Текст книги "Морской разбойник. Морские разбойники"

Автор книги: Луи Жаколио

Соавторы: Франц Гофман
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА IX
Сын "Священного острова"

Колокол на палубе начал звонить. Короткие меланхолические звуки отрывисто следовали один за другим.

"Бим… бим… бим…", – носилось над палубой "Дельфина".

Шесть склянок! 22
  Одиннадцать часов. Морские сутки делятся на шесть «смен», но четыре часа в каждой. Первая половина «смены» возвещается колокольным ударом; вторая половина часа – двумя ударами и т. д., каждая следующая половина часа на один удар больше. Восемь ударов означает конец «смены»; новая начинается сначала. Прежде употреблялись на кораблях песочные стеклянные часы и время измерялось получасами, отсюда название «склянка»


[Закрыть]

– На борту все в порядке, – прокричал часовой на баке, и ему в тон ответили часовые со средней и задней части судна.

Ночь была такая же светлая и ясная, как день.

"Дельфин" двигался вместе с Гольфстримом при полной тишине, так как на море лежал штиль. Все паруса оставались в бездействии, и лунный свет отражался на блестящих верхушках мачт и ложился полосами снежной белизны на парусных холстах, прикрепленных к широким реям.

Море расстилалось вокруг корабля широкой полосой, блиставшей, как зеркало. Только едва заметно вздымавшаяся поверхность могла как будто рассказать о тайнах, живущих в бесконечной глубине.

Тишина вокруг на поверхности воды и на небе действовала каким-то особенно расслабляющим и усыпляющим образом на немногих людей, оставшихся на палубе.

Кто сидел, прислонив голову к свернутому канату, кто отдыхал, опираясь на лафет пушки. Даже боцман, бодрствовавший на вахте и не спускавший глаз с горизонта, направляя руль то в ту, то в другую сторону, оперся головой на руку и вспоминал, по-видимому, о разных случаях в прошлом, столкновениях с врагами и богатой добыче.

Только двое сохраняли полное сознание и память.

Красный Разбойник находился на верхней палубе и беспокойно шагал взад и вперед. Все послеобеденное время он провел в каюте, и только когда стала приближаться ночь и началась ночная смена, он показался наверху.

С того часа как разыгралась известная сцена, капитан не встречался с Вильдером. По-видимому, они оба сознательно избегали встречи, точно каждый из них хотел сперва справиться со своими мыслями и принять то или иное решение, прежде чем встретиться друг с другом.

Наконец пират прекратил свое хождение взад и вперед и остановился возле шканцев. Он долгое время наблюдал за неподвижной фигурой своего старшего офицера, продолжая что-то взвешивать. Между тем последний стоял внизу возле главной мачты, повернувшись в другую сторону и не видя капитана, наблюдавшего за ним.

– Мистер Вильдер! – позвал его наконец пират. Вильдер поспешил подойти на этот зов.

– Здесь воздух свежее, – сказал пират. – Не хотите ли вы пройти со мною?

Вильдер принял приглашение, и некоторое время они молча шагали взад и вперед рядом.

– Мы пережили сегодня беспокойное утро, Вильдер, – проговорил наконец Морской Разбойник.

И, понизив голос, чтобы его не подслушал кто-нибудь, кому этого не надо было знать, он прибавил:

– Мы были очень близки к опасности встретить общее возмущение.

– Да, нужно сознаться, – возразил Вильдер, – что я, на вашем месте, не мог бы спать спокойно, видя столько доказательств проявления недовольства со стороны этих людей. Подумайте только, что бы было, если бы то же самое случилось в другую, более серьезную минуту, при встрече с внешней опасностью.

Капитан энергично покачал головой, и недоверчивая улыбка показалась на его губах, но все это не остановило Вильдера в его предположениях, и он считал долгом высказать свое мнение. Итак, он продолжал:

– Да, если бы это случилось в другую минуту, тогда ваш корабль при враждебном столкновении с крейсером легко мог быть уничтожен, а вы сами…

– А я сам был бы предан суду! Не правда ли? Но почему вы говорите о моем корабле, а не о "нашем"?

