Текст книги "Черная башня"
Автор книги: Луи Байяр
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
Глава 5
ПОРАЗИТЕЛЬНОЕ ЯВЛЕНИЕ
Как только за нами закрываются двери, Видок бросается вперед – такой стремительной походкой, что мне приходится бежать, чтобы догнать его. Он бороздит водные пространства, вздымая гребни дождевой воды и грязи, а я едва поспеваю, все время позади, норовя обойти лужи, только что преодоленные им вброд, прикрываясь, словно щитом, шляпой от навозных лепешек, которые для него словно помазание.
– Прошу прощения… Месье Видок?
– Что еще?
– Я подумал, может, теперь я пойду домой?
Он отвечает взглядом, полным нескрываемого изумления.
– С какой стати?
– Просто я решил… одним словом, от меня ведь больше не будет никакой пользы.
У него отвисает челюсть.
– Поскольку… – Я сопровождаю слова многозначительной заговорщицкой улыбкой. – Одним словом, раз уж я не могу… не в состоянии со всей определенностью опознать несчастного месье Леблана, по-моему, больше я не принесу вам никакой пользы.
Он опускает голову все ниже, до тех пор, пока она не оказывается вровень с моей, – и тогда я начинаю чувствовать на своих щеках его обжигающее дыхание.
– Слушайте внимательно! Убит человек, и вам что-то об этом известно. Чем больше кусочков головоломки мы соберем, тем выше вероятность, что пробудится ваша куриная память. И в этот момент я хочу быть рядом, потому что, по-моему, вы вовсе не такой идиот, каким кажетесь.
Его лицо перекашивает гримаса отвращения, он резко отворачивается.
– Месье Теперь Я Пойду Домой, вы пойдете домой тогда, когда я скажу!
С этими словами он возобновляет свой путь, и попробуй я за ним не последовать! И только один вопрос, один-единственный, заставляет меня опять раскрыть рот:
– А куда мы направляемся?
Но надежда на получение ответа сводится на нет уже самим звуком моего голоса, похожего на пронзительное блеяние, выдающего меня с потрохами, со всей этой зеленой дрожащей сердцевиной. Я замечаю себе никогда больше не спрашивать у него, куда мы идем. И никогда больше не спрашиваю.
Сказать по правде, не похоже, чтобы мы шли в какое-то определенное место. Морось временно прекратилась, и у облаков появилась нежно-желтоватая, светящаяся одуванчиковая опушка. Неплохое время для прогулки.
Ну и парочку же мы составляем! Я в своих черных, лоснящихся на коленях брюках и в черной куртке, протертой почти до дыр на локтях. И Видок, шагающий, подобно свергнутому монарху, в промокшем тряпье Барду. По истечении некоторого времени он останавливается на углу зашнуровать кожаные лохмотья, которые служат ему башмаками, и медовым голосом осведомляется:
– Надеюсь, я не слишком огорчил вас, доктор?
– А почему я должен огорчаться?
– О, некоторые не любят, когда нарушают их распорядок дня.
Я отвечаю, что у меня нет особого распорядка. В смысле, такого, о нарушении которого стоило бы беспокоиться. Он качает головой.
– Доктор, вы позволите возразить? Вы говорите неправду! Я следил за вами только день, но знаю все. Утром, с девяти тридцати до одиннадцати, Медицинская школа. Затем Ле Пер Бонве, там вы выпиваете чашку кофе, а потом стакан воды с сахаром. Газетку свою вы аккуратно прячете в карман куртки (в Бонве ведь не отслеживают, куда деваются газеты?). Оттуда вы направляетесь прямиком домой. Чуть-чуть послоняетесь, почитаете, вздремнете, почините что-нибудь. А там и обедать пора, с маман и жильцами. Вечером перед сном – прогулка с табачком за щекой. Вы гуляете только по своему кварталу, дальше не ходите. Ложитесь спать, назавтра то же самое. Так ведь?
Многое можно оспорить. Например, иногда я задерживаюсь в Медицинской школе до двенадцати. И нет-нет, да и выпиваю чашку горячего шоколада в «Золотом веке». И табак жую только в тех случаях, когда мне не нравится приготовленный Шарлоттой ужин.
Но все возражения станут еще одним подтверждением его правоты. Поэтому я молчу, что уже само по себе признание.
