Текст книги "Прекрасные тела"

Автор книги: Лора Каннингем

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Глава десятая
КОЛДОВСКОЙ ЧАС

В которой Сью Кэрол, пылающая гневом, как Медея, появляется на Бутан-стрит «с вещами» и странным подарком.

В пылу гнева Сью Кэрол могла бы, как в левитации, взлететь на двенадцатый этаж. Вне себя от ярости она мчалась по улице, едва касаясь ногами земли. Господи, как же она ненавидела Боба! Из-за него она была вынуждена, прихватив с собой самые ценные, самые памятные вещи, тащиться по обледеневшему городу. Из-за него она рисковала получить обморожение и быть по ошибке принятой за бездомную. Впрочем, почему по ошибке? Она и вправду была бездомной – и все из-за того, что негодяй не мог держать этона замке.

Даже достигнув точки кипения, Сью Кэрол не забывала о некоторых приемах тренинга, помогающих отследить собственные реакции и способы выражения разных эмоций. Ее наблюдения, ее «третий глаз» пришлись бы очень кстати, доведись ей играть Медею.

«Запоминай, – говорила она себе, – эту энергию гнева, наделяющую нас сверхчеловеческими способностями, позволяющую мобилизоваться и сорваться с насиженного места».

Она прищурилась, пытаясь оценить свое отражение в металлической двери лифта, но ничего толком не увидела, ведь у нее была только одна контактная линза. Выглядела Сью Кэрол как-то несобранно. «Горе – это растерянность, – напомнила она себе, – и выражается оно не в слезах, а в том, что роняешь предметы и теряешь важные вещи: деньги, ключи, контактные линзы и проездной на метро. Потери материализуются».

Она лишилась правой перчатки, и, как знать, в каком состоянии были ее пальцы, сжимавшие чертову сумку с любовными письмами, резюме и свадебными фотографиями. Может, все закончится тем, что она лишится пальцев и будет цепляться за последнюю надежду культяпками? Сью Кэрол чувствовала: от положения нищей, отверженной и покалеченной ее отделяла лишь тонкая мембрана, которая получила пробоину сегодня утром, когда она сделала это ужасающее открытие. «Сумасшедший дом, – сказала она себе, – конец света, как я его представляю».

Но кое-какими «болеутоляющими средствами» Сью Кэрол запаслась: купила на улице несколько крошечных голубых таблеток. Экстази. Они ей точно понадобятся. Был еще собачий валиум, заказанный в аптеке для ныне покойного пса. В общем, она всегда могла облегчить свои страдания, хорошенько порывшись в кармане джинсов.

Это что же – она вот такая, какой выглядит теперь?Опухшее лицо, монголоидные глаза… Ей хотелось верить, что это металлическая дверь лифта все искажает. Потом изображение Сью Кэрол раскололось на две части, и она увидела подруг, чьи лица вытянулись от разочарования.

– Что ж, спасибо, – сказала она им. – Похоже, вы рады меня видеть.

– Мы думали, это Клер.

Клер. Господи, Сью Кэрол была в таком состоянии, что почти забыла, ради чего они собрались. Порывшись в сумках, она достала маленький пакетик, приобретенный в корейском магазинчике. Окинув взглядом квартиру, она заметила кроватку, битком набитую подарками, и затараторила:

– У меня совсем не было времени купить подарок, но я заскочила в корейский магазинчик неподалеку и купила там, – она задержала дыхание, извлекая из пакета подарки, – вот эти замечательные овощи.

Марта, Джесси, Нина и Лисбет по-прежнему смотрели на Сью Кэрол, и в их взглядах читалось полное непонимание. Сью Кэрол предъявила им крохотный баклажан и миниатюрные цуккини.

– Вот такие малюсенькие овощи – в самый раз для малыша… Как удачно, что я приметила их по дороге сюда. Такие прелестные морковочки, и такой микроскопический баклажанчик, и даже чудесный мини-арбузик. Правда, хороший подарок для будущей мамы?

– Она свихнулась, – прошептала Нина.

– Должно быть, это обошлось тебе в три доллара девяносто девять центов, – фыркнув, предположила Марта.

«О господи, – опомнилась Джесси. – Я ведь хозяйка и должна держать ситуацию под контролем».