В этом вопросе слышалось как будто легкое нетерпение. Но Красный Разбойник тотчас овладел собой и спокойно продолжал:

– Глаза, которые привыкли видеть пламя орудий, встретят выстрел не моргнув. Я слишком часто смотрел в глаза опасности, чтобы испугаться при встрече с королевским флагом. К тому же вы неправильно судите о моем экипаже. Такие случаи, как сегодня, могут происходить только от праздности. В самом деле, очень неосторожно оставаться так долго без дела здесь, у этих берегов. В открытом море опасность возмущения гораздо меньше.

– Не думаете ли вы, что мы вообще выбрали самое неудобное время для посещения этих берегов? Благоприятный исход войны даст возможность адмиралу свободно воспользоваться значительными морскими силами.

– Да, вы правы, но у меня были основания так поступить. Не всегда можно заключить "человека" и "командира" в одни и те же рамки. Бывают минуты, когда желания одного должны уступить обязанностям другого. Но даже оставляя это в стороне, вы понимаете, что мне просто могло надоесть гнаться за какими-нибудь жалкими судами в Испанском море или заставлять несколько несчастных береговых крейсеров прятаться в гавани. Мне нужны движение, жизнь, волнение, опасность. Да, мистер Вильдер, моя натура такова, что даже бунт здесь, на этой палубе, представляет для меня известный интерес.

Вильдер слегка покачал головою.

– Мне кажется, я тоже не трус, – сказал он. – Но если бы на моих глазах начался бунт, у меня было бы только одно желание, один интерес – как можно скорее его подавить, и я бы просил Бога только о том, чтобы мне удалось это сделать. Не понимаю, какое удовольствие можно находить, ложась спать на пороховой мине.

– Это только недостаток практики. Поверьте, если вам суждено взлететь на воздух, так вы точно так же взлетите, лежа на пуховой перине. Вы должны знать, что тот, кто легко смотрит на всякую угрожающую ему видимую опасность, останется спокоен также и в том случае, когда имеет дело с невидимой. Все дело в привычке, сударь! Но вот и часы бьют. Сколько склянок? Семь или восемь?

– Семь.

– Так у нас еще есть полчаса, пока вас сменят. Постараемся воспользоваться этим временем. Не всегда ведь чувствуешь себя расположенным к откровенности, а между тем иногда это очень хорошо. Да, Вильдер, я люблю все неизвестное, потому что это самое верное средство для того, чтобы не дать заснуть человеческим способностям. Я предпочитаю жизненные бури всякому затишью.

– Но… шш… вы ничего не слышали?

Морской Разбойник с минуту прислушивался не шевелясь, потом улыбка скользнула по его лицу.

– Это мой шпион, – прошептал он.

– Ваш шпион?

– Тише, вы сейчас увидите…

Темная фигура поднялась в эту минуту на борт над рейлингом, и точно перед ними вырос бородатый матрос.

– Это ты, Давид? – шепотом встретил его капитан. – Надеюсь, никто тебя не видел и не знает, что ты здесь?

– Будьте спокойны, ваша милость, я прошел через окно в каюте, и вся команда спит, как повешенная.

– Прекрасно. Что нового? Как ведут себя люди?

– Вы можете, капитан, смело приказать им идти в церковь, и самый отчаянный из них не посмеет сказать, что забыл дома свой молитвенник.

– Так ты думаешь, что они все настроены вполне так, как следует?

– Не то, что думаю, а наверное знаю, ваша милость! Да ведь и то сказать, никто из них и не питал дурных мыслей против вас самих!

– Ну а как подействовала моя снисходительность? Не ошибся ли я, и не придется ли завтра проявить большую строгость?

– Нет, ваша милость. Все поняли это как следует; только боцман еще немного злится на то, что черный сыграл с ним шутку.

– Да, беспокойная голова! Я определю его к шлюпке.

– Прочие будут чувствовать себя от этого только лучше, ваша милость.

– Еще одно… Во время свалки я заметил тебя тоже впереди больше, чем следовало.

