Текст книги "Голоса потерянных друзей"

Автор книги: Лиза Уингейт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

– Выяснилось, что этого мало. Если вы, конечно, не хотите, чтобы все опять потекло.

– Нет, что вы! Разумеется, нет, но…

– Если хотите, чтобы работу сделали тяп-ляп, это не ко мне, – Сардж садится на корточки, откидывает голову назад и, сощурившись, смотрит на меня. – А если и без того есть о чем потолковать, – она крутит в руках молоток – легко, точно это пластмассовая вилка, – то ни к чему ходить вокруг да около. Хотите что-то мне сказать – выкладывайте. Такой уж я человек. Другим это не нравится, но это их проблемы, – говорит она и резко кивает, что придает ее словам вес. Мне тут же вспоминается Ладжуна. Видимо, твердость характера – это их семейная черта.

– Дело в деньгах, – отвечаю я. Она права – когда называешь вещи своими именами, сразу становится легче. Я киваю на гвозди, черепицу и так далее. – Мне это все не по карману. Я думала, мы залатаем крышу на первое время, а потом я свяжусь с хозяином дома, – продолжаю я. Впрочем, не факт, что это случится быстро. Искать Натана Госсетта – все равно что гоняться за призраком. Я попыталась связаться с двумя его дядями через конторы «Торгового дома Госсеттов». Но там предвзято относятся к звонкам от работников школы – привыкли к тому, что обычно они заканчиваются выпрашиванием грантов, пожертвований и спонсорских вложений.

Сардж кивает и возвращается к работе:

– Об этом я уже позаботилась.

– Я против того, чтобы вы работали задаром.

– Я уже поговорила с хозяином дома и вытребовала с него деньги.

– Что?! С кем?! С Натаном Госсеттом?

– Именно.

– Вы говорили с Натаном Госсеттом? Сегодня? Он в городе? – радостно переспрашиваю я. Новость меня обнадеживает, и сердце в груди начинает биться чаще. – Я все пытаюсь с ним связаться через дядюшек, но в конторе «Торгового дома» со мной разговаривать не хотят – и так всю неделю!

– Уж поверьте, Уилл и Мэнфорд Госсетты даже разговаривать с вами не станут – вы для них слишком бедны. – Летний воздух неожиданно пронизывает меня холодом. Сардж поспешно добавляет, немного смягчившись: – Натан по сравнению с ними не такой уж и мерзавец. Он вообще все эти… госсеттские штучки не слишком жалует.

– А где мне его найти, не подскажете?

– Сейчас не стоит. Я же вам уже сказала: с крышей вопрос улажен.

– А вы его где встретили? – Новость о крыше, конечно, радует, но хозяин дома – владелец библиотеки! – мне тоже нужен.

– На фермерском рынке пересеклись. Он туда приезжает по четвергам, с утра пораньше. Привозит креветки, которые наловил на своей лодке. Дядя Гэйбл их продает.

– Каждый четверг? – уточняю я. Наконец хоть какие-то новости! – А если я подъеду туда на следующей неделе, я смогу его найти? Поговорить с ним?

– Наверное… вполне возможно, – Сардж забивает гвоздь, выуживает из коробки следующий и единственным метким движением вгоняет в черепицу и его.

Тук, тук, тук, бам.

Эхо ударов разносится над кладбищем и полем. Туда же устремляются мой взгляд и мысли.

Тишина возвращает меня к реальности. Когда я поворачиваюсь к тете Сардж, ловлю на себе ее взгляд.

– Мой вам совет… оставьте все как есть. Чем реже его тревожить, тем меньше он будет думать о том, как бы выставить вас за порог. Наслаждайтесь крышей без дыр. Залягте на дно. – Она возвращается к работе. – И если что – обращайтесь.

– Спасибо, – с чувством благодарю я ее, нисколько не кривя душой. – Но, если честно, я буду немного скучать по каплям с потолка и ведру! Я уже приноровилась точно определять, когда оно переполнится!

Сардж достает новый гвоздь, и два лишних выскакивают из коробки и катятся ко мне. Я ловлю их и возвращаю на место.

– Он вам не даст денег на… на что вы там собираете. У Госсеттов есть негласный закон – все подобные просьбы проходят через отдел по связям с общественностью их «Торгового дома», – и снова в ее голосе слышатся металлические нотки.

