Текст книги "Голоса потерянных друзей"

Автор книги: Лиза Уингейт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Я упиваюсь этим видом, гляжу на него, зачарованная, любуюсь кожей, бумагой, золотым тиснением, чернилами, шрифтом.

И вот уже все прежние заботы позабыты, а я уношусь в мир грез. Погружаюсь в него так глубоко, что совсем не замечаю бега времени и прихожу в себя лишь тогда, когда понимаю: я в доме не одна.

Глава одиннадцатая 　

Ханни Госсетт. Луизиана, 1875

Река нехотя выпускает меня из своих объятий, и я с трудом выползаю на песок, откашливая воду и все, что только скопилось в легких. Плавать я умею, да и за борт меня вышвырнули совсем недалеко от берега, но стихия решила показать норов. Волны, которые оставляло за собой судно, подхватили меня и потащили на глубину. Высвободиться оказалось не так просто. А уже рядом с берегом я вдруг различила, как где-то совсем близко скользит по илу аллигатор. Пришлось поднажать и на четвереньках проползти по дну последние несколько метров.

Я снова откашливаю воду и чувствую во рту привкус крови. Касаюсь шеи – и не обнаруживаю кожаного шнурка.

Он пропал! А вместе с ним и бабушкины бусины!

Не в силах унять дрожь в ногах, я поднимаюсь и, пошатываясь, делаю несколько шагов, выискивая бусины на земле. Задираю рубашку, ищу под ней. Ридикюль мисси, спрятанный под мокрыми брюками, соскальзывает ниже, а бусин нет как нет.

Мне хочется кричать, осыпать реку отборной бранью, но я лишь падаю на четвереньки и выкашливаю остатки воды.

В голове проносится: «Ну, Мозес, попадись мне еще хоть разочек – придушу голыми руками!»

Он забрал все, что у меня осталось от моего народа. Река поглотила последнее напоминание о нем. Может быть, это знак того, что пора возвращаться домой, откуда и уезжать-то не стоило? А уж когда вернусь, тогда и подумаю, кому и что рассказывать. Может, сыщики пойдут по следу и отыщут негодяев, схвативших мисси Лавинию и Джуно-Джейн, но мне самой в полицию никак нельзя. Надо найти другой способ сообщить шерифу о случившемся.

Снова окинув взглядом бурливую, широкую реку, гадаю, далеко ли до переправы. Своими силами мне не перебраться на тот берег, где остался мой дом. Вокруг пустынно: ни жилищ, ни дорог, не считая той, у которой мы загрузились дровами. Куда-то же она ведет. Как знать, может, лошадей еще не забрали и, если провидение будет ко мне благосклонно, я успею их украсть.

Больше мне надеяться не на что, и я отправляюсь в путь.

Вскоре я слышу крики людей, звон упряжи, протяжный стон постромок и оглобель, тихое лошадиное ржание. Я немного сбавляю шаг. Надеюсь, что среди лесорубов есть и цветные – они-то мне наверняка помогут. Но чем ближе я подхожу, тем отчетливее понимаю, что говорят они на каком-то неведомом мне языке. Не на французском – его бы я точно узнала, потому что не раз уже слышала, – а на каком-то другом.

Может, это индейцы, которые по-прежнему живут у болот и женятся на белых и беглых рабах, ушедших в леса много лет тому назад?

По спине точно в знак предостережения пробегает холодок. В этом мире цветному не выжить, если он не будет настороже. Да и женщинам тоже. А мне – уж подавно, ведь я принадлежу и к тем и к другим, а защититься могу разве что маленьким пистолетом, заряженным всего двумя пулями, да к тому же промокшим в реке, – не удивлюсь, если теперь он стал бесполезным.

Раздается собачий лай, и мужские голоса затихают. Я тут же юркаю в кусты и прячусь там. Собака походит ближе, и меня накрывает волной ледяного ужаса. «Не дыши!»

«Уходи прочь, собака!»

Пес вот-вот меня обнаружит. Он все кружит у кустов, шумно и быстро принюхиваясь. Наверняка уже почуял меня.

Я слышу мужской голос. Человек что-то кричит собаке – хрипло и отрывисто.

Она, точно ошпаренная, срывается с места и убегает.

Я утыкаюсь головой в ладони и перевожу дыхание.