– Правда, виноват, я потрепал-таки пару солдат, – тоном раскаяния проговорил матрос.

– Да, и ты, кажется, не успокоился, когда в дело вмешался офицер… На этот раз я тебя прощаю, но смотри, впредь будь осторожнее.

Он опустил матросу в руку несколько мелких золотых монет, и последний исчез тем же путем, каким явился.

Красный Разбойник и Вильдер опять некоторое время ходили молча по палубе.

– На борту такого корабля, как мой, нельзя быть очень разборчивым в средствах, – сказал наконец пират. – Приходится иногда заменять свои уши чужими, и в некоторых случаях это даже важнее, чем сама неустрашимость. Но негодяи, которые находятся в передней части судна, не должны догадываться об этих средствах. Нам надо все предусмотреть, если хотим быть спокойны за нашу жизнь, находясь в собственных каютах.

Вильдер ничего не мог возразить.

– Мне кажется, я угадываю, о чем вы теперь думаете, – сказал Морской Разбойник после некоторой паузы. – Вам бы хотелось никогда не ступать ногой на эту палубу… Не правда ли? Но, Вильдер, вы находитесь пока в самом начале этого пути, вы не сделали еще ничего такого, за что бы вам надо было ссориться с законом. Быть может, с моей стороны было слишком эгоистичным привлечь вас на свою сторону, но не думайте, что я чрезмерно себялюбив. Вам стоит сказать одно слово, и вы можете располагать собой, как хотите.

– Но разве ваше сердце не жаждет также перемены и не стремится к другой свободе, капитан? – спросил горячо

Вильдер. – Да, я должен сознаться, что эта жизнь не по мне и я недолго смогу мириться с таким положением. Но вы сами? Ваш характер, ваша натура тоже совсем не таковы… Вам, конечно, не раз должны были приходить в голову такие мысли. Позволите ли вы мне сказать откровенно все, что я думаю?

– Говорите, – тихо сказал пират, – вы говорите с другом.

– Если вы в самом деле питаете ко мне хоть сколько-нибудь дружеское расположение, – с увлечением продолжал Вильдер, – то помогите мне завладеть всем вашим сердцем! Дайте мне разбудить все лучшее, что в вас есть, послушайтесь меня, оставьте вместе со мною этот корабль и это ужасное ремесло, совершенно не свойственное вашей натуре.

Морской Разбойник слушал его не прерывая, и прошло много времени, прежде чем он решился ответить.

– Но куда бы я пошел? Где бы стал жить, по вашему мнению? – спросил он, и голос его звучал как-то странно.

– В Америке есть тысячи уголков, где бы вы нашли спокойствие и безопасность.

– Другими словами, умереть, как нищему, где-нибудь в стороне, после того как я был королем среди моих людей.

– Да, лучше жить нищим, чем быть королем-преступником, – продолжал настаивать Вильдер с тою же горячностью. – Кто может помешать вам воспользоваться первым случаем высадиться на берег, с тем чтобы сюда более не возвращаться?

Пират вдруг остановился и, повернувшись к собеседнику, сказал:

– Но, Вильдер, вы забываете, что эти люди здесь полагаются на мою верность точно так же, как я этого требую от них. Если бы я послушал вас, это значило бы изменить им, нарушить данное слово. Нет, Вильдер, я не могу сделать того, что вы предлагаете! Пусть в глазах света я заслуживаю наказание, как преступник, но я никогда не был вероломным и не соглашусь нарушить договор, добровольно заключенный мною с другими.

– Но ведь эти люди так ничтожны, и если вы при этом теряете в их глазах, то можете приобрести в то же время уважение людей, равных вам по духу и характеру.

– А вы твердо убеждены, Вильдер, что такая замена мне очень по душе? – спросил пират, иронически улыбаясь. – Может быть, было время, – продолжал он, – когда я так думал, но теперь… Впрочем, жизнь в этих порабощенных колониях меня вообще мало привлекает.