– Да, я об этом наслышана. Но деньги мне не нужны, – только книги. Книги, запертые в покинутом доме, погибающие в нем. Книги, которые, кажется, никому не нужны и которым необходим новый дом. А еще любовь. Я бы рассказала обо всем этом тете Сардж, вот только боюсь, как бы кто не предупредил Натана Госсетта обо мне. Внезапное нападение – залог победы. – Я просто хочу с ним поговорить.

– Да пожалуйста, – говорит она таким тоном, будто за этой фразой должно еще следовать «если жить надоело», а потом прибивает очередной кусочек черепицы. – Мне надо поскорее заканчивать. Сегодня еще за детьми смотреть, пока их мать будет на работе.

Тук, тук, тук, бам.

– Как они, не поправились?

– Наоборот: все друг от друга перезаражались.

– Какой кошмар! Да еще в начале учебного года… – я отодвигаюсь немного к краю крыши, чтобы показать ей, что сейчас уйду и дам ей спокойно поработать. Мне еще нужно совершить засветло марш-бросок к библиотеке, а теперь, когда наконец появилась хоть какая-то завязка с Натаном Госсеттом, меня переполняет воодушевление. – Кстати, если уж мы об этом заговорили: Ладжуны всю неделю нет на моих занятиях. Она не заболела?

– Точно не знаю. – Судя по тону Сардж, я затронула тревожную тему. – Мама Ладжуны – жена моего двоюродного брата. Точнее сказать, бывшая. У нее трое детей от двух разных отцов, и это не считая Ладжуны, рожденной от моего двоюродного брата, с которым они встречались еще в школе. Если малыши заболевают, то их не отправляют к няне. Наверное, Ладжуна сидит с ними дома.

Меня тут же охватывает тревога:

– Но это неправильно, что она пропускает занятия в школе, чтобы быть детям нянькой! – мне вспомнился уголок книги «Скотный двор», который торчал у нее из заднего кармана. – Она же такая умная девочка! И сейчас самое начало учебного года, а значит, она будет все больше и больше отставать!

Тетя Сардж косится на меня, снова опускает голову и проворно забивает новый гвоздь.

– Все вы, люди, одинаковые, – бормочет она себе под нос, но так, чтобы я слышала. А потом добавляет чуть громче: – А вы вообще замечали, что многие дети не получают того, чего заслуживают? Мама Ладжуны зарабатывает три доллара тридцать пять центов в час, подметая полы и драя туалеты в конторе «Торгового дома Госсеттов». Этого не хватает даже на еду и кров! Думаете, Ладжуна вкалывает в «Хрю-хрю и Ко-ко», чтобы заработать себе на кино да попкорн? Она помогает маме платить аренду. Папочек давно след простыл. И здесь такое на каждом шагу. Черные детишки и белые вырастают в тяжелых условиях, а потом сами себе портят жизнь. Девчонки рано беременеют, потому что ищут того, что им недодали дома, и в итоге оказываются одни с детьми на руках. Уверена, там, откуда вы приехали, все по-другому, но тут у детей такая судьба.

Щеки у меня горят, а внутри все сжимается:

– Вы же понятия не имеете, откуда я приехала! Я куда лучше, чем вам кажется, понимаю все то, с чем сталкиваются эти дети.

Однако произнося эту тираду, я невольно вспоминаю о маминой истории, которая пробуждает застарелую боль и давние обиды, разделяющие нас вот уже больше десяти лет. Неприятно в этом признаваться даже самой себе, но истина в том, что мама обрекла нас обеих на такую жизнь ровно потому, что выросла в семье, похожей на многие здешние семьи: отсутствие денег на колледж, ноль ожиданий, никакой мотивации, невнимание, насилие, родители, погрязшие в пагубных страстях, которым даже переезды с места на место нельзя толком доверить. Мама однажды увидела объявление о наборе стюардесс. Она наслушалась про них по телевизору и вбила себе в голову, что жить так, как они, – и весело, и приятно. Собрав рюкзак, она и рванула из загибающегося промышленного городка на виргинских холмах аж в Норфолк, где сумела уговорить работодателей взять ее на работу.

