Текст книги "Черная башня"

Автор книги: Луи Байяр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Глава 21
ЦВЕТУТ САДЫ В СЕН-КЛУ

Гори возвращается один. Ему нечем похвастаться, он оправдывается.

– Простите, шеф, но он здоровый, как каланча, и ноги у него длинные, мне его было не догнать… он рванул прямиком в лес, я за ним…

Но Видок погружен в безмолвный диалог с покойным.

– Что ж, – произносит он, не обращаясь ни к кому конкретно. – Эти мерзавцы, похоже, обучаемы. Не хотели больше предсмертных речей вроде той, что произнес месье Леблан, вот и перерезали ему глотку. Да, кстати, о речах. – Он медленно кивает. – Он ведь все равно говорил, Эктор?

– Он сказал…

– Он сказал «нет». Он имел в виду: «Я не тот, кого ты ищешь, брат».

Нахмурившись, Видок снова опускается на колени перед умершим. Указательными пальцами обводит небольшие коричневые пятна на висках.

– Йод? – предполагаю я.

Видок качает головой. Запускает руку в кудрявую шевелюру покойника. Резкий рывок – когда он извлекает руку, его пальцы золотятся в утреннем свете.

– Краска для волос, – шепчет Гори.

– Хмм. – Видок поджимает губы. – Человеку в таком возрасте рановато красить волосы.

Он вытирает руку о штаны.

– Кого-то неплохо одурачили. Черт меня побери, если я знаю кого.

В первый раз за последние минуты он отдает себе отчет в том, что кругом не перестают бить фонтаны. Его ноздри подрагивают, как у саламандры. Веки приспускаются.

– Гори!

– Да, шеф?

– Присмотри за пленным. Эктор!

– Я здесь.

– Не пройтись ли нам?

Когда Шатобриан был впервые представлен ко двору в 1785 году, королева Мария Антуанетта одарила его улыбкой. Должно быть, это произвело на него незабываемое впечатление, поскольку он узнал ее и двадцать лет спустя, во время эксгумации тел из общей могилы на кладбище Мадлен. Одного взгляда на эти резцы было достаточно, чтобы он произнес без тени сомнения: «Это она».

Что касается меня… что ж, мне королевы никогда не улыбались. Как тогда сподоблюсь я узнать губу Габсбургов, если увижу ее? Может статься, благодаря иллюстрации в учебнике. «Патология: mandibular prognathism». [14]14
  Выступающая нижняя челюсть (лат.).


[Закрыть]Или я видел портрет в Лувре. Но когда Видок, повинуясь внезапной догадке, рванулся прочь, мне не понадобилось спрашивать, куда мы идем. Мысленно я и сам уже туда вернулся.

В странный домишко, который мы покинули не больше часа назад, когда молодой человек – как мы считали, работник по дому – вышел из дверей с растопкой и в качестве прощального жеста месье Тепаку выпятил подбородок.

И без того уже выпяченный.

Таковым, в большей или меньшей степени, он был у многих поколений Габсбургов. Императрица Мария Терезия передала его дочери, Марии Антуанетте, а та, выйдя замуж за короля Франции, родила мальчика. Последний смотрел на мир с тем же выражением лица, что и его предки: верхняя челюсть утоплена, нижняя выступает, подобно кронштейну, в результате нижняя губа выпячивается, делая лицо, в зависимости от обстоятельств, то задиристым, то унылым, то робким – и, безусловно, узнаваемым.

Когда мы приближаемся к дому, он стоит безмятежный, согретый солнцем. Из каминной трубы струится дымок. Неподалеку заигрывают друг с другом корова и лошадь…

Мы обнаруживаем его на заднем дворе. Упершись коленями во влажную весеннюю землю, он возится с растениями.

Нас он не замечает. Видоку с его массивной фигурой приходится загородить собой солнце – подобно Александру, пришедшему навестить Диогена в его бочке, – и затопить молодого человека своей тенью, чтобы тот оторвался от растений и взглянул на нас.

– Добрый день, – говорит он.

У него светлые, немытые и нечесаные волосы почти до плеч. Глаза голубые. Кожа грубая от постоянного пребывания на солнце, в морщинах.

Что касается рук… они исцарапаны, растрескались, покрыты мозолями. Руки труженика.

И что же этим рукам удалось сотворить! Сперва я не верю собственным глазам. Передо мной аскетические, словно вырезанные по дереву геометрические узоры Ле Нотре [15]15
  Французский садовник, создатель Версаля. Его садовые ландшафты характеризуются геометрической правильностью и равновесием компонентов.


