Текст книги "Голоса потерянных друзей"

Автор книги: Лиза Уингейт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Я хватаю за руку мисси Лавинию и увожу в сторону, а потом решаю поискать кого-нибудь из цветных, чтобы расспросить у них о мистере Уошберне. На тротуаре стоит худощавый темнокожий мальчишка – на вид ровесник Джуно-Джейн – и зазывает прохожих, желающих почистить обувь. Я подхожу к нему и задаю свой вопрос.

– Может, и знаю, но задаром не скажу, – говорит он. – Вот только если обувь захочешь почистить. Хотя твою и чистить ни к чему – слишком ветхая. Но если дашь мне пять центов, я попробую, только не тут, а в переулке. А то белые, чего доброго, решат, что я обслуживаю чернокожих, и побрезгуют мной и моими щетками!

Ничего-то в этом городе не бывает бесплатно!

– Ну что ж, тогда поспрашиваю в другом месте, – говорю я. – Если только не хочешь меняться.

Глаза на его смуглом лице тут же превращаются в щелки:

– Меняться на что?

– Есть у меня одна книжка, – говорю я. – Туда записывают имена родственников, пропавших во время войны или проданных до освобождения. У тебя никто из родных не пропал? Можем их в книгу добавить. И я буду о них расспрашивать местных, пока путешествую. А если у тебя есть три цента на марку и пятьдесят на объявление, то можно даже написать письмо о своих родных и отправить его в газету «Христианский Юго-Запад». Ее рассылают по всему Техасу, Луизиане, Миссисипи, Теннесси и Арканзасу, чтобы в церквях зачитывать перед паствой, – может, кто и отыщется. У тебя никто не пропал?

– Нет у меня никакой родни, – говорит мальчик. – Матушка и отец погибли от лихорадки. Я их даже не помню. Некого мне искать.

Кто-то дергает меня за штанину. Я поворачиваюсь и вижу темнокожую старуху, сидящую, скрестив ноги, у стены. Она плотно закуталась в одеяло, а горб у нее на спине такой огромный, что ей даже не поднять голову, чтобы как следует меня рассмотреть. Взгляд у нее затуманенный и отсутствующий. На коленях стоит корзинка с пралине, а на ней – табличка, которую я не могу прочесть, разве что некоторые буквы. Кожа у нее темная и потрескавшаяся, точно старый ремень.

Она хочет, чтобы я подошла поближе. Я сажусь рядом на корточки, но мисси Лавиния недовольно дергает меня за руку.

– А ну отстань! Стой себе и жди! – осаживаю я ее и перевожу взгляд на старуху. – Я не могу купить ваши конфеты. Охотно бы, но не могу. – Бедная старушка, вся в лохмотьях! Мне ее очень жаль.

Голос у нее такой тихий, что приходится нагнуться к самым ее губам, чтобы сквозь грохот телег, крики погонщиков, стук копыт разобрать слова.

– У меня пропали люди, – говорит старуха. – Ты поможешь мне их отыскать? – она тянется к жестяному стаканчику, стоящему у ее ног, встряхивает, прислушивается. Судя по звуку, внутри несколько центов, не больше.

– Оставьте деньги себе, – говорю я. – Мы вас запишем в нашу Книгу пропавших друзей. И всех встречных расспросим, не видели ли они вашу родню.

Я подвожу мисси Лавинию к стене и усаживаю на выкрашенную скамейку, стоящую рядом с окном. Мисси белая, так что ей наверняка можно тут сидеть.

Потом возвращаюсь к старухе и опускаюсь рядом с ней на колени:

– Расскажите мне о своих близких. Я все запомню и при случае запишу в нашу книгу.

Старуха представляется Флоридой Джонс. И пока где-то неподалеку играет музыка, пока по тротуарам прогуливаются горожане, а молот кузнеца выводит свою извечную песнь – бам-дзинь-дзинь, бам-дзинь-дзинь, – пока фыркают лошади, вылизывая друг другу морды и лениво перебирая ногами у коновязей, Флорида рассказывает мне свою историю.

А когда заканчивает, я повторяю все слово в слово: называю по именам семерых ее детей, трех сестер, двух братьев, перечисляю, куда их от нее забрали и кто это сделал. Жаль, что я сама не могу всего этого записать. При мне – книга и огрызок карандаша, но я пока знаю слишком мало букв. И не умею толком держать карандаш.

Флорида касается тонкими, холодными пальцами моей руки. Шаль сползает с ее плеча, и я вижу клеймо на коже: «Б» – беглянка. Не успев опомниться, я касаюсь отметины.

– Я пыталась найти их, моих детишек, – говорит она мне. – Всякий раз, когда кого-то забирали, я шла искать. Искала, покуда могла, покуда меня не находили патрульные или ищейки, а потом притаскивали домой, будь он проклят, к муженьку, с которым мне приходилось жить вопреки моей воле. А после наказания масса мне всякий раз говорит: «А теперь заделай-ка еще одного ребеночка с этим твоим, не то плохо будет…» – и муженек мой на меня накидывался – и вот я уже опять обрюхачена. Но я всех малюток моих любила всем сердцем. И всякий раз, когда у меня кто-то рождался, масса говорил: «Флорида, уж этого-то точно тебе оставим». Но потом, как только ему не хватало деньжат, он их всех продавал. И говорил: «Что поделать, Флорида, слишком уж он был хорошенький». А я сидела и плакала, лила слезы ручьями, покуда не появлялась возможность сбежать и начать поиски.