Тот мир, в котором она меня растила, и тот, который знала сама, разделяли несколько световых лет. Все наши обиды и ошибки, мои собственные раны и шрамы, плотная пелена боли, в которую я стараюсь лишний раз не всматриваться, – все это долгих двадцать семь лет заслоняло меня от этой истины. Но больше от нее невозможно прятаться.

Моя мать перекроила свою судьбу. И мою тоже.

Сардж устремляет на меня неодобрительный взгляд:

– Я по вашим рассказам сужу, только и всего.

– Ах да, мы же с вами столько задушевных бесед провели, – саркастически подмечаю я. – Вы всё обо мне знаете! – Я ползу к краю крыши. С меня довольно! Пусть прибережет свои дерьмовые замечания для кого-нибудь еще. Пусть подавится ими!

Я-то знаю, что судьбу можно поменять. Я видела это своими глазами.

Под ритмичный стук молотка свешиваю ногу с крыши, нащупываю лестницу и осторожно спускаюсь на влажную траву. Затем захожу в дом, надеваю ботинки на резиновой подошве, забираю из машины планшет для бумаг и бинокль и иду в дальний конец двора.

– Дом не заперт, – бросаю я вполоборота. – Можете зайти внутрь, если понадобится. Перед отъездом сами его закройте.

Не знаю почему, но мой уход производит на нее впечатление, и она даже прерывает работу. Кусочек черепицы подскакивает у ее ног.

– И куда вы идете со всем этим арсеналом? – она кивает на планшет и бинокль с таким видом, точно недавней размолвки и не было.

– На птичек смотреть, – огрызаюсь я и шагаю дальше.

– Только осторожнее, на кораллового аспида не наткнитесь, – кричит она вслед. – А то у них там гнездовье.

По спине пробегает холодок, но поддаваться страху я не намерена. Не боюсь я никаких аспидов! Тоже мне, нашли, чем запугивать. К тому же я уже много раз забиралась в Госвуд-Гроув и ни разу там ни одной змеи не видела.

Но тут в памяти всплывают бесчисленные истории, которые мне часто доводилось слышать в школе. Истории о прорубях, затонувших рисовых полях, курятниках, болотных лодках, страшной темени под крыльцом… и змеях. Память нашептывает строки стишка, который написал один парнишка из пригорода в ответ на вопрос, какой самый важный урок он вынес из нашего ежедневного чтения «Скотного двора».

«Как отличить ядовитого аспида от безобидного ужика», – написал он. А дальше следовал стишок:

За красным – черный – пускай живет.

За красным – желтый – бей, вдруг куснет!

Эти сведения не имели никакого отношения к тексту, который мы читали, но сейчас они мне точно не помешают, потому что с одолженным биноклем в руках я уже несусь на всех парах в Госвуд-Гроув. Надеюсь, что даже через окно я смогу разглядеть названия на драгоценных корешках не читанных книг, которыми заставлены все стены, от пола до потолка.

А потом в компании тренерского бинокля и мистера Планшета я составлю список всего необходимого.

Глава девятая 　

Ханни Госсетт. Луизиана, 1875

Я всматриваюсь в ночь и в глубокие бескрайние темные воды, освещенные только луной и корабельными фонарями. Желто-белое мерцание. Свет и мрак. Представляю, что я уже дома, в безопасности, но на самом деле вода неумолимо приближает меня к беде. Надо бы вернуться в убежище и поспать, но, вглядываясь в черную гладь реки, я думаю лишь об одном: о моем прошлом путешествии на таком же пакетботе. А случилось это тогда, когда масса Госсетт собрал некоторых из нас и отправил с Джепом Лоучем в Техас, где мы могли бы спрятаться от янки. Нас приковали друг к другу цепями, многие вообще не умели плавать, и мы все прекрасно понимали, что будет, если наше битком набитое судно налетит на отмель или пробьет себе чем– нибудь дно.

Помню, матушка плакала и молила: «Снимите цепи с детишек! Пожалуйста! Снимите цепи…»

Я чувствую ее присутствие и прошу дать мне сил, подсказать: правильное ли решение я приняла, когда увидела, как два больших ящика грузят на корабль, и услышала доносящиеся из них стоны? Рядом царила суета: люди возились со скотиной, которую еще не успели завести на борт, – двумя упряжками гнедых мулов, брыкающихся, упрямых, кусающихся и недовольно мычащих.