– Но ведь никто вас не заставляет оставаться здесь. Мир велик, и у вас есть выбор. Если вы англичанин по рождению…

– Нет, Вильдер, – перебил его пират. – Я не более как скромный американец, сын народа, пляшущего под бичом могущественной Англии.

Произнося это, он невольно возвысил голос и говорил с каким-то не свойственным ему теплым чувством.

– Вы видели мои флаги, мистер Вильдер, но среди них отсутствовал один, который я готов был защищать всеми силами, всей моей кровью… В нем заключались бы моя гордость и слава!.. Это флаг свободной Америки.

– Что вы хотите этим сказать?

– Вы спрашиваете? Вы хотите знать смысл моих слов? Но скажите, какое право имеет хвастливая Британия захватывать в свою корыстную власть страну, которую сама природа отделила от нее океаном? Какое право имеет она подчинять себе людей, родившихся не на ее земле? Почему мы не должны оставаться свободными там, где мы увидели свет солнца, где мы родились?

О, если бы все думали, как я, американский флаг давно развевался бы во всех широтах, и ни один наемник чужого короля не вступил бы на этот берег.

– Напрасная надежда! Это никогда не может осуществиться.

– Вы ошибаетесь, – воскликнул капитан. – Как верно то, что звезда, которую вы видите там, на горизонте, погрузится в море, так верно и то, что эта надежда исполнится. Но для меня было бы лучше, если бы это было уже в прошлом! О, если бы американский флаг уже развевался здесь. Да, мистер Вильдер, тогда никто бы никогда не слышал имени Красного Пирата.

– Но вы разве не были офицером королевской службы?

– Да, был… прежде чем научился мыслить. Я вырос на судне королевского флота, и с раннего детства мне старались внушить, что между моей родиной и подножием трона лежит океан! И чем старше я становился, тем больше узнавал, а чем больше узнавал, тем сильнее обливалось кровью мое сердце за бедную, порабощенную родину! Но к чему распространяться, скажу только следующее: мой командир, англичанин, в моем присутствии однажды употребил такое выражение, говоря о моем отечестве, что еще сегодня кровь моя закипает при одном воспоминании об этом!

– Вы потребовали удовлетворения?

– Никогда больше он не повторил это слово! Для нас двоих не было места на земле.

Наступило короткое молчание.

– Вы дрались с ним на дуэли?

– Да, мы дрались, и он дорого заплатил за оскорбление. Но моя дерзость не могла остаться безнаказанной. Как сметь поднять руку на сына "Священного острова", вместо того чтобы позволить ему топтать себя ногами?!.. Продолжать ли?.. Я был свободен, как изгнанник. Король толкнул одного из своих подданных в бездну, и едва ли я ошибусь, если скажу, что он может пожалеть об этом!

– Но, кажется, бьет восемь!.. 33
  Полночь


[Закрыть]Вам время сменяться, мистер Вильдер, спокойной ночи!

И он медленно стал спускаться по лестнице вниз.

ГЛАВА X
Исповедь Фида

Вместе с восходом солнца поднялся свежий береговой ветер. Все паруса на корабле были подняты, и «Дельфин» быстро шел по направлению к югу.

На второй день с передней палубы уже можно было различить, точно подымавшиеся из моря на поверхность, голубые Антильские острова. И самое море приняло здесь другой вид. Повсюду сверкающими на солнце пятнами были разбросаны белые паруса; береговые пароходы и океанские суда быстро чередовались, сменяя друг друга.

Но "Дельфин" избегал всяких встреч. Не замедляя хода, корабль приближался к цепи островов с поспешностью, заставлявшей предполагать, что у него были причины как можно скорее миновать эти острова и вообще оставить за собой любую населенную местность.

Все действия экипажа носили признаки той же поспешности и какой-то странной тревоги, точно каждую минуту можно было ждать каких-нибудь неожиданных событий.

На некоторых пунктах была усилена сторожевая смена, но и свободные от всяких обязанностей ожидали ежеминутно, когда их позовут. Все пушки были тщательно осмотрены, кладовые с пороховыми запасами и снарядами стояли незапертыми, и разнообразное оружие приводилось в порядок после различных испытаний.

