Текст книги "Тигриные игры (ЛП)"
Автор книги: Лора Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
Этот мучительный ожог вдоль ее нервных окончаний – каждого нервного окончания – боль, которую Порода никогда не могла описать полностью, начала ослаблять ее способность двигаться, говорить, чтобы защитить себя. Животные инстинкты, отточенные до совершенства, бросились вперед, давая ей в мгновение спрыгнуть с кровати.
Вместо этого она чуть не упала.
Огненная плеть боли начала просачиваться сквозь ее тело, проникая сквозь нее. Ожог мчался под ее плотью, неуклонно двигаясь к ее мозгу.
Нет, это невозможно.
Паралитик был быстродействующим, обладал способностью отключать способность двигаться, говорить… кричать.
Она должна сбежать.
Черт возьми, не надо было уничтожать так много камер. Что, если в спальне больше нет их, чтобы предупредить Грэма о том, что происходит?
Она облажалась. Это было просто.
Кэт добралась до середины своей спальни, только на полпути к двери, прежде чем рухнула. Невозможно смягчить падение или не сломать запястье при приземлении. Боль была бы мучительной, если бы она давно не узнала, что такое настоящая агония.
Ожог двигался по ее мозгу, остальная часть ее тела была сенсибилизирована, болевые рецепторы усилились и ожидали следующего ощущения.
Беспомощная. Слишком уязвима и без защиты.
Как балкон был взломан без срабатывания сигнализации? Она не касалась камер или датчиков безопасности.
Если, конечно, это не Грэм.
Настолько ли он жесток, чтобы ввести ей паралитик? Обидеть ее таким образом? Нет. Грэм нашел бы гораздо более эффективный способ наказать ее. Это было не то, что он делал.
Препарат, созданный монстрами Совета генетики, оказался удивительно эффективным. Она ничего не могла поделать под его воздействием. Ни одна Порода никогда не могла сражаться, независимо от того, насколько сильна их воля.
Слабый скрип пола возле спальни заставил ее чувства на мгновение замолчать, ожидая, чувствуя приближающуюся опасность.
Лежа на боку, Кэт видела, как медленно открывается дверь спальни, как будто специально медленно, заставляя ее ждать.
Он думал, что все, что она знала, это тень, движущаяся к ней через вход.
Его запах достиг ее еще до того, как дверь открылась, проникая в чувства животного.
Это не Грэм.
Кэт наблюдала, как Рэймонд неуклонно приближался, запах его злобной ненависти становился тошнотворным. С открытой дверью до нее так же дошли другие запахи. Теперь она могла чувствовать запах Породы шакала. Те немногие, которые выжили, использовались Советом генетики только в случае крайней необходимости. Так мало кто выжил в процессе создания, но те, кто выжил, были мерзкими, жестокими солдатами с инстинктами, которые поразили тренеров.
– Чертово животное, – следом за оскорблением от Рэймонда последовал сильный удар по ее незащищенным ребрам.
Агония вспыхнула в том месте, где его ботинок встретился с ее телом. Она ничего не могла сделать, чтобы показать свою боль или избежать этого. Это взбесило животное внутри нее.
Это взбесилоее.
Ее дыхание даже не прерывалось, потому что боль сосредоточилась на точке соприкосновения, вырвавшись наружу настолько, насколько могут быть затронуты плоть и кость. Паралитик поддерживал работу ее жизненно важных органов, одновременно гарантируя, что боль будет мучительной.
Ничего не сломалось. Кэт молилась, чтобы Рэймонд не знал этого, или он позаботится об этом.
Она даже не могла перевести взгляд на него, не могла заставить его смотреть ей в глаза, когда смотрела бы на него с ненавистью. Кэт могла только смотреть прямо перед собой, не в силах даже моргнуть.
Однако, не было никакого способа защититься от мучительной боли, охватившей каждую клеточку ее тела.
– Сука, – прорычал Рэймонд. – Тебе наконец удалось повернуть Линка против меня, не так ли? От тебя не было ничего полезного, кроме неприятностей. Ничего, кроме разрушения моей семьи.
А она то думала, что это его титул. Черт. Насколько неправа может быть тигрица?