Грузчиков было всего трое. А животных – четыре.

Я поставила на землю пустой ящик, спрятала медальон мисси поглубже в карман, кинулась к последнему мулу, схватила его за поводья и отвела на корабль, да так там и осталась. Спряталась я между двумя огромными, вдвое выше человеческого роста, тюками хлопка и молила небеса о том, чтобы они не погребли меня заживо.

И небеса меня пока хранят.

– Мама… – срывается у меня с губ тихий шепот.

– А ну цыц! – Кто-то хватает меня за руку и оттаскивает в сторону от бортика. – Ишь расшумелся! Нас за борт выкинут, если не замолчишь!

Парнишка по имени Гас Мак-Клатчи пытается оттащить меня от перил. Ему на вид лет двенадцать-четырнадцать. Это маленький белокожий оборванец, чьи предки были родом из Великобритании, живущий в одном из заболоченных поселений у реки. Он до того худой, что без труда пробирается между тюками с хлопком и прячется там, как и я. «Звезда Дженеси» загружена под завязку – и вещами пассажиров, и скотом, и людьми. Это старое, ветхое суденышко, проседающее под тяжестью груза так сильно, что нет-нет да и заденет дном отмель. «Звезда» движется вверх по реке тяжело и медленно, а мимо, истошно сигналя, то и дело проносятся лодки попроворнее – да так быстро, что кажется, будто мы и вовсе стоим на якоре.

В числе пассажиров – в основном те, кому едва-едва хватило денег на билет. Ночуют они прямо под открытым небом – с грузом, коровами и лошадьми. Из труб кораблей, проплывающих мимо, вылетают облака пепла и золы, и мы молим бога, чтобы хлопок не воспламенился.

С котельной соседствует всего несколько кают – для тех, кому хватило денег на билет подороже. Мисси Лавиния с Джуно-Джейн – если они, конечно, живы – наверняка заняли одну из этих комнаток. Вот только узнать это наверняка невозможно. В течение дня мне еще удается смешиваться с толпой грузчиков, состоящей из темнокожих мужчин, но в каюты мне вход заказан.

А вот у Гаса все с точностью до наоборот. Он белый, и грузчиком ему не прикинуться, а еще у него нет билета, который можно было бы показать, если тебя вдруг сцапают. Ночами он бродит по судну. Гас – воришка, а воровать – грех, но сейчас больше некому меня научить, как вести себя на борту. Мы с ним совсем не друзья. Мне пришлось отдать ему монетку из кошелька мисси Лавинии, чтобы он разрешил и мне прятаться среди хлопка. И все-таки мы помогаем друг другу. И оба знаем, что если нас поймают, то швырнут за борт и гребное колесо перемелет нас заживо. Гас такое уже видел собственными глазами.

– Тихо, тебе говорят! – шипит он и тащит меня обратно в убежище. – Совсем, что ли, башкой повредился?

– Мне надо было по нужде, – говорю я в ответ. Если Гас решит, что из-за моей глупости его самого поймают, он мигом от меня избавится.

– Ну на горшок бы сходил! А то гляди что удумал: стоять у всех на виду и по сторонам пялиться! – продолжает ворчать Гас. – Если свалишься за борт и утонешь, некому будет днем расхаживать по кораблю под видом рабочего, смекаешь? Вот зачем ты мне нужен, а так-то плевал я на тебя с высокой колокольни! Но мне надо, чтобы кто-нибудь мне приносил жратву! У меня это… растущий организм! Не люблю, понимаешь ли, когда живот урчит с голодухи!

– Про горшок я не подумал, – отвечаю я. «Горшком» мы называем старое ведро, украденное Гасом и поставленное среди тюков хлопка чуть поодаль от нашего убежища. Мы его оснастили всем необходимым – как самый настоящий дом. Гас и вовсе зовет его «дворцом». Дворец для худышек. Тут приходится норы рыть, как каким-нибудь крысам! Я даже обустроила тайничок для ридикюля мисси. Надеюсь, Гас его не найдет, пока меня не будет. Он догадывается, что у меня есть какие-то тайны.