Поскрипывают рессоры. Дерево бьется о дерево. Кричит мул. Лошадь фыркает, ржет и бьет по земле копытом. Рабочие с недовольным, глухим ворчанием нагружают повозки своим товаром.

Я проползаю немного вперед – туда, где кусты редеют и сквозь тонкие, будто кружево, ветви можно рассмотреть, что же впереди.

Там двое мужчин. Они не белые. Но не индейцы и не цветные, а что-то среднее. Ветер доносит их запах – кислый запах пота, виски, давно немытых тел. Из-под их шляп виднеются длинные темные волосы, а ветхая одежда вся в грязи.

Собака у них тощая, с облезлой шкурой и струпьями по всему телу, которые она постоянно расчесывает. Мул, запряженный в повозку, выглядит немногим лучше: старый, измученный, со страшными мозолями от упряжи, к которым так и льнут мухи, стремясь полакомиться обнаженной плотью.

Добрый хозяин ни за что не доведет свою скотину до такого состояния.

И пса тоже.

Не рискуя покинуть свое убежище, я прислушиваюсь к их диковинной беседе, стараясь не шевелиться, пока они заводят в повозку наших лошадей, привязывают их покрепче, потом сами в нее забираются, сняв колеса с тормозов. С моего места мне видно, как Искорка – я узнаю ее по светлым «чулочкам» – недовольно перебирает ногами, силясь отогнать надоедливых мошек, мокрецов и слепней. Мне хочется кинуться к ней и освободить старушку любой ценой, но я понимаю, что надо скорее бежать отсюда, пока змеи с пантерами не вышли на охоту, а речные призраки не начали свой ночной обход. Пока лугару, человек-оборотень, не вынырнул из черных вод и не принялся искать, чем бы поживиться!

Короткий, пронзительный лязг металла о металл отвлекает меня от этих мыслей. Это скользят и сталкиваются ящики, взваленные на повозку. Сквозь просвет между листьев я замечаю золотистый всполох. И тут же – еще до того, как я понимаю, что это блестит латунная обивка на двух больших ящиках, – мне становится ясно, что же сейчас погрузили на повозку. Тот же груз, что плыл на борту «Звезды Дженеси»!

Может, ящики давно пусты. Может, стоит забыть о том, что я их уже видела, и подумать о своей судьбе. Но я решаю пойти следом за повозкой, держась в отдалении, чтобы пес меня не почуял. В ушах шумит, пот катится градом, и москиты не дают мне покоя. Но прихлопнуть их нельзя – как нельзя перейти на бег. Ступать надо осторожно и бесшумно.

Уж не знаю, куда именно держат путь эти двое, но он оказался неблизким. Мы преодолеваем милю за милей. Ноги мои слабеют, деревья уже плывут перед глазами, а вместе с ними тени, солнце, листва и корявые ветви. Я спотыкаюсь о сучковатый корень кипариса и со всего размаха падаю в заболоченную траву. Перекатываюсь на спину и лежу, гладя в небо. Сквозь тучи проглядывает синева – точно такого же цвета становилась сотканная матушкой ткань, после того как ее окрашивали свежими листьями индигоферы.

Я лежу и жду, что же будет дальше.

Откуда-то издалека слышится неровный стук колес.

Дз-з-з, тук-тук, дз-з-з, тук-тук, дз-з…

До меня снова доносятся крики мужчин – громкие, грубые. Может, они напились и затеяли хмельную ссору?

Я подбираюсь поближе к стволу кипариса и, спасаясь от мошкары, пытаюсь прикрыть одеждой обнаженные участки кожи, насколько это возможно. Потом закрываю глаза и перестаю вслушиваться. Не знаю, сплю я или лишь ненадолго погрузилась в беспамятство, но я ничего не чувствую. Ни о чем не тревожусь.

Чье-то прикосновение нарушает мой покой. Я пытаюсь открыть горячие, пересохшие глаза, но веки слиплись, и это не так– то просто. Солнце уже в зените, и тени от деревьев сделались длиннее и шире.

Я снова чувствую касание – невесомое и нежное, как поцелуй. Может, это Иисус явился, чтобы забрать меня с собой? Может, на самом деле я утонула в реке… Вот только от того, кто касается меня, разит грязью и гнилым мясом.

