Текст книги "Прекрасные тела"
Автор книги: Лора Каннингем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
Канарейки боятся холода, но любят свет, поэтому Клер закрыла ту стенку клетки, которая была повернута к окну, куском прозрачного полиэтилена. Певун Джо ответил благодарной трелью. Клер тоже посвистела – они часто музицировали дуэтом. Потом она огляделась, желая убедиться перед уходом, что оставляет свое жилище в порядке. Сегодня ей казалось особенно важным, чтобы ее жизнь хотя бы внешне выглядела упорядоченной.
Ведение хозяйства в таких условиях требовало изрядной ловкости: ящики в ящиках, башни из книг – здесь было место для всего, но только в том случае, если каждый предмет лежал на своем месте. В центре этой маленькой вселенной располагались кровать и музыкальные инструменты Клер – круммхорн и фагот. Инструменты были установлены на специальные подставки, из-за чего казались почти одушевленными. Конечно же, эти маленькие жильцы двигались только тогда, когда Клер снимала их с подставок, собираясь на репетицию или на концерт.
Куда же Клер положит ребенка? Она едва нашла место для собственной кровати, представлявшей собой не что иное, как два простых футона, положенных один на другой. Сверху громоздились яркие подушки из шелка и бархата, купленные во время путешествий по Азии, Африке и Европе; подушек была целая уйма – Клер считала своим долгом привести такой сувенир из каждой страны. Довершали картину покрывало и лоскутное одеяло дикой расцветки – подарок старенькой миссис Райс, соседки. Словом, пышное и яркое ложе было для Клер, как и ванна, средой обитания.
Между постелью и стеной оставался только узенький проход, но и он был занят: Клер втиснула туда шестифутовый викторианский платяной шкаф орехового дерева. Места для настоящего гардероба здесь не было, ведь изначально эта комната служила библиотекой или, как нравилось думать Клер, музыкальной гостиной. Помимо своей основной функции шкаф исполнял еще и роль бюро: Клер держала в нем важные документы. Сегодня шкаф был набит плотнее обычного, поскольку в прошлый понедельник Клер обнаружила в мусорном баке объемистый тюк, полный тряпок и бумаг. Все это принадлежало миссис Райс.
Находка повергла Клер в шок: куда же подевалась сама миссис Райс? В последнее время маленькая старушка с серебристыми кудерьками совсем не показывалась. Неужели и ее… «вынесли»? Такое время от времени случалось, когда умирал кто-нибудь из престарелых обитателей дома. Тело помещали в черный виниловый мешок, спускали на грузовом лифте и через служебный вход выносили на улицу, где ждал фургон неизвестной похоронной конторы.
Но нет, слава богу, миссис Райс избежала такой судьбы: вчера Клер наконец выяснила, что старушке пришлось спешно «эвакуироваться» в социальный дом где-то в Бруклине. Поскольку отъезд миссис Райс был вынужденным и внезапным, ей пришлось оставить часть накопленного за жизнь добра (тряпочки для изготовления лоскутных одеял и нотные листы). Клер перенесла к себе мешок с брошенными старушкой пожитками, решив при первой же возможности отвезти их владелице в Бруклин.
Поездка к миссис Райс явно состоится нескоро – из-за ребенка. Путь в Бруклин казался Клер таким же сложным, как полет на Уран. Она просто не могла составить маршрут, разобраться во всех этих линиях метро, понять, где и на что пересаживаться… Но она знала, что обязательно доберется до миссис Райс – после родов.
У Клер выработался инстинкт – прятаться от остального мира, откладывать любые встречи на «после родов». Может, это было неким атавизмом, заложенным в механизме эволюции? Животным стремлением защитить нерожденное дитя? А может, это было связано с ее странным режимом? Днем Клер спала, а поздно вечером или даже ночью отправлялась за продуктами в магазин за углом. Флуоресцентные краски полночного города вызывали у нее ощущение лунатизма, а продавцы и другие покупатели казались лишь участниками ее сомнамбулического сна.
Почему она скрывалась? Но даже сам этот вопрос заставил Клер спрятать голову под крыло. Она смутно ощущала присутствие какой-то тени, о которой ей не хотелось думать. Клер пряталась, потому что ей казалось более безопасным избегать трудностей – до поры до времени, пока она не будет готова с ними справиться.