– Вы человек весьма регулярных привычек, доктор, в особенности для того, кто не имеет…
Работы, хочет он сказать. Жизни. Что-то мешает ему закончить фразу.
– Да-да, – он сопровождает свои слова задумчивым кивком, – по вашему расписанию можно сверять часы.
И вдруг, вероятно оттого, что собственные слова кажутся ему слишком положительными, добавляет:
– Это характерно для преступников.
Переходим мост Сен-Мишель, трусим по улице д'Арци, сворачиваем направо на Нове-Сен-Медерик… и почти сразу улицы начинают сужаться, как воронки. Это означает, что мы в старом Париже. Шум бульваров уступает место стуку каблуков и цокоту копыт по булыжникам. Улицы то вьются, то вдруг резко бросаются в сторону, оборачиваются к вам спиной, заставляют замереть на месте. Сточные канавы похожи на гнойные раны, а здания, построенные несколько столетий назад, ковыляют неверной походкой, во всем черном.
Здесь, в Маре, не ощущается величественного изначального плана, зато чувствуется своего рода неестественный порядок, в соответствии с которым происходит все вокруг. С неизбежностью восхода и заката, мокрый мартовский снег оставит после себя мутные лужи вокруг угловых столбов, и эти воды сольются с пенными потоками из почерневших от плесени сточных канав, и вместе они породят особую грязь, столь неповторимо парижскую по своему аромату и происхождению. Если станете слишком усердно топать, то сможете ощутить ее и на вкус, когда она залетит вам в рот, будто ответное оскорбление. И понюхать ее вы тоже сможете, и почувствовать при каждом шаге: еле слышное хлюпанье под камнем, и нога слегка проваливается, словно город подается под вами.
Куда мы идем?
Еще нет и двух часов дня, а в каждом окне – по зажженной свече, и свет словно бы сделан из того же непонятного вещества, что воздух, вода и земля, и хотя глаза у вас и открыты, вас не покидает странное чувство, будто вы идете с опущенными веками.
Впрочем, не о чем тревожиться, моему спутнику известна дорога. Он ориентируется не по небесным, а по человеческим телам. Прачки, колесные мастера. Старьевщик с корзиной и крюком на палке. Старухи, группками сплетничающие на порогах. Видок знает, где кого встретит еще прежде, чем увидит их. Вон он, уже зовет знакомых, самоуверенный и исполненный осознания собственной важности, словно кучер дилижанса, въезжающего во двор гостиницы.
– Добрый день, почтенные! Чем это мы занимаемся? Ах, продаем четки!.. Эй, Жервез, черт бы тебя побрал! Ты должен мне тридцать су за того петуха. Ладно, забудем, только придержи для меня местечко на воскресный бой, договорились? И принеси такого, чтобы был боец!.. О, кого я вижу? Солнце или мадемуазель Софи? Да что там, солнце перед вами просто меркнет, провалиться мне на этом месте…
Когда он приближается к ним, меняется даже его походка. Правая нога вдруг принимается слегка волочиться, словно застеснявшийся ребенок, левая же рассекает грязевые волны, при этом его руки, огромные медвежьи лапы, шутливо хватают воздух.
– Ого, да это Тамбе! Не видал тебя с тех пор, как ты отправился на галеры. А что это за пузырьки ты тут втюхиваешь легковерным покупателям? Лекарство от всего? Тамбе, я понятия не имел, что ты такой филантроп. Послушай-ка, а есть у тебя средство, чтобы побольше стал? Моему другу, кажется, надо…
При его приближении все они замирают и стоят как столбы, с застывшими полуулыбками гостей на пикнике в Тюильри.
Поэтому, когда мы поворачиваем на Блан Манто и видим человека с мешком на плече, который не стоит, а идет нам навстречу, это вызывает у меня некоторое удивление.
– Шеф, – произносит он совершенно спокойно.
– Аллар?
Некоторое время они стоят, поглядывая друг другу через плечо, перебрасываясь малозначащими фразами, поругивая погоду. Потом Аллар, не меняя тона, говорит:
– Он там.
– Давно?
– С одиннадцати.
Видок закатывает глаза.
– Женщина тоже там?
– Все семейство.
– Давай сюда.
Аллар сбрасывает мешок с плеча. Я не успеваю произнести ни слова, как Видок сует мне мешок.
