Текст книги "Голоса потерянных друзей"

Автор книги: Лиза Уингейт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

– Ух ты! Похвально, похвально, – его теплый отклик воодушевляет меня.

– Я могу провести вашему парню экскурсию! – тут же вызывается Малыш Рэй. – Я там столько всего накопал! Открытия круче некуда, прямо как я!

– Ой, а ты у нас как будто крутой, – подкалывает его Ладжуна.

– А ты лучше закрой свой противный рот! – возмущенно осаживает ее Рэй. – А не то мы тебя увлечем за нарушение «правила негодяя», да, мисс Сильва? По-моему, уже самое время ее увлечь! Ладжуна уже целых два раза проявила ко мне неуважение! Статья шестая – «правило негодяя»! Нарушено дважды! Правильно я говорю, мисс Пух?

Ладжуна реагирует куда быстрее меня:

– Гляньте-ка на этого умника! Не негодяя, а негатива, и не увлечь, а привлечь, идиотина!

– Слышали! Слышали! – Малыш Рэй подскакивает фута на три над землей, эффектно приземляется на одно колено, щелкает пальцами и указывает на Ладжуну. – А это уже статья третья, «правило корректности»! Ты меня только что «идиотиной» назвала! Оскорбление вместо цивилизованного аргумента! Правило три нарушено! Так? Так ведь? А?

– Ты мне тоже много чего наговорил! Сказал, что у меня «противный рот». Это, случайно, никаких правил не нарушает?

– Тайм-аут! – кричу я, расстроенная тем, что все это происходит на глазах у Натана. Главная особенность этих ребятишек – и не важно, откуда они: из деревни или из пригорода, – состоит в том, что им вечно надо все драматизировать, конфликтовать и соперничать. Перепалки вспыхивают постоянно, они мгновенно разгораются и становятся всё громче и безжалостнее, а их участники быстро переходят на личности. Ну а после оскорблений начинается драка, во время которой дети толкаются, пинаются, мутузят друг друга, выдирают волосы, царапаются и что только не делают. Директор Певото вместе со школьным охранником ежедневно разнимает не одну такую потасовку. Причина подобного поведения заключается в том, что зачастую огастинские ребятишки растут под жесточайшим давлением: распавшиеся браки, неблагополучные районы, финансовые сложности, алкогольная и наркотическая зависимость, голод, нездоровые примеры взаимоотношений в семье.

Мне снова вспоминается провинциальный городок, откуда приехала моя мама, решив променять безмятежную жизнь на совсем другую. Но наблюдая за своими подопечными, я то и дело думаю о том, что очень многое она невольно прихватила с собой. Мамины отношения с мужчинами были импульсивными, беспечными, шумными, неустойчивыми, манипулятивными, полными взаимного вербального насилия, которое порой перерастало в физическое. Таким же было и наше с ней общение – то была смесь пылкой любви, бесконечных унижений, сокрушительного отчуждения и угроз, которые порой выполнялись.

Но теперь я понимаю, что, несмотря даже на такую беспокойную, непредсказуемую семейную жизнь, я была везунчиком. У меня имелось важное преимущество: я выросла там, где взрослые – учителя, суррогатные бабушки и дедушки, няни, родители друзей – считали, что я достойна их времени, их внимания. Они служили для меня примером, учили тому, что семьи порой должны собираться за одним столом, чтобы вместе поужинать, а замечания не всегда должны заканчиваться шлепками или обидными репликами и вопросами в духе: «Бенни, почему ты меня никогда не слушаешь? Почему ты ведешь себя как идиотка?» Меня приглашали в дома, где все подчинялось определенному распорядку и родители поддерживали своих детей. Мне показали, как можно жить в стабильности. Не решись окружающие на это, откуда бы я вообще узнала, что это возможно? Нельзя стремиться к тому, чего никогда не видел

– Объявляется минутная пауза! – говорю я. Мне она сейчас нужна не меньше, чем классу. – Помолчите все. А потом мы разберем, почему этот разговор не получился. И повторим статьи о негативе и корректности… Если хотите.

Воцаряется полнейшая тишина. Слышно, как шелестят листья, щебечут птицы, поскрипывает телефонный провод под лапками прыгнувшей на него белки. Флаг хлопает на ветру, а железный крючок, на котором он висит, отстукивает по флагштоку послание на «морзянке».