– Главное, ты приехала сама, – с теплотой в голосе сказала она и, взяв замерзшую руку Сью Кэрол в свою, увлекла подругу в дом.

К удивлению Джесси, та смотрела на нее едва ли не враждебно.

– Не надо добрых слов, а то я расклеюсь. Я все могу вынести, кроме доброты.

– Ты у нас такая красивая, – хором произнесли подруги.

– Да вы что?

– Честное слово.

– Ты великолепна, – заверила Нина.

– Просто прелесть, – добавила Лисбет.

– Уж не знаю, как это тебе удается, но выглядишь ты здорово, – признала Марта.

– Ох, – растерялась Сью Кэрол. – То есть вы не считаете меня старой, унылой, побитой жизнью уродиной?

– Ну что ты, – хором запротестовали они.

– Какие же вы добрые! Повезло мне с подругами. Возможно, я действительно не так уж плохо выгляжу, раз мне об этом говорят. Кстати, мне довольно часто предлагают сыграть инженю.

– У тебя такой юный вид, – польстила ей Лисбет. – Правда-правда.

– Это все мой рост. Мой размер. Из-за маленького роста я и кажусь младше. И потом, у меня морщины…

– Не выдумывай, – возразила Нина.

– Да, правда. Думаете, зачем я челку ношу? Чтобы спрятать морщины на лбу. Вот, смотрите. – Она подняла челку. – Можете посчитать – целых три!

– По-моему, ты дурака валяешь, – сказала Нина.

– Вовсе нет! Я ношу челку, чтобы спрятать лоб, водолазку, чтобы прикрыть шею. В общем, если мне и удается неплохо выглядеть, то только потому, что большая часть моего тела скрыта. – Сью Кэрол прищурилась. – Левый глаз совсем не видит. Контактные линзы высохли, и теперь у меня проблемы со слезными железами. Я так плакала, что глаза пересохли. Не спрашивайте, что да как, но я могу ослепнуть на один глаз, сами знаете из-за кого… Неслабо, да?

– И что он учудил на сей раз? – поинтересовалась Нина.

– Э, нет, – сказала Сью Кэрол, вспомнив о чувстве собственного достоинства. – Я не собираюсь об этом распространяться. Все кончено. Я порвала с ним. Взяла и ушла.

Она быстро оглядела квартиру видящим глазом. Где бы ей тут пристроиться?

– Джесси, ты не возражаешь, если я у тебя перекантуюсь? Временно – пока не подыщу жилье? Понимаешь, я просто не могу вернуться… туда после всего случившегося. Я больше не хочу видеть свою квартиру. Она запятнана, опорочена, осквернена тем, что произошло в ней сегодня.

Джесси тоже осмотрелась. В ее квартире не было перегородок. В углу стояла кровать, а чуть подальше – диван: вот и все спальные места. Джесси владела довольно обширным помещением, но комнат как таковых здесь не было.

Видимо, Сью Кэрол догадалась о сомнениях подруги.

– Тебе некуда меня сунуть? Это неудобно, да? Ладно, тогда я пойду еще куда-нибудь… не знаю куда. Но я обязательно что-нибудь придумаю, мне не привыкать.

Сью Кэрол потянулась за сумками.

– Нет, нет, ты останешься у меня, – остановила ее Джесси. – Постелю тебе на моей кровати, а сама лягу на диван.

«Правда, я не смогу работать, пока ты здесь, – добавила она про себя, – но тут уж ничего не поделаешь».

Просияв, Сью Кэрол подтащила свои сумки в угол и бросила их на кровать Джесси.

– Если я теперь начну плакать, скажите мне, чтобы я молчала в тряпочку, – проинструктировала она подруг. – Ведь если я испорчу всем настроение, я себя просто возненавижу. Мы же собрались, чтобы как следует повеселиться…

– Да неужели? – поддела ее Нина.

– Мне так нужно повидаться с Клер, она такая храбрая… – У Сью Кэрол затрясся подбородок.

– Прикуси нижнюю губу, да посильнее, – посоветовала Джесси.

Сью Кэрол последовала ее совету, а также вспомнила тренинг по речевым задержкам, который она проходила в школе Уильяма Эспера: «Попытка побороть слезы часто выглядит со сцены более эффектно, нежели откровенный плач. Сдавленный голос тоже производит впечатление. Возможна даже некоторая невнятность речи, если эмоция достаточно ясна».