Но мне придется все ему выложить. Мы плывем на этой посудине уже почти два дня, а я так ничего и не нашла. Мне нужна помощь ловкого воришки, и чем дольше я медлю, тем выше вероятность того, что с мисси Лавинией и Джуно-Джейн произойдет что-нибудь страшное. Может статься, они уже мертвы. А может, что еще хуже, мечтают о смерти. Есть вещи куда страшнее, чем гибель. Тот, кто был рабом, знает, что удел мертвеца не худший.

Но чтобы заручиться помощью Гаса, надо рассказать ему все как есть. Или почти все.

И, возможно, потратить еще один доллар.

Наконец мы благополучно возвращаемся в наше хлопковое убежище. Гас устраивается на своей лежанке. Он все еще ворчит что-то себе под нос – очень уж он недоволен, что пришлось меня искать.

Я поворачиваюсь на бок, потом на живот, чтобы удобнее было разговаривать шепотом, но, судя по запаху, он улегся ногами ко мне.

– Гас, мне надо тебе кое-что рассказать.

– Сплю я, – раздраженно отмахивается он.

– Только пообещай, что больше об этом ни одна живая душа не узнает.

– Нет у меня времени на твои россказни! – осаживает он меня. – Шуму от тебя больше, чем от целого стада двухголовых козлов, вот что!

– Пообещай мне, что будешь молчать, Гас. А если сделаешь, что я прошу, заработаешь еще один доллар. Тебе деньги не помешают, когда ты сойдешь с корабля, – на деле Гас вовсе не такой уж и несговорчивый, каким пытается показаться. Он напуган не меньше моего.

Я сглатываю ком в горле и рассказываю ему, как Джуно-Джейн и мисси скрылись за дверью и пропали, как я видела два ящика, которые загружали на борт, слышала, как в них кто-то стонет и как рабочий упомянул про собак, но потом в грязь вылетел медальон мисси. О том, что на самом деле я девушка, вырядившаяся в мужскую рубашку и брюки, я решаю промолчать, не рассказываю и про то, что в детстве я прислуживала мисси. Мне кажется, что это уже как-то слишком. Да и потом, ни к чему Гасу эти подробности.

Парень вскакивает. Он выглядывает из нашего убежища, разворачивается и снова устраивается неподалеку.

– Ну это еще ничего не значит. Почем ты знаешь, может, их обокрали, укокошили и спрятали в конторе, которую охранял тот одноглазый малый и Мозес по приказу этого, как бишь его… Уошбекона?

– Уошберна. Но ящики были очень тяжелые.

– Ну, может, они обчистили этих дамочек подчистую и все эти вещи по ящикам попрятали, – предполагает он, а я все сильнее убеждаюсь, что Гас знает об этих злодеях куда больше, чем я.

– Я своими ушами слышал, что в ящике кто-то двигается. И стонет.

– Ну ты же говорил, что внутри щенки. Так почему ты уверен, что это не они?

– Уж собаку я на слух всегда узнаю. Всю жизнь их боюсь. И всегда чувствую, когда они рядом. Чую их. В ящиках точно не собаки, это как пить дать.

– А чего это ты собак боишься? – Гас сплевывает в груды хлопка. – Собака – отличный помощник. С ней не так одиноко. Она может принести тебе подстреленную белку, утку или гуся. Схватить опоссума, из которого можно состряпать ужин. Собак все любят!

– В ящиках точно были мисси Лавиния и Джуно-Джейн!

– И что же теперь делать?

– Ты же вор и можешь пробраться куда угодно! Сбегай в отсек, где котельная. Сегодня же. Погляди, нет ли кого похожего в каютах или в пассажирском салоне.

– Да ни за что! – Гас отползает от меня подальше.

– Я доллар тебе за это отдам. Целый доллар!

– На такое я и ради доллара не пойду! У меня и своих забот куча, чтобы еще и с твоими возиться! Сам выпутывайся. Первое правило на реке – не утонуть. Если тебя поймают среди пассажиров первого класса, то мигом застрелят и швырнут за борт. Хочешь моего совета? Не лезь в чужие дела. Дольше проживешь. Девицы эти сами должны были думать, во что впутываются! Вот что я думаю! Не твое это дело.

Я медлю, прежде чем ответить. Эту сделку с Гасом надо проворачивать не спеша, осторожно, будто штопаешь тонкую ткань так, чтобы потом не было видно шва.