В тени статьи номер шесть, «правила негатива», и предписанного наказания для его нарушителей таятся невероятно мирные мгновения. Ученики просто терпеть не могут, когда их за каждую вырвавшуюся негативную реплику заставляют придумать по три комплимента. Они скорее язык проглотят, чем скажут другому приятное. Печально это осознавать. И все же я надеюсь, что так они лучше поймут, что негатив имеет свои последствия и огромную цену. Устранить этот ущерб втрое труднее, чем его нанести.

– Ну что ж, замечательно, – говорю я спустя секунд тридцать. – Еще раз предупреждаю: «правило негатива» никто не отменял. Следующий, кто оскорбит кого-нибудь, немедленно должен будет сделать три комплимента. Может, потренируемся всем классом?

Слышится недовольный гомон:

– Нет уж!

– Ну не надо!

– Мисс Сильва! Ну хватит! По-жа-луй-ста! Мы поняли.

Натан украдкой глядит на меня с удивлением и… восхищением? Я вдруг ощущаю странную невесомость, точно мрачный луизианский день вдруг наполнился парами гелия.

– Давайте я начну, – лукаво предлагаю я. – Ребята, вы такие замечательные! Наши с вами уроки определенно, несомненно, бесспорно находятся в шестерке моих самых любимых!

Ученики вздыхают и стонут. А дело все в том, что у меня всего шесть уроков и есть, и это еще с учетом времени на планерку.

Малыш Рэй тянется к моей голове своей огромной ладонью, точно хочет достать до нее, как до баскетбольного мяча.

– Ну уж нет, мы лучшие! – возражает худышка Майкл. Мы номер один! Девятиклассники рулят!

Я делаю вид, будто запираю рот на замок.

– Я тоже могу показать вашему другу свой проект! – вызывается Майкл, пока мы поднимаемся по ступенькам библиотеки. – Он офигенный, уж поверьте мне! Я отследил свою родословную аж на пять поколений назад! Ну у Дэйгров, конечно, и история! Запутаннее некуда. Было девять братьев и сестер, рожденных в рабстве в Западной Виргинии, а потом все разбежались кто куда. Томас пошел в армию Конфедерации. С какой стати? Не знаю. Его сестра Луиза после войны вышла замуж за своего бывшего хозяина. Неужели она и впрямь в него влюбилась? Или просто не было другого выбора? Тоже не знаю. Словом, мои «Байки из подземки» и правда охренительные, зуб даю!

– А мои втрое лучше! – заявляет Малыш Рэй, а потом осекается, испугавшись, как бы снова не подпасть под действие «правила негатива». – Но я не говорил, что эти плохие. Просто у меня круче. У меня там все круто, понимаете? Я отследил свою родословную до самых глубин! Даже в архивы Библиотеки Конгресса залез ради проекта!

– Зато мои предки появились тут раньше ваших! – заявляет Сабина Гибсон, в чьих жилах течет кровь индейцев племени чокто. – Что бы вы там ни нашли, я все равно впереди! Только если вы, не знаю, пещерного человека в свои отчеты не притянете!

Начинается настоящая битва за самого крутого прародителя. Она в самом разгаре, когда, миновав симпатичный мраморный пьедестал с табличкой «Огастинская библиотека Карнеги», мы поднимаемся по бетонным ступенькам.

Вся группа собирается у дверей, украшенных лепниной. Когда-то их латунные ручки сверкали, но теперь покрылись печальной патиной. Прежде чем зайти внутрь, я шикаю на расшумевшихся учеников. Пускай усвоят основы библиотечного этикета, даже несмотря на то что внутри наверняка будет пусто – спасибо нашим помощницам из «Нового века».

Малыш Рэй шепотом напоминает, что именно он первым предложил провести «моему парню» экскурсию и рассказать о проекте, так что сперва надо дать слово ему.

«Мой парень» в ответ молчит, но смотрит на меня так, что я сразу понимаю: он с охотой подхватит любую нашу затею.

Тут я вспоминаю, что неплохо было бы познакомить ребят с Натаном, чтобы они понимали, кто стоит перед ними, – некоторые, может, и сами догадываются, но большинству это невдомек. Однако стоит мне только произнести его имя, как от прежней веселости школьников не остается и следа. Такое чувство, будто нам всем в обувь плеснули цемента. Среди учеников зарождается волна недоверия. В нашу сторону устремляется несколько взглядов – и подозрительных, и любопытных. Девочка по фамилии Фиш прикрывает ладошкой рот и что-то шепчет на ухо своей подружке.