Сью Кэрол готова была завыть или захныкать, как младенец. Она хотела к маме, но вовсе не желала возвращаться в Кентукки. Если бы она поехала туда, то уже не вернулась бы в Нью-Йорк. В родном городе ее ожидала одна перспектива: закончить жизнь в механическом кресле, то поднимая, то опуская его спинку, и даже это – при помощи кнопок. Она подумала о своей матери, которая живет теперь именно в таком кресле и осуществляет все свои желания посредством панели управления. Об отце, принимающем вертикальное положение только с одной целью – облегчиться. Нет,она должна предпринять еще одну попытку в Нью-Йорке. Она должна использовать «силу боли», энергию своих невыносимых страданий, чтобы достичь нового уровня. Она может дать выход этой энергии на прослушивании в понедельник. Медея.

«Я ведь уже давно не испытывала столь сильных чувств, – призналась себе Сью Кэрол. – Мои мучения так остры, что я наконец-то чувствую себя живой. Но если мне станет еще хуже, пусть даже ненамного, я просто выпрыгну из окна. Да, теперь я понимаю смысл самоубийства: убежать от себя, наказать обидчика… Один прыжок – и обретаешь покой».

«Используй это, – скомандовала она себе. – Депрессия – это ярость, направленная внутрь себя».

Джесси бросила взгляд на часы: 19.34.

– Марта, ты взяла с меня обещание выставить тебя за дверь. Если ты не уйдешь сейчас, то опоздаешь на ужин.

– Ну и? – обратилась Марта к Сью Кэрол.

– Ну и? – передразнила ее Сью Кэрол, твердо решив не открывать свою тайну.

– Как еще он тебя унизил? – допытывалась Марта.

– Брось, Марта, – одернула ее Нина.

Джесси покосилась на кухонный стол, где лежали пять глазированных цыплят. Она обратила к высшим силам последнюю мольбу, втайне подозревая, что все это напрасно: «Пожалуйста, пустьМарта уберется отсюда до прихода Клер… Тогда вечер еще можно будет спасти».

– У меня есть еще пара минут, – с угрозой в голосе заявила Марта. – Не могу же я уйти, не повидав Клер.

– Ты ведь ее знаешь, – гнула свою линию Джесси, – она всегда так сильно опаздывает. Если она до беременности не отличалась пунктуальностью, то можно только гадать, во сколько она придет сегодня…

Пытаясь таким образом «заболтать» ситуацию, Джесси подталкивала Марту к двери, к вешалке, где висела накидка из шахтуша… «О господи, просто уведиее отсюда, – умоляла Джесси. – Я сделаю все, что пожелаешь».

– Клер такая хорошая, такая сильная… Ой, сейчас разревусь, – запричитала Сью Кэрол.

– Марта, по-моему, ты и вправду можешь идти. Я не чувствую приближения Клер… думаю, я бы его обязательно ощутила, – пришла на помощь Лисбет.

– Но это просто нелепо, – огрызнулась Марта.

Джесси попробовала другое средство:

– Вспомни о Дональде. Ему исполняется сорок. Такая дата – со-рок! Ты же не хочешь, чтобы он сидел в «Зеленом омаре» один, ждал тебя, беспокоился…

– Но я поеду к нему после того, как увижу Клер… – настаивала Марта. – Я просто должна с ней встретиться.

«И будь я проклята, – добавила она про себя, – если, угрохав три тысячи dollaros на приданое для ее ребенка, я не увижу ее реакции». Марта весь день ждала благодарности Клер.

Изловчившись, Джесси накинула пальто ей на плечи и потеснила ее к выходу.

– Ладно, может быть, я заеду к вам после десерта, – в голосе Марты появились нотки нерешительности. – Я ведь забронировала столик одиннадцать месяцев назад. Сегодня мы дважды подтверждали заказ.

Какое счастье – она уходит!Но радость Джесси оказалась преждевременной: когда все они собрались на площадке, чтобы проводить Марту, раздался звонок домофона.

Глава одиннадцатая
ПОЧЕТНАЯ ГОСТЬЯ

Клер появляется, чтобы придать торжеству смысл, вручить подругам свои подарки и сделать неожиданное признание.