– Пожалуйста, доктор, не трясите его.
Жестом приказав мне следовать за ним, он останавливается перед витриной торговца птицей, где долго и демонстративно разглядывает нормандского гуся. Потом молча затаскивает меня в дверь соседнего здания. Дверь закрывается, он прикладывает палец к губам и указывает… наверх.
Кто же знал, что наверх означает на пять этажей? С тяжелой ношей? Когда мы добираемся до верха, я вытираю мокрый лоб мешком, а плотный живот Видока раздувается до размеров, вдвое превышающих нормальные, из-за усилий, которые он прилагает, чтобы подавить собственное учащенное дыхание. Проходит минута, живот опадает… Видок прикладывает костяшки к двери и негромко стучит три раза.
– Кто там?
– Друзья.
Из-за двери слышится возня. Потом кто-то убегает. Дверь открывает молодая – впрочем, может, и не очень – женщина, плоская, как камбала, с приплюснутым носом и юркими мышиными глазками.
– Ах! – восклицает Видок. – Красавица Жанна Виктория!
– Месье Эжен, – отвечает она голосом бесцветным, как стекло.
– Мне нужен Пулен, моя радость.
– Его, видите ли, нет дома.
– Ах. – Он быстро окидывает взглядом комнату. – В таком случае, если не возражаешь, мы обождем.
Она обдумывает ответ, но он уже проходит в комнату, так что отвечать она может только мне, снявшему шляпу в приветственном жесте, неловко улыбающемуся, прижимающему к груди таинственный груз.
– Вы, кажется, не встречались? – раздается голос Видока.
Странная черта парижских квартир: чем ближе они к небу, тем заметнее отдают преисподней. В квартире на первом этаже найдется, скорее всего, и камин, и шкаф розового дерева, и утрехтский бархат на креслах, может оказаться даже садик. А пока доберешься до мансарды, почувствуешь, как холод просачивается сквозь трещины в штукатурке, услышишь, как черви гложут деревянные перекрытия.
И все же люди живут и на насестах под самой крышей вроде того, который зовет домом Жанна Виктория. Зимой они, разумеется, дрожат от холода, но что толку разводить очаг, если сквозняк все равно погасит любой огонь? К чему вешать занавески, если свет сюда все равно не проникает? И какой смысл в обоях, если стены сочатся гнилью? Даже от пола осталось лишь голое основание, что касается мебели, ее составляла пара соломенных тюфяков – обиталищ насекомых – да трехногий стол. Все остальное – свалка из тряпок, старой обуви, ломаных досок и битой посуды.
И одного-единственного младенца.
Я не сразу его замечаю. Я пытаюсь найти место, где можно было бы, в полном смысле слова, встать, и это означает, что я отодвигаю ногой то старые чулки, то птичью клетку, и уже в процессе перемещения чайника обнаруживаю, что на перевернутой сковороде лежит что-то мягкое, с ярко-красными щеками и неподвижное.
Настолько неподвижное, что моя рука невольно дергается в его сторону – пощупать пульс, – и в этот момент веки младенца вздрагивают, а ручки слабо тянутся ко мне.
Он смотрит мне в глаза, этот ребенок. И по-прежнему не издает ни звука.
– В добром здравии, как я вижу, – замечает Видок, через мое плечо бросив взгляд на ребенка. – Поздравляю, Жанна Виктория. Твой третий, кажется?
Она тоже не из застенчивых.
– С Арно первый, – отвечает женщина.
– Ах да, разумеется. С Арно все непременно надо начать заново. Для Арно заводятся новые бухгалтерские книги.
– У месье самого не слишком цветущий вид. Должно быть, жалованье незавидное.
Он рвет на себе загвазданную блузу Барду и улыбается улыбкой идиота в приступе энтузиазма.
– Строжайшая экономия! Видок живет, чтобы служить!
Он широко раскидывает руки, словно собираясь обнять ее и все, что есть в комнате. Выжать из них жизненный сок.
– Ты ведь не куришь трубку? – внезапно осведомляется он.
Она отрицательно качает головой.
– Значит, ошибся. Готов поклясться, пахнет дымом.
– Арно, само собой, держит здесь трубку. Для тех случаев, когда бывает у нас.
– Понятно. – И вдруг, словно эта мысль внезапно пришла ему в голову, спрашивает: – Ты не возражаешь, если я взгляну на нее? Я как раз подыскиваю себе новую.