– Думала, сможешь убежать от меня, не так ли? – Рэймонд наклонился ближе к ней, широкие насмешливые черты лица наполнились отвращением. – Думала, Породы смогут спасти тебя, спрятав здесь. Запугать меня, – прошипел он. – Я связался с Советом. Они здесь ради тебя, уродец. Они заберут тебя и посадят в ту клетку в какой ты и должна была находится все время. Как только я закончу с тобой, они удостоверятся, что ты никогда больше не откроешь рот и не причинишь мне столько неприятностей.
Но они не хотели держать ее в клетке.
Они хотели усыпить ее.
Она сбежала тогда, найдет способ убежать и сейчас. Она надеялась, что найдет способ сбежать…
Вновь поднявшись, Рэймонд нанес еще один удар по ребрам, вместо этого ударив и живот.
Она даже не могла блевануть.
Желудок Кэт дрожал и пульсировал от агонии, желчь собралась в горле, но паралитик не позволил ей освободиться.
– Давай посмотрим, что они будут делать с тобой, черт возьми, – с неприязненной яростью отозвался сказал он ей. – Мне больше не придется иметь с тобой дело. Не так ли?
Боже, ей нужно найти способ остаться в живых. И она постарается, как только сможет подумать, как только боль ослабнет настолько, что сможет вернуть свои чувства на место и понять, что делать.
– Они повеселятся с тобой, прежде чем тебя заберут отсюда, – прорычал Рэймонд. – Приблудный охранник Лобо Ривера найдет твою кровь, почувствует запах изнасилования, и тогда мы посмотрим, как он сходит с ума. Сукин сын. Я его еще убью.
Убьет Грэма? Он вполне может убить ее, но он никогда не убьет Грэма. И однажды Грэм поймет, что здесь произошло…О, Рэймонд, как бы мне хотелось услышать твои крики.
Прямо сейчас единственные крики, которые она могла слышать, были те, что звучали в ее голове. Усиление боли в запястье вызвало агонию. Ее ребра ныли, и она была в ужасе оттого, что они могут быть сломаны. Ее живот болел из-за удара, и в горле был отвратительный вкус.
Как долго Кэт лежала там, она не была уверена. Боль, пронизывающая ее нервы, ослабла, но сломанное запястье и ушибленные ребра еще не прекратили ныть. Это займет некоторое время. Она помнила это. Ей едва исполнилось четыре года, когда ученые впервые сломали ей кости, когда она находилась под непристойным действием этого лекарства. Четыре года, и она верила, что ее Ги покинул ее, что он позволил им причинить ей боль. До тех пор, пока ее не вернули в камеру, чтобы увидеть слезы, которые проливал дикарь, мучительное выражение на его лице и сдержанность, которая держала его на своей койке.
Он не бросил ее тогда, но бросил восемь лет спустя. Он ушел, только чтобы вернуться ради мести и крови. Он, вероятно, злорадствовал, что ее так просто поймали после уничтожения камер. Или нет? Он был в ярости, когда увидел Рэймонда и Линка. Возможно, он в бешенстве?
С Грэмом сложно предполагать.
Нет, это не так, поняла она. Грэм сошел бы с ума, если бы увидел ее сейчас. Сумасшедшее существо, скрывающееся внутри него, вырвется наружу с такой жаждой мести, что его уже будет не остановить. Он не успокоится, пока виновные в ее боли не пострадают в сто раз хуже. Они умрут только после того, как он причинит им всевозможные пытки. Шакалы могли переносить много боли, они могли противостоять ей в течение нескольких недель. Рэймонду понадобится больше ловкости, чтобы выжить из-за боли, которую, как она знала, Грэм может причинить.
Она принадлежала ему. Всегда. Он терпеливо стоял в стороне, когда терапия заставляла ее кричать, ее телу казалось, будто оно разрывается на части, когда они меняли то, кем и чем она была. Но те немногие эксперименты, которые провел Бранденмор, сводили его с ума.
Дверь снова начала медленно открываться. Там не было никаких запахов, чтобы предвестить появление. Это был не Рэймонд, и не шакал.