У Натана такой вид, будто он готов сейчас же сбежать по ступенькам, уехать из города и больше не возвращаться. Но что-то его останавливает – что-то, благодаря чему он сегодня сюда и приехал.

Подозреваю, что ни он, ни я пока не знаем, что же это за сила такая.

Глава двадцать первая

Ханни Госсетт. Техас, 1875

Мисси Лавиния беспокойно ерзает на своей койке, плачет и стонет в темноте – она обмочилась. На горшок, стоящий в углу, ходить она отказывается, и теперь, не сумев сдержаться, еще и обижается. В нашей камере с низким потолком стоит страшная вонь, а ночь такая тихая, что воздух почти не проникает через зарешеченное окно, и запах не рассеивается.

«Как же я тут оказалась? – спрашиваю я себя. – Боже мой, как я докатилась до такого?!»

Заключенный из соседней камеры жалуется на шум и вонь и колотит в нашу стену, требуя, чтобы мисси замолкла, а не то она его с ума сведет. Я слышала, как через пару часов после заката этого несчастного выпивоху притащили сюда полицейские за то, что он вздумал выкрасть армейских лошадей. Шериф Форт-Уэрта ждет, когда за ним прибудут военные. Судя по выговору, он ирландец.

Сидя в темноте, я поглаживаю шею в том месте, где когда-то висели синие бусины. Я думаю о матушке и о том, что все пошло наперекосяк, стоило мне их потерять. Возможно, в этой жизни я уже не встречу ни ее, ни других близких. Тоска опускается мне на голову, точно голодный гриф. Она застилает глаза, и я вижу за окном только размытые очертания полумесяца, льющего свой слабый, точно дыхание, свет на звезды, сияющие рядом с ним.

Никогда еще в жизни я не чувствовала себя такой одинокой. В последний раз меня вот так запирали, когда мне было шесть лет и я рассказала своей покупательнице на аукционе, что меня выкрали с плантации Госвуд-Гроув. И хотя я тогда была еще совсем крохой и мне было одиноко и страшно в тюрьме, куда меня передали, чтобы со мной ничего не случилось, я все-таки надеялась на то, что масса Госсетт заберет меня и разыщет матушку и всех остальных.

А теперь никто уже за мной не придет. Не представляю, где сейчас Джуно-Джейн, но она наверняка не знает, что с нами случилось. А если бы и знала, ничем нам не смогла бы помочь. Скорее всего, беда и до нее уже добралась.

– Да заткните уже этого полудурошного-о-о! – требует ирландский воришка. – Рот ему закройте, а не то я… я…

Усевшись рядом с мисси в темноте, я чувствую, как в животе все сжимается от нестерпимой вони.

– А ну цыц! Из-за тебя в еще большую беду попадем. Замолчи!

Я запрокидываю голову, приподнимаю пальцами кончик носа, чтобы уловить хоть глоточек ночного воздуха, и пытаюсь припомнить песню, которую пела та женщина с мальчиком у церкви в лесу. Слов я не знаю, только вполголоса вывожу мелодию, но в ушах звенит матушкин голос:

О, кто та Дева в наряде белом?

Войдите в воду.

То, верно, дети Израиля.

Господь вмиг воду сию возмутит…

Мисси сворачивается в клубочек и кладет голову мне на колени – точно так же она делала, когда мы были еще детьми, а я забиралась к ней в колыбельку, чтобы утешить ее посреди ночи. Она становилась ласковой лишь тогда, когда сильно пугалась и не хотела оставаться одна.

Я глажу ее по тонким волнистым волосам, закрываю глаза и напеваю себе под нос мелодию, пока и песня, и ночь не ускользают от меня…

Просыпаюсь я от собственного имени.

– Ханни! – зовет кто-то сиплым голосом. – Ханни!

Я резко сажусь. Прислушиваюсь. Мисси беспокойно ерзает, но потом снова разваливается у меня на коленях и засыпает. Ирландец тоже затих. Неужели голос мне почудился?

В окно сочится первый, слабый свет. Меня охватывает страх. Сколько нас тут продержат и что будет дальше? Страшно и подумать!

– Ханнибал! – снова зовет голос. И тут я его узнаю! Только один человек на всем свете мог меня так назвать. Но откуда ему тут взяться? Выходит, я и впрямь грежу наяву. Но все же я поднимаюсь с койки, хватаюсь за решетку руками, подтягиваю подбородок к окну, чтобы выглянуть наружу и узнать, что же это за сон такой.