Она спрашивает, не смогу ли я написать за нее письмо и отправить его в газету «Христианский Юго-Запад». Старуха протягивает мне жестяной стакан с монетками.

– Тут на объявление не хватит, – говорю я. – Но можно пока просто письмо подготовить. К тому же еще совсем рано. Может, с нашей помощью вы весь свой товар распродадите и…

В этот момент я замечаю на улице какой-то переполох и осекаюсь. Я слышу крики, а в следующий миг повозка едва не сшибает кого-то. Лошадь, запряженная в нее, наваливается на вожжи, рвет тонкие кожаные ремни и летит назад, беспомощно размахивая копытами в воздухе. Остальные лошади из упряжки испуганно дергаются, тянут в разные стороны и срываются с ремней. Одна врезается во всадника на тонкошеем гнедом жеребце – таком юном, что ему еще рановато ходить под седлом.

– Тпру! – кричит мужчина, натягивает поводья, а потом бьет костлявого скакуна шпорами и заодно хлыстом. Жеребец опускает голову, встает на дыбы и чудом не задевает мисси Лавинию, успевшую вскочить со скамейки. Она стоит посреди улицы и пялится прямо перед собой. Лошади, запряженные в повозку, продолжают тянуть в разные стороны, а кучер тщетно пытается их успокоить. Повсюду носятся люди и собаки. Мужчины кидаются к коновязям, надеясь удержать своих скакунов, а те из них, кто уже успел высвободиться, несутся по улице, таща за собой сорванные поводья.

Я подскакиваю и опрометью кидаюсь к жеребцу, который успел уже поднять клубы пыли, молотя воздух копытами. Мисси стоит совсем близко, но ей и в голову не приходит отойти.

Кто-то с тротуара кричит:

– Вот те раз! Глядите, как брыкается!

Я успеваю добежать до мисси Лавинии как раз в тот момент, когда жеребенок наконец приземляется на широко расставленные ноги, падает на колени и заваливается на бок, а потом перекатывается вместе со своим всадником, который изо всех сил держится в седле.

– А ну вставай! – кричит он, когда наконец снова оказывается сверху. – Подымайся на ноги, ты, нескладеха куцехвостая! – он бьет своего скакуна по морде и ушам, пока тот наконец не встает, а потом накидывается на мисси Лавинию: – А ну пошел прочь! Ты мою лошадь напугал! – он хватается за веревку, висящую у него на седле, – должно быть, хочет ударить ею мисси.

Она вскидывает подбородок, скалится и шипит на него.

Я пытаюсь оттащить ее на тротуар, где мужчина нас не достанет, но она не двигается с места – просто стоит, как вкопанная, и шипит.

Удар обрушивается со страшной силой. Веревка, со свистом рассекая воздух, задевает меня по плечу, бьет по кожаному седлу, лошадиной плоти и всему, что только встречается на пути. Всадник разворачивает жеребца, но несчастное создание, округлив от ужаса глаза, артачится, фыркает и громко ржет. Его заносит в сторону, он кружит и трясет головой, а потом влетает в мисси Лавинию. Она падает в грязь, а я приземляюсь сверху.

– Стойте! Стойте! Полоумный он! Полоумный! Ничего не соображает! – кричу я и вытягиваю руки, чтобы защитить нас от нового удара веревки. Она больно хлещет меня по пальцам, и я хватаюсь за нее в отчаянной попытке остановить удары. Тут на меня обрушивается кожаная ковбойская плеть и врезается в щеку. Из моих глаз летят искры, а потом я стремительно проваливаюсь в черную бездну. Но веревка все еще в моей руке – я цепляюсь за нее изо всех сил. Слышу, как вскрикивает ковбой, как ржет жеребец, как что-то тяжелое падает на землю. А следом чувствую на себе чужое дыхание.

Я не успеваю выпустить веревку, она подкидывает меня вверх, и я отлетаю в сторону. В следующий миг я обнаруживаю, что лежу на животе посреди улицы и смотрю в глаза той самой лошади: в большие, черные, блестящие, точно капля свежих чернил, и красно-белые по краям. Лошадь моргает и снова неподвижно глядит на меня.

«Пожалуйста, выживи!» – мысленно прошу я и слышу, как всадник выбирается из-под повалившегося скакуна. К нему подбегают прохожие и принимаются дергать за веревки, чтобы высвободить беднягу. А через мгновение они ставят на ноги и жеребца. Широко раздвинув ноги, он тяжело дышит – хотя ему повезло куда больше, чем всаднику, повредившему ногу. Тот пытается встать, но складывается пополам от боли, стонет и оседает на землю, но в последний момент его кто-то успевает подхватить.