Тень, которая вошла в комнату, сильно отличалась от тени Рэймонда. Выше, мощнее.
Грэм.
Он монстр, и запах ледяной, безжалостной смерти охватил его и вселил в нее всепоглощающий страх, что тот, с кем она столкнется сейчас, никогда не сможет позволить Грэму, которого она знала, вернуться.
– В какие неприятности ты влипла на сей раз? – тихо спросил он, ледяные нотки были лишь оттенком гнева, окрасившими его голос. – Тебе подсобить, мой котенок?
•ГЛАВА7 •
Подсобить?
Он шутит, да?
Черт бы его побрал, она знала, что Грэм будет злорадствовать, когда его охватит безумие. Ему просто нужно было проявить все это превосходство, прежде чем помочь ей подняться с проклятого пола, и избавиться от мусора внизу.
Она назвала бы его ослом, но это не соответствует действительности.
Грэм пережил фазу осел в четырнадцать лет, превзошел фазу мудак до того, как ему исполнилось пятнадцать, и к тому времени, когда ему исполнилось семнадцать, маньяк выглядел подарком. Теперь, в тридцать шесть лет, и в объятиях ярости, которая была далеко за пределами изначальной, он был просто глупым. Безумный и упрямый.
Кэт хотела закричать на него. Ей необходимо исправить его. Если ей удастся выбраться из этого, она сделает… что?
Не похоже, что сможет пожаловаться на него мамочке, не так ли?
У нее ее нет.
Проклятье.
Ублюдок опустился ниже, практически лежа на ковре рядом с ней, чтобы мог смотреть ей в глаза.
Чтобы она могла смотреть ему в глаза.
Твердый янтарь, сверкающий в зеленых джунглях, сверкающий, как огонь, и стирающий зрачок, и белки его глаз, смотрел на нее. Черные полосы разделили его бронзовую плоть, первичные полосы, как их называли. Первичные следы тигра будут появляться вдоль его тела от лица до лодыжки. Это будет совершенно сексуально, подумала она, раздраженная тем, что даже думала об этом
Он просто смотрел на нее так, как казалось, всегда. Грэм не ухмылялся, не насмехался, просто смотрел на нее в ответ. Кэт никогда не знала эту его часть. Она чувствовала это несколько раз в исследовательском центре, скрывающуюся под убийственной яростью, но она так и не появилась. И теперь, когда увидела это, полностью поняла, почему его имя может заставить ученых Совета дрожать от страха. Что создал доктор Фостер, когда создал это существо.
Грэм покачал головой, и на его лице появилось насмешливое неодобрение.
– Я так разочарован. Я хорошо тебя тренировал, котенок. Намного лучше. Что, черт возьми, случилось?
Разочарован? Он разочарован?
Тяжелое дыхание покинуло его губы, когда Кэт не ответила. Но мудак знал, что она не может говорить.
Она ненавидела его! Прямо сейчас Кэт ненавидела его.
– Давай, детка, давай поднимем тебя с пола.
Он наконец поднялся на корточки рядом с ней, его руки скользнули под нее, чтобы поднять.
Она была вялой. Невозможно напрячься, говорить или даже кричать, когда вес руки начал сжимать запястье.
Агония была неописуемой.
Реальность немного отступила. Все вспыхнуло и взорвалось вокруг нее, когда боль взорвалась по ее нервной системе, усиливаясь от паралича, снова и снова взрываясь через ее чувства.
На секунду Грэм замер. Затем осторожно, очень осторожно, когда мучительные, беззвучные вопли сокрушительной боли пронзили ее голову, он скользнул одной рукой под ее запястье, чтобы поддержать его.
Его глаза были прикованы к ней, когда он поднял ее, наблюдая за ней, и она подумала, может ли Грэм увидеть там боль. Мог ли он чувствовать не только ее, но животное внутри нее, кричащее в агонии.
«О, боже, это больно. О, боже, Ги…», – не думая она расплакалась на нем, как всегда делала в лабораториях.
Как она часто делала в своих кошмарах.
Жесткое рычание, изобилующее гневом, вырвалось из груди, к которой она прижималась.