Может, кто-то надумал мной поживиться! Я заслоняюсь руками от неведомого хищника, и он отскакивает в сторону. Присмотревшись, я узнаю ту самую старую, тощую, вшивую собаку, которую уже видела. Пес опускает облезлую морду и наблюдает за мной внимательными карими глазами, поджимает хвост, но дружелюбно поводит его кончиком, будто надеется, что я брошу ему какие-нибудь объедки. Мы обмениваемся долгими, настороженными взглядами, а потом собака проходит мимо меня и принимается лакать дождевую воду, собравшуюся между кипарисовых корней. Я следую ее примеру. И так мы с ней, сидя бок о бок, утоляем жажду.

Вода напитывает мое тело, пробуждает ото сна руки, ноги, разум. Пес садится рядом и внимательно за мной наблюдает. Уходить он явно не спешит. Наверное, живет где-то неподалеку.

– Откуда же ты такой? – шепотом спрашиваю я. – Живешь в этих краях?

Я подбираю под себя ноги, а пес испуганно отшатывается.

– Да не бойся, – шепчу я. В жизни не видела такой виноватой, понурой, измученной собаки. Чего только стоят все эти царапины, мозоли, проплешины по всему телу! – Беги-ка домой. Покажи мне, где он?

Стоит мне подняться на ноги, как пес пулей уносится в кусты. Я следую за ним по пятам. Он петляет среди деревьев – дорога ему ни к чему, – так что мы идем лесом, по охотничьей тропе. Мой нос заполняет сладковатый запах коптильни. К ней-то меня и приводит пес. Она стоит позади дома, возведенного у кромки леса, на небольшом возвышении. Хозяйство состоит из небольшой деревянной хибарки, сарая, коптильни и флигеля. Трубы сделаны из глины и веток – совсем как те, что венчают собой старые хижины у нас в Госвуд-Гроуве. Все постройки тут кренятся в разные стороны, видимо, соседнее болото понемногу подтачивает их. К стенке хибары прислонена пирога, а рядом навалены всевозможные капканы для хищников и бобров. На дереве висят остатки туши оленя, покрытые мухами. Их здесь так много, что они образуют плотную шевелящуюся массу.

Кругом тихо, точно в могиле. Я прячусь за дровником, большим и широким, немногим меньше самой хибары, и наблюдаю за псом. Он выходит во двор, обнюхивает его, идет в тень и, раскопав себе землю, чтобы было удобнее лежать, устраивается в ямке. Слышится лошадиное ржание, а следом и удары копыт по деревянной стенке сарая, с чавканьем грязи и треском. Недовольно ревет мул. Шум до того громкий, что птицы испуганно вспархивают с деревьев, но в доме по-прежнему тихо.

Осторожно подобравшись к сараю, я заглядываю внутрь и вижу в центре повозку, а в стойле – стоящих бок о бок Искорку и серого скакуна Джуно-Джейн. Через перегородку от них находится мул. Все трое – потные, взмыленные. Они ведут себя неспокойно, выясняя, кто главный. Из раны на ноге коня Джуно-Джейн, расшибленной об ограду, сочится кровь. Делаю еще несколько шагов, чтобы получше осмотреть заднюю часть повозки. Ящики и бочку с виски унесли.

Я прохожу дальше и вижу эти самые ящики, обитые по углам латунью, – они валяются на полу, раскрытые и пустые. Жалкое зрелище. Но всего хуже – запах, который от них исходит. Исторгнутое содержимое желудков и испражнения заставляют зажать нос – но лучше так, чем почуять мертвечину. Стараюсь утешиться этим, хотя утешение довольно слабое. Страшно даже подумать, что могло случиться с мисси и Джуно-Джейн, если их увели в хибару. И непонятно, что предпринять мне самой, коли это так.

Я оглядываю стены сарая, надеясь, что где-нибудь висит ружье, – но нет, мне попадается только упряжь, все еще влажная после утренней поездки, да с полдюжины конфедератских уздечек с выбитыми на латунных пряжках буквами «КША». На пустых бочках лежат седла – в годы правления Джеффа Дэвиса такие часто можно было увидеть, – а еще конфедератские фляги, керосиновая лампа и спички в медной коробке.