[Закрыть]– колеса, спирали, разноцветные фигуры, – но только полные жизни. Анютины глазки и тюльпаны, крокусы и медуница, распускающиеся розы и жасмин, лютики и гвоздики. И все это на крошечном участке четыре на пять метров.

– Как вас зовут? – спрашиваю я. Выступающая нижняя губа выступает еще больше, создавая подобие улыбки… Протягивая грязную, всю в глине, руку, он говорит как ребенок, читающий вслух предложение из букваря:

– Меня зовут Шарль.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СЕН-ДЕНИ

7 плювиоза III года

Вчера вечером погода была чрезвычайно ветреная. Ветер стал задувать в камин, так что комната Шарля наполнилась дымом. Леблан попросил разрешения загасить камин, чтобы ребенок не задохнулся. Комиссар Леру пребывал в столь благодушном настроении, что Леблан рискнул поинтересоваться, можно ли мальчику поесть вместе с ними, в караульной. Леру, размягченный вином, не возражал.

Таким образом, впервые с момента заключения Шарль ел не в своей камере, а в другом помещении. При этом держал себя, по свидетельству Леблана, с большим достоинством. Это явно озадачило комиссара Леру, который заметил:

«Доктор Карпантье утверждает, что ребенок тяжело болен. Как по мне, он вовсе не похож на умирающего».

Леблан:

«Его здоровье определенно не в порядке, гражданин. Коленные и локтевые суставы отечны. Он истощен, при ходьбе испытывает значительные боли».

Леру:

«Не так уж он и плох. Передайте, пожалуйста, доктору Карпантье, чтобы перестал преувеличивать».

Угнетенное состояние Шарля немедленно вернулось. Отказался есть пирог. Грыз корку хлеба.

«Ишь как надулся, – прокомментировал Леру, – Надо было оставить его в камере, пусть бы задохнулся».

5 вантоза

Удивительным образом Шарль сумел сделать так, что его хризантемы пережили зиму. Замечательное достижение, учитывая недостаток в камере воздуха и солнечного света. Сегодня я поинтересовался его секретом. Он сказал, что еще давно – в саду Тюильри – узнал, что с цветами надо разговаривать.

«Вы не думаете, что я сумасшедший?» – спросил он.

«Напротив, – ответил я, – меня восхищает твое искусство. Интересно, понравится ли цветам игра в пикет?»

С этими словами я достал из кармана колоду карт (я держал ее наготове для подобного случая). Его глаза расширились, и, глядя на карты, он стал тереть кулаки один о другой. Сперва я подумал, что он рассердился, но потом вспомнил, что так он делает всегда, когда хочет удержаться от слез. Я еще ни разу не видел, чтобы он проронил хоть слезинку.

«Ты умеешь играть?» – спросил я.

Он кивнул. Но прошло еще несколько минут, прежде чем он решился прикоснуться к картам. Это было похоже на историю с цветами: он не сразу поверил собственным чувствам.

«Если не возражаете, – сказал он, – я бы хотел немного просто подержать их».

7 вантоза

Вчера днем, когда Леблан с Шарлем играли в пикет, их прервал комиссар Леру, заявив, что они совершают противозаконный акт.

«Противозаконный? – не поверил своим ушам Леблан. – Это просто игра, гражданин».

«Игра?! – Леру выхватил колоду. – Королева червей! Король бубен! Разве вы не знаете, гражданин? Франция сбросила с себя оковы наследственной монархии».

Леблан все твердил, что «это просто забава». Комиссар не унимался. Заявил, что только в том случае дозволит мальчику играть в карты, если он станет называть королеву «гражданкой», а короля «тираном». На это Шарль оттолкнул карты, не желая больше к ним прикасаться. Отныне карты конфискованы государством. Конфискованы государством.

Узнав эту историю, я сказал Леблану, что завтра принесу Шарлю 2 новые колоды. Если гражданину Леру взбредет в голову конфисковать их, то сначала пускай конфискует меня – а на это ему потребуется согласие Барраса.

8 вантоза

Сегодня утром, когда я направлялся в камеру Шарля, меня оттащил в сторону комиссар Леру. Он стал спрашивать, виновен ли я в восстановлении привилегий узника, связанных с карточной игрой. Я признал, что виновен. Леру заявил, что ему не нравятся мои «самонадеянные выходки», которые он поспешил назвать «аристократическими». Я ответил, что мне не нравятся его манеры, отнюдь не улучшающиеся от систематического пьянства. По-моему, он был на грани того, чтобы меня ударить. Хорошо, что он все-таки удержался, потому что иначе я бы за себя не отвечал.