Все будет прекрасно. До сих пор ведь все было прекрасно, правда? Клер верила, что родилась под счастливой звездой, и знала, что все обойдется…
Здесь, в комнате № 312, Клер жила в своем собственном климате, влажном от долгих ванн, и только в этом климате могла цвести. Она слушала и сочиняла музыку, предавалась сну, готовила еду и ухаживала за Певуном Джо.
В этом влажном климате Клер, ее кенарь и инструменты укрывались от летней сухой жары и зимней стужи. Домашние растения, выросшие из давным-давно посаженых семян, тоже чувствовали себя прекрасно – они становились выше, толще и зеленее, устремляясь к солнечному свету, порой слишком яркому, щедро лившемуся сквозь огромное окно.
Клер знала, что такое парниковый эффект: она сама жила в таких условиях, и это ее устраивало. Иногда она улавливала запах почвы и удобрений, добавленных ею в землю, которую она купила в цветочном магазине. В такие мгновения Клер чувствовала себя единым целым со своими авокадо, бананами (все они уже почти стали деревьями), своим зеленым потомством, все растущим и растущим. Оглядев свои скромные владения, Клер осталась довольна.
Здесь, в комнате № 312, было очень красиво, все дышало плодородием, изобилием, все полнилось звуками музыки и сладостью благовоний. Найдется здесь уголок и для ребенка; в конце концов, он может спать рядом с Клер – если люди любят друг друга, то им нужно совсем немного места. В некоторых странах целая семья порой живет в одной комнате, причем еще меньше этой. Все будет в порядке, не стоит волноваться… Певун Джо выдал еще одну трель в знак согласия. Птички знают, что к чему, это давно доказано.
Итак, здесь будет ребенок, здесь будет любовь… Клер вдруг почудилось, что ее ноздри уловили аромат младенца… Неужели тот случай в очереди во фруктовую лавку произошел так недавно? Да, в этом году, прекрасным майским днем, незнакомая женщина предложила Клер подержать своего ребенка, почувствовав, что той очень этого хочется. Тогда-то Клер и прикоснулась губами к маленькой головенке… Быть может, именно та случайная радость помогла ей подготовиться к решающей ночи? О, младенческий аромат – говорят, это особая генетическая уловка, заставляющая нас любить их. Клер засмеялась: что ж, сработало. Стоило ей вдохнуть запах чужого малыша, как она решила обзавестись собственным. Теперь дитя у нее внутри, и это лучший из ее секретов, готовый вот-вот выйти наружу.
Клер натянула шерстяные рейтузы со смешным мешочком на животе, к которому никак не могла привыкнуть, да, в общем-то, и не собиралась привыкать: скоро она снова наденет свои обычные вещи. Потом для большего тепла она влезла в спортивные штаны и натянула лыжный свитер, купленный во время одной из многочисленных поездок в Исландию. Этой зимой вошли в моду вязаные шапочки с фольклорными мотивами, а Клер носила такую шапочку уже несколько лет. Она спрятала длинные рыжие волосы под шапку, обмоталась шарфом и надела еще один свитер. Затем просунула руки в лямки рюкзака – он был тяжелый, поскольку в нем лежали замок для велосипеда, кошелек с мелочью и кое-какие пустячки для Джесси.
Клер не признавала пальто – такая одежда тянула ее к земле. Чаще всего она передвигалась по городу на велосипеде, а в пальто далеко не уедешь.
Оставалось ответить на один немаловажный вопрос: рискнет ли она отправиться в Нохо на велике? Клер сознавала, что ее «байкерские деньки» позади, ведь она с каждым днем становится все более и более неуклюжей. Она понимала, что уже на этой неделе ей придется отказаться от велосипедных прогулок и отложить их до лучших времен – до того момента, когда родится ребенок.
Но, может, прокатиться еще разок – последний раз перед родами? Ей было все труднее удерживать равновесие, но сегодня она хотела прибыть на вечеринку, как говорится, во всем блеске, показав подругам, что она – все та же Клер, а не какая-то грузная унылая клуша. К тому же добираться на велосипеде проще, дешевле, быстрее… и потом, Клер просто обожала свой велик. К счастью, снегоуборочные машины уже выполнили свою работу, так что путь был свободен.
Как только началась «осада „Тереза-хауса“», Клер забрала велосипед из общей кладовки: он бы непременно исчез, если бы она его там оставила. Велосипед у нее был не какой-нибудь, а творение фирмы «Пежо», подарок одного бывшего ухажера.