Выудив из кучи сена кусок клеенки, я раскладываю ее на полу и начинаю собирать все необходимое: спички, фляга, жестяная кружка, кусочек свечи, мясо из коптильни. Флягу наполняю водой из дождевой бочки, вешаю на плечо. Нахожу часть веревки и скручиваю клеенку в небольшой узел. Ко мне подходит собака. Я бросаю ей кусок мяса. Но когда я иду в лес и прячу узел на ветке, чтобы в случае внезапного побега можно было быстро его достать, пес увязывается за мной.

Я прячусь в кустах. Пес устраивается рядом. Разглядывая хибару, я гадаю, что же делать дальше. Наверное, сначала надо забрать лошадей, а потом уже и обо всем остальном позаботиться.

Но когда я приближаюсь к сараю, замечаю, что между его торцевой стенкой и стойлами имеется пространство шириной от силы фута в три. Оно надежно замаскировано, так что снаружи и не разглядишь. Что-то не припомню там никакой двери – я бы точно заметила ее, когда стояла в проходе между стойлами. Но я сразу догадываюсь, для чего здесь потайная комната.

Зайдя в сарай, я начинаю поиски и скоро нахожу на стене маленький топорик – он висит на металлическом кольце, удерживая собой засов и не давая ему сдвинуться, а заодно и маскируя его. Вторую часть засова удерживает длинная и тонкая дощечка. Стоит мне вытащить ее и снять топорик, как часть стены отодвигается в сторону, точно крышка ящика.

Предчувствия меня не обманули: за дверью скрывается тайник. Такие часто оборудовали у себя угонщики рабов еще до того, как нам всем даровали свободу. Даже в полумраке я отчетливо вижу на стенах цепи для узников. Охотники на рабов обычно ловили беглецов в болотах. Но могли схватить людей и прямо на дороге – даже свободных цветных с документами: мулатов или креолов, а также рабов, которые спешили куда-нибудь с хозяйским поручением и имели с собой пропуск. Но похитители обычно не задавали вопросов. Они просто накидывали мешок на голову мужчине, женщине или ребенку, связывали и закидывали в дальний угол повозки, прикрыв брезентом, а потом прятали среди болот, чтобы продать при случае торговцу, погоняющему свой печальный караван к месту очередных торгов. Такие люди делали свое дело не хуже Джепа Лоуча.

Тут я улавливаю запах, доносящийся из темной комнатки. Точно так же пахли и ящики – запах рвоты и фекалий.

– Вы тут? – шепчу я, но мне никто не отвечает. Я прислушиваюсь. Что это? Чье-то дыхание или мне почудилось?

Я пробираюсь на ощупь и натыкаюсь на едва теплое тело, распростертое на соломе, а потом – на еще одно. Мисси Лавиния и Джуно-Джейн не мертвы, но и живыми их не назовешь. Из одежды на них – только сорочки и панталоны. Сколько я ни шепчу, ни трясу их, ни бью по щекам – все тщетно, они без сознания. Выглянув из тайника, я снова смотрю на дом. Блохастый пес все сидит у двери сарая и ждет, но его облезлый хвост приветливо мотается по земле из стороны в сторону – пес еще помнит мясо, которым я его угостила, и путаться под ногами не станет.

«Ну же, Ханни, за дело! – твержу я себе. – За дело! Да побыстрее, пока никто не заявился!»

Я набираю ворох уздечек и поводьев, беру пару седел попрочнее. Ремни, в том числе и подпруга, ослабли и основательно погрызены крысами, но я надеюсь, что они выдержат. Выбора у меня нет. Если мне не к чему будет привязать пленниц, они ни за что не удержатся верхом. Надо связать их по рукам и ногам и взвалить лошадям на спины – именно так поступали с беглыми рабами патрульные в те страшные времена.