– Что ж, правда твоя. Насчет мисси Лавинии так и вовсе в яблочко. С ней просто сладу нет. Думает, что стоит ей только пальчиком поманить, и весь свет ринется исполнять любую ее прихоть! Избалована с самой колыбели.

– Ну так оставь ее в покое. Что тебе с того?

– Но Джуно-Джейн-то ребенок, – шепчу я, будто пытаясь убедить в этом себя, а вовсе не его. – Совсем еще девочка, даже платье на ней короткое. А мисси сыграла с ней злую шутку. Нельзя так с детьми поступать. Она же еще несмышленая!

– Не слышу, что ты там бормочешь. Я спать хочу.

– Судного дня никому не избежать. Однажды, пусть и не сегодня, он настанет. И уж не знаю, что я скажу, когда окажусь перед Престолом Всевышнего и когда он спросит: «Как же ты, Ханни, допустил такую беду, если мог ее остановить?» – Гасу я сказала, что меня зовут Ханни – сокращенно от мужского имени Ханнибал.

– А я в бога не верю.

– У нее мама – креолка. Темнокожая ведьма из Нового Орлеана. Не слыхал о них? Они насылают злые чары и вообще всякое творят!

– Так если эта твоя Джуно-Джейн – ведьмина дочка, что ж она не выберется из ящика? Не просочится в замочную скважину?

– Так кто ж ее знает, может, и просочится. Может, она нас сейчас подслушивает, может, следит за каждым нашим словом. Может, проверяет, захотим мы ей помочь или нет. А после смерти она станет призраком. Злым призраком, который нам с тобой проходу не даст! Призраки ведьм – самые страшные из всех!

– А н-ну к-к-кончай… к-к-кончай сказки рассказывать! Жуть!

– Так вот, этот призрак с ума нас сведет! Уж ведьмы это умеют, поверь мне. Я своими глазами видел. Не будет тебе покоя, ежели они на тебя обозлились. Как схватят тебя за шею ледяными своими пальцами, да как…

– Я ухожу! – Гас вскакивает, да так резко, что маленькая веточка, затесавшаяся среди тюков хлопка, царапает его, и он отпускает шепотом несколько ругательств. – Нечего меня своими страшилками потчевать! Я пошел! А ты пока доллар готовь!

– Когда вернешься, он тебя будет ждать! – Боже, надеюсь, я не обрекла его на ту же участь, какую уготовила мисси для Джуно-Джейн. – Но будь осторожен, Гас, хорошо?

– Да к чему мне твои осторожности, – ворчит он. – Ерунда это все, вот что.

Он уходит, а я остаюсь ждать. И надеяться.

Я вздрагиваю при малейшем звуке. И только перед самым рассветом слышу наконец рядом шорох.

– Гас? – шепотом зову я.

– Что Гас? Гас уже за бортом! – Но по голосу я слышу, что он в хорошем настроении. Он жует печенье, видимо, украденное из чьей-то каюты. Протягивает мне кусочек. Печенье вкусное, а вот новости совсем не радуют.

– Нету там никого, – сообщает он. – Я везде искал и, уж поверь, старался – и ничего. Повезло еще, что никто не проснулся и не стал палить. Но одно я тебе скажу точно: я уже знаю, кого обчищу вечером накануне высадки в Техасе. Когда эти богатенькие пассажиры проснутся и увидят, что их часики с бумажниками и драгоценностями пропали, меня уже ищи-свищи!

– И все же будь осторожнее с этим. Дело опасное. – Но наклонности Гаса меня сейчас меньше всего тревожат. – Сам посуди: два больших ящика не могут просто так взять и исчезнуть! Да и две девушки…

– Ты сказал, одна из них – наполовину ведьма. Может, она нарочно исчезла? Ты об этом подумал? Улетучилась и вторую с собой прихватила! Так они из ящика и сбежали! Уж ведьме такое провернуть – раз плюнуть! – На руку мне падают капельки слюны и крошки печенья. – Думаю, так все и было! Ну а как еще, сам посуди!

Я смахиваю крошки, откидываюсь на мягкий хлопок и пытаюсь сосредоточиться.

– Они должны быть где-то неподалеку.

– Если их за борт швырнули, то они, поди, давно уж на дне лежат, далеко-далеко отсюда, – Гас протягивает мне еще кусочек, но я отталкиваю его руку.

– Не говори так! – внутри у меня все сжимается, а к горлу подкатывает ком.