На прошлой неделе, когда Клер катила на своем велике, ее окликнули дети: «Эй, где вы раздобыли этот драндулет?» Клер засмеялась: она-то считала велосипед «новым», сработанным по последнему слову техники. В тот момент она почувствовала себя Рипом Ван Винклем, [66]66
Рип Ван Винкль – герой хрестоматийной новеллы Вашингтона Ирвинга (1783–1859).
[Закрыть]только что узнавшим о существовании некоего Нового Мира. Клер лишь недавно обзавелась компьютером и рискнула пуститься в плавание по киберпространству. Первые опыты ей понравилось, и у нее сразу же появились новые друзья в двенадцати странах. К тому же благодаря интернету у Клер резко уменьшилось количество телефонных счетов, а ведь еще пару месяцев назад долг за международные разговоры превышал ее месячный доход. Причиной тому была одна ее «вредная» привычка: чем дальше жил друг, тем дольше Клер с ним беседовала. Она могла часами трепаться с кем-то из Новой Гвинеи или Египта, но ей хватало нескольких минут на разговор с человеком, живущим на Двадцать восьмой улице.
Она повезла велосипед по коридору, старательно обходя лужи краски и прочие следы «обновления». Хотя «КАКА-Корпорейшн» решила сохранить три нижних этажа, бывших постояльцев никто не уговаривал остаться. Тяжелая рука «ремонта по-хорватски» вовсю размахивала отбойным молотком, а потому две кларнетистки и художница предпочли съехать. Возможно, Клер стоило последовать их примеру и отправиться во Флоренцию или Будапешт, или другой европейский город, где ей случалось здорово проводить время с друзьями.
Возможно, Нью-Йорк заканчивал свое существование, разрушаясь или, по крайней мере, меняясь до неузнаваемости. А может, он просто перестал быть городом Клер, прожившей здесь, на углу Пятьдесят шестой улицы и Девятой авеню, двадцать лет (она бежала сюда из городка Старуха, штат Пенсильвания, когда ей исполнилось шестнадцать). В последнее время город, похоже, ускорил свои шаги и промчался мимо Клер. Жить здесь стало неуютно, да и мало кому по карману.
Вероятно, Клер следовало уехать за границу и родить ребенка в стране с более глубокой культурой, да и, чего уж там, более совершенной системой здравоохранения. У нее были друзья в Италии и Швеции, Греции и Израиле. Клер знала, что может сесть на самолет хоть сегодня, она ведь с такой легкостью совершала перелеты с друзьями и даже возлюбленными. Она побывала во многих странах и, как говорится, налетала целые мили.
Клер вошла в лифт. Стенки кабины завешены грязными тряпками, отчего лифт тоже выглядел жертвой ремонтного насилия. Более того, его слегка перекосило, и он замер на несколько дюймов выше этажа. Неудивительно, что старые постояльцы покидают «Тереза-хаус»: кому же охота в один прекрасный день свалиться в шахту лифта благодаря заботам «КАКА-Корпорейшн»?
«Но мне было бы так жаль этой комнаты, этой ванны», – думала Клер, провозя свой велосипед по вестибюлю. Эх, такое хорошее было место… Теперь некогда изящный вестибюль располовинят и часть пространства отдадут медицинским офисам с первого этажа. Клер обошла еще одну поверженную ванну, лежащую на боку около грузового лифта.
Не надо об этом думать… сегодня вечеринка, на ней и следует сосредоточиться… пошутить-посмеяться со старыми подругами. Твердо решив держать себя в руках, Клер вывезла велосипед на улицу.
Под старой рваной вывеской-растяжкой, на которой все еще можно было прочесть: «Женское общежитие „Тереза-хаус“», Клер без особого труда запрыгнула на велик, чуть помедлила, обретая равновесие (это было немного сложнее), а потом поехала по Девятой авеню, бодро крутя педали.
Воздух был такой морозный, что казался невидимой стеной. Клер сделала вдох и ощутила покалывание в дыхательных путях – это зима хлынула в легкие… Ветер хлестал ей в лицо, будто пытаясь остановить ее. Она почувствовала, что щеки у нее запылали, а потом кожа словно бы затвердела и онемела.
Клер не дрожала – тепло, поднимавшееся из самой сердцевины ее существа, из той глубины, где созревал ребенок, согревало ее до самых кончиков пальцев, вцепившихся в руль. Она стала сильнее жать на педали и вскоре уже во весь опор мчалась навстречу ветру.
