был просто ещё одним посетителем. В отличие от незабываемого Мишеля Бребёфа. Маленький человек, захвативший много пространства, и не потому что оно требовалось, а потому что он был исполнен власти.

Ненамеренно, а может совсем наоборот, он становился центром внимания в любой компании.

Только одна личность, встреченная Желиной, так же немедленно и естественно умела завладеть вниманием – человек, сидящий рядом с ним. Но у Армана Гамаша имелся дополнительный талант, которого был лишён Бребёф.

Он мог становиться незаметным, по желанию. И оказалось, что в данный момент он предпочитает быть невидимкой.

Арман Гамаш сидел молча, словно его тут и не было.

Почему-то это смущало больше, чем энергия, выплескивающаяся из человека, сидящего напротив.

– Итак, вы его знали, – резюмировал Желина.

– Сержа ЛеДюка? Мы несколько раз были официально представлены друг другу. Когда я приходил сюда, чтобы побеседовать с выпускниками, и на парадах. Но чаще он находился в зрительном зале с кадетами, в то время как я был на трибуне.

Не особенно тонкий намек на разницу в их положении.

– И когда вы согласились тут преподавать, вы не стали возобновлять взаимоотношения?

– Тут вас сознательно ввели в заблуждение, – весело сообщил Бребёф, но его серые стылые глаза улыбка не затронула. Эти глаза, подумал Желина, похожи на уличную слякоть. Еще не вода, но уже и не снег – какое-то промежуточное состояние. Мартовские глаза.

– Нечего было возобновлять. Мы были едва знакомы, и да, мы узнали друг друга чуть лучше после того как столкнулись здесь.

– Звучит так, словно вы тут как в ловушке.

– Разве? Я не это имел в виду.

– И насколько хорошо вы его узнали за последние несколько месяцев?

Бребёф посмотрел на Желину, и тот буквально увидел движение его мыслей. Бребёф размышлял, насколько далеко они продвинулись в расследовании. Ему было известно, что уже готовы результаты анализа ДНК и отпечатков пальцев.

Он точно знает, какие шаги они предприняли, в каком порядке. И какие шаги предпримут далее.

– Я несколько раз приходил к нему.

– А он к вам приходил?

Вопрос озадачил Бребёфа, тот удивленно вскинул брови.

– Нет.

– О чём вы говорили, когда встречались?

– Мы обменивались военными байками.

– Он не рассказывал вам о мошенничестве, откатах и персональных счетах в Люксембурге? – спросил Желина.

Слева от Желины возникло легкое шевеление. Гамаш.

Он не одобряет мою речь о преступной деятельности ЛеДюка, подумал Желина. Но что сказано, то сказано. Да к тому же офицер КККП сделал это намеренно, ради реакции Бребёфа.

– Он упоминал некую не вполне законную деятельность с его стороны, – ответил Бребёф. – Я так понимаю, в попытке определиться с положением на игровом поле. С моей биографией, конечно же, он был знаком.

– Он хотел дать вам понять, что не осуждает? – спросил Желина и заметил, как Бребёф ощетинился.

– Поверьте, заместитель комиссара, осуждение Сержа ЛеДюка нисколько бы меня не задело.

– И, тем не менее, похоже, у вас было много общего. Оба старшие офицеры Сюртэ. Оба злоупотребили положением и в конечном итоге были пойманы за руку и изгнаны из Сюртэ за преступную деятельность. Обоим удалось избежать наказания благодаря влиятельным друзьям наверху. За вас заступился месье Гамаш, в его случае заступником был шеф-суперинтендант. И оба вы осели тут, в Академии.

– Вы пришли оскорблять меня, или просить меня о помощи?

– Я указал на общие черты ваших резюме, – заметил Желина. – Всего лишь.

– Общие черты есть, если вы так настаиваете, но ничего общего у нас с ним не было, – отрезал Бребёф. – Он и был именно таким – обобщенным. Кусок угля, возомнивший себя алмазом. Придурок с большим офисом.