С Джуно-Джейн я справляюсь без особого труда, несмотря на высокий рост ее скакуна. Весит она всего ничего, а конь до того рад ей, что мигом делается смирным и безобидным, точно деревянная лошадка. А вот мисси Лавиния – совсем другое дело. Изящной ее не назовешь. Она тяжела и какая-то негнущаяся. А весит куда больше, чем стофунтовая корзина из березы, полная хлопка, – это уж как пить дать! Но я выносливая девушка, а сердце от страха колотится до того быстро, что силы, кажется, удваиваются. Я кладу мисси на край повозки, подвожу старушку Искорку вплотную и затаскиваю хозяйкину дочь на седло, а потом привязываю покрепче. От нее разит сушеным мясом, желчью, кипарисовыми духами, и эта вонь забивается мне в горло, а я все сглатываю снова и снова, оглядываясь на дом, и благодарю небеса за то, что мужчины забрали с судна виски, да еще в таком количестве. Они сейчас, наверное, порядком захмелели и спят. Надеюсь, что до завтрашнего утра они ни о чем не узнают, а иначе мы окажемся в тайнике все втроем.

Старый, затупившийся топорик я подвешиваю на одно из седел. Остается только решить вопрос с мулом. Если я буду верхом, а охотники – нет, у меня больше шансов сбежать. Вот только если взять мула с собой, он наверняка станет и дальше беспокоить лошадей, а значит, поднимет немало шума. Можно просто его отпустить, и он убежит в лес в поисках пищи. Но может и тут остаться, неподалеку от сарая.

Я открываю дверцу стойла и говорю этой изможденной скотине:

– Только не шуми! И коли ты неглупый, то больше сюда ни ногой! Твои хозяева – дьяволы во плоти! Только посмотри, что они с тобой сделали! – Шкура несчастного животного напоминает изуродованную кожу старых мулов, прибывших на плантацию Лоучей в качестве приданого хозяйки и проведших там всю жизнь. Лоучи издавна клеймили молодняк в годовалом возрасте. Говорили: так его сложнее украсть. Впрочем, беглецов они тоже клеймили, как и всех купленных рабов.

А на этого беднягу мула клеймо ставили раз десять, если не больше, – в том числе и обе армии. И от этих отметин он не избавится до последнего вздоха.

– Ты отныне свободный мул, – говорю я ему. – Беги на волю и не возвращайся!

Я вывожу лошадей из сарая, и мул увязывается следом, но я отгоняю его, и он бредет чуть поодаль. А мы тем временем забираем узел, припрятанный мной в ветвях, и устремляемся прочь от хибары, в глубь штата. Пес тоже увязывается за нами, и я ему не мешаю.

– Пожалуй, и ты свободен, – говорю я ему, когда мы отходим от хибары на приличное расстояние. – Таким подлецам и собак-то иметь нельзя!

Головы мисси Лавинии и Джуно-Джейн, безвольно болтаясь, бьются о хомуты. Надеюсь, они не умрут, но сделать я ничего не могу. Все, что мне под силу, – это увести лошадей подальше, быть осторожной, не поднимать шума, держать ухо востро, не выходить на дорогу, смотреть под ноги, чтобы не угодить в яму, не подъезжать слишком близко к чужим домам в лесу, к городам, повозкам, людям. Мне придется прятаться ото всех, пока мисси Лавиния с Джуно-Джейн не очнутся и не смогут говорить сами за себя. А мне и пытаться не стоит объяснять встречным, куда и зачем цветной мальчишка везет двух полураздетых девиц, крепко привязанных к седлам.

Да что там, я даже пикнуть не успею, как меня прикончат на месте.

Потерянные друзья

Уважаемая редакция! Я разыскиваю своих детей. Мы были в собственности у мистера Гэбриэла Смита, президента колледжа из Миссури. Потом нас продали работорговцу и перевезли в город Виксберг, штат Миссисипи. Нас с Патом Картером продали вместе, а Рубен, Дэвид и их сестричка Сулье так и остались на дворе у торговца. Я слышала, что Рубена ранили в Виксберге и он попал в больницу. А малыши – Абрахам, Уильям и Джейн Картеры – остались у Томаса Смита в Миссури. Их отца убил работорговец по имени Джеймс Чилл, потому что тот не пожелал расставаться с семьей, когда его пытались продать. Письма мне прошу направлять на имя преподобного Т. Дж. Джонсона, Карроллтон, Луизиана.

Минси Картер

(Из раздела «Пропавшие друзья» газеты «Христианский Юго-Запад», 10 января, 1884)

Глава двенадцатая

Бенни Сильва. Огастин, Луизиана, 1987

Бесшумно ступая по дому, я прислушиваюсь к каждому шороху. Воображение рисует мышей, белок и огромных водяных крыс, которых я не раз видела в канавах и лужах со стоячей водой во время своих прогулок.