Проезжая мимо фруктовой лавки с пророческим названием «Райский сад», Клер чуть помедлила. Ее беременности могло не быть, если бы не две таинственные встречи, произошедшие с ней именно здесь, на местном фруктовом и цветочном рынке, в тот незабываемый майский день.
День был не только воскресный, но и праздничный – День матери. Впрочем, Клер вовсе не считала его праздничным. Ее мама умерла, когда Клер было всего два года, и у девочки остались только обрывки воспоминаний: ароматы пудры и туалетной воды, прикосновение шелковистых губ перед сном… Если у Клер и были какие-то ассоциации с Днем матери, то скорее неприятные. Отец женился во второй раз, причем с оскорбительной поспешностью – всего через четыре недели после смерти первой жены. Его избранницей стала женщина по имени Герда, больше всего напоминавшая ведьму из сказок братьев Гримм. Она идеально подходила на роль злой мачехи. Клер подозревала, что отец женился снова, потому что не мог позволить себе платную няньку, а сам целыми днями пропадал в сталелитейном цехе. Вот поэтому Герда, появившаяся у них сначала в качестве дешевой домоправительницы, вскоре стала для отца Клер «бесплатной» женой. В результате пришлось расплачиваться с ней своей собственной жизнью и жизнью дочери.
Это тягостное супружество оказалось прочнее каната. Отец Клер продал душу за трехразовое питание и выглаженные рубашки. Ненависть, с которой он и Герда смотрели друг на друга, связывала их так сильно, что могла поспорить с любовью. Они были не в силах расстаться.
Клер не видела обоих вот уже много лет. В тот памятный День матери ей даже в голову не пришло купить для Герды сирень или конфеты, ведь именно из-за мачехи она ушла из дома. Клер не могла найти оправдание выбору отца. Такое впечатление, что он убил саму память о первой жене – веселой, свободной и красивой женщине. Лила (так звали маму Клер) тоже была музыкантшей, правда, скорее классического направления, и за неимением другой сферы применения своего таланта играла на церковном органе. Сохранились фотографии Лилы: пепельная блондинка, с широкой костью, как и Клер, с такими же пухлыми губами и большими голубыми глазами. Разве можно променять такую женщину на тролля в перекрученных чулках и ортопедических сандалиях?
Даже в такой дыре, как Старрукка, штат Пенсильвания (или Старуха, как называла родной город Клер), Герду считали ужасной скрягой. Она мыла пластиковые тарелки, отвергая сам принцип одноразового использования посуды. Герда в жизни не выбросила ни одной банки, ни одной коробки, и все они громоздились на кухне грозными, покрытыми копотью утесами.
Но самое ужасное, что Герда жестоко обращалась с Клер – так жестоко, как злая мачеха из страшных сказок. Можно без преувеличения сказать: она сожалела, что Клер не умерла вместе с матерью. Однако девочка вовсе не годилась на роль жертвы и всегда давала сдачи. Если Герда пыталась отшлепать ее, Клер предусмотрительно прятала под колготки книгу, и мачеха больно ударялась сама. А когда Клер впервые надела туфли на высоких каблуках и Герда назвала ее потаскухой, девушка, протискиваясь по забитой коробками кухне якобы случайно наступила мачехе на ногу в сандалиях с открытым носком.
Когда Клер исполнилось шестнадцать, она убежала из дома, чтобы больше никогда не возвращаться в Старуху. Вот потому-то в День матери, всего каких-нибудь семь месяцев назад, Клер даже и не вспомнила о Герде. Зато в ее памяти всплыли размытые образы, связанные с родной матерью. Без сомнения, Лила была добра. Клер смутно помнила мамин цветочный аромат, прикосновение ее губ к своей щеке. В младенчестве она все время плакала, и Лила укачивала ее перед сном. У нее осталось только одно отчетливое воспоминание о маме, и было это, как говорится, «прелесть что такое».
Лила кормила дочь грудью, и, видимо, настал момент, когда пора было заканчивать кормление. Умоляя покормить ее еще немного, Клер протянула ручонки к маминым «титечкам», и Лила, немного поколебавшись, сказала со смехом: «Почему бы и нет? Конечно, милая». И хотя прошло уже более тридцати четырех лет, вкусовые рецепторы Клер по-прежнему помнили этот вкус любви, напрямую переданный матерью.