– Что же вы тогда делали в его апартаментах? В его ванной? Его спальне? – поинтересовался Желина, теперь совсем не так сердечно, как раньше и подтолкнул Бребёфу через стол отпечатанную копию отчета судебно-медицинской экспертизы. – Каким образом в ваших руках побывало орудие убийства?

Гамаш рядом с Желиной снова пошевелился, и снова затих.

Бребёф взял в руки отчёт и пробежал опытным взглядом искушенного следователя, сразу отыскав нужную информацию.

Его лицо сначала помрачневшее, разгладилось. И тут до Желины дошло, почему Гамаш, хоть и не явно, среагировал на вручение отчёта Бребёфу.

Да, судя по заключению, есть вероятность того, что Бребёф брал в руки орудие убийства. Но там же указано, что с ещё большей вероятности пистолет побывал в руках у Гамаша.

– Вам, как и мне, отлично известно, – заметил Бребёф, подтолкнув отчёт обратно Желине, – что это всего лишь предположение. Неприемлемое.

– Так вы отрицаете?

– Естественно, отрицаю. Я понятия не имел, что у него есть пистолет, хотя допускал такую вероятность. Только идиот будет хранить оружие у себя в комнатах, да ещё в школе. Однако я не смог бы даже предположить, какого типа это оружие. Револьвер? Есть ли в этом какой-то смысл?

Вопрос он задал Гамашу.

– Лично я ожидал ракетной установки, – ответил Гамаш и Бребёф рассмеялся.

В этом смехе, в крошечной искре веселья Желина рассмотрел кое-что ещё.

А именно, как эти двое смогли однажды стать друзьями. Из них вышел бы грозный дуэт – один не сдастся, второй не отступит.

Атмостфера в кабинете изменилась, в особенности между этими двумя.

Мишель Бребёф притих, задумался.

– Хотите знать, зачем мы время от времени обедали или выпивали вместе? – наконец спросил он. Голос его стал глубже и мягче.

Поль Желина кивнул и бросил взгляд на Гамаша, тот не пошевелился. Просто продолжал смотреть на Бребёфа пристально и понимающе.

– Я ходил к нему, потому что был одинок, – сказал Бребёф. – Здесь я повсюду окружён людьми, но никто не хочет иметь со мной никаких дел. И я их не виню. Я сам во всём виноват, а сюда пришёл, чтобы попытаться хоть что-то исправить. Я знал, как тяжело будет изо дня в день рассказывать старшим кадетам о коррупции и моей собственной искушенности. Обо всём, что может пойти не так, когда тебе дана власть и пистолет, и нет никаких ограничений, кроме тех, которые установишь ты сам. Одно дело, сообщить, что власть развращает, – он повернулся к Гамашу, – но ты прав. Больший эффект производит наглядный пример. Я рассказывал им о том, как поступал, как это началось, с какой мелочи. И во что выросло. Я рассказал им об опасности связей не с теми людьми. Я прочитал всему курсу лекцию о паршивой овце. И признался, что это как раз я. В первый же день занятий я вывел на доске Матфея 10:36, и больше не стирал. Это унизительно, но необходимо.

Говорил он тихо, обращаясь в основном к Арману.

– Я полагал, что самым тяжёлым станут занятия в классе. Но я ошибся. Самым страшным было одинокими вечерами слышать смех и музыку. Когда я знал, что ты тут рядом, вниз по коридору, беседуешь со своими кадетами. А я сижу там один, в надежде, что кто-то появится рядом.

Поль Желина почувствовал, как его накрывает с головой, и он исчезает, как альпинист, под сошедшей лавиной. Лавина отношений между этими двумя.

– Я посещал ЛеДюка при каждом удобном случае, потому что он был единственным, кто улыбался мне при встрече.

– Ты убил его, Мишель? – тихо спросил Арман.

– Ты бы пробил пулей дырку в спасательном плоту? – спросил в ответ Бребёф. – Нет, я его не убивал. Я не любил его и не уважал. Ну, так, я и себя не люблю и не уважаю. Я в него не стрелял.