– Они умрут за это, котенок, – слова, которые прозвучали у нее в голове, шокировали ее его способностью связываться с ней там. – Они умрут мучительно.
Грэм положил ее на кровать, прислонив голову к подушке, его взгляд все еще был прикован к ее. Осторожно, почти с благоговением, он в последний раз положил ее руку на кровать, убедившись, что запястье удобно устроено, чтобы максимально облегчить боль.
– Бедный котенок, моя Кэт, – его тон был пронзительной, гортанной яростью. – Ничего, детка, у них не будет больше шанса снова причинить тебе боль.
Не будет больше шанса причинить ей боль?
Что он сделал?
Подняв руку, Грэм провел кончиками пальцев по ее щеке, и даже среди боли появилось слабое ощущение удовольствия.
Он собирается свести ее с ума, сделать такой же безумной, как и он сам.
– Ты моя, – сказал Грэм ей, его голос стал жестче, когда он посмотрел ей в глаза. – Мой котенок. Никто другой не может причинить тебе вред таким образом, не поплатившись за это. То, что я сделал, то, что я сделаю, это мое право, как твоей пары.
Никто, кроме него, верно?
Грэм посмотрел на нее сверху вниз.
– Я никогда не причинял тебе вреда физически, – ответил он. – Никогда, ничего не сделаю тебе, Кэт. Неважно веришь ты или нет.
Когда этот сумасшедший наркотик улетучится, она купит билет так далеко от него, что ему потребуется целая жизнь, чтобы выследить ее. Она должна была сделать это при первом слухе, что сумасшедшая бенгальская кошка выслеживает кого-то в пустыне.
Грэм по-звериному хмыкнул.
– После всей твоей тяжелой работы, чтобы привлечь меня к себе? – спросил он. – Я уже нашел тебя, ты знаешь.
Она убьет его.
Он просто усмехнулся, когда Кэт напрягалась от наркотика, удерживающего ее неподвижной.
– Они подождут меня так же, как заставили ждать тебя, – пообещал он тогда. – Давай сейчас посмотрим, какой ущерб был нанесен, чтобы я мог позаботиться о мусоре в другой комнате.
Было больно.
Она хотела умолять его быть осторожным, хотела закричать, когда его прикосновение приблизилось к ее запястью. Как раз перед тем, как сквозь нее промчался взрыв боли, он остановился.
– Сломанное запястье, – прорычал Грэм, тяжело дыша и покачав головой. Он медленно двигал кончиком пальца, едва прикасаясь к коже, к ее пальцам.
Переместившись к другой руке, он проверил ее, затем ноги. И все же он смотрел ей в глаза. Даже когда она не могла видеть его, знала, что он смотрит на нее.
Может ли она перенести это, если он причинит ей боль дальше? Она ожидала этого. Подобное все еще может произойти. Грэм дьявол во плоти. Заставить ее поверить в то, что он не будет раздвигать барьеры сенсорной агонии только для того, чтобы сломать их.
– Такое недоверие, котенок. Я монстр, которого мир вечно будет знать, если тебя заберут. Ты – все то немногое, что удерживает меня в разуме. И ты мне не доверяешь? – насмешка в этой мысли окрашивалась в темный, полностью хладнокровный разум, логику и беспощадный голод по вражеской крови, этот ужас пронесся сквозь нее.
Он передвинулся к ее шее, ключице.
Теперь Кэт могла видеть его глаза.
Ярость смешалась с безумием и эмоциями, которые она не могла определить.
Его рука поднялась, вытянув один палец, и пока она наблюдала, смертельно острый, сильный коготь тянулся от кончика, расщепляя кожу, когда он все больше появлялся на виду.
Да, ловкий трюк. Она тоже могла это сделать. Без крови, окрашивающей ее ноготь.
Его губы изогнулись, когда почувствовала его, она действительно почувствовала его, каким-то образом слилась с ним, читая наполненную болью насмешку и страх.
Опустив руку, он разрезал ее платье прямо посередине.
Шелк разошелся в разные стороны, обнажая грудь, обнаженную плоть ее киски. У нее никогда не было кудрей между бедрами. Как и у всех самок Пород, волос на ее руках, подмышках, ногах и между бедрами не существовало.