Кто-то стоит в утреннем полумраке с веревкой в руках. К веревке привязан ослик, запряженный деревянной двухколесной повозкой.

– Гас Мак-Клатчи?! С корабля?

– А ну тихо! Не подымай шума! – шикает он на меня, вот только, кроме него, в моем сне нет больше ни души.

– У тебя для меня послание? Тебя Господь прислал?

– Сомневаюсь, все-таки религия – это не мое.

Неужто Гаса тоже бросили за борт вскоре после меня и винт разорвал его в клочья? Неужели сейчас передо мной, по колено в тумане, стоит призрак Гаса Мак-Клатчи в обносках и широкополой шляпе?

– Ты призрак, да?

– Впервые об этом слышу, – бросает Гас. Оглянувшись, он подводит осла поближе к стене, забирается ему на спину и приникает к окну.

– Что ты тут делаешь, Ханни? Уж и не думал тебя повстречать среди живых-то. Думал что, после того как этот мужлан, Мозес, тебя за борт швырнул, ты утоп в реке.

Я вся содрогаюсь от воспоминаний. Кажется, будто над головой снова смыкаются волны, а штанина опять цепляется за огромное утонувшее дерево и оно тянет меня на дно. Я снова чувствую на щеке дыхание Мозеса, а его губы вновь касаются моего уха. «Плавать умеешь?» – рычит он.

– Я не попал под винт и доплыл до берега. Пловец из меня не ахти, но мне повезло.

– Я, это, как увидел вчера, как тебя арестовывают, сразу же тебя узнал! Ты еще был с каким-то белым туповатым здоровяком. Я все в толк не мог взять: как такое может быть, ведь тебя же с корабля выкинули прямиком в Ред-Ривер! – шумно восклицает Гас, а потом озирается и понижает голос: – Но ты, между прочим, везунчик, каких поискать. На следующую ночь я видел, как какого-то парня ружейным прикладом избили, а потом перерезали горло и в воду швырнули! Слышал, что он из этих, из солдат-федералов, и пробрался на борт разнюхать про какие-то там дела. Экипаж-то корабельный весь сплошь из конфедератов, если смекаешь, о чем я. Дядьку с повязкой на глазу вообще Лейтенантом все звали, будто мы в армии. Будто им всем невдомек, что война уже десять лет как закончилась! В общем, прятался я аж до самого Техаса и рад был радехонек поскорей унести ноги с того корабля.

В горле встает ком. Мне не слишком-то нравится место, в котором я очутилась, но я рада, что мы с Гасом оба сбежали с того судна живыми.

– А я ведь могу тебя вытащить отсюда, Ханнибал, – говорит Гас.

– Расскажи как! Мы тут в такую историю вляпались… Хуже и не придумаешь.

Гас задумывается на минутку, потирает подбородок, густо усыпанный веснушками, и кивает:

– Я тут работенку нашел – грузы вожу через Гамильтон и Сан-Сабу до самого Мейнардвила. Дорога опасная: как-никак, там индейцы рыщут и всякое такое, но платят – дай бог всякому. Я прикинул: эдак мне даже проще будет попасть на Юг, где скот после войны так и скачет по улицам да размножается в ожидании, когда же кто-нибудь его соберет в стадо и разбогатеет. Можешь поехать со мной – будем работать вместе, как и хотели. Я попробую даже упросить хозяина, чтобы тебе вперед заплатили, а заодно забрали из тюрьмы под залог, чтобы ты мог со мной поехать. Им сейчас жутко не хватает погонщиков и охранников. Ты же справишься с упряжкой из четырех тяжеловозов?

– Само собой! – говорю я, обдумывая его предложение. Почему бы не оставить мисси Лавинию и Джуно-Джейн – пускай сами теперь выкручиваются – и не поехать с Гасом? Я смогу расспрашивать о родных на всех остановках. Гас рано или поздно поймет, что я вовсе не парень, но, может, ему это и не важно. Я сильная и ловкая. И запросто выполню мужскую работу. – Я умею ладить с мулами, лошадьми, быками, сохой. Знаю, как подковать лошадь, если она охромела, умею распознавать, что у нее начинаются колики, чинить упряжь тоже могу. Расскажи своему хозяину обо мне!