– А что тут такого? Это ж просто факт, – Гас облизывает пальцы. Даже страшно подумать, где они успели побывать с тех пор, когда он в последний раз мыл их с мылом. – Надо вздремнуть, – говорит он и поудобнее устраивается на своей лежанке. – Накопить силенок. А то скоро уже из Миссисипи войдем в Ред-Ривер, а там уж недалеко и до озера Каддо с Техасом. Техас – это, скажу я тебе, место что надо. Поговаривают, там столько скота после войны бегает по улицам, что всякому впору обогатиться в два счета! Только и надо, что собрать скотину в стадо. Это-то я и хочу провернуть. Гас Мак-Клатчи будет несметно богат, помяни мое слово! Дайте мне только коня да одежку поприличнее – и я вам всю животину переловлю…

Я стараюсь расслабить мышцы и, особо не вслушиваясь в речи Гаса, гадаю, где же могут прятать мисси и Джуно-Джейн. Мне не хочется представлять, как ящики с ними бросают за борт, как сквозь щели начинает просачиваться вода, как они медленно тонут…

Гас пинает меня:

– Ты меня слушаешь?

– Задумался немного.

– Так вот, о чем я тебе толкую, – сонно и неспешно продолжает он. – Вот было бы славно, если б ты поехал в Техас со мной! А что! Стал бы пастухом для стада, которое я соберу! Мы с тобой столько деньжищ заработаем, а потом…

– У меня дом есть, – перебиваю я его. – И меня люди ждут в Госвуд-Гроуве.

– Людям верить нельзя, – странным глухим голосом произносит он и заходится в приступе кашля, чтобы скрыть этот тон, но я чувствую, что ударила его по больному. Однако извинений не приношу. За что мне извиняться перед белым мальчишкой?

– Нет на свете такого места, где я мог бы разбогатеть, бегая за коровами, – отвечаю я. Эти слова срываются с губ сами собой, против моей воли. – Это невозможно.

– В Техасе – возможно!

– Даже там – нет.

– Еще как возможно, главное – захотеть!

– Гас, я черный. И по гроб жизни им останусь. Ну кто мне позволит сколотить состояние? Если мне как издольщику удастся урвать себе кусок земли, буду трудиться на нем. Вот чего от меня ждут.

– Порой ожидания стоит обмануть. Мне так папаша однажды сказал.

– У тебя есть отец?

– Не совсем.

Какое-то время мы оба сидим молча. Я плыву по реке собственных мыслей и пытаюсь понять: чего же я хочу? Пытаюсь представить картины жизни в техасской глуши. А может, и севернее – близ города Вашингтон, в Канаде или в Огайо, с теми, кто по Подземной железной дороге сбежал от своих хозяев много лет назад, задолго до того, как солдаты утопили страну в крови, а федералы сообщили нам, что отныне мы никому не принадлежим и ни дня в своей жизни больше не будем рабами.

Но я все же кое-чему принадлежу. Принадлежу ферме издольщиков, Джейсону, Джону и Тати. Земле, которую нужно возделывать и пропалывать, урожаю, который предстоит собрать. Почве, поту, крови.

Я ведь другой жизни и не знаю А как представить то, чего не видел?

Может, потому-то всякий раз, когда матушка зовет меня во сне, я просыпаюсь в отчаянии и холодном поту. Я боюсь этой огромной неизвестности. Всего того, чего я не знаю. Того, что никогда не увижу.

– Гас? – вполголоса зову я. Как знать, может, он уже спит?

– Чего тебе? – позевывая, отзывается он.

– Ты пойми: я вовсе не на тебя злюсь. Есть свои причины.

– Да знаю я.

– Спасибо, что согласился поискать мисси и Джуно-Джейн. Доллар я тебе отдам.

– Да не надо. Я уже печенье себе за труды прихватил. Хватит и этого. Надеюсь, они и впрямь живы, девчонки твои.

– Я тоже.

– Не больно-то хочется, чтобы их призраки потом за мной гонялись, – вот я к чему.

– Думаю, обойдется.

Мы снова замолкаем.

– Гас? – наконец зову я.

– Я сплю.

– Ну ладно.

– Чего надо-то? Уж договаривай, раз начал.