Она должна быть полностью смущена. Кэт знала, что должна быть. Она никогда не обнажалась ни перед кем, особенно перед мужчиной. Она все еще была девственницей, хотя сомневалась, что это состояние останется надолго, если ее предыдущий отклик на него был какой-то подсказкой.
Наклонившись ближе к ней, Грэм уставился на область чуть ниже ее груди. Его кончики пальцев изучили ее, проверяя измененный цвет кожи, прежде чем снова взглянул на нее.
– Оно не сломано, – пообещал он.
Затем его глаза, горящие золотом, вернулись к ее груди. Оттуда его глаза сузились, опустившись ниже, прослеживая путь до ее бедер, когда Кэт смотрела на него со своей периферии, пытаясь скрыть свой страх перед тем, что он сделает, от связи, которую он установил, находясь в объятиях зверя, которым стал.
– Не тогда, когда ты не в состоянии сражаться, – отрезал он, разъяренный моментом неуверенности, которую она почувствовала. – Черт возьми, Кэт, какой бы соблазнительной ты ни была, мое единственное намерение – убедиться, что тебе не нужна медицинская помощь, прежде чем я позабочусь о тех паразитах, которые осмелились это сделать.
Его губы покраснели от ярости, полосы на его лице стали чернее, чем в прошлый раз, как будто они становились светлее или темнее в зависимости от уровня его гнева.
Он перевел взгляд на ее бедра и ее холмик, и она знала, что он нашел там слабые следы шрамов.
Кончик пальца коснулся верха холмика, ощущение было другим, таким горячим и сильным, что яростное удовольствие излучало эхом боль в ее запястье и областях, которые Рэймонд пнул.
– Ты расскажешь мне, как это произошло, – прошептал он, звук был слишком тихим, чтобы его услышать. – Никто не помечает то, что принадлежит мне, и остается безнаказанным.
Я собственноручно их наказала.
Койот, который напал на нее, как она подозревала– по приказу Рэймонда, чтобы наказать, несколькими годами ранее, обнаружил, что у него течет кровь на шее, когда проснулся в пустыне несколькими ночами позже. Кэт не позвонила Неизвестному, она нашла его сама и отомстила. Он посмотрел на нее в последний раз, сожаление мерцало в его взгляде.
– Ты превратилась в красивую женщину, котенок, – прорычал Грэм, накрывая ее тело простыней.
Кэт все еще могла видеть его, когда он двигался, протягивая руку к сумке, которую она не знала, что он положил на пол. Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы показать ей шприц, который он держал в одной руке.
– Это ослабит действие паралитика. Твоя способность двигаться вернется гораздо быстрее, и это ослабит боль сломанного запястья. – Он прислонил его к ее шее и активировал инжектор. – И любой ублюдок из Совета, настолько глупый, чтобы снова сделать тебе инъекцию, обнаружит, что это мало на тебя влияет. Считай это прививкой.
«Грэм всегда был за прививки», – вспомнила она.
Кэт почти не чувствовала всплеска давления, которое отправило препарат в ее вену.
Отступив, он коснулся ее щеки, его большой палец завис над ее губами, прежде чем он остановился, глядя на нее сверху вниз.
– У меня сейчас есть дела, которые я хочу решить внизу. Два шакала и один вождь нации. Они смогут кричать за тебя. Я всегда думал, что довольно жестоко парализовать способность кричать, не так ли? Полагаю, я доработал это мерзкое лекарство, чтобы учесть крики, – пообещал он ей.
Грэм сошел с ума.
И он собирался заставить кого-то кричать за нее?
Рэймонда и тех шакалов, которых схватил?
Он считает, что она хотела бы это услышать?
Кэт никогда не пытала ни одну из Пород Совета, которую была вынуждена убить. Она никогда не хотела слышать их крики. Черт, один лишь вид крови вызывал у нее тошноту. Кэт не могла долго смотреть на это.
Она смотрела на него, когда Грэм смотрел ей в глаза, зная, что его странная способность читать ее мысли позволит ему почувствовать ее полное отвращение к подобным вещам.
От него вновь исходило ощущение ярости, когда он посмотрел на нее тяжелым, хмурым взглядом.