– По рукам. Только, как я уже сказал, дело это опасное, имей в виду. Там рыщут команчи, кайова и еще бог весть кто. Прибегают со своей индейской территории, грабят, убивают народ, а потом снова спешат на Север, где закон им уже не писан. Стрелять-то ты из ружья умеешь?

– Еще бы! – А как иначе, ведь я уже много лет добываю пропитание в болотистых лесах Госвуд-Гроув. Тати решила, что раз Джейсон и Джон сильнее меня, то пускай они лучше с урожаем возятся. – Я столько белок и опоссумов перестрелял, что тебе и не снилось!

– А в человека пальнуть сможешь, если надо будет?

– Пожалуй, смогу, – говорю я, но на самом деле не знаю, так ли это. Мне вспоминается война. Людские трупы с изуродованными лицами и оторванными конечностями, похожими на шматы разделанного мяса. Я видела, как они проплывали по реке или как их приносили приятели или рабы домой для захоронения. Пища для мух, червей и диких зверей.

– А если точнее? – не унимается Гас.

– Сделаю все, что нужно. Я на все готов, лишь бы убраться отсюда.

– В этом я тебе помогу, – обещает Гас, и в сердце моем просыпается благословенная надежда на то, что так или иначе я обрету свободу. – А еще у меня есть для тебя кое-что, – он лезет рукой в карман. – Сам не знаю, и чего я за них так схватился, ведь мы ж с тобой были только попутчиками да переговорили разок о том, как будем вместе скот ловить… Ну, пока тебя за борт не швырнули, само собой. А еще я тебе обещал, что буду повсюду расспрашивать о твоих родных.

Он протягивает мне ладонь, и я вижу на перепачканной белой коже шнурок с тремя маленькими кругляшками…

Бабушкины бусы! Как такое возможно?!

– Гас, но как же ты…

– Поднял их с палубы, когда тебя в воду кинули. Решил, что самое маленькое, что я только могу для тебя сделать, – это рассказать о тебе твоим близким. С тех пор я всех и расспрашиваю, не знают ли они кого по фамилии Госсетт, не видели ли на ком таких вот синих бус. Гас Мак-Клатчи слов на ветер не бросает! И уж точно не обманет того, кто скорее всего утонул и погиб. Но ты, насколько теперь можно судить, выжил, так что забирай-ка!

Я беру бусы, скользнув пальцами по теплой и влажной от пота коже Гаса. Сжимаю их в ладони. «Держи крепче, Ханни. Держи крепче! А вдруг это и впрямь только сон?»

Они вернулись ко мне спустя столько времени! Нет, это слишком невероятно, чтобы быть правдой!

– Я расспрашивал встречных о твоих близких, – продолжает Гас. – А еще об этом твоем мистере Уильяме Госсетте и мистере Уошберне, о которых ты упоминал. Но так толком и не разузнал ничего.

Я едва его слышу, точно он говорит со мной, стоя у дальнего края огромного поля, за много миль отсюда.

Прижав бусины к лицу, я вдыхаю их запах, провожу ими по коже. Соприкасаюсь с историей моей семьи. С бабушкиной историей. Маминой. С моей собственной. Кровь громко стучит в висках – с каждым мгновением все быстрее и быстрее. Меня наполняет такая сила, что, кажется, я вот-вот расправлю крылья и улечу отсюда, словно птица. Улечу далеко-далеко.

– Мы с грузом поедем прямо по главной дороге, смекаешь? – продолжает Гас, но мне уже нет дела до его рассуждений. Я хочу одного – слушать музыку бусин. – Поедем с тобой… Может, еще какую работенку отыщем там, где окажемся… В Менардвиле, Мэйсоне, Фредериксберге, может, и в Остине. Так каждый сможет накопить на лошадь и сбрую. А пока мы там будем, я могу поспрашивать о твоих родичах, если хочешь. В тех местах, куда цветному мальчишке соваться не стоит. Уж что-что, а спрашивать я умею. Мы, Мак-Клатчи, любим повторять: «Кто в молчанку играет, тот фигу получает».

Я все вожу бусинками по коже, вдыхая их запах. Закрываю глаза и думаю: «А если очень-очень захотеть, смогу ли я пролететь сквозь решетку?»

Где-то вдалеке голосит петух, а потом, чуть ближе, бьет утренний колокол. Гас испуганно ахает:

– Мне пора! – он спрыгивает на землю, и ослик недовольно ворчит. – Побегу по делам, пока никто меня тут не застукал. Но с тобой мы еще увидимся. Как я уже говорил, Гас Мак-Клатчи свое слово держит!