Наконец нетрудно было заметить, что все находившиеся на палубе, смеявшиеся и шутившие до сих пор, даже во время серьезных работ, как это большей частью можно наблюдать среди моряков, сохраняли теперь серьезность и находились в напряженном состоянии. Итак, весь корабль с его экипажем готов был каждый час встретить невидимую опасность.

Как только вдали, на мерцающей поверхности моря, показывался парус, все глаза и подзорные трубы тотчас устремлялись на него с жадным любопытством. Встречный корабль подвергался тщательному осмотру от верхушки мачты и до линии погружения его в воду; при этом все увиденное, касающееся величины или вместимости судна, его снастей, курса, которого он держался, и страны, к которой принадлежал, – передавалось от одного к другому и внимательно выслушивалось.

Непоколебимое спокойствие капитана всегда служило точно якорем для всех остальных; все заботы и беспокойства экипажа перед бурей или другой какой-нибудь опасностью исчезали обыкновенно при одном его появлении.

Но на этот раз и он ходил по верхней палубе в серьезной задумчивости, и на его лице можно было прочесть какую-то тайную думу.

Последние два дня он оставался на палубе с восхода солнца и до его захода, и если уходил к себе, то на самый короткий промежуток времени, необходимого для подкрепления сил.

В обычные дни он уделял много внимания дамам, находившимся на его корабле в качестве гостей или скорее пленниц, как они сами готовы были думать. Но теперь он как будто забыл о них, несмотря на свою рыцарскую вежливость.

Это не мешает нам вернуться к дамам. Должны ли были они считать себя пленницами? Вот уже несколько дней как мистрис Эллис пришла к такому именно заключению, несмотря на то, что капитан, со своей стороны, употреблял все старания, чтобы не дать ей об этом подумать.

Вначале почтенная дама принимала корабль за королевский крейсер, и в этом ее немало утверждало доверие к поведению и словам Вильдера. Но благодаря своему опыту и познаниям в морском деле она не могла долго оставаться в заблуждении.

Вся обстановка судна и поведение экипажа не походили на то, что она привыкла сочетать с королевской службой во флоте. Прежде всего ее подозрение возбудило то обстоятельство, что корабль, очевидно, тщательно избегал приближения к твердой земле, что составляло предмет ее горячих желаний. Возникшее в ней, таким образом, подозрение уже не могло успокоиться, пока она не проникла наконец в тайну, витавшую над кораблем и самим капитаном.

Когда обе женщины догадались, что они, вне всяких сомнений, находятся в руках Морского Разбойника, – это было для них, разумеется, жестоким ударом. Но осознание этого усугублялось еще тем, что они были обмануты, по-видимому, Вильдером, то есть тем самым человеком, которого они считали своим единственным защитником и спасителем.

Как тяжело им было думать, что они напрасно питали такую глубокую благодарность и безграничное доверие к этому человеку. В особенности Гертруда никак не могла разобраться в овладевших ею мыслях и с глубокой грустью соглашалась со своей почтенной спутницей, когда та делилась с нею своими наблюдениями и выводами. Тем не менее и сама мистрис Эллис не считала положение совершенно безнадежным.

Вполне рыцарское поведение капитана и почтительное обращение с ними всех находившихся на корабле – все это позволяло думать, что их не станут удерживать силой на борту и скорее всего дадут им высадиться на берег при первом удобном случае. Весьма возможно, что капитан не хотел рисковать ради них своей безопасностью и не везде мог остановиться, а потому до сих пор такого случая не представлялось. Но теперь корабль направлялся к Антильским островам, вместо того чтобы держать прежний курс и оставаться в открытом морс. В этом обстоятельстве мистрис Эллис видела подтверждение своих надежд.

Вот почему вполне понятно, что обе женщины проводили теперь целые дни на верхней палубе на своем обычном месте, где они были защищены от знойных солнечных лучей. Понятно, почему они томительно разглядывали в особенности те из островов, между которыми "Дельфин" проходил время от времени.