– Твою ж… Совет должно быть использует дефектную генетику. Клянусь богом, куда пропали все кровожадные Породы? Те, с яйцами? У Пород больше нет яиц, – рявкнул он на нее. – Неужели я много прошу? Слишком много ожидать, что Порода захочет крови? Мы, черт возьми, были созданы, чтобы жаждать вкуса крови. Что, черт возьми, случилось с тобой? Я дал тебе правильную генетику. Я знаю это.
На самом деле она никогда не жаждала такой отвратительной вещи.
Кэт помнила эту напыщенную речь, хотя она явно усилилась за эти годы. Грэм стал недоволен уровнем смелости и борьбы со своими врагами еще до того, как они сбежали из лаборатории.
– Не хочешь слышать их крики, не так ли, Кэт? – теперь в его тоне слышалось отвращение. – Конечно, нет. Что заставило меня думать иначе? Возможно, тот факт, что они хотели услышать твои крики? Как насчет тех лет, что я учил тебя не щадить врагов? – психанул он. – Боже, я знаю, что учил.
Полосы на лице Грэма, казалось, снова появились и потемнели, когда безумие осветило его взгляд, и янтарь его глаз сиял, как золотой огонь.
– Я не могу в это поверить, – пробормотал он, выпрямляясь, все еще злобно глядя на нее. – Черт возьми, я не верю тебе. Я знаю, что учил тебя другому. Я помню это…
Казалось, он разговаривал сам с собой. Кэт задалась вопросом, нужен ли ему кто-либо для участия, кроме него самого.
Да, он пытался научить ее не щадить. Грэм научил ее убивать, научил ее разделять справедливость и месть. Он учил, что кровопролитие необходимо для выживания. Но Грэм не учил ее наслаждаться этим, хотя она знала, что он, кажется именно это и делает.
Кажется. Хотя внутри, в глубине, где, как он думал, никто не мог это почувствовать, Грэм жалел гораздо больше, чем подозревал.
По крайней мере, когда-то так было.
Что с ним случилось?
Необходимость протянуть руку и коснуться резкой линии его губ, притянуть их к себе, походила на голод, который она не могла отодвинуть в сторону. Необходимость отогнать безумную ярость в его глазах уничтожила ее.
– Жалость, Кэт? – усмехнулся он, поправляя простыню на ее обнаженном теле. – Эта жалость, которую я чувствую, ко мне? Для меня? – демоническое веселье мелькнуло в его глазах. – Прибереги это. Эти ублюдки внизу нуждаются в этом гораздо больше, чем я.
Нет, они не нуждались в жалости, но и не ее она чувствовала. Это не было сострадание или сочувствие. Кэт не была уверена, что это было, но было больно видеть душевную ярость, бушующую в его глазах.
Откуда это взялось? Даже в лабораториях он не был так глубоко укоренен в сущности того, кем и чем стал.
– Ты не хочешь знать, что позволило монстру освободиться, котенок, – прорычал зверь. – Но ты узнаешь цену, которую твои враги заплатят за то, что причинили тебе вред.
В его груди грохотало дикое рычание, когда он зарычал.
– И я надеюсь, что ты можешь игнорировать то, что не хочешь слышать, потому что я хочу слышать их гребаные крики, – он ударил себя в грудь одной рукой. – И боже, я был создан с достаточным количеством яиц, чтобы они кричали громко и долго.
Конечно, у него их достаточно.
Он – Грэм. Гидеон. Ги. Все части Породы, которые она обожала каждой клеточкой своего существа. Но Кэт никогда не чувствовала силы и решительности внутри него. Это была чистая беспощадность, о которой она не подозревала.
Повернувшись, он затопал – Грэм топал? – обратно к двери спальни и захлопнул ее за собой.
Грэм топал? О, боже, это не хорошо…
Интересно, что будет, когда он вернется? Как только он услышит крики, прольет их кровь и лишит их жизни?
Куда тогда денется безумие? На чем он сосредоточится, когда всех убьет?
Она не могла допустить, чтобы это произошло, не здесь, не из-за нее и не так.