– Как жаль, месье. Не могу вспомнить, куда он…
– Не беспокойся! – восклицает он, засовывая руку в разбитый кувшин и извлекая длинную курительную трубку из вереска.
Покачивая ее в пальцах, он улыбается и раздувает ноздри.
– Ммм, все еще дымится. Вот это я называю хорошим табаком!
Подбородок женщины прижимается к груди, как будто она вот-вот бросится на него и забодает. Но вместо этого она произносит:
– Арно огорчится, что разминулся с вами, месье.
– А уж как я…
Его зрачки расширяются. Отложив трубку, он, минуя перевернутое корыто, подходит к старой печке с жаровней, под углом прислоненной к стене. Потом, с выражением легкого сожаления, пинком опрокидывает печку.
Дверца распахивается, и на пол вываливается мужчина. Как раз такой, чтобы поместиться в печке: маленький, жилистый, мосластый, с расчесанными локтями, серой кожей и с веками, сомкнутыми столь плотно, что даже предельное изумление, кажется, не в состоянии заставить их разомкнуться.
Видок смотрит на него сверху вниз с улыбкой слабоумного.
– А-а, Пулен. Какая удача! Скажи, ты ведь не против промочить горло в нашей компании? – Он указывает на меня скрюченным пальцем. – Моей и моего приятеля? Ты не слишком занят? Тогда вперед!
Глава 6
СЛУЧАЙ С ГВОЗДЕМ В БОТИНКЕ
Я всегда считал, что нет печальнее зрелища, чем питейное заведение среди бела дня. Или чем женщины, хозяйничающие в оных. Представляю вам вдову Мальтез. В седые волосы неопределенного цвета вплетена толстая синяя лента. Ситцевое платье и ситцевое лицо, обретшее с годами суровость самого простого материала. Один глаз смотрит вниз, другой – надменно вверх. Голос исходит непосредственно из ног, будто уголь из жилы.
– Опять Видок. Погибель моему заведению!
Он обнимает ее.
– О-ох, я заплачу за все. Не беспокойся.
Она взмахом руки указывает нам на стол. Несколько минут спустя: графин с чем-то мутным, три оловянные миски и остатки телятины с отчетливыми следами зубов. И разумеется, ее недовольство, опутывающее нас, будто лианы в джунглях.
– Непременно надо сюда, – бормочет она. – Как будто нельзя улаживать свои делишки у Понмерси. Вечно мне клиентов отпугивает…
– Итак, Пулен! – Лапа Видока мертвой хваткой вцепляется в крошечное плечо собеседника. – Сколько лет, сколько зим, дружище! Какой ты, право, стал бледный. Выпей вина, это помогает.
В глубине помещения тонет в тени бильярдный стол с забытым на сукне кием. На стойке бара – низкая лохань с нюхательным табаком, блестящая от плевков. В углу одурманенный кот грызет крысиную кость.
– Вино неплохое, – одобрительно бормочет Видок. – Телятина, правда, жестковата. – Он извлекает изо рта кость. – Похоже, принадлежала самой хозяйке! Что ж, Пулен, ты, наверное, незнаком с господином по имени Кретьен Леблан?
– А должен быть знаком?
– Вовсе нет, просто… прошу прощения, застряло у меня… месье Леблан столкнулся в воскресенье с неразрешимой проблемой. Не надо так смотреть на меня, я не сказал, что ты имеешь к этому отношение. Париж – город неспокойный, мы все это прекрасно знаем. Доктор, вы выпили вино? Точно?
На этот раз он пьет размеренно, скорее цедит. А когда в стакане остается не больше трети, совершает нечто неожиданное: опускает стакан под столешницу и, убедившись, что Пулен не видит, выливает остатки на пол.
– Проблема такая, Пулен. У меня есть друг – Пом Руж, ты ведь его знаешь? Вчера утром к Ружу приволокли краденые часы. Прошу прощения, обратились с просьбой приобрести часы. Часы не из дорогих, да ведь и обладатель не богач. Однако у него хватило средств заплатить за монограмму на крышке. ККЛ. Кретьен Ксавье Леблан.
Видок говорит, наклонив голову, как будто прислушивается к эху в собственной черепной коробке.