12 вантоза

Шарль спросил, можно ли ему еще раз подняться на верхнюю площадку башни. Его беспокоит состояние вьюнков. Когда выяснилось, что вьюнки в порядке, он испытал явное облегчение. В процессе «беседы» с растениями он спросил, не навлекли я на себя сильный гнев, заступаясь за него?

Я ответил, что это не из-за него, а из-за меня самого. Я всегда терпеть не мог нахалов, независимо от того, какую должность они занимают.

Несколько минут он возился с вьюнками, время от времени принимаясь напевать им какую-то мелодию без слов. Потом спросил, могу ли я показать, где находится мой дом.

«Отсюда? – удивился я. – Нет, отсюда его не видно. Загораживает Нотр-Дам. Мы живем в другой части города. В Латинском квартале».

«Понятно, – заметил он довольно робко. – У вас есть жена?»

«Есть».

«И ребенок, наверное, тоже?»

«Да, мальчик по имени Эктор».

«Ему столько же лет, сколько мне?»

«Нет, ему всего три. Хотя, – не смог я удержаться от хвастовства, – он уже знает, по меньшей мере, двести слов».

«Я бы хотел…»

Шарль умолк.

«Познакомиться с ним? – предположил я – Однажды мы это устроим».

«Нет, – сказал он, – я бы хотел о нем заботиться. Так же, как вы заботитесь обо мне. Если бы вы взяли меня к себе, мы бы с ним стали как братья и я бы очень хорошо присматривал за ним, вам бы ни о чем не пришлось беспокоиться».

«Бог даст, – ответил я, – и ты окажешься в месте получше моего дома».

«Нет, – Он покачал головой. – Ваш дом вполне подойдет».

Глава 22
ЛИСА И КРОЛИК

Допрос убийцы Тепака происходит в кладовой дома покойного. Меня не пригласили, так что, подобно ребенку, подслушивающему разговор родителей, я прижимаю ухо к двери. Вот что я слышу.

Ни-че-го.

Впрочем, не совсем ничего. Серия звуков, напоминающих миниатюрные взрывы вроде тех, что производит чайник на влажной конфорке. Дверь приоткрывается, и я вижу нашего поддельного матроса привязанным за ноги к старому стулу с высокой спинкой. Видок, с растянутым галстуком, нависает над ним; сбоку к нему склоняется Гори, причем руки у него, по таинственным причинам, в муке. Никаких явных признаков насилия я не замечаю, если не считать того, что голова убийцы свешивается под неестественным углом да в комнате затихает невесть откуда взявшееся эхо.

Позже я узнаю, как Видок это проделал.

Самым легким было вспомнить имя. Видок недолго рылся в архивах памяти.

– Месье Ноэль, если не ошибаюсь.

Судорожное подергивание – вполне удовлетворительное подтверждение. Теперь Видок может строка за строкой реконструировать досье Ноэля.

– Кража двадцати трех уличных фонарей на улице Королевских Фонтанов… В другой раз украдено сорок восемь рулонов ситца из «Галантереи» Трюффо… Ах да, совершенно верно, у тебя ведь есть мать. Выдающаяся артистка, живет в очаровательной квартире на улице Сен-Клу. Кажется, она дает уроки фортепиано? Да, не хотелось бы лишать ее средств к существованию.

Поразительно. Вынимаешь один-единственный кирпич, и обрушивается стена целиком. В следующую секунду Ноэль выпаливает имя подельника.

– Ах, Гербо? Забавно, мне казалось, он все еще считает тараканов в Ла Форс.

Выясняется, что этот самый Гербо два месяца назад покинул тюрьму, облаченный в нижнюю юбку сестры. («Такой старый трюк», – бормочет Видок.) Несколько недель спустя он нашел Ноэля и предложил ему работенку в Сен-Клу.

– И кто заказчик? – спрашивает Видок.

Ему неизвестно.

– Кто платил?

Разрази его гром, если он знает. Кроме Гербо, Месье никто не видел.

– Месье?

Так им было велено его называть. Ни по имени, ни по фамилии. Просто обращение.

– Гербо когда-нибудь описывал, как он выглядит?

Нет. Он его не видел, только слышал.

– Гербо его не видел?

Он с этим человеком встречался только в Сен-Сюльпис. Месье сидел за занавеской, в кабинке для исповедей.