– Может быть, у вас есть соображения, кто мог бы это сделать? – спросил Желина, стараясь вернуть инициативу допроса себе.

– Хотел бы я заверить вас, что убил его преподаватель, а не студент. Но не могу, – сказал Бребёф. – Нынешние кадеты совсем не такие, какими были мы. Они жесткие и грубые. Взять хотя бы эту новенькую, всю в тату и пирсинге. А уж какие словечки мне от неё приходилось слышать! В адрес преподавателей. Вызывающе. Что она здесь делает? Без сомнения, одна из новобранцев ЛеДюка.

– Вообще-то она мой новобранец, – сообщил Гамаш. – Амелия Шоке первая по успеваемости в классе. Она читает на древнегреческом и латыни. А ругается она как один из преступников, которых ей предстоит ловить в будущем. В то время как ты, Мишель, сам по себе аристократ, нарушил большинство законов, которые клялся защищать.

Бребёф сделал глубокий вдох, то ли в попытке смирить себя, то ли приготовившись ответить на вызов. Тонкий лёд, на котором они стояли, дал трещину. Гамаш лично нанёс удар.

В подобные моменты кажется, что планета перестает вращаться.

И тут Мишель Бребёф улыбнулся.

– Я был выше тебя по званию, Арман, но ты всегда был лучше меня, не так ли? Какое для тебя облегчение знать эту правду. И всё время напоминать мне о ней, – он склонил своё худое тело над столом. – Поэтому иди ты на хер.

Сказано это было со странной смесью удовольствия и гнева. Он дурачится, подумал Желина, или искренне желает оскорбить?

Желина скосил глаза на Гамаша, тот удивлённо поднял брови, но тоже улыбался. Стало ясно, насколько хорошо эти двое друг друга знают. Между ними присутствовала злоба. Но была здесь и близость. И даже некоторая интимность.

Их связывали узы, которые могут сформироваться только за много лет. Но ненависть связывает крепче и надёжнее, чем любовь.

Поль Желина мысленно сделал заметку заглянуть в их прошлое. Он изучил их профессиональное досье, но на их приватную жизнь у него не хватило времени.

– Убийство Сержа ЛеДюка не было случайностью, – продолжил Бребёф. – Если бы так, вы бы уже поймали убийцу. Нет. Убийство подготовили. ЛеДюк получал удовольствие, мучая людей. Особенно тех, кто не мог ему противостоять. Но тут он, очевидно, неверно выбрал мишень.

– Думаешь, ЛеДюк довёл кого-то до такой степени, что ему отомстили? – задал вопрос Гамаш.

Да, я так думаю. И ты думаешь так же. А вы, заместитель комиссара?

– Я повременю с вынесением приговора. У вас двоих больше опыта в убийствах, чем у меня.

– Как ты думаешь, Арман, он имеет в виду убийства? Или расследование убийств? – поинтересовался Бребёф, когда все поднялись на ноги.

– Я думаю, месье Желина сказал ровно то, что имел в виду, – ответил Гамаш.

– Тогда, полагаю, у тебя проблемы, – сказал Бребёф и засмеялся. С явным удовольствием.

Шагая по коридору, Поль Желина испытывал тошноту. Его мутило от дикого вихря сменяющихся эмоций Мишеля Бребёфа.

Позади них никого не было, но они ощущали взгляд Бребёфа, сверлящий им затылки. А потом расслышали тихий щелчок закрывшейся двери.

– Вы были друзьями? – спросил Желина.

– Лучшими друзьями, – ответил Гамаш. – Когда-то он был отличным парнем.

– И что случилось?

– Не знаю.

– Думаете, он всё еще хороший? – спросил Желина, когда они добрались до лестницы.

На верхней ступеньке Гамаш остановился. Лестницу заливал свет из трехстворчатых окон, за которыми простирались равнины талого снега.

Выкрики кадетов, просивших друг другу поторопиться, эхом отскакивали от стен, снизу по мраморным ступеням топали торопливые ноги.