А по поводу официального праздника у Клер не было никаких сантиментов. Она думала: «О, День матери – очередной повод опустошить кошельки покупателей». И действительно, поздравительные открытки и сирень, розы и шоколад – целая индустрия, изобретенная для выражения любви, хотя настоящая любовь от календаря не зависит.
Но именно в тот день у цветочно-фруктового лотка жизнь Клер изменилась. В очереди перед ней стояла женщина маленького роста, с прямыми каштановыми волосами, симпатичная, но вроде бы ничем не примечательная. Зато на руках у этой женщины сидела совершенно необыкновенная малышка. Она посмотрела на Клер. Да-да, девочка действительно на нее посмотрела, причем каким-то невероятно осмысленным, взрослым взглядом. Она была умненькая, эта малышка. Вперив в Клер свои огромные голубые глаза, она словно бы спрашивала о чем-то важном: «Зачем? Почему?»
Но Клер могла бы забыть об этом странном ребенке, если бы не случилось то, что случилось. Маме девочки надо было уложить покупки в сумку, и она посадила малышку на прилавок. Клер первой заметила, что кроха вот-вот соскользнет, и бросилась к ней, не раздумывая, чисто рефлективно. К счастью, падение удалось предотвратить.
– О господи, – выдохнула женщина, – спасибо вам…
Должно быть, незнакомка догадалась о чувствах Клер по выражению лица: поймав младенца, Клер ощутила, что попалась сама. Благоухание волос, мягкость младенческой кожи, невероятная плотность этого маленького существа. Вес девочки ощущался как-то по-особому – она была тяжелой и легкой одновременно.
Впоследствии Клер вспомнила один старинный афоризм: «Ты не чувствуешь жажды, пока тебе не предложат воды». Вдохнув аромат младенца, она впервые испытала тягу к материнству.
– Хотите подержать ее? – спросила мать девочки.
Клер только кивнула. В ту минуту она прожила целую жизнь, полюбив это дитя. Да, она просто влюбилась в совершенно незнакомую малышку… Через мгновение Клер вернула ее матери, на прощание прикоснувшись губами к мягким как пух волосикам.
Интересно, связан ли этот случай с тем, что произошло чуть позже? Находилась ли все еще Клер под воздействием чар, когда вернулась к фруктовому лотку вечером того же дня?
А что если тот ребенок был современным Купидоном? «Вполне возможно», – сказала себе Клер. Быстрее крутя педали, она промчалась мимо «Райского сада». Кто знает, как происходят такие вещи? Возможно, это была чистая случайность. Тот вечер в корне изменил ее судьбу, и вот теперь, спустя всего семь месяцев, она ехала на бэби-шауэр (а это был именно бэби-шауэр, хотя подруги и заверяли ее, что это просто вечеринка).
Поначалу Клер была против такого праздника, но, уже направляясь к Джесси, почувствовала нетерпение. Без сомнения, подруги захотят знать все. Клер смаковала подробности той ночи, предвкушая, как будет рассказывать им о своем романе.
Должно быть, она улыбалась, потому что какой-то латиноамериканец, мимо которого она проезжала, крикнул ей:
– О, мамасита!
Он был от нее в восторге. Клер засмеялась, сильнее нажав на педали.
Удивительно, какие странные вещи могут поднять настроение… Так, вожделение местных латинос было для Клер постоянным источником бодрости духа и уверенности в себе. Мужики показывали пальцем на ее живот, улыбались и издавали чмокающие звуки. Она знала, что иных женщин это могло бы оскорбить, ведь латиносы просто раздевают глазами. Ее познаний в испанском хватило, чтобы понять их слова: каждый из них был бы не прочь с ней…
– Как же, как же, – со смехом пробормотала она, проносясь мимо на всех скоростях, – разбежались.
– Эй, красотка, – крикнул очередной латино.
Вроде бы на роль красотки Клер не годилась, но окружающим она казалась именно такой, потому что всегда была в хорошем настроении. И хотя, улыбаясь, она слегка обнажала десны и показывала щелку между передними зубами, ее улыбка была такой приятной и обезоруживающей, что ею восхищались все без исключения.
– Миллион долларов за такую улыбку, – услышала она очередной комплимент, уже сворачивая на Бутан-стрит.