Марта ошиблась, полагая, что видела Клер на Девятой авеню. Полная тетка с седеющими рыжими волосами, в бейсбольной куртке и высоких кроссовках без шнурков была всего лишь бездомной, спешившей за бесплатным супом и хлебом в расположенную неподалеку церковь Святого Малахия. И беременной она не была – просто толстой.

В тот самый момент, когда Марта приняла эту женщину за Клер, сама Клер отмокала в ванне у себя дома, в единственной уцелевшей части «Тереза-хауса». Звонок она слышала, а голос Марты на автоответчике – нет: его заглушали шум воды и музыка, ведь Клер поставила свою любимую пластинку («La donna е mobile» в исполнении Карузо). [62]62
  «Сердце красавицы склонно к измене…» – знаменитая ария Герцога из оперы Дж. Верди «Риголетто». Энрико Карузо (1873–1921) – выдающийся итальянский тенор.


[Закрыть]

Клер зажгла девять свечей, расположив их вокруг старой ванны с ножками в виде когтистых лап. Полотенца она повесила на батарею, чтобы они хорошенько прогрелись. Она плескалась и бултыхалась, как русалка, беременная русалка, черпающая силы в ароматной пене. Кстати, вода значительно облегчала ей ношу.

Она с улыбкой думала о ребенке, который – у нее внутри – тоже плескался и, как теперь принято думать, слушал музыку. Для него Клер ставила лучшие записи. Она явственно видела это дитя, а радужный пузырь, служивший ему пристанищем, представлялся ей увеличенной копией пузырьков, готовых перелиться через сверкающие фарфоровые бока старой ванны. Клер, как всегда, благословляла того, кто ее изготовил, ведь это была не просто ванна, а среда обитания. Семь футов в длину, три – в глубину. Теперь таких не делают.

«Зато теперь их уничтожают», – подумала Клер. Прошлая неделя принесла ей немало волнений: начался демонтаж «Тереза-хауса», и множество точно таких же ванн было выброшено на улицу. Как странно и глупо: похожие, хотя и худшего качества, продавались неподалеку от дома Джесси, в Нохо и Сохо, в магазинах с названиями типа «Городская археология» и стоили тысячи долларов. Однако пришли какие-то терминаторы, выволокли ванны на улицу и начали крушить их кувалдами, разбивая на мелкие кусочки. Эти рабочие, главным образом хорваты, еще недавно сражавшиеся с сербами, теперь бежали в Америку – очевидно, чтобы воевать со старой американской сантехникой. Вдали от родины они совершали свое черное дело с невозмутимым спокойствием. «Видимо, они побывали в таких заварухах, что теперь им все нипочем», – думала Клер.

Она чувствовала, что расправа над ваннами – это отголосок мрачных боснийских событий. Вообще-то, с Югославией у Клер были связаны приятные воспоминания: лето в Дубровнике, уютные кафе, крепкий турецкий кофе в маленькой чашечке, тающие во рту пирожки со сливовой начинкой. Цыганские скрипки. Но то была старая Югославия, которую Клер любила и о которой вспоминала с нежностью.

Клер напомнила себе, что той страны давно не существует – ни на карте, ни в сознании людей. Она закрыла глаза и немного подвигалась в воде. Она вспомнила виноградник, где за деревянным столом ей подавали вино, сыр, фрукты и, конечно же, кофе, сваренный по особому рецепту. В то время и в той деревне казалось, что сербы и хорваты – друзья, родственники, любовники. Теперь они убивали друг друга – даже в этом солнечном винограднике… Клер вздрогнула от жуткого грохота: это очередную ванну выломали из старого пола, где она покоилась более ста лет, обеспечивал комфорт обитателям «Тереза-хауса». До Клер донеслись гортанные крики рабочих. Вероятно, обреченная ванна была совсем недалеко, всего в нескольких ярдах.

Может быть, люди, нанятые, чтобы разрушить «Тереза-хаус», – бывшие солдаты батальонов смерти? Что если они продолжают свою войну в доме Клер, пусть даже не в таких масштабах, как на родине, и сражаясь всего лишь с фарфоровыми ваннами?