И Арман вспомнил, как они с Мишелем когда-то мчались по ступеням этой тогда ещё старой лестницы красного дерева, перепрыгивая через ступеньку. Опаздывали на занятия. Не впервые. Всему виной неожиданное открытие, сделанное молодыми людьми – потайной люк на чердак. И найденная там кость, даже может быть человеческая. А может быть куриная.

Несчастный профессор-паталогоанатом, доктор Надо. Арман улыбнулся, вспоминая измученного человека, которого снова одолели два юных кадета с очередной костью, или клочком волос, может быть человеческим. А может мышиным.

Каждый раз все заканчивалось вердиктом – «не человеческое».

Но у Мишеля с Арманом была любимая теория – их находки суть все принадлежали бедным жертвам, а доктор Надо – убийца. И теперь он всё скрывает. В свою теорию они, естественно, не верили, зато та превратилась в главную шутку. Как и их, становящиеся всё более смехотворными, находки, которые они неизменно тащили доктору на анализ.

– Гамаш? – прервал его воспоминания офицер КККП. – Думаете ли вы, что Бребёф глубоко в душе всё еще хороший человек?

– Я бы не пригласил его сюда, если бы не думал, что он хороший, – ответил Гамаш.

Вдалеке слышался весёлый смех, отзвуки которого отражались от окон и стен.

– Вы не сожалеете о принятом решении? Думаете, это он убил ЛеДюка? – спросил Желина.

– Не так давно вы обвиняли меня. Теперь его, – заметил Гамаш, и стал спускаться, опираясь рукой о перила. На лестничной площадке он остановился, пропуская опаздывавших в класс кадетов. Те притормозили для приветствия, и помчались дальше, перепрыгивая через ступеньку.

– Я считаю, что при расследовании убийства естественно, и даже необходимо, подозревать каждого, – ответил Желина, когда лестница опустела, – Но вслух об этом лучше не говорить, дабы не подрывать ваш авторитет.

– Спасибо за совет. По счастью, на ниве убийств у меня нет никакого авторитета, – усмехнулся Гамаш.

– Вообще-то я думал, вы действовали как соучастники, – сказал Желина, когда они продолжили спускаться.

– Убили его вдвоём? Зачем, скажите на милость, это нам понадобилось?

– Вы избавлялись от проблемы. Вы хотели смерти ЛеДюка, чтобы защитить кадетов. Но в одиночку действовать не решались. Зато вы знакомы с тем, кто решится. К тому же этот кто-то вам должен. Что к тому же объясняет присутствие Бребёфа в Академии. Как наглядный урок студентам, вполне возможно. Но в основном он стал орудием в ваших руках. Чтобы избавиться от того, кого вы даже не посмели уволить. Итак, вы всё придумали и спланировали, а Бребёф воплотил в жизнь. Это была эффектная компенсация вам за то, как он когда-то поступил с вами.

– И что теперь?

– Я больше так не думаю.

– И, тем не менее, вы только что спросили, не думаю ли я, что он убил ЛеДюка.

– Я спросил, думаете ли так вы, но не говорил, что так думаю я.

– То есть, вы желали узнать, брошу ли я его под колеса автобуса, чтобы спастись самому?

Желина промолчал. Его раскусили. Он предоставил Гамашу возможность обвинить Мишеля Бребёфа, а тот возможностью не воспользовался.

– Бребёф, фактически, единственный тут, кто хотел бы, чтобы убитый оставался жить, – наконец сказал Желина. – Я уже говорил вам – меня учили, что нельзя недооценивать роль ненависти. Но со дня смерти моей жены я усвоил ещё одну вещь.

Остановившись на очередном лестничном пролёте, Гамаш внимательно посмотрел на Желину.

– Никогда нельзя недооценивать одиночество, – проговорил «маунти». – Бребёф не стал бы убивать единственного человека, который не просто хотел, а был счастлив составить ему компанию. Как он назвал ЛеДюка?

– Его спасательным плотом. А сейчас? Вы всё ещё одиноки?