– Можешь представить мое безграничное удивление, когда я узнал, что обладатель часов покойного не кто иной, как Пулен, он же Кубер, он же Ламотт. Совершенно верно, друг мой, все твои имена. Так и выскочили одно за другим, будто пробки из бутылок. Вот я и подумал, не связан ли ты – абсолютно случайно, разумеется, – с незадачливым месье Лебланом? Какое же я испытал облегчение, когда узнал, что на этот вечер у тебя есть алиби! Совершенно верно, я поспрашивал кое-кого. Два достойных доверия господина утверждают, что в воскресенье, начиная с шести вечера, тебя видели в «Матушке Бариоль». Ты ведь и в самом деле был там, а, Пулен?
Маленький человек вытягивает ноги, рассматривает носки ботинок.
– Так вот, – продолжает Видок, – можешь вообразить, какой свиньей я себя почувствовал. Надо же было до такого додуматься – чтобы ты… нет, не решаюсь даже выговорить. Но, видишь ли, мой добрый друг – прошу прощения, ты знаком с доктором Карпантье? Я знаю, больше двенадцати ему не дашь, но поверь мне, в Париже его боятся как огня. Не меньше дюжины человек отправилось на виселицу только из-за одного его свидетельства. Его называют Третий Глаз Бога. Правда, доктор? Ну не краснейте, это же правда. Так вот, доктор Карпантье утверждает, что месье Леблан, невезучий месье Леблан, был, скорее всего, убит – когда, доктор? – ах да, в воскресенье днем.
Он прерывается, словно давая словам достигнуть цели, и пристыжено продолжает:
– Господи боже, каким идиотом я почувствовал себя тогда! Все это время я устанавливал местонахождение персонажей на момент вечера воскресенья, а сделано-то все было, оказывается, среди бела дня. – Он стучит себя по голове. – Тук-тук! Я спрашиваю, Видок, есть ли кто-нибудь дома? – Хихикая, он придвигается вместе со стулом. – И самое худшее, мой друг, что нет никого, кто мог бы засвидетельствовать твое местонахождение с двенадцати, скажем, до трех. – Погладив себя по кончику носа, он криво ухмыляется. – Но может, ты сам нам все объяснишь?
Позже мне предстоит узнать от Видока: человек признается или сразу, или после долгого сопротивления. Есть лишь два пути, и Пулен решает пойти по второму.
– Я был с Жанной Викторией, – заявляет он.
– Само собой.
– Она подтвердит.
– Еще бы.
– Я в это время дремал, месье. Такому человеку, как я, надо иной раз отдохнуть.
– Еще бы, при работе в ночную смену. – Словно демонстрируя солидарность, Видок зевает, как бегемот, и трет глаза. – Доктор, – обращается он ко мне, – мешок при вас?
Удивительно, но мешок лежит, прислонившись к моей ноге, словно тихое животное.
– Поставьте на стол, пожалуйста, – с подчеркнутой медлительностью произносит Видок.
Зачерпнув табака из лотка на стойке, он возвращается по распевающим на все лады половицам.
– Забавная деталь, – замечает он, садясь. – День, который нас интересует, выдался довольно дождливым. От дождя бывает много грязи, это ведь не надо объяснять? – Он не сводит глаз с Пулена, словно ожидая подтверждения. – Океаны грязи. Так вот, когда я впервые встретился с горемычным месье Лебланом, то заметил кое-что необычное. Не дальше чем в метре от него. Сказать, что именно?
– Если хотите.
– Отпечаток ноги.
Он втягивает понюшку.
– Ты знаешь, Пулен, что обо мне говорят: я не забываю лица. И отпечатки ног тоже. В особенности твоих. Я сверился с досье, просто на всякий случай. Там сказано: «Пулен, Арно. Размер: миниатюрный. Размер ноги: тоже миниатюрный. На правой ступне серповидный шрам, в том месте, где вылез сапожный гвоздь».
Пулен скрещивает руки на своей птичьей груди.
– Из подметок, бывает, торчат гвозди, – роняет он.
– Верно.
– Отпечатки ног смывает дождем.
– Смывает. И этот тоже смыло бы, если бы я не вынул его из грязи. Весь целиком. Через пару часов у меня в кабинете он стал твердым, как штукатурка.
Видок запускает руку в мешок и извлекает кусок черной глины квадратной формы, с соломой по краям… и отпечатком ступни, похожим на окаменевшую ископаемую рыбу.