Звуковые и визуальные эффекты тоже напоминали о военных действиях: в воздухе висела пыль от известки, слышались стоны и вопли. Рабочие перекрикивались сквозь развалины. Клер чувствовала себя в кольце окружения, в кольце разрушения. Здание тряслось от вибрации – это рабочие отбойными молотками разламывали вестибюль и то крыло «Тереза-хауса», где когда-то располагались общая столовая и библиотека.

Правда, небольшую «комнату отдыха» решили сохранить. Здесь Клер с подругами некогда собирались, чтобы помузицировать или посмотреть старые фильмы и концерты – в их распоряжении был маленький цветной телевизор с торчащей антенной, придававшей ему сходство с испуганным кроликом.

Комната уцелела, но маленький телевизор заменили другим, с широким плоским экраном, и надобность в кроличьих ушах отпала. Теперь к крыше со стороны переулка приросла тарелка спутниковой антенны. Лежа в ванне, Клер сквозь пупырчатое оконце могла разглядеть этот гигантский металлический тюльпан. Серый цветок казался ей потенциально смертоносным, он притягивал электромагнитные волны и портил вид на прелестный зеленый дворик «Тереза-хауса». И вообще, он словно бы целился в городское небо. Конечно, теперь телевизоры жителей «Тереза-хауса» хорошо принимали все каналы – настолько хорошо, что зрители могли разглядеть волоски в ноздрях дикторов, вещавших (поставленными голосами и, судя по всему, в режиме нон-стоп) о творящихся повсюду ужасах. Клер беспокоилась, не является ли спутниковая антенна возможным источником радиации, но управляющий убедил ее, что, напротив, тарелка выполняет функцию огромного щита. Итак, находясь в комнате № 312 и лежа у себя в ванне, Клер, возможно, была защищена от случайного радиоактивного облучения, как никто в этом городе.

Но беспокойство насчет тарелки показалось Клер пустяком в сравнении с новой напастью – разрушением части «Тереза-хауса» и уничтожением старинных ванн. Клер внимала чудовищному шуму этих работ и, лежа в своей уцелевшей ванне, всем телом ощущала пробегающие по воде мощные ударные волны, казавшиеся ей подобием цунами, обрушившегося на один отдельно взятый дом. Будущее мчалось на нее с огромной скоростью, как гоночный автомобиль, и Клер просто не могла предвидеть, какие последствия эта гонка будет иметь лично для нее. Она сделала слабую попытку спасти ванны, но, конечно же, ее никто не услышал.

– Постойте! – кричала она рабочим. – Я знаю тех, кому эти ванны нужны!

Однако наемники строительной компании даже не взглянули в ее сторону. Разгром продолжался, причем громили не только ванны, но и раковины, и кухонные шкафчики. Словом, шло истребление любых артефактов тех изящных времен, когда вещи делались на века, когда предметы быта приравнивались к произведениям искусства, когда ванна становилась напоминанием о целой культуре, а раковина, элегантная и прихотливо изогнутая, высилась на пьедестале, словно античная ваза.

На смену этой роскоши пришли уродцы из пластмассы и металлопластика. Новые «стандартные» (ха-ха!) ванны заполнялись только до середины. В этих дешевых мелких корытах скрюченное тело купальщика наполовину торчало из воды, и он чувствовал себя омаром, выброшенным на мелководье и прибитым к чужому берегу. Всю неделю Клер наблюдала за доставкой «стандартных» изделий в «Тереза-хаус». «Пусть только попробуют поднять руку на мою ванну, – думала Клер, – уж я им устрою!»

Клер позволила себе еще одно блаженное погружение в теплую пену Она вдыхала пар, благоухающий маслами, привезенными из Греции, Италии и Турции. Ощущался и аромат лавандового масла, купленного во Франции, в прибрежном городке Ле Лаванду. Ароматерапия без границ. Клер жила по принципу «Кашу маслом не испортишь», а потому добавляла в воду все известные ей травяные и цветочные эссенции, веря, что они помогут ей восстановить силы.

Она облегченно вздохнула, узнав, что продвижение «батальонов смерти» все-таки остановилось, хотя и в непосредственной близости от нее – в сущности, прямо у ее двери, на третьем этаже. Спасена.От гильотины. У последней черты. Пощадили вместе с ванной… Клер не могла себе представить, что было бы, если бы они постучались к ней. Есть вещи, совершенно необходимые для жизни: музыка и хорошая ванна. «Я бы сражалась за свою ванну до последнего, – сказала себе Клер. – Даже отряд особого назначения не смог бы ее у меня отнять».