Каждый поворот корабля, заставлявший думать о его намерении приблизиться к тому или другому из берегов, заставлял сильнее биться их сердца… Их взгляды тогда встречались, и они понимали друг друга без слов; но чем чаще загоралась в них надежда, тем больше они чувствовали себя обманутыми.

Все эти движения корабля представляли собою только известного рода маневры, вызванные ветром или фарватером, и не было никаких признаков, серьезно указывающих на то, что корабль намерен был куда-нибудь пристать и вообще бросить якорь.

Наконец, когда корабль без всяких приключений прошел мимо всей цепи островов и последняя полоска земли, освещенной заходящим солнцем, мало-помалу исчезла на далеком горизонте, погрузившись в море, тогда и последняя надежда в сердцах обеих женщин погасла также, и они впали в отчаяние.

Затем они оставили палубу и тихо спустились в свою каюту, где царила тишина и только слышен был шум волн, ударяющих о борт. И вот они стояли теперь друг против друга, и каждая читала в глазах другой тоскливый вопрос: что с нами будет? Но обе они сознавали, что лучше пока даже не задавать себе этого вопроса, и, не сказав ни слова, они со слезами на глазах крепко прижались друг к другу.

Вновь наступило утро, и яркое солнце опять взошло над королевским морем. Безоблачное синее небо раскинулось огромным сводом над лазурной поверхностью, и волны разбивались о носовую часть корабля, рассыпаясь вокруг сверкающими искрами.

На палубе корабля, словно по волшебству, все вдруг изменилось. Тревога, так ясно отражавшаяся на лицах всех людей, теперь сразу уступила место всеобщей беспечности и веселому настроению. Весело и бодро звучали слова команды, ответы людей, и все работы на палубе снова оглашались матросскими песнями.

"Дельфин" опять, по-видимому, шел вперед, не преследуя никакой прямой цели. Паруса мало-помалу были сложены, и корабль, предоставленный течению, продвигался вперед, покачиваясь на волнах. Капитан стоял на борту, небрежно опершись на перила, и без особого внимания следил за исполнением своих последних приказаний. Потом он устремил взгляд вдаль с видом человека, которому в настоящий момент не о чем больше заботиться.

Немного погодя он обвел глазами корабль со всеми его снастями и людей, разместившихся группами на шканцах, на баке и т. д., где кому было удобнее, причем в отдельных группах слышны были болтовня и смех. На лице капитана отразилось удовлетворение, и, медленно повернувшись, он направился к нижней палубе, где находилось убежище, предоставленное им в распоряжение обеих дам.

Мистрис Эллис между тем задумала известный план действий. Она решила тщательно скрыть свое беспокойство и таким образом, не обнаруживая перед капитаном свое недоверие, постараться как-нибудь в разговоре выведать, какая судьба их ожидает.

Поэтому, когда подошел этот человек, державший их будущее в своих руках, она, проявив большое присутствие духа, встретила его, сохраняя полное спокойствие и как бы не имея никаких причин на что-нибудь жаловаться. Но тем не менее ей трудно было найти надлежащий тон, так как в течение последних дней они только раскланивались и не обменялись ни словом.

Между тем капитан, по-видимому, расположен был поговорить. Прежде всего не надо было, чтобы он заметил, что они догадались о настоящем характере корабля и о его капитане, а потому, когда пират, вежливо раскланявшись, подошел к ним, она встретила его как бы легким упреком.

– Правду сказать, капитан, я думала, что вы нас высадите на одном из этих островов, но, по-видимому, вы нашли место и время для этого неподходящим. Нам совестно, наконец, пользоваться так долго вашим гостеприимством и злоупотреблять вашей любезностью, тем более, что вы уступили нам свою каюту.

– Вы напрасно беспокоитесь, леди, моя каюта исполняет теперь свое лучшее предназначение, – возразил Морской Разбойник с любезной улыбкой. – Ваше общество доставляет мне огромное удовольствие, и, насколько от меня зависит, я желал бы продлить его возможно дольше.

– Ваша любезность не удивляет, так как вы нас давно уже приучили к ней. Поверьте, капитан, что мы умеем ее ценить.