– А теперь, – говорит он, сияя, – не будешь ли так любезен снять сапог?
Когда доходит до дела, Пулен ведет себя точно так же, как головорезы в кабаре Денуа. Он подчиняется приказу, потому что не видит другого пути.
– Сам посмотри, – объясняет Видок, помещая ногу Пулена в глиняный оттиск. – Сидит как влитой. И погляди: форма серпа полностью совпадает. Да, мой друг, похоже, налицо полное совпадение.
Следует отдать ему должное, в его голосе не прозвучало ни нотки самодовольства. Он говорил как профессионал: он и сам строит церкви, но сейчас бескорыстно восхищается нефом работы другого мастера.
– Ботинок не соврет, мой друг. Да и зачем ему? Надень его, вот молодец. Нет, подожди. Дай завяжу.
Молниеносным движением он приматывает ногу Пулена к стулу.
– Не обижайся, мой друг. Просто небольшая предосторожность. Но что-то ты побледнел. Эй, мамаша Мальтез! Еще графинчик для моего приятеля!
Как медленно наливает он на этот раз! Словно вино воплотило в себе процесс формирования одной-единственной мысли.
– Пулен, – он тихонько подталкивает собеседнику стакан, – ты много кем являешься – поверь, мне известны все твои ипостаси, – но ты не убийца. Пока.
Приставив сложенную чашечкой руку ко рту Пулена, он наклоняется к своему маленькому собеседнику, его глаза сверкают.
– Скажи, как было дело, – шепчет он. – И может, в мешке милосердия старины Видока найдется что-нибудь и для тебя.
Слышно, как где-то, в темных глубинах заведения, с наслаждением умывается кот.
– Мне повезло, – произносит Пулен. – Вот и все.
– В каком смысле?
– В том смысле, что я случайно оказался там. Если непременно надо знать, то у меня было там свое дело. Забрать тележку.
– Твою собственную, разумеется.
Глаза Пулена сузились еще больше.
– Ее кто-то оставил на улице.
– Продолжай.
– И тут я услышал шум, понятно? В переулке, что отходит от улицы Макон.
– Какой шум?
– Как будто… трудно сказать… как будто что-то пинали и кидали. Я подумал, надо пойти взглянуть, мало ли что.
– Тогда-то ты впервые и увидел Леблана.
После долгого размышления Пулен утвердительно кивает.
– Что он делал? – осведомляется Видок.
– Из него кишки вытаскивали.
– И он не кричал? Не звал на помощь? Многие на его месте, наверное, попытались бы.
– Он бы, ясно, и не против. Но они ему кляп в рот засунули.
– Они, – задумчиво повторяет Видок. – Их было больше одного.
– Двое.
– Ты их узнал?
– Ну, уж нет, – отвечает Пулен. – Я с любителями не знаюсь.
– С любителями?
– Черт возьми, они обшарили его карманы и не взяли денег! Вынули только какой-то жалкий конверт. Зачем рубить дерево, если не собираешься его обтрясать?
– Что было дальше?
Движения губ Пулена непередаваемы. Искривление, гримаса – назовем это улыбкой.
– Я позвал жандармов, – отвечает он.
Видок, сияя, постукивает маленького человека по руке.
– Предварительно удостоверившись, что поблизости жандармов нет?
– Само собой.
– И сработало? Они испугались шума?
– Спрашиваете! Рванули, как зайцы от выстрела. С лап еще кровь капала. Даже сапоги с него не сняли. Я потому и считаю, что они непрофессионалы.
Видок устремляет взгляд на бильярдный стол.
– Значит, эти двое убегают, – произносит он. – Сцена пуста. На нее выходит Пулен.
– Я задержался только на минутку. Взглянуть, что при нем осталось.
– И ты взял часы. Возможно, еще кошелек.
Пулен пожимает плечами.
– И одежду? – подталкивает Видок.
– Времени не хватило.
– Что такое? Кто-то вмешался?
– Нет, – отвечает Пулен. – Никто.
И в первый раз за все время по ровному полотну лица Пулена пробегает тревожная рябь. Едва заметно задрожав, он наклоняется к Видоку и шепчет:
– Эта сволочь вцепилась в меня.
– Какая сволочь?
– Да покойник же.