Карузо взял свое фирменное верхнее «до» и держал его, наполняя сердце Клер радостью. Клер улыбнулась: несчастная любовь, поднятая на вершину искусства, – чего еще желать? Потом откуда-то сверху прозвучало «ля бемоль» – пала очередная старинная ванна «Тереза-хауса».

Жизнь склонна… к изменчивости. Сегодня она приняла обличье разрушительницы и явилась к Клер в облаке строительной пыли (непонятно, как эта пыль просочилась в квартиру, ведь окна наглухо закрыты). Пылевая завеса держалась уже несколько недель, оседая плотным слоем на всем, что принадлежало Клер, да и на самой Клер… отсюда необходимость принимать ванну еще чаще и подолгу.

Когда ария закончилась, и голос Карузо смолк, Клер поднялась, порозовевшая от длительных водных процедур. У нее даже кожа на кончиках пальцев сморщилась. Судя по всему, она провела в ванной полдня. Был уже седьмой час. Клер поняла, что опаздывает на вечеринку, но тут же улыбнулась: подруги знают, что она опоздает. У них даже существовал уговор: если праздник начинается, к примеру, в восемь, то Клер надо приглашать к семи.

Клер Молинаро обитала в собственном часовом поясе. Она жила не по «восточному времени», а по «международному времени Клер». Иногда она переставляла свой внутренний таймер на семь часов вперед, словно все еще – мыслями и душой – оставалась за границей, где так часто бывала. Таким образом, находясь в Нью-Йорке, Клер бодрствовала ночью, и подобный режим ее вполне устраивал.

Клер всегда казалось, что она плывет против течения, движется против ветра. Другие шли на работу, а она домой; она нередко меняла местами день и ночь, завороженная волшебным блеском ночных огней. На протяжении почти всей своей «карьеры» она выступала в заведениях, работающих до четырех утра, а потом еще тусовалась с другими музыкантами. Только под утро приходила она в «Тереза-хаус», в комнату, где ее ждали цветы и птица, спрятавшая голову под крыло.

Возможно, больше всего Клер любила возвращаться домой на рассвете… Иногда она могла пройти по пустынным улицам целые мили. Казалось, Нью-Йорк принадлежит ей одной – как во сне… Сомнамбулическая прогулка по лунным тротуарам… Клер могла бродить до тех пор, пока еегород не проснется. Ей нравилось смотреть, как дворники убирают улицы, нравилось вдыхать воздух, пропитанный ароматами кофе и горячих багелей. [63]63
  Традиционный еврейский хлеб колечком с золотистой хрустящей корочкой.


[Закрыть]В такой час она любила заглянуть в соседнюю, открытую круглые сутки лавку, стараясь подгадать к тому моменту, когда пачка свежей «Таймс» – шмяк! – уютно шлепнется на прилавок. После ночных прогулок Клер легко приходила в себя и вскоре была готова к новому дню, причем в будущее она смотрела не просто с надеждой, но еще и в предвкушении какого-то сюрприза. При этом она органично сочетала тягу к неизведанному с преданностью давно знакомым и любимым вещам.

Вот и теперь с наступлением темноты биоритм Клер достиг наивысшей точки. Она стала бодрее, подвижнее, активнее. Свечи, горячая ванна, пена, даже большое жесткое полотенце на батарее – все напоминало ей о Ночи Ночей… о той ночи, подробности которой так хотели знать подруги… Какое слово подобрать ей для своего состояния? Клер была вовсе не в восторге от привычных, обыденных выражений – «забеременела», «в положении» или, не приведи господь, «залетела», как говаривали в ее родном городке Старуха, штат Пенсильвания. (На самом деле город назывался Старрукка, но Клер с детства привыкла переиначивать название.) Нет, она бы никогда в жизни не сказала: «Я залетела». Если бы ей все-таки пришлось определить происшедшее с ней, она остановилась бы на слове «зачала». Да, «зачатие» лучше всего подходило для случая Клер, ведь беременность преобразила ее и в духовном плане.