Я прикусываю губу. Собираюсь с духом, чтобы произнести слова, последствия которых предугадать невозможно, – как нельзя заранее знать, куда унесет течением листик, если его бросить в реку.

– Окажешь мне одну услугу, когда доберешься до Техаса? Пока будешь ходить по округе да выискивать одичавший скот.

– Смотря какую.

– Куда бы ты ни пошел, с кем бы ни заговорил – а уж я знаю, поболтать ты любитель! – поспрашивай народ, не знают ли они кого-нибудь из цветных по фамилии Госсетт или Лоуч. А если отыщешь их, поинтересуйся, не ищут ли они кого по имени Ханни. И если тебе ответят, дескать, да, ищут, скажи, что Ханни живет там же, где и прежде, – в Госвуд-Гроуве. Как и всегда.

В горле с неуклюжестью только что вылупившегося птенчика затрепетала надежда. Я стараюсь загасить эти проблески. Лучше не давать им разгораться попусту – во всяком случае, пока.

– Возможно, где-то там мои люди. В Техасе и на севере Луизианы. Мы все носим на шее по три синих стеклянных бусины на веревочке. Бабушкины бусины. Из самой Африки. Я их тебе покажу днем.

– Ладно, поспрашивать я, пожалуй, смогу. Если не забуду.

– Буду очень тебе благодарен.

– И все-таки в жизни не слышал ничего печальней, чем те три слова.

– Какие?

– Которые ты сказал в самом конце, – Гас сонно причмокивает губами, а я тщетно пытаюсь вспомнить, что же я такое сказала. Наконец он сам мне напоминает: – «Как и всегда». Самые жуткие слова на свете.

Мы оба затихаем и погружаемся в сон. А просыпаемся с первыми лучами солнца, разлившимися над хлопковыми тюками. Мы одновременно открываем глаза, садимся и обмениваемся встревоженными взглядами. Не слышно ни гула двигателя, ни рева винта. Тюки хлопка над нами содрогаются. Мы испуганно садимся на корточки.

Именно этого мы и боимся больше всего – если не считать пожара. Боимся, что хлопок не повезут до самого Техаса, ведь обычно его собирают как раз в Техасе и на юге Луизианы, а потом везут на север, на хлопкопрядильные фабрики. А значит, где-то в окрестностях Техаса тюки сгрузят на сушу, и нам придется расстаться с «дворцом». Вот только когда это случится – никто не знает.

Первую ночь мы спали и дежурили по очереди, а потом обленились. Вода в эти дни кажется спокойной, погода стоит ясная, и судно идет себе беззаботно мимо прибрежных плантаций и городов с пристанями. Оно даже не останавливается, чтобы взять на борт тех, кто надеется найти свободное местечко и подняться вверх по реке. «Звезде Дженеси» предстоит долгий путь. Силы она подкрепляет, пожирая древесину, которую скармливают ей в котельной, и время от времени останавливается, чтобы восполнить запасы топлива, а потом, выпуская из трубы клубы густого пара, продолжает путь. На реке это в новинку, но такая уж она, «Звезда», что с нее взять. Новых друзей заводить не спешит, а брать пассажиров – тем более. К чему ей множить свои заботы?

Гас говорит, что с кораблем этим что-то не чисто. Странный он. Народ тут все больше молчит, а если и переговаривается, то только шепотом, и «Звезда» скользит по воде, точно призрак, не желающий, чтобы его кто-то видел.

– Мы остановились, – шепотом замечаю я.

– Дерево грузят, наверное. Видно, приплыли к очередной ферме. Для города слишком уж тихо.

– Вот-вот. – Останавливаться у маленьких ферм, чтобы пополнить запасы, – обычное дело. Обитатели болот и фермеры зарабатывают на жизнь продажей дров для речных судов. Белые делают ровно то, над чем раньше трудились целые оравы темнокожих рабов.

Тюки вздрагивают так, будто их с силой кто-то толкнул. «Дворец» покачивается у нас над головами, два соседних тюка наваливаются друг на друга.

– А вдруг они там не только про топливо толкуют, но и хлопок сейчас сгружать начнут? – шепотом спрашиваю я.

Гас бросает на меня взволнованный взгляд.

– Надеюсь, что нет, – говорит он и поднимается. – Но лучше нам сматывать удочки, – с этими словами он углубляется в туннель.