РэймондуМартинесу нужно ответить за свои преступления, а не так легко избежать их. И Бюро нужно было знать о существовании шакалов. Грэму нужно позволить Джонасу позаботиться об этом, установить связь с Бюро, которая защитит его, если возникнут подозрения, кого он обнаружил.
Проклятье. Когда этот чертов наркотик ослабнет, чтобы она могла двигаться?
Чтобы могла остановить его. Потому что чертовски уверенна, что Грэм не послушает ее вообще.
***
Черт ее побери.
Черт бы ее побрал.
Эти ублюдки собирались изнасиловать ее в ее постели, пока она была парализована этим сумасшедшим наркотиком Совета, и она не хотела слышать их крики?
Ну, он хотел.
Хотел, чтобы они кричали до тех пор, пока их голоса не охрипли, пока они не были на грани от гребаной боли, обезумив от этого. Они были чертовыми шакалами, они действительно могли оправдать свои пытки.
РэймондМартинес будет долго кричать, он уверен. Этот ублюдок хочет жить. Он хочет жить долго. Достаточно долго, чтобы потратить этот гребаный ящик с деньгами и золотом, которые неудачники Совета дали ему в качестве оплаты за Кэт. И он знал. Этот сукин сын знал, что его дочь живет в Кэт. Дух Клэр Мартинес все еще был частью Кэт. И ему было все равно.
Вернувшись в гостиную, он присел рядом с двумя шакалами.
Сволочи.
Он заклеил им рты, чтобы они не кричали и не отвлекали его, прежде чем он был готов с ними справиться.
Черт ее побери. Черт бы побрал эту женщину…
Он оторвал скотч от их губ, улыбаясь их хрюканью от дискомфорта.
В конце концов, даже шакалы были слабенькими кисками.
– Думаете, это неприятно? – пробормотал Грэм. – Неприятно – это первая вивисекция, а ты не можешь кричать. Чувствуешь, как их пальцы прощупывают твои органы и внутренности, и молишься о смерти, обмочившись.
Тихие крики. Тихие молитвы.
Шакалы смотрели на него с холодной, твердой целью, наблюдая, ожидая, ища слабость.
Грэм медленно улыбнулся, удовлетворение урчало в его груди от мерцания беспокойства в бледно-желтом взгляде того, что крупнее.
– Ты знаешь, кто я, не так ли? – прошептал он. – Они все еще называют меня монстром?
– Они будут рады, что ты все еще жив, – прошептал шакал, едва способный говорить. – Как и твоя пара.
Монстр, чудовище без пощады, сострадания или какого-либо подобия тепла, прыгнуло дальше в его чувства; звук, который покинул его горло, был демоническим.
– У меня нет пары, – прорычал он. – У меня есть только обязанность защищать мой прайд, шакал. Моя единственная цель. Моя единственная причина существования. – Потому что без него пара будет страдать.
И в некотором смысле это было правдой. Когда монстр был свободен, все узы, всякая привязанность, все уважение были уничтожены. Только одна цель наполняла его. Защищать пару мог только Грэм.
И он был убедителен. Он чувствовал это.
– Я заставлял сильнейших койотов Совета обмочится всего за десять минут, – заметил он тогда. – Как долго вы продержитесь, прежде чем запах вашей мочи оскорбит мои чувства?
Он даст им хотя бы пятнадцать минут. Эти двое выглядели довольно сильными. И шакалов пытали с детства, их обучение – царство террора, призванное обеспечить выживание только самых жестоких. До того, как им исполнится десять лет, выживет только один из помета. Единственный, достаточно сильный, чтобы наблюдать, как другие голодают, чтобы он мог есть. Тот, кто достаточно силен, чтобы убить всех, кто стоял на пути его побега из гнилой, забитой клетки, в которой они были заперты.
– Она хочет, чтобы я был милосерден, – прорычал он, и в их глазах мелькнула надежда.
Грэм улыбнулся. Изгиб его губ, притупили надежду и принесли знание верной смерти.
– Она не знает, они вырвали у меня милосердие в тот день, когда вырвали сердце из моей груди…
Монстр желал, жаждал, черт возьми, пускал слюнки от звуков их криков.