– Я говорил о Бребёфе.

– Oui.

Гамаш ещё помолчал, давая Желине понять, что готов его выслушать, если тот пожелает. Офицер КККП не произнёс ни слова, крепче сжал губы, и Гамаш деликатно отвернулся, чтобы предоставить ему хотя бы иллюзию уединения.

Он смотрел в окно, на снежные поля, сверкающие под солнцем, на каток, где деревенские ребятишки играли в хоккей. Одна из последних игр в этом сезоне. Даже издалека, Гамашу были видны лужи талой воды. Вскоре на месте катка прорастёт трава, и начнутся новые игры.

Казалось, это не просто окно, это дверь в другой, параллельный мир, за миллион миль от места, где они стоят.

– Помню, как мы играли в хоккей на озере возле нашего шале в Лаврентидах, – тихо, еле слышно, проговорил Желина. – Когда я был ребёнком.

Когда я был ребёнком, подумал Гамаш. Вот сентенция. Когда я был ребёнком…

Мужчины молча смотрели в окно на игру.

– Они могли бы играть на внутреннем крытом катке Академии, – Желина махнул рукой в сторону арены. – Наверное, просто предпочитают находиться снаружи.

– А вы бы предпочли оказаться снаружи? – спросил Гамаш, а Желина улыбнулся и покачал головой.

– Non. Мне бы теплую арену и обжигающий шоколад после игры, – ответил он. – То, что надо.

– Мэр запретил им находиться внутри Академии, – сказал Гамаш.

Он наблюдал, как один из игроков ушёл в отрыв, а другой пихнул его в сугроб на краю катка. Оба исчезли в снегу, потом вынырнули из сугроба, румяные и хохочущие.

– Всё станет как прежде, – сказал Желина. – Просто дайте им время.

Мальчишки разрезали коньками лёд, гоняясь за шайбой. На них были надеты красные или синие вязаные шапочки с помпонами и свитера Монреаль Канадиенс. Отличить команды одну от другой было сложно. Хотя сами игроки отлично это делали. Следовали инстинкту.

Они точно знали, кто на их стороне.

Когда же мне стало так сложно в этом разобраться, задался вопросом Гамаш.

Глава 29

– Извините, но у нас нет миссис Клэртон, – раздался в трубке приятный молодой голос.

– Я сказала Клэртон, – повторила Изабель Лакост.

– Да. Нет. Совершенно верно. Клэртон.

Лакост уставилась на трубку. Она не ждала многого от этого звонка, зная, что всё именно вот так и закончится. Женщина с крепким британским акцентом пыталась понять женщину с квебекским акцентом.

Обе, видимо, говорили на неразборчивом английском.

Вдвойне раздражало, что Бовуар, чей грубый английский был подхвачен на улицах восточного Монреаля, совершенно не беспокоился о том, чтобы быть понятым. И его понимали! В то время как её, по-настоящему учившуюся английскому, то и дело понимали неправильно.

Лакост ещё раз пробежала глазами электронное письмо от дамы с оружейной фабрики «МакДермот и Райан», Великобритания.

Четко подписано – Элизабет Колдбрук-Клэртон.

– Это «МакДермот и Райан»? – уточнила Лакост.

– Нет, это «МакДермот и Райан».

Абсолютно предсказуемый ответ. Изабель вздохнула.

– Что ж, всего вам доброго, – попыталась бодро закончить разговор женщина на том конце трубки.

– Погодите! – прервала её Лакост. – Как насчёт Колбрук? Есть у вас Элизабет Колдбрук?

На линии повисла тишина, Лакос даже решила, что секретарь повесила трубку. Однако её голос послышался снова:

– Нет, но у нас есть Элизабет Колдбрук.

– Да, да, – согласилась Лакост, уловив в собственном голосе нотку отчаянья.

– Секундочку.

Несколько секунд спустя в трубке раздался другой голос, более деловой и менее радостный:

– Здравствуйте. Чем могу помочь?

– Элизабет Колдбрук-Клэртон?