– Так он священник?

Неизвестно.

– Голос молодой? Старый?

Гербо не говорил.

– Сколько Месье вам обещал?

Сто франков вперед. И двести, когда все будет сделано.

– Ха! Зная Гербо, готов побиться об заклад, что на самом деле обещано в два раза больше. Этот Месье… он когда-нибудь объяснял, чем ему помешал Тепак?

Ноэль не знает. Он предпочитает не проявлять излишнего любопытства.

– И когда вам дали отмашку?

Вчера.

– Вчера?

Гербо днем пришел к Ноэлю. Сказал, пора приступать. Они должны ночью прибыть в Сен-Клу и дожидаться Тепака в королевском парке, а как только он окажется рядом, убить его.

– Что вы и сделали. Ноэль, ты за что отвечал, за горло или за живот?

За горло. Оно не хлюпает.

Ноэль сдан в местную префектуру. Внимание переключается на служанку месье Тепака, эльзаску по имени Агата, сложением напоминающую карликовую сосну, сухую до самых корней. Узнав о трагическом конце бывшего хозяина, она не роняет ни слезинки… но, по ее собственным словам, она не плакала с трех лет. И все же он был хороший, этот месье Тепак. Платил всегда вовремя. Домой никого не таскал, не возражал, когда надо было уйти на вечер. Такие нечасто попадаются.

– Тепак говорил вам, откуда он родом?

По акценту его можно было принять за швейцарца.

– Он рассказывал, какие у него дела в Сен-Клу?

Нет. Да ей и не положено спрашивать.

– А что вы можете сказать о молодом человеке? О Шарле?

А что о нем скажешь, он вроде как прилагается к дому.

– Он слуга?

Нет, вовсе нет. Когда она только начала здесь работать, Тепак сказал, что с месье Шарлем надо обращаться как с благородным, хоть он и одет по-простому.

– А что еще он говорил о Шарле?

Ей казалось, что он месье Тепаку вроде как родственник, а месье не говорил ни да, ни нет, а спрашивать…

– Вам не положено. Я знаю.

Что до мальчика, то он чистое золото. Правда. Всегда готов помочь с мытьем посуды, любит развешивать стираное белье. Ест все, что ни подашь. Единственная забота с ним – ботинки.

– Ботинки?..

Не может завязать сам себе шнурки. Так странно.

– А вы когда-нибудь интересовались почему?

Наверное, не научился. И знаете, он слегка простоват, от такого нельзя много требовать.

Его спальня ничем не отличается от комнаты любого крестьянина. Надтреснутый кувшин, изъеденное молью кресло, зеркало размером с туфлю. Что касается постели… это узкий, похожий на гроб ящик шириной около восьмидесяти сантиметров, установленный на двух половинках распиленной пополам бочки.

Здесь мы его и застаем. Он сидит на соломенном матрасе, руки зажаты между коленями. От него исходит сладковатый запах пота.

Сразу видно, что Видок решил прибегнуть к новой тактике: он держится на расстоянии нескольких шагов, избегает прямого взгляда. И говорит совершенно нетипично для него: не то чтобы мягко, но так, как если бы они с Шарлем встретились за шахматной доской и вот, завязался разговор.

– Шарль?

– Да.

– Это доктор Карпантье. А я Видок. Инспектор Видок.

Если он рассчитывал, что его имя произведет впечатление… впрочем, вряд ли он на это рассчитывал. Он делает следующий шаг.

– У вас есть фамилия, Шарль?

– Есть.

– А вы можете нам ее сказать?

– Рапскеллер.

Он склоняет голову. Не от скорби, как я вначале подумал, а чтобы лучше видеть волан для бадминтона, которым играет на полу.

– У вас есть мать, Шарль Рапскеллер? Отец?

– На небесах, – просто отвечает он.

– Другие члены семьи? Живые или… где-нибудь еще?

– Знаете… – Подсунув ногу под волан, он ловко подбрасывает его в воздух. – Мне кажется, у меня где-то есть родственники. Только я их никогда не видел.

По-прежнему тщательно соблюдая дистанцию, Видок опускается на матрас, очень осторожно, так что не шуршит ни одна соломинка.

– Шарль, – произносит он, – вы знаете, почему месье Тепак привез вас сюда?

– Конечно, знаю: потому что я здесь никогда не был.

– Вы понимаете, что месье Тепак умер?

Молодой человек слегка хмурится.

– А, понятно. Он ушел туда, где встретится с мамой и папой.