Капитан поклонился и хотел что-то возразить, но она продолжала:

– Пусть так, но если это даже не одна только любезность, вы, во всяком случае, не так себялюбивы, чтобы отнять радость свидания с нами у тех, кто нас ждет с таким нетерпением. Вы, конечно, должны подумать о наших близких родственниках. Генерал Грэйзон ждет не дождется свидания с дочерью, и Гертруда умирает от нетерпения обнять своего отца. Если у вас, капитан, есть близкие люди, если вы знаете, что значит долгая разлука с ними, вы, конечно, сделаете все, что только в вашей власти, чтобы не мучить эту девушку.

Морской Разбойник ничего не ответил.

Как в то утро, когда на корабле произошел бунт, он стоял, отвернувшись, с каким-то странным выражением в глазах, точно хотел что-то вспомнить, и тень на его лице выдавала затаенное душевное страдание.

Мистрис Эллис, конечно, не могла знать, какие чувства владеют им в эту минуту, но по его лицу она видела, что в его душе происходит борьба и что ее слова затронули больное место. По-видимому, это был удобный случай повлиять на его решение, и необходимо было этим воспользоваться.

Но, прежде чем она открыла рот и начала говорить, он вдруг повернулся к ней и в упор посмотрел на нес. Некоторое время он разглядывал ее черты, как будто искал в них что-то забытое, как будто перед ним носились обрывки воспоминаний и тени полузабытых образов…

Наконец он спросил ее глухим и мягким, точно не своим голосом:

– А вы, сударыня… кто вас ожидает?

– Меня? У меня почти никого нет на свете. Мои родители давно умерли, а единственный брат…

– Значит, у вас был брат, – прервал он ее.

– Да, единственный брат, но я потеряла его еще мальчиком. Это длинная семейная история, которая не может вас интересовать.

– Кто знает… – Морской Разбойник прошептал эти слова и спросил громко:

– Где и как он умер? Были ли вы при его смерти? Мистрис Эллис покачала головой.

– Мой отец был капитаном в королевском флоте; вы, вероятно, знаете, что в этом положении можно достичь почестей, но не составить состояния. Поэтому мой брат почти совсем еще ребенком должен был оставить нас, и только несколько лет спустя наши друзья известили о его смерти.

– Ваши слова, сударыня, вызывают во мне глубокое участие…

Внизу в это время кто-то крикнул:

– Гало! Кто там?

Это восклицание относилось к матросу, искавшему, по-видимому, какой-то инструмент в маленькой кладовой, находившейся в нижней части судна.

– Это я, Фид! – последовал быстрый ответ, и затем тот, кого звали этим именем, высунул голову в люк.

Морской Разбойник улыбнулся.

– Этот малый очень кстати оказался здесь, – сказал он, обращаясь к мистрис Эллис. – Я расположен сегодня послушать рассказ о чьей-нибудь посторонней судьбе, а этот человек, без сомнения, может нам кое-что рассказать такое, что давно вызывает во мне глубокое любопытство и серьезный интерес. Я имею в виду историю жизни нашего друга мистера Вильдера.

С этими словами он позвал матроса наверх.

Фид последовал приказанию с возможной поспешностью и вскоре стоял перед дамами в почтительной позе с шапкой в руках.

– Ну-ка, Фид, скажи, – дружелюбно заговорил капитан, – ты уже давно здесь? Как же ты себя чувствуешь? Доволен ли ты своим положением здесь?

– Вполне, ваша милость, – ответил Фид, не задумываясь. – Такое прекрасное судно нескоро найдешь.

– А служба на борту? Нравится ли тебе и готов ли ты с охотой сделать, что придется?

– Как сказать, ваша милость… я мало забочусь о том, что дальше будет, не мое дело совать нос куда не следует, вместо того чтобы исполнять, что приказывают. К тому же я привык с малых лет носиться по ветру и заметил, что нашему брату тем лучше живется, чем меньше раздумываешь. В первый раз я это понял, когда полюбил одну девушку; она предпочла мне другого, и я постарался выбить дурь из головы, отправившись в море на первом попавшемся корабле. И вот, таким образом, я свободен совсем от всяких семейных забот. Видите ли, сударь…

Капитан прервал поток его речей.