А еще в голову лезут мысли о призраках, вампирах и жутких, похожих на гигантских насекомых, инопланетянах. Ну и, конечно, о маньяках с топорами и бродягах, замысливших недоброе. Фильмы ужасов я обожала всегда и гордилась тем, что могу смотреть их с утра до вечера, не воспринимая всерьез увиденное. Даже спустя годы после того, как у нас с Кристофером все завертелось, он сердился на меня за то, что я не пугалась, а старалась угадать, какой будет следующая сцена или сюжетный поворот.

– Все-то тебе надо анализировать, – ворчал он. – Просто тоска берет!

– Да ладно, это же неправда! Одни выдумки да притворство! Тоже мне неженка! – дразнила я его в ответ.

Когда ты практически все детство проводишь один в пустом доме, потому что родители вечно на работе, приучаешься не впадать в панику от малейшего шороха.

Но в этом доме, в этой обители многих поколений, о чьей истории можно только догадываться, я удивительно остро чувствую собственную уязвимость. Одно дело смотреть на старый, полный теней особняк, сидя у экрана, и совсем другое – оказаться в нем наяву.

С кухни доносятся какие-то звуки – и на обычные шаги они не похожи. Кто бы там ни таился, он – а может, она или даже оно — не желает, чтобы его заметили. Движения осторожные… как и мои. Я хочу увидеть, кто же там притаился, пока он не заметил меня.

Остановившись у порога комнаты дворецкого, я обвожу взглядом ряды высоких шкафчиков из красного дерева и длинные щербатые столы, на которых слуги, должно быть, готовили причудливые кушанья. Буфеты, стоящие у противоположных стен, отражают друг друга в своих зеркалах. Казалось бы, ничего необычного или опасного. Кроме…

Чуть сдвинувшись в сторону, чтобы было лучше видно, я цепенею на месте: из-за приоткрывшейся левой нижней дверцы одного из буфетов показывается худенькая задница, обтянутая джинсами с серебристой отделкой.

Это еще что такое?!

Я узнаю джинсы и цветастую футболку. Мне уже доводилось их видеть на четвертых уроках, пусть и значительно реже, чем хотелось бы.

– Ладжуна Картер! – восклицаю я еще до того, как девочка успевает распрямиться. Она резко оборачивается и испуганно смотрит на меня. – Ты что тут делаешь?!

Спрашивать, разрешили ли ей заходить в дом, нет никакой нужды. Все и так ясно: ответ написан у нее на лице.

Она дерзко вскидывает подбородок, тут же напомнив мне тетю Сардж.

– А что? Я ничего не порчу! – Худые длинные пальцы прижаты к бедрам. – А как вы думаете, откуда я про книжки узнала? И потом, судья сам мне разрешил тут бывать! Незадолго до смерти он сказал: «Приходи, когда только вздумается, Ладжуна!» А больше сюда особо никто не заглядывал – если только понадобится что. И дети судейские, и внуки были слишком заняты своими домами на озере да рыбалкой. Посиживали себе на пляже целыми днями, потому что и там землю выкупили. Нельзя ведь такое добро оставлять, а вдруг пропадет что-то! Если у тебя столько домищ в собственности, то ты очень занятой человек. Некогда тебе рассиживать по ветхим поместьям со всякими стариками в инвалидных креслах.

– Но дом-то уже давно не судейский.

– Я не воровка, если вы об этом.

– А я ничего такого и не имела в виду, но… Скажи, а внутрь-то ты как попала?

– А вы?

– У меня есть ключ.

– Ну а мне он не нужен. Судья раскрыл мне все тайны этого дома.

Признаться, я заинтригована (ну еще бы!).

– Я приняла твое предложение о книгах – кстати сказать, спасибо за наводку! – и получила разрешение прийти сюда и подыскать литературу для классной библиотеки.

Ладжуна удивленно округляет черные, точно уголь, глаза. Кажется, она поражена и… осмелюсь предположить… даже впечатлена тем, что я сумела пробраться в мир Госсеттов, минуя все бастионы.

– И как, нашли что-нибудь?