Сузив глаза глядя на них, он наблюдал за ними, привносил их запахи в свои чувства, ломал маркеры, отмечал разные различия и, как он научился делать в исследовательском центре, отслеживал каждый гребаный ген, который сделал их такими, какие они были, это была слабость шакала. Столкнувшись с тем, кем он был на самом деле, зная его историю и обнаружив, что кто-то другой знал это тоже.
– Знаешь, почему они называют меня чудовищем? – тихо, лениво спросил он, несмотря на адский звук в его голосе.
Тот, что крупнее просто уставился на него. Тот, что поменьше, моргнул. И Грэм знал почему, как и шакал. Потому что Грэм мог чувствовать гораздо больше, чем хотел знать шакал.
Он сосредоточился на этом.
– Тебе нравится обслуживать своего хозяина Совета? – тихо спросил он, запах господства человека над шакалом все еще сохраняется на существе. – Я до сих пор чувствую запах его освобождения на тебе, несмотря на твои попытки смыть его. Ты притворяешься, что тебе нравится его освобождение или наоборот? – Шакалов можно довести до самоубийства, пытаясь доминировать над ними. На этом шакале был сильный запах унижения.
Яростное рычание, разъяренное и демонстрирующее потерю контроля, исходило от существа.
Другой все еще смотрел на монстра, который убьет его и его партнера. Но то, что почувствовал Грэм, было совсем другим.
– Когда ты убьешь его насильника? – спросил он того, что крупнее, углубляясь в слабое место шакала. – Тебе нравится делиться своим любовником?
Шакалы не делились. Ничем. Ни едой, ни верностью, ни состраданием, ни любовниками. Это было не в их характере.
То, что они делали, заключали партнерские отношения со своими любовниками. Сила и тактическое преимущество. И они создали прочные партнерские отношения. Тот, что слабее был партнером этого во всех отношениях.
Тем не менее, сильнейший определенно больше контролировал свою собственность. Он просто смотрел перед собой, ничего не говоря, ничего не чувствуя.
– Не имеет значения, – решил Грэм. – Вы оба умрете здесь, поэтому никому из вас не придется снова сталкиваться с унижениями Совета. Не так ли?
– Что ты знаешь об их унижениях? – спросил тот, что больше, с довольно любопытным тоном. – Монстр когда-то был любимым ребенком своего создателя. Тебе бы понравились, умирающему с голоду уничтожить всю свою стаю ради того, чтобы выбраться из клетки, заполненной пометом и разлагающимися трупами?
Грэм изогнул бровь услышав вопрос.
– К счастью, в отличие от шакалов, я был создан не только для того, чтобы следовать приказам.
– Если бы я просто выполнял приказы, то женщину бы уже забрали и передали ожидающим ее ученым, – он пожал плечами. – Я был на месте задолго до того, как она пришла сюда. – Он оглядел комнату, имея введу дом. – Его звонок Совету и его требование сначала услышать ее крики дали нам возможность достичь наших собственных целей.
– Я не веду переговоров о свободе, шакал, – прорычал Грэм, разъяренный тем, что эта попытка была предпринята. – Ты не можешь ничего мне сказать, у тебя нет ничего, что убедило бы меня не убивать тебя и твоего партнера. Если я не пощажу вас ради нее, – он указал на фойе и лестницу, ведущую в комнату Кэт, – тогда нет ничего из-за чего я могу пощадить вас.
– Твоя пара или твой ребенок, – проворчал шакал. – Любой из них является слабостью.
– Прайд альфы – это его дети, его братья, его сестры, – сообщил он существу с оскорбительным отвращением. – Что-то, о чем твои родственники ничего не знают.
Шакалы могут сражаться в группах для защиты, но они сражаются и независимо друг от друга.
– Слабые стороны, – повторил шакал. – Ты определен ими. Ослаблен ими. Твое выживание ограничено, Гидеон.
Чудовище сменило его, затемнив полоски на его лице и теле, наполнив его первобытным умом и дикостью, которые словно были на высоте. Как наркотик, который открыл все чувства, обострил рефлексы и знания. Обладание такой силой – он наслаждался тем, что наполняло его.