Секунда колебаний.

– Элизабет Колдбрук, да. С кем я говорю?

– Меня зовут Изабель Лакост. Я расследую убийство преподавателя здесь, в Квебеке, это в Канаде.

– А, да. Сегодня утром я уже говорила с вашим начальником.

– Вообще-то я его начальник. Шеф-инспектор Лакост, Сюртэ дю Квебек. Вы беседовали с инспектором Бовуаром.

В трубке послышался смешок:

– О, прошу прощения. Я могла бы и догадаться, особенно после всех этих лет, что я в должности руководителя отдела. Désolé.

– Вы говорите по-французски? – спросила Лакост по-английски.

– Говорю. Ваш английский лучше, чем мой французский, но если хотите, можем переключиться.

Странно, но английский этой женщина Лакост понимала отлично. Возможно, эта её манера говорить обрывочно была близка к срединно-атлантическому акценту, к которому Лакост привыкла в Канаде.

– Пусть останется английский, – решила Лакост. – Хочу отправить вам фото. Фотографию револьвера.

Она нажала кнопку «Отправить».

– Я её уже видела. Ваш коллега прислал мне её утром, – сказала Элизабет Колдбрук. – Ой, погодите секунду. Это не совсем та фотография. Что это?

– Это кусочек витражного окна.

Лакост отправила ещё одно фото и расслышала щелчок – мадам Колдбрук открыла файл.

– Вижу. Мемориальное окно. Поразительное изображение.

– Oui. Пистолет в руках солдата, можете определить его марку?

– Могу. Определенно один из наших. Отличается стилем. Это МакДермот, 45 калибр. Их выдавали большинству служащих британских экспедиционных сил в первую мировую войну.

– Это канадский солдат.

– Предположу, что многим из них тоже выдавали именно этот револьвер. Как минимум, офицерам. Этот мальчик так юн.

Обе женщины, обе матери, смотрели на мальчишку с ружьем, револьвером, испугом, решимостью и великодушием в глазах.

– Это та же марка, но не та же модель, которую использовали в вашем случае, – заметила мадам Колдбрук. – Ваш револьвер новой модели. Продан несколько лет назад.

– Да, я понимаю.

– Думаете, есть какая-то связь между убитым мужчиной и солдатом первой мировой?

– Мы пока только собираем информацию.

– Понятно. Что ж, если ничем больше не могу помочь…

– Merci. Ой, есть ещё один небольшой вопрос. Просто подумала, как написать ваше имя в отчёте – Элизабет Колдбрук, или Клэртон, или Колдбрук-Клэртон?

– Элизабет Колдбрук будет правильно.

– Но в письме вы подписались как Колдбрук-Клэртон. И я заметила, что «Клэртон» выделено другом шрифтом. У вас была причина так поступить?

– Это ошибка.

Шеф-инспектор Лакост отметила для себя это заявление. Как кто-то может ошибиться в написании собственного имени? Можно опечататься. Её лучшая подруга однажды, сильно нервничая, подписала первые водительские права именем Лузи вместо Луиз. Эта ошибка преследовала её ещё долго, дольше, чем закончился срок водительской лицензии, потому что друзья постоянно подшучивали над ней каждый раз во время совместных выпивок.

Возможно, мадам Колдбрук вышла замуж, а недавно развелась. И вернула себе девичью фамилию. Это объяснило бы исчезновение дефиса и ошибку. И ее настороженный тон, когда она отвечала на этот вопрос.

– Спасибо, что уделили мне внимание, – сказала Лакост.

– Надеюсь, вы во всём разберетесь, – произнесла мадам Колдбрук, прежде чем повесила трубку.

Изабель нажала кнопку отбоя, у неё осталось чувство неудовлетворенности разговором. Мадам Колдбрук была вежлива и предупредительна, с готовностью делилась информацией. Но что-то не сходилось.

И только когда они с Бовуаром вечером ехали в Три Сосны, до неё дошло.