Я едва сдерживаюсь от того, чтобы не излить на нее свой восторг. Библиотечный фонд Госсеттов возрастал от поколения к поколению, и все жители дома год за годом, десятилетие за десятилетием пополняли его – так один за другим прибавляются по прошествии веков слои песчаника. В собрании есть и новые книги, и старые, к которым, наверное, целый век никто не прикасался. Среди них можно встретить и самые первые издания, и даже издания с автографами. Мой бывший начальник из букинистического магазина, увидев такое богатство, рухнул бы на пол и заплакал от счастья.

Но учитель во мне требует затронуть другую проблему:

– Я только недавно пришла… А все потому, что сегодня была в школе. Чего не скажешь о тебе. Я ведь права?

– Я себя плохо чувствовала.

– Но как быстро оправилась! Чудеса! – Я опускаюсь на корточки рядом с ней и заглядываю в ящик, из которого она выбралась. Что-то во всем этом меня настораживает, а что – и сама не могу понять. – Ладжуна, послушай, я знаю, что твоя мама много работает, а ты сидишь с младшими братьями и сестрами, но и про учебу нельзя забывать.

– А это уже не ваше дело! – этот дерзкий ответ сразу дает понять, что Ладжуне не впервой защищать свою мать. – Я сдаю все письменные работы. А в классе между тем полно ребят, которые домашку вообще не делают. Вот к ним и приставайте.

– Так я уже… пытаюсь, – говорю я. Хотя, честно сказать, результаты не очень-то заметны. – Но как бы там ни было, не стоит тебе сюда приходить.

– Даже если бы мистер Натан обо всем знал, он не был бы против. Он куда лучше, чем его дядья, которые сейчас всем рулят в компании. А их противные женушки и детишки возомнили, что они в этом городе главные. Дайси, моя двоюродная бабушка, говорит, что Стерлинг был совсем другим – внимательным к людям. В тот день, когда он угодил под комбайн, которым убирали тростник, бабушка Дайси была неподалеку – готовила обед для сборщиков урожая. Она-то и осталась с Робин и Натаном, после того как их отца срочно транспортировали в больницу на вертолете. А когда Стерлинга не стало, его жена забрала детей и уехала на какую-то там гору. Бабушка Дайси все про этих Госсеттов знает. Она чуть ли не всю жизнь за домом судьи приглядывала. И меня сюда приводила, когда я оставалась под ее присмотром. Вот откуда я знаю судью и мисс Робин.

Я живо представляю себе детишек, играющих вместе в тот давний день, когда случилось непоправимое.

– Да и вообще никому этот дом не нужен, – продолжает Ладжуна. – Судейский сын погиб в поле. Сам судья умер три года назад в собственной постели. Мисс Робин умерла два года назад: просто поднималась по лестнице однажды вечером – и все, сердце остановилось. Бабушка Дайси говорит, что в каждом поколении Госсеттов непременно есть такой ребенок, который рождается синим от удушья, и мисс Робин даже пришлось делать операцию на сердце, когда она появилась на свет. Но мама считает, что мисс Робин просто увидела призрака, он-то ее и погубил. Мама говорит, что это место проклятое, потому-то никто и не хочет тут жить. Так что забирайте поскорее книжки, какие вам только нужны, и убирайтесь подобру-поздорову, – девочка кивает на дверь с таким видом, что сразу становится ясно – она хочет, чтобы я как можно скорее перестала мозолить ей глаза.

– Я ни капельки не суеверная. Особенно когда речь идет о книгах, – сообщаю я, все еще вглядываясь в ящик, из которого Ладжуна вылезла, и гадая, как она там вообще поместилась.

– А напрасно. После смерти-то уже и не почитаешь.

– Кто сказал?

Она фыркает:

– Вы в церковь ходите? – приблизившись ко мне, она резко просит: – Голову уберите!

Я едва успеваю отскочить, как она дергает за какой-то рычаг, спрятанный за ящиком, и полки тут же приподнимаются, обнажив под собой люк.

– Я же вам говорила: это место так и кишит тайнами.

Внизу виднеется лестница – с виду очень древняя, – ведущая в неглубокий подвал. Я замечаю, как по обломкам кованой садовой мебели, сваленным внизу, пробегает огромная серая крыса, и быстро отворачиваюсь.

– Так значит, так ты сюда пробралась? – спрашиваю я, нервно потирая руки.