Его лоб снова разглаживается, и воланчик возобновляет свои полеты от одной ноги к другой.

– Шарль…

Желая то ли выразить сочувствие, то ли пересечь некую незримую черту, не знаю, Видок выбирает этот момент, чтобы протянуть руку. Рука движется в направлении плеча молодого человека, но так его и не достигает. Молодой человек, словно ударенный электрическим током, отскакивает прочь. Отступает на два шага и делает три долгих вдоха. Вся эта последовательность действий имеет ритуальный оттенок, словно он совершает таинство.

– Мне это не нравится. Когда меня трогают. Неожиданно.

– Прошу меня простить.

– Да нет, ничего. Вы ведь не знали.

Видок засовывает руки под бедра. Предоставляет молчанию нарасти, сгрудиться наподобие облаков.

– Что ж, Шарль. Если вы не возражаете, задам вам еще один вопрос. Вы король Франции?

Молодой человек некоторое время смотрит на него – а потом начинает хихикать.

– Что вы такое говорите! – Он качает головой. – У нас ведь уже есть король. Хотя говорят, он толстый и ему трудно ходить. Бедный король.

Видок закладывает руки за шею.

– Шарль, вам когда-нибудь приходилось бывать в Париже?

– Приходилось. Только я думаю, что это происходило во сне.

– Почему вы так думаете?

– Потому что я туда летал.

– А-а! – Из горла Видока вырывается что-то вроде писка. – Что ж, Шарль, мы с доктором Карпантье хотели бы пригласить вас в Париж. В качестве нашего гостя.

– Когда?

– Сейчас.

Его рот дергается.

– Мне понадобится моя куртка.

– Конечно, возьмите ее.

– И еще…

– Что?

– Как вы думаете, Агата согласится, пока меня не будет, присмотреть за растениями?

– А мы ее спросим. Думаю, она не откажется.

– Надо будет подвязать луковицы. После цветения.

– Что-нибудь еще?

В течение нескольких секунд он занят тем, что подбрасывает волан. Потом смотрит на нас и знакомо выпячивает нижнюю челюсть.

– А в Люксембург можно будет заехать?

– Во дворец? Думаю, это несложно устроить.

– Нет, извините, я неправильно выразился. Я имел в виду Люксембургский сад.

– О, как раз на днях мы с доктором Карпантье там прогуливались. Правда, Эктор?

– Ну да.

Это первые слова, произнесенные мною с момента, как я вошел в комнату, – и только теперь Шарль по-настоящему меня замечает. Как будто искупая этот пробел, следующие полминуты он проводит, рассматривая меня. Изучая во всех подробностях.

Наконец он нарушает молчание:

– Так вы там были? А каштаны цвели?

– Каштаны…

Как ответить? «Не знаю»? «Кругом был туман»?

– Да, – говорю я. – Каштаны были в самом цвету.

Он еще некоторое время разглядывает мое лицо.

– Доктор, у меня раньше был кролик, вы на него похожи.

– Кролик?

– Он был очень верный друг, но потом кто-то его съел. Кажется, лиса.

Глава 23
СЦЕНА БЕЗЖАЛОСТНОГО ИСТРЕБЛЕНИЯ С УЧАСТИЕМ ФИСТАШЕК

Во второй половине дня мы отбываем в Париж. Не в общей карете, которая доставила нас сюда, а в открытом экипаже, специально нанятом Видоком по такому случаю. Гори в наказание назначается кучером, но единственный протест, который я слышу по дороге домой, исходит от самого экипажа: он скрипит артритными колесами, плюется камнями, швыряется гнилыми грушевыми косточками, а на одном перекрестке – даже черепахой (перевернувшись на спину, та прощально сучит нам вслед лапками).

Рядом со мной, пристроившись в уголке, дремлет Шарль Рапскеллер. В одежде убитого. Тщательно вычищенная круглая шляпа, старомодный жилет, черные штаны и черные шерстяные носки – все это досталось ему прямиком из гардероба Тепака. Самому Шарлю принадлежат лишь сапоги с медными пряжками да сюртук, по счастливому стечению обстоятельств того же желтого цвета, что и брызгающая из-под колес грязь. Но эти вещи безусловно и безошибочно его. Запахнув полы сюртука, он, как только экипаж приходит в движение, засыпает. Единственным признаком того, что внутри желтого панциря находится что-то живое, является его круглое загорелое лицо, торчащее наружу.

– Он, в самом деле, спит? – косится Видок.

– По-моему, да.

– Может быть, вы проверите?