Если бы мадам Колдбрук хоть однажды использовала фамилию мужа, особенно через дефис, тогда наверняка секретарь знала бы об этом.

– Если только секретарь там не новенькая, – предположил Жан-Ги, когда Изабель подняла эту тему. – Я говорил с какой-то очень юной.

– Именно.

Было только начало седьмого вечера, а солнце уже коснулось горизонта. Когда они свернули с автотрассы на проселочную дорогу, Бовуар снова заговорил:

– Ты все еще не уверена?

– Если они разошлись или развелись так недавно, что она все ещё по ошибке подписывается его именем, тогда секретарь должна была только-только начать у них работу. Эта же молода, но явно опытна.

– Откуда ты знаешь? Неужели ты разобрала слова, которые она произносила?

– Я судила по интонации, – полушутливым тоном заметила Лакост.

– Не пойму, что в этом такого важного? – сказал Бовуар. – В том, какое имя она использует. Или что важного в марке пистолета, в карте, в этом витраже?

– Я тоже не вполне понимаю, – созналась Лакост. – Да оно и не было бы важно, если бы не одна вещь.

– Серж ЛеДюк хранил копию карты в прикроватной тумбочке.

– А у солдатика карта в сумке.

– И оба умерли насильственной смертью, – добавил Бовуар. – Но не из-за карты.

– По крайней мере, не мальчик, – согласилась Лакост. – Но зачем же ЛеДюку карта, и почему он держал её при себе? Хранил не в столе, не в офисе, а в прикроватной тумбочке. Вот что ты хранишь в ящике прикроватной тумбочки?

– Это мое личное дело.

– Дай угадаю, – Лакост на мгновение задумалась. – Пачку мятных конфет. Несколько очень старых презервативов, потому что тебе просто лень их выкинуть. Нет, погоди! Ты их хранишь, потому что они напоминают тебе бурную юнасссь.

– Что за «юнасссь»? – выговорил он, и она рассмеялась их обычной шутке с цитатой из «Моего кузена Винни».

– Окей, что же ещё может быть в твоей прикроватной тумбочке? Несколько брошюр из Анонимных Алкоголиков и фотка тебя с Анни. Нееет! УЗИ-снимок ребенка. Чтобы просыпаясь посреди ночи, и страдая от бессонницы, ты мог на него смотреть.

Жан-Ги молчал и смотрел на дорогу. Это означало, что Изабель хорошо «порылась» в его тумбочке и была права начет её содержимого.

– Моя очередь, – сказал он. – А у тебяяяя…

Целый километр он думал. Дорога становилась все ухабистее, асфальт перешел в грунт, ямы и кочки весенней наледи являли им все свои очевидность и коварство.

– Клинекс для вытирания ребячьих соплей, когда детки приходят к тебе по ночам в слезах. Клочки бумажек с записями, которые уже не разобрать, но ты их не выбрасываешь – боишься, что там что-то важное. А там, скорее всего, смесь случайных мыслей с время от времени возникающими страхами за детей. О, и ты хранишь записку, в которой Роберт первый раз написал «Люблю. Роберт». А! И сигару.

– Сигару?

– Это предположение. Тебе бы подошло.

– Засранец.

– Но я уловил основную твою идею, – сказал Жан-Ги и свернул на почти незаметную проселочную дорогу. – Там хранится в основном хлам, но это всё вещи, которые нам особенно дороги.

– Или, по крайней мере, вещи личного характера, – сказала Изабель. – Карта – совсем не то, что твои презервативы, засунутые в тумбочку и забытые. Дюк не просто хранил карту, он хранил её поближе к телу. Но не в открытую. Почему?

Бовуар попытался представить Сержа ЛеДюка бессонными ночами, зажигающего лампу, открывающего ящичек и достающего старую карту. Как он сам делал с сонограммой своего будущего ребёнка. Надо признать, Жан-Ги до сих пор пытался рассмотреть там ручки, ножки, голову и крохотное сердце.

Может, и ЛеДюк рассматривал карту, пытаясь понять её смысл? Может, она дарила ему ощущение уюта одинокими зимними ночами?