Насколько откровенной собирается она быть с подругами? Стоит ли рассказывать им все?Клер задула свечи, вставленные в горлышки стеклянных сосудов разных цветов и форм. Эти свечи были свидетелями происшедшего с ней. Они освещали два обнаженных тела – ее и Дэвида…

Клер насухо вытерлась, с улыбкой вспоминая радости той ночи. Ночь Ночей, о да. Ладно, кое-что она им расскажет, поделится с ними своим удовольствием. Клер потрясла головой, пренебрегая феном. Пусть волосы сохнут сами, но только чтоб высохли хорошенько: слишком уж холодный сегодня вечер, чтобы выходить на улицу с мокрой головой. Теперь простуда для нее непозволительная роскошь.

На туалетном столике образовался целый натюрморт из вещей, от которых ей ныне пришлось отказаться: маленький кисет с отличной травкой, пачка турецких сигарет, графинчик «Метаксы», кофеварка на одну чашку и загадочные зеленые таблетки. Это были таблетки от простуды, и получила их Клер от студента-медика в Альпах. Клер хихикнула, вспомнив, как простудилась, позируя, стоя обнаженной на лыжах, у самой вершины Маттерхорна. [64]64
  Одна из самых красивых и трудных для восхождения гор в Альпах.


[Закрыть]Как ни странно, таблетки тогда подействовали, но что в них содержалось?

«Противопоказанные мне товары со всего света», – думала Клер, с жадностью поглядывая на свою коллекцию. Ладно, вот ребенок родится, тогда… Но как трудно было поверить, что всего через несколько недель настоящий ребенок, ее ребенок… поселится здесь, в комнате № 312.

Боже мой, но где же его положить? Комната завалена вещами до самых потолочных балок. Пока ребенок занимал самое удобное место – внутри Клер. Они были как матрешки, один в другой. Но вскоре ему потребуется новое, куда большее пространство. Словно предвкушая этот момент, малыш ткнулся в татуировку на округлом животе Клер. Ребенок будет таким же активным, как она сама, будет так же любить приключения. Как и тот мужчина… отец. Она с улыбкой вспомнила его рюкзак. Он тоже много путешествовал и тоже «все свое носил с собой».

Клер посушила волосы хорошо прогретым полотенцем. Разомлев в тепле, она стала вспоминать другие подробности той ночи… Клер представила себе его тело, покрытое ровным загаром, и узкую полоску там, где… Рискнет ли она рассказать подругам о прозрении, которое снизошло на нее, когда она увидела Дэвида?

«Давай собирайся, – приказала себе Клер, – надо ехать в Нохо». Не явившись, она бы сильно огорчила подруг и подставила Джесси. Когда она сушила волосы и нежилась в тепле, ее вдруг переполнило радостное ожидание. Она особенно остро почувствовала, что ее жизнь подчинена какой-то высшей силе. Клер натерлась кокосовым маслом. Ее живот был тугим, но при этом слегка колыхался, как земля во время небольшого землетрясения.

«Интересно, а вдруг у меня появятся растяжки?» – подумала Клер. Это должно было выясниться довольно скоро. За время своих путешествий Клер посетила немало нудистских пляжей в Европе и на Ближнем Востоке и, само собой, видела там сотни обнаженных женщин, а потому хорошо представляла себе, что происходит с женским телом. Одни женщины совсем не менялись после родов; у других на коже образовывались мелкие складочки, напоминавшие шелковую ткань, по которой пошла затяжка. Кожа у них была сморщенной, как будто в нее навеки впечатался след от бандажа. Клер видела рубцы от кесарева сечения и даже «двойной пупок» – след от операции по поводу внематочной беременности. Живот, ягодицы, груди, бедра, красно-синяя вязь лопнувших капилляров – все это было своеобразной летописью женской жизни, повествованием о том, чтоэтому телу пришлось вынести. На одних женщинах беременность оставила явные, разрушительные следы, а другие еще долго оставались такими же стройными и гладкокожими, как в юности.

Клер задумалась, насколько это хорошо – быть спортивной. Она всю жизнь бегала, плавала, гоняла на велосипеде, и, возможно, теперь ее мускулистому телу приходилось сильно перестраиваться, чтобы предоставить достаточно места для созревающего внутри нее организма.

Во время беременности Клер довелось испытать симптом, которого она прежде никогда не испытывала: боль в мускулах, как если бы она потянула связки. Боль была несильной, но неожиданной. Зато Клер не располнела и не стала неуклюжей, что, по всей видимости, объяснялось ее тренированностью.