Когда я выпрямляюсь, Ладжуна снова дергает за невидимый рычаг, и полки опускаются, закрывая вход в подвал.

– Крысы вас боятся куда больше, чем вы их! – замечает она, остановив на мне взгляд.

– Сомневаюсь.

– Крысы очень трусливы. Они могут быть опасны, разве пока вы спите. Вот тогда берегитесь!

Даже спрашивать не хочу, откуда она это узнала.

– Судья мне рассказывал, что в стародавние времена еду проносили через этот подвал и передавали подносы, используя люк. Поэтому гости, сидящие в столовой, никогда не видели рабов, которые трудились на кухне. А в годы войны Госсетты всегда могли сбежать через этот лаз в тростниковое поле, если солдаты-янки явятся арестовывать местных за помощь конфедератам. Судья обожал рассказывать малышам истории! Славный он был человек. Помог бабушке Дайси вызволить меня из приюта, когда маму в тюрьму посадили.

Я потрясена тем, как спокойно она произносит эти слова. Чтобы не выдать своих чувств, я быстро меняю тему:

– Послушай, Ладжуна, предлагаю тебе уговор: если пообещаешь, что больше не станешь тайком сюда пробираться, разрешу тебе приходить в дом со мной и помогать мне… разбирать книги. Я ведь знаю, ты их любишь. Видела, у тебя из кармана торчал экземпляр «Скотного двора».

– Неплохая книжка, – отвечает Ладжуна, смущенно водя носком кроссовки по полу. – Но не то чтобы прекрасная.

– Но только… при условии, что ты будешь ходить в школу! Не хочу, чтобы вся эта затея мешала твоей учебе! – Ладжуну мое предложение явно не подкупает, и я делаю еще одну попытку ее заинтересовать: – Мне надо как можно быстрее разобраться с библиотечным фондом, пока… – я прикусываю язык, и конец фразы – «пока не начались проблемы с Госсеттами» – так и не срывается с губ.

Ладжуна лукаво смотрит на меня. Она наверняка уже обо всем догадалась.

– Ну что ж, может, я вам и помогу. Но только ради судьи. Ему бы это наверняка понравилось. Но и у меня есть свои условия!

– Ну что ж, давай выкладывай! Посмотрим, к какому можно прийти компромиссу.

– Я не всегда могу прийти. Но постараюсь бывать в школе чаще. Стану приходить каждый раз, как смогу, но мне нередко приходится сидеть с малышами. С отцами их никак не оставишь. Козлы те еще. Из-за Донни, к примеру, маму посадили за наркотики. А она ничего такого не делала – просто в машине сидела! Но нет – ей тут же впаяли три года, а нас увезли в приют! Повезло мне, что по папиной линии у меня есть такая славная бабушка, которая смогла меня приютить. Но у малышей с этим беда. Я не допущу, чтобы их снова забрали в приют. Так что если вы будете лезть в нашу семью, жаловаться на мою посещаемость и все такое, то мне такие вот уговоры насчет книг ни к чему. – «Да и вы тоже», – читаю я по ее лицу. – Так что скажите сразу, – требует Ладжуна, – да или нет?

Как же дать такое обещание?

И как от него отказаться?

– Что ж… ладно. По рукам. Но при условии, что ты тоже сдержишь слово, – я протягиваю ладонь для рукопожатия, но Ладжуна не спешит на него отвечать, пользуясь тем, что стоит слишком далеко.

Вместо этого она вносит в наш договор запоздалое уточнение:

– Только чур в школе никому ни слова о том, что я вам помогаю, – она морщится от одной этой мысли. – В школе мы с вами не друзья.

Выходит, не без удовольствия отмечаю я про себя, вне школьных стен мы все-таки друзья.

– Договорились! – заверяю я Ладжуну, и она нехотя делает шаг мне навстречу и пожимает мою ладонь. – Вообще говоря, дружба с тобой и на моей репутации может плохо сказаться!

– Пф! Мисс Сильва, не хочу вас расстраивать, но вашей репутации хуже уже не будет.

– Что, все так плохо?

– Мисс Сильва, вы стоите у доски, читаете нам вслух, спрашиваете, что мы думаем, и устраиваете письменные опросы. Каждый! Божий! День! Это же скука смертная!