Похвала исходила от обычного бродяги, неряшливого дядьки в старой шинели и рваных галошах. Обаяние Клер даже его не оставило равнодушным…
Этим вечером Клер была одета броско, если не сказать кричаще: яркие спортивные штаны, несколько свитеров, пестрый вязаный шарф и ядовито-розовый шлем с зеркалом заднего обзора. Выбившиеся из-под шлема рыжие волосы развевались на ветру, а Клер знай себе крутила педали старого горного велосипеда и напевала: «La donna е mobile…»
Улица была совершенно пуста, если не считать лимузина, припаркованного возле дома Джесси. Водитель дремал, уронив голову на грудь, но мотор работал – видимо, для тепла, так решила Клер. Кругом не было ни души, к тому же стоял такой мороз, что, казалось, велосипед можно просто прислонить к парковочному столбику – вряд ли сейчас найдется кто-нибудь, кто на него посягнет. Но Клер прожила в Нью-Йорке двадцать лет, а потому привычным движением сняла переднее колесо и цепью привязала велосипед к столбу, на котором висел знак «Стоянка запрещена».
Поездка приободрила Клер, но она решила слегка перевести дух, прежде чем войти в бывшую фабрику Франкенхаймера. Там, на последнем этаже, подруги с нетерпением ждали ее появления. Она не видела их очень долго – на то были причины, которые она сама от себя скрывала.
Клер вдруг захотелось сбежать, вернуться в «Тереза-хаус» – к птице, к музыке, к status quo последних шести месяцев. Иногда ей казалось, что беременность поглощает всю ее жизнь и для других занятий не остается ни времени, ни сил… Если бы можно было просто сидеть, наблюдать, как растет живот, прислушиваться к стуку сердца, чувствовать толчки и ждать появления младенца. Клер ощущала себя на удивление занятой, хотя со стороны могло показаться, что она ничего или почти ничего не делает.
Но уже стемнело, да и холод был такой, что проникал сквозь все ее свитера даже во время езды. И все-таки ветер приятно взбудоражил Клер – она приняла его вызов и смогла примчаться сюда. Она привыкла носить тяжести (рюкзак весом семьдесят пять фунтов был для нее нормой), так что живот не слишком ее тяготил. И все-таки ей, наверное, больше не стоило искушать судьбу: сохранять равновесие и вправду стало сложновато. Главное, что сегодня она своего добилась.
Биоритм Клер вошел в ночную фазу, и она почувствовала прилив сил. Ее щеки запылали. «Да, ночка была что надо. Эх, покажу я им сейчас!» – подумала Клер и вошла в дом.
А в квартире на двенадцатом этаже ее действительно ждали. Долго ждали. Клер прибыла в 19 часов 35 минут, то есть она опоздала больше чем на час. Как уже говорилось, она жила по собственному времени, по «международному времени Клер».
В тот момент Джесси как раз выпроваживала Марту. Подавая ей роскошное пальто-накидку, Джесси подумала: «Между прочим, только я одна заметила, что накидка сделана из шерсти антилопы оронго, а этот вид находится на грани исчезновения. Интересно, знает ли Марта, что производство таких накидок нелегально и что за ввоз этой шерсти в страну полагается штраф и тюремное заключение?» Джесси размышляла, говорить об этом Марте или нет, а сама держала накидку, помогая подруге просунуть руки в рукава.
«Нет, – рассудила Джесси, – сегодня гораздо важнее выставить Марту прежде, чем появится Клер. Иначе мы сами окажемся… на грани исчезновения».
– Но я хочу ее видеть! – протестовала Марта. – Я останусь еще на минутку…
– Ну что ты, а как же Дональд? – напомнила ей Джесси. – Как же ваш ресторан?
– Нет, твой поход в ресторан ни в коем случае не должен сорваться, – хором поддержали хозяйку Нина, Лисбет и Сью Кэрол.
– А Дональд? – повторила Джесси. – У него же день рождения. Ты ведь не можешь оставить его в ресторане одного?
Это почти сработало. Марта стояла у лифта, и Джесси нажала на кнопку вызова, но тут оказалось, что в лифте кто-то поднимается. Кто это? Все гости давно собрались, значит, это могла быть только…
– Клер! – воскликнули подруги, когда двери лифта открылись и на площадку ступила почетная гостья – беременная, но вовсе не располневшая, одетая в яркие свитера и вязаную шапочку, с велосипедным колесом под мышкой.
Она сняла шапку, рассыпав по плечам огненные волосы, а потом улыбнулась, щедро показав щелку между передними зубами. И тут уж ни у кого не осталось сомнений, кто здесь самая-самая.
– Какая ты красивая! – раздался всеобщий восторженный возглас.