Хотя Бовуар с трудом мог представить себе, что ЛеДюк ищет уюта, уж не говоря о том, что ищет он его при помощи старой маленькой карты.

– А если карта важна ему не в личном смысле, – предположил он. – Бывает, что некоторые хранят там вещи, когда не хотят, чтобы другие их увидели.

– Но карта же не какая-то секретная или стыдная вещь, – ответила Лакост. – Месье Гамаш вообще повесил оригинал в рамке на стенку в Академии. Раздал кадетам копии.

– Да, но Серж ЛеДюк не желал, чтобы кто-то узнал, что он прибрал к рукам одну из копий.

– И все-таки! – она с чувством шлепнула ладонями по коленкам. – Зачем ему копия?

И увидела, как лицо Бовуара застыло.

– Что такое? О чём ты подумал?

– Вероятно, ЛеДюк получил свою копию от Амелии Шоке.

– Вероятно.

– Окей, скажем, она сама ему отдала. А он положил карту в прикроватную тумбочку. Каков самый простой вывод? О чём ты подумала в первую очередь, Изабель, когда об этом услышала?

– Я подумала, что профессор ЛеДюк не просто прибрал к рукам карту, он прибрал к рукам ещё и кадета. Будь карта найдена в его офисе, мне бы и в голову ничего подобного не пришло, но прикроватная тумбочка это совершенно иное дело.

– Вот! – сказал Бовуар. – Я подумал то же самое. Скорее всего, об этом все подозревают – что у ЛеДюка и кадета Шоке были отношения. Интимные, сексуальные. А карта стала своего рода призом, талисманом. Доказательством его победы.

– Зарубка на спинке кровати, – с отвращением сказала Лакост.

– Может всё так, – сказал Бовуар. – А может и нет.

– Кадет Шоке не простая штучка, да?

– Можно и так сказать. Черные волосы ёжиком. Ненормально бледная кожа. Нос, брови, уши, губы и язык в пирсинге.

– А татуировки, – согласилась с ним Лакост. – Я её видела. Да, нынешняя Академия не то, что во времена твоих родителей. Что ты думаешь о ней? Могла она сделать это?

Это был ключевой вопрос, и он требовал раздумий.

– Абсолютно, – ответил Жан-Ги не задумываясь. – Она сообразительна и обозлена.

– Но умна ли она?

Вот теперь Жан-Ги задумался. Это действительно необходимое качество для того, чтобы избежать наказания за убийство. Для совершения убийства требуются лишь ярость и оружие. Убить может и дурак. А чтобы сбить со следа лучшие умы страны, нужен интеллект.

Умна ли она? Ум гораздо важнее сообразительности. Важнее хитрости. Ум это квинтэссенция всех этих качеств, плюс некоторая доля коварства.

– Не знаю, умна ли она. Есть в ней какая-то невинность, что ли.

Он сам удивился своим словам, но точно знал, что это правда.

– Может быть, этим и объясняется её озлобленность, – предположила Лакост. – Невинные люди часто расстраиваются, когда мир не оправдывает их ожиданий. Но это совершенно не означает, что она неповинна в преступлении.

Жан-Ги согласно кивнул.

– Я сегодня беседовал с её преподавателями. Она приходит на занятия, садится сзади, редко вступает в дискуссии, но когда её вызывают, всегда отвечает нешаблонно и обстоятельно. Она откровенно пугает большинство своих преподавателей, которые в свою очередь недолюбливают её.

– Она отпугивает внешним видом, своим поведением, или потому что определенно умнее своих профессоров?

– Да всем сразу! Она определенно не вписывается в общий строй.

– А её униформа?

Хороший вопрос. Большинство первокурсников, непривыкших к форме, меняют в ней кое-что, стараясь самовыразиться, быть стильнее. Раньше ЛеДюк за это наказывал, но коммандер Гамаш выбрал другой путь. К великому удивлению опытных преподавателей, новый коммандер разрешил вольности с униформой.