Звонок походного будильника напомнил ей о времени. «Ну же, поторапливайся», – сказала себе Клер. Она быстро прикинула, куда ей предстоит ехать. Каким транспортом лучше добираться – на метро, на автобусе или на велосипеде? На чем быстрее? Сердце Клер почему-то забилось сильнее, а на лбу выступил пот. Может быть, это от горячей ванны? С чего бы ей сегодня нервничать?

Клер приказала себе успокоиться. «Когда приеду, тогда и приеду», – решила она. Чутье и опыт подсказывали ей, что она появится у Джесси в самый подходящий момент. Простившись наконец со своей любимой ванной, Клер перешла в комнату, вот уже много лет служившую ей пристанищем. Сравнительно небольшая (восемнадцать на двадцать футов), комната казалась просторной благодаря потолку в двадцать футов высотой, украшенному лепниной. Окно было всего одно, зато в форме эркера и высотой от пола до потолка, так что оно тоже создавало иллюзию пространства. Клер, по обыкновению, возблагодарила богов за это огромное окно, за потолок, как в церкви, за прочность штукатурки.

Комната № 312 выстояла даже в нынешних экстремальных условиях, разве что слегка потускнела от налетевшей пыли. Клер окинула свое жилище оценивающим взглядом, проверяя, все ли прибрано. Чтобы уместиться в этом пространстве, ей пришлось навесить множество полок. Каждая вещь должна была непременно находиться на своем месте, иначе все погрузилось бы в хаос. Иной раз так и происходило: к примеру, невозможно описать, что здесь творилось, когда Клер искала платье, опаздывая на концерт. А если она не могла найти любимый свитерок, то через пять минут комната выглядела так, словно здесь устроили обыск.

«Системы жизнеобеспечения» Клер были на редкость минималистскими: электроплитка стояла на маленьком холодильнике, для мытья нескольких тарелок служила крошечная раковина в нише. На книжной полке ютились чашки из баварского фарфора, бамбуковая пароварка и пучок китайских палочек, новых и уже использованных. Одна стена до самого потолка была занята книгами, а на другой висел велосипед. У окна Клер разбила небольшой, но густой домашний сад; стебли растений тянулись к солнцу, и листья разворачивались ему навстречу. Маленький кенарь-нелегал (согласно вековым законам «Тереза-хауса», жильцам запрещалось держать у себя животных) обитал в бамбуковой клетке. Его звали Певун Джо, и он изливал душу в песнях всякий раз, когда звучала музыка, лилась из-под крана вода или на улице становилось слишком шумно.

Клер любила Певуна Джо: парнишка он был жизнерадостный, настоящий пернатый друг. Забота о кенаре стала для нее своего рода репетицией материнства. Клер прятала его от «властей» – от управляющего «Тереза-хауса»: тот временами ставил ей на вид, что из ее комнаты доносится какое-то «необъяснимое чириканье» (в конце концов пришлось даже отделать стены звуконепроницаемыми панелями). Клер баловала Джо, покупая ему медово-зерновые палочки и особые желтые вафли для птиц. Как-то раз она даже вылечила его от пневмонии, устроив ему прогревание по методу одного знаменитого эксперта, «покровителя птиц из Алькатраца»: [65]65
  Прозвище Роберта Страуда (ум. в 1963 г.), отбывавшего пожизненное заключение за убийство нескольких человек. В тюрьме он занялся разведением канареек и стал подлинным знатоком птиц.


[Закрыть]она поместила в клетку зажженную лампочку, а сверху накинула плед, чтобы птица хорошенько согрелась.

Певун Джо не только поправился, но и продолжил соревнование с Паваротти, Карузо, Чечилией Бартоли и прочими знаменитостями. Иногда, раскачав свои крошечные качели, он спрыгивал вниз и «танцевал» на полу, покрытом бумагой и посыпанном песком. При этом он поглядывал вверх, и Клер могла поклясться, что он использует качели в качестве метронома. «Музыкальные таланты водятся и среди животных, – думала Клер, насыпая Певуну зерен и меняя ему воду, – а птицы – первые среди них. И если я буду любить ребенка так же, как Певуна Джо, у нас тут будет просто благодать».