Я открываю глаза и смотрю ему вслед. Гас шагает в утренней мгле, запрокинув голову и насвистывая песенку. Речной туман понемногу заволакивает его, пока не остается только голос, выводящий «О, Сюзанна!», да стук маленьких, круглых ослиных копытец, которому вторит на каждом повороте скрипучий напев телеги.

Дзинь-тук-тук, дзинь-тук-тук, дзинь-тук, дзинь…

Когда все затихает, я укладываюсь на койку, зажимаю бусины в кулаке и прижимаю к груди, чтобы удостовериться, что они мне не приснились.

Когда я вновь просыпаюсь, сквозь решетку в камеру бьет яркий свет. Он расчерчивает пол на квадраты и заливает добрую половину камеры. К вечеру он поднимется аж до самого потолка.

Я разжимаю кулак и поднимаю ладонь повыше, чтобы на нее упал луч света, теплый и чистый. Бусинки вспыхивают, точно птичьи крылья на солнце.

Они все еще со мной! Они настоящие!

Мисси уже проснулась и теперь раскачивается из стороны в сторону со своими извечными завываниями, но я, не обратив на нее внимания, забираюсь с ногами на койку и выглядываю в окно. Утром прошел дождь, поэтому на земле не видно ни следов мальчишки, ни отпечатков колес, но я чувствую в кулаке прохладу бусин и точно знаю – мне все это не привиделось.

– Гас Мак-Клатчи, – повторяю я. – Гас Мак-Клатчи.

Трудно взять в толк, как тринадцатилетний мальчишка вытащит нас отсюда, но бывают дни, когда ты хватаешься за любую надежду – даже за такую хилую и тощую, как белокожий парень по имени Гас.

День продолжается, квадраты солнечного света медленно ползут по полу, а я уже не чувствую на душе былого груза. Я думаю о том, где сейчас Гас. Думаю о Джуно-Джейн, у которой нет при себе ни цента. Наши пожитки, не считая ее дамского наряда, остались у меня и теперь лежат у шерифа – все наши сбережения, провиант, одежда, маленький пистолет. А еще – Книга пропавших друзей. Вот и все наше добро.

Мисси со стоном хватается за живот и принимается беспокойно поскуливать еще задолго до того, как надсмотрщик приносит нам миску с похлебкой и две большие деревянные ложки. На весь день. А больше, как сказал шериф, нам и не положено.

Я слышу, как ирландец закопошился на своей койке. Наверное, сейчас заголосит, раз уж проснулся. Но вместо этого, пока мы с мисси едим похлебку, он шепчет:

– Эй! Эй, сосед, ты меня слышишь?

Поднявшись, я делаю несколько осторожных шагов вдоль стены и подбираюсь к ирландцу ровно настолько, чтобы разглядеть мускулистые руки, торчащие меж прутьев решетки. Сам он меня не видит. Кожа у него красная, загрубевшая от солнца. Руки – до самых костяшек – покрыты густыми рыжими волосами. Эти руки выдают силача, так что я на всякий случай остаюсь у стены.

– Слышу, – говорю я.

– С кем это ты тут болтал все утро?

– Не знаю, – отвечаю я, сомневаясь, что соседу можно доверять.

– Помнится, он представился как Мак-Клатчи, – замечает ирландец. Так, значит, он нас подслушивал! – Славная шотландская фамилия, между прочим. А шотландцы ирландцам друзья, а значит, и мне. Моя дорогая мамочка была наполовину шотландкой, а наполовину ирландкой.

– Мне ничего об этом не известно, – отрезаю я. И чего он хочет? Донести на меня шерифу?

– Если вы двое подсобите мне с побегом, я в долгу не останусь, дружище. Помогу, чем смогу, – обещает ирландец, покрепче схватившись за решетку.

Я остаюсь стоять, где стояла.