– Знал ли ты тогда уже капитана Вильдера? – спросил он.

– Тогда нет еще, ваша милость. Когда я стал плавать с мистером Вильдером, тогда у меня уже стали вроде как будто семейные заботы, тем более, что я в этом был очень неопытен. Ну, если такому человеку неожиданно попадет в руки этакое бэби, то…

– Твоя история, Фид, становится интересной… Говори, пожалуйста, как следует, сначала и по порядку! Пряди свою пряжу и не понаделывай узлов, как вы все привыкли…

Проговорив это, капитан сел на маленькой пушечке и знаком предложил матросу также сесть на канатном свертке, находившемся возле бизань-мачты.

Тогда Фид устроился поудобнее и начал:

– Мой отец рано стал приучать меня к морю, и мне еще не было четырнадцати лет, как я обогнул уже дважды мыс

Горн. Потом я служил в королевском флоте и вот тут-то познакомился с Гвинеей.

– Это его черный приятель, – сказал капитан в пояснение дамам.

– Да, сударыни, черный, тот самый, что крутит гитовт на грот-мачте, – дополнил Фид. – И хотя у него кожа не такая, как у всех добрых христиан, а все-таки нет на свете человека его честнее.

Но вот что я хотел сказать… С этих пор мы с Гвинеей стали настоящими морскими крысами, постоянно плавали вместе пять лет. Потом у Вест-Индских островов мы потерпели кораблекрушение. Мы были в то время на борту быстроходной "Прозерпины".

Между островами и Испанским морем мы встретились с контрабандистом и завладели им. Капитан послал своего второго офицера и пять человек матросов, в том числе меня и Гвинею, с этим призом в ближайший порт. Но по дороге нас захватила буря, и после двух часов борьбы с ней контрабандист опустился в море посреди ночи у нас под ногами… Это был настоящий старый ящик, ваша милость.

Вот тогда-то мы и стали настоящими друзьями с Гвинеей, потому что мы только двое оставались в живых. Дело в том, что я мог держаться на воде, словно пушечное ядро, и остался жив только благодаря черному, который меня удержал в ту минуту, когда волна едва не унесла в морс.

Нам удалось приготовить шлюпку и положить в нее кое-какой провизии, прежде чем судно успело потонуть. Любой моряк может себе представить, как мы провели ночь в морс, но на другое утро буря утихла, и мы могли рассчитывать на спасение.

Мы шли на веслах в течение двух дней в том направлении, где должны были быть острова, пока вдруг как-то в полдень не увидели потерпевшее судно, близкое к тому, чтобы потонуть.

– Вы, конечно, стали рифить и постарались завладеть им?

– Это было нетрудно, ваша милость, потому что судно оставили все, и единственным живым существом на нем была собака, привязанная на веревке. Трудно угадать, что сделалось с людьми, потонули они или как-нибудь спаслись. Это было печальное зрелище, ваша милость.

Ну, хорошо… Времени у нас было довольно, и мы стали

шарить по каютам, пока не услышали внизу какой-то писк. Когда он повторился и мы прислушались, то оба решили, что это должен быть детский голос. Но проникнуть в нижнюю подпалубную часть мы уже не могли, потому что все кругом было залито водой. Тогда мы в нашей лодке объехали развалину вокруг и в самом деле услышали плач в каюте, в той части кормы, где она еще торчала над водой. Мы выломали окно, и я влез внутрь.

– И вы нашли там мальчика? – спросила мистрис Эллис, с напряженным вниманием слушавшая рассказ.

– Да, и вместе с ним женщину, вероятно, его мать, – продолжал матрос. – Вода, к счастью, еще не дошла до них, но недостаток воздуха и голод уже оказали свое действие. Женщина была уже при смерти, когда мы ее вытащили, а ребенок находился в таком жалком состоянии, что мы с трудом могли влить ему в рот несколько капель воды и вина из нашего маленького запаса.