Стараясь действовать предельно осторожно, я приподнимаю Шарлю веко.

– Спит. Да.

– В таком случае постарайтесь объяснить мне, как мы ухитрились угодить в эту чертову переделку?

За все время нашего краткого знакомства я ни разу не видел его в таком мрачном настроении. Двое убитых. Убийца разгуливает на свободе. Исполнители выстраиваются в очередь за инструкциями у окошка исповедальни…

– И не забудьте, – добавляет, словно угадывая мои мысли, Видок, – так называемый король. Понятия не имеющий, что ему надлежит быть королем. Что, скажите на милость, мне делать с ним?

– Не знаю…

– Ах! – Видок склоняет голову в притворном почтении. – У доктора Эктора что-то на уме.

– Ничуть, просто…

– Что?

– Все совпадает.

– В каком смысле – совпадает?

– В том смысле, что если Людовика Семнадцатого действительно спасли – согласно легенде, похитили, – то вполне естественно предположить, что после всего пережитого с ним что-то будет не в порядке.

Я жду, когда Видок меня прервет. Но он, в виде исключения, весь обратился в слух.

– Только подумайте, – продолжаю я, – что перенес мальчик за годы заключения в Тампле. Представьте, как издевались над его телом и душой. Его били, заперли на многие месяцы в камеру. Он страдал от тяжелой и мучительной болезни. Его разлучили с сестрой. Отца у него на глазах потащили на казнь, его самого заставляли оговаривать собственную мать. Он уцелел, но последствием травмы могла стать некоторая… некоторая перестройка…

– Перестройка?

– Так говорится в медицинской литературе. Бидо-Моге обнаружил, что у детей, которых регулярно бьют, налицо все признаки повреждения мозга, даже если мозжечок и кора головного мозга фактически не затронуты. Заторможенность, неспособность сосредоточиться – все эти симптомы, которые мы связываем с идиотизмом, могут быть просто-напросто способом ухода от враждебного окружения.

– «Способом ухода», – повторяет он, извлекая из кармана горсть фисташек. – До такой степени, что они забывают собственное прошлое?

– Предположительно, да.

– Значит, вы утверждаете, что у Людовика Семнадцатого амнезия?

– Я утверждаю, что ему пришлось вытеснить из сознания определенные фрагменты своей жизни. Более того, определенные фрагменты своей личности.

Жуя фисташки и криво улыбаясь, Видок качает головой.

– Господи боже.

– Что такое?

– Вы верите, Эктор.

– Нет…

– Я вижу по вашему лицу. Вы считаете, что все это правда и он король.

Рука Шарля едва заметно подергивается, словно он протестует против такого поворота беседы.

– Я не знаю, кто он, – говорю я.

В этот момент я испытываю внезапное острое желание увидеть отца. Пусть он будет с нами здесь, в экипаже, пусть расскажет, что произошло за толстыми каменными стенами Тампля…

Видок вынимает орех из скорлупки и забрасывает в рот.

– Вы кое о чем забываете, – произносит он. – Что, если наш юноша симулирует?

– Думаю, для этого требуется человек похитрее.

– Ха! Если бы вас хоть раз надули, вы бы знали, какими хитрыми могут быть так называемые простаки. Возьмите, к примеру, этого Месье. Он гений или идиот? – Видок скептически складывает руки на груди. – Убийство в общественном месте. Чертовски хороший способ привлечь к себе внимание, вам не кажется?

– Ну… – Я подавляю зевок. – Может быть, вы своим появлением заставили его поторопиться.

– В самом деле? И откуда он узнал, что старина Видок едет в Сен-Клу? Вы ему сообщили?

– Я и про себя-то не знал, что еду.

Воздух насыщен ароматом фисташек, грязи и пыльцы, а также ароматом самого Видока, безошибочно узнаваемым, забивающим все остальные запахи.

– Подведем итоги, – произносит он. – Преимущество на нашей стороне. Месье убил не того, кого надо. Более того, он не знает, что убил не того. И это дает нам время.

– Время на что?

– Найти убийцу, Гербо. Этим займусь я. А ваша работа – вычислить, что именно знал ваш отец. Покойный, черт его побери, – добавляет он тихо.

– А как мы поступим с…

Я ногой указываю на фигуру спящего.

– С месье Шарлем? Вы правы, ему необходимо жилье. И, пожалуй, я знаю, куда мы его поселим.

– Найдем ему квартиру?

Он кивает.

– Есть отличное заведение в Латинском квартале. Пансион Карпантье.