– Кое-что мне известно, – продолжает он. – Взять хотя бы того малого, которого вы ищете, – Уильяма Госсетта. Я ж самолично с ним встречался. К югу отсюда, но не шибко далеко, в округе Хилл, близ города Ллано. У него, знаешь ли, лошадь охромела, и я ему предложил неплохую замену. Если поможете мне бежать, я вас к нему провожу. Боюсь только, как бы этот ваш мистер Госсетт не нарвался на неприятности, если его солдаты сцапали… Он же ехал верхом на армейской лошадке, когда мы с ним распрощались. А я его предупредил, что лошадь лучше выменять в ближайшем же городе. Но разве такие станут тебя слушать! Да и рядом с Ллано таким, как он, лучше не появляться. Если поможете мне бежать отсюда, я помогу вам его разыскать. Поверь, я вам пригожусь.

– Сомневаюсь, что мы можем вам помочь, – говорю я, давая ему понять, что не шибко-то верю его россказням.

– Пускай твой дружок расскажет своему хозяину, что у него на примете есть славный малый, который умеет управляться с лошадьми и нисколько не боится дальних поездок. Лишь бы он вытащил меня из этого переплета, чтобы мне не угодить на виселицу!

– Конокрада так просто из тюрьмы не выпустят, да еще если воровал у армии.

– Но можно же подкупить охрану!

– Про это я тоже ни слухом ни духом, – говорю я. Не стоит верить ни единому слову, если с тобой говорит ирландец. Они те еще сказочники, а кроме того, ненавидят мой народ, и это взаимно.

– Три синих бусинки, – продолжает он. – Я же и про это слышал. Видал я такие в округе Хилл, который исходил вдоль и поперек. В гостинице для путешественников и в ресторане у дороги в Остин, неподалеку от ручья Уоллер-Крик. Три синих бусины на веревочке висели на шее у маленькой белой девочки.

– Белой? – переспрашиваю я. Кажется, ирландец не догадался, что я темнокожая, а значит, и обладательница бабушкиных бус ну никак не может быть белой.

– Рыженькой такой, худощавой девчушки. Лет восемь-десять ей было, не больше. Там, во дворе, под деревьями столики стоят – она на них воду разносила. К ней я вас тоже могу отвести.

Я отворачиваюсь и снова иду к койке:

– Не знаю я таких.

Ирландец зовет меня, но я не откликаюсь. Он начинает божиться, что не врет, маминой душой клянется. Я не обращаю на него внимания.

Не успевает наша похлебка остыть, как за ним приходят солдаты. Его утаскивают прочь, а он вопит до того громко, что мисси зажимает уши и прячется под койкой, вся грязная и вонючая.

К нам тут же заглядывает полицейский и вытаскивает меня из камеры. Сопротивляться я не в силах.

– Язык за зубами держи, а не то не поздоровится! – говорит он.

Меня заводят к шерифу в кабинет, и я тут же начинаю твердить, что ничего плохого не сделала.

– Можешь идти, – говорит он и кидает мне прямо в руки наш узелок с вещами. Судя по весу, из него ничего не пропало, даже пистолет с книгой. – Тебя наняли на работу, и скоро ты уедешь из моего города. Но смотри, чтобы я тебя больше не видел, когда повозки Дж. Б. Френча отбудут с грузом.

– А как же мис… – начинаю я и осекаюсь, едва не выпалив «мисси». – Как же он? Как же здоровяк, которого арестовали со мной? Мне надо за ним приглядывать. Больше у него никого нет. Он безобидный, разве что глупенький и слегка не в себе, но я…

– А ну закрой рот! Не нужны шерифу Джеймсу твои россказни! – полицейский с силой толкает меня в спину, и я падаю на пол лицом вниз. Приземляюсь я на наш узелок, на колени и локоть, а потом с трудом поднимаюсь.

– Мальчика отправят в Остин, в государственную психиатрическую лечебницу, – сообщает шериф, и в следующую секунду полицейский распахивает дверь тюрьмы, выталкивает меня на улицу и следом вышвыривает наши вещи.

Гас, поджидающий неподалеку, помогает поднять узелок.

– Надо нам спешить, пока они не передумали тебя отпускать, – говорит он.

Я рассказываю ему, что мисси никак нельзя бросать, но он и слушать ничего не желает.

– Послушай, Ханнибал, я смог выручить только тебя. Если нарвешься на неприятности, тебя снова упекут за решетку, и тут уж тебе никто не поможет.

Я послушно плетусь следом за Гасом.

– Веди себя как полагается! – говорит он. – Что на тебя нашло? Еще в переплет из-за тебя угодим… Мистер Дж. Б. Френч и его бригадир, Пенберти, шуток не потерпят!

Шагая по улице, я судорожно пытаюсь придумать, что же делать дальше. Дома, лошади, повозки, цветные и белые горожане, ковбои, собаки, лавочки – все проносится у меня перед глазами и сливается в одну пеструю полосу. А потом мы проходим мимо здания суда, переулка и Баттеркейкских низин. Я останавливаюсь и гляжу на утес, вспоминая, как мы сидели тут, между домами, с мисси и Джуно-Джейн и подкреплялись оставшимися припасами из узелка.

– Нам вон туда, – говорит Гас и толкает меня в плечо. – Там впереди как раз каретник. Одну повозку уже подготовили, а замыкающим всегда достается больше всего груза. Мы объединимся с повозками из Уэзерфорда, а оттуда поедем на юг. Некогда нам тут рассиживать.

– Я тебя догоню, – обещаю я и сую Гасу в руки свои пожитки, прежде чем он успевает возразить. – Догоню непременно, но сперва мне надо сделать одно дело.

Я поворачиваюсь и пулей несусь через улицы и переулки, мимо лающих псов и перепуганных лошадей у коновязей. Знаю, что так делать нельзя, и все же возвращаюсь ровно на то место, где и начались мои злоключения. Туда, где недалеко от купален зарабатывают на хлеб старушка Флорида и чистильщик обуви. Я спрашиваю у них про Джуно-Джейн, они говорят, что не видали ее, и я быстро обегаю купальни. Там я вижу работников, которые снуют по двору с ведрами – кто-то выносит воду, а кто-то вносит.

Пышнотелая и круглолицая цветная женщина выходит снять белье с веревки. Она смеется и перешучивается с остальными, и я иду ей навстречу, чтобы расспросить о Джуно-Джейн.

Но не успеваю я приблизиться к женщине, как на галерею над моей головой выходит мужчина. Он запрокидывает голову и, зажав в пальцах сигару, выдыхает облачко дыма. Дым заползает под поля его шляпы и рассеивается, когда он направляется к перилам, чтобы стряхнуть вниз пепел. И тут я замечаю на лице застарелые шрамы и повязку на глазу. Приходится собрать в кулак всю свою волю, чтобы тут же не дать стрекача. Сжав кулаки и вытянув руки по швам, я стараюсь идти спокойно, не оглядываясь. Но я чувствую на себе взгляд Лейтенанта.

«Нет, он не смотрит на тебя! Не смотрит! – твержу я себе. – Только не оборачивайся!»

Но стоит мне свернуть за угол, как я тут же срываюсь с места и бегу прочь что есть сил.

Оказавшись в переулке, я чуть не налетаю на мужчину, который грузит коробки на тележку. Это высокий, стройный, крепко сложенный смуглый человек… Его я могла бы узнать даже в темноте. Того, кто дважды пытался тебя убить, ты никогда не забудешь. Он бы и сейчас наверняка попытался это сделать, будь у него такая возможность.

Я уже собираюсь развернуться и бежать в другую сторону, но нога моя попадает в грязь, которая стала скользкой от стекающего по переулку мыльного ручья. Я пытаюсь устоять, но не могу и лечу в вонючую жижу.

Не успеваю я подняться, как Мозес кидается на меня.

Потерянные друзья

Уважаемая редакция! Я родилась в округе Хенрико, штат Виргиния, около семидесяти лет назад. Маму мою звали Долли, и она была рабыней, принадлежащей Филлипу Фрэзеру, у кого в рабстве оставалась и я, пока мне не исполнилось тринадцать. У меня имелось еще две младших сестры. Их звали Ребекка и Черити. Одной было четыре, второй – пять, когда меня продали Уилсону Уильямсу из Ричмонда. Месяцев шесть-семь спустя мистер Уильямс перепродал меня работорговцам Гудвину и Гленну, а у них меня купили в Новом Орлеане, Луизиана. С четырнадцати лет я все переходила из рук в руки и побывала в собственности у многих хозяев из Техаса и Луизианы, пока президент Линкольн не издал свою «Прокламацию об освобождении рабов». Сейчас я жительница города Галвестон и прихожанка методистской епископальной церкви. Мне хотелось бы разузнать о судьбе моих сестер, Ребекки и Черити, с которыми нас разлучили в Виргинии, а еще о других родственниках, если они у меня остались, поэтому я и обращаюсь в вашу газету в надежде, что вы мне в этом поможете. Мне можно написать на имя преп. Дж. К. Логгинса, церковь Святого Павла, Галвестон, Техас.