– Дайте ружье! – кричит он и тянется к оружию, висящему на седле. Жеребец испуганно подскакивает и пятится. – Ружье мое дайте! Сейчас я врежу по этому блаженному с его служкой. Лопату только принесите – останки сгребать.

Я мотаю головой, разгоняя туман перед глазами. Надо удирать отсюда, пока он не достал оружие. Но все кругом так и ходит ходуном, все движется, точно песчаный вихрь, – и старушка Флорида, и гнедой жеребец, и красно-белый полосатый столбику магазина, и окна, в которых отражается солнце, женщина в розовом платье, колеса повозки, лающий пес на поводке, и мальчик – чистильщик обуви.

– Погоди! Погоди-ка минутку! – говорит кто-то. – Вон шериф идет.

– Этот полоумный убить меня пытался! – вопит ковбой. – Он со служкой своим хотел меня прикончить, а лошадь – украсть! Он мне ногу сломал! Ногу сломал!

«Беги, Ханни, беги! – вопит разум. – Поднимайся и беги!»

Вот только чтобы встать на ноги, надо понимать, где земля, а где – небо.

Потерянные друзья

Уважаемая редакция! Пожалуйста, выделите мне место в своей бесценной газете, чтобы и я могла поискать братьев и сестер. Нашего хозяина звали мистер Джон Р. Гофф, и жили мы в округе Такер, Западная Виргиния. Потом меня продали Уильяму Эллиотту из того же штата. Сестру мою, Луизу, продали Бобу Киду и выслали сюда, в Луизиану. Братьев зовут Джером, Томас, Джейкоб, Джозеф и Юрайя Калберсон. Сестер – Джемайма, Друзилла, Луиза и Юнис Джейн. Джерома, Джозефа и Юнис Джейн уже нет в живых, насколько мне известно. Юрайя живет неподалеку от своего прежнего дома. Томас ушел к повстанцам. А вот где Джейкоб с Друзиллой, мне неизвестно. Я вышла замуж за Джаса Х. Ховарда в городе Уилинг, Западная Виргиния, в 1868 году и переехала сюда в 1873-м. Моя сестра Луиза живет здесь же с Гилбертом Дэйгром, ее бывшим хозяином, став ему супругой. Я очень о них переживаю и хочу разузнать их адрес и буду благодарна за любые сведения, которые только помогут их отыскать.

Газетам Атланты (Джорджия), Ричмонда (Виргиния) и Балтимора просьба скопировать.

Писать мне в Батон-Руж, Луизиана.

Джемайма Ховард

(Из раздела «Пропавшие друзья» газеты «Христианский Юго-Запад», 1 апреля, 1880)

Глава двадцатая

Бенни Сильва. Огастин, Луизиана, 1987

Мало что в этой жизни воодушевляет сильнее, чем наблюдение за тем, как идея, которая вначале казалась совсем хрупкой и даже обреченной на гибель, едва родившись, расправляет легкие и жадно вбирает в себя жизненные соки, цепляясь за существование с упорством, которое невозможно понять, но можно почувствовать. Так и наш исторический проект, продолжающийся вот уже три недели, наконец окреп и встал на ноги. Дети именуют его «Байки из подземки». В этом названии смешалось первоначальное «Байки из склепа» и аллюзия на Подземную железную дорогу, с помощью которой беглые рабы когда-то переправлялись на Север.

По вторникам и четвергам мы читаем об исторических личностях, чья жизнь была связана с работой Подземной железной дороги: о Гарриет Табмен, Уильяме Стилле, преподобном Джоне и Джин Рэнкин. Раньше в классе мог стоять такой гам, что невозможно было услышать собственные мыслей, а в иные дни, когда я читала им «Скотный двор», воцарялась настолько плотная тишина, что угадывалось даже тиканье ручных часов и негромкое сопение учеников, задремавших на партах. Теперь же здесь царит деловая атмосфера: слышно, как ручки скользят по бумаге, как постукивают о столешницы карандаши, доносятся обрывки оживленных и вполне содержательных бесед. За последние две недели мы много говорили о национальных и политических предпосылках гражданской войны, не забывая обсудить и местную историю, фрагменты которой мы обнаруживали по понедельникам, средам и пятницам, когда не слишком стройными рядами шли в старую библиотеку Карнеги, расположенную в паре кварталов от школы.

Сама библиотека тоже стала участницей нашего проекта «Байки из подземки», добавив в обсуждения красочные исторические детали, касающиеся не только истории создания этого величественного здания, но и того, какое значение оно имело для города в течение многих десятилетий. На втором этаже, в старинном актовом зале, напоминающем театральный и получившем название «Зал славы», на стенах развешаны фотографии в рамках – свидетельства другой жизни, другой эпохи, когда Огастин был разделен по «цветному» признаку. Чего только не повидал Зал славы – от театральных постановок, встреч с политиками и концертов гастролирующих джазовых музыкантов до медкомиссий, куда приходили солдаты перед отправкой на фронт, и ночевок негров-бейсболистов, которым запрещено было селиться в отели.

А в соседней комнате под названием «Зал судьбы» благодаря трудам учеников, позаимствовавших складные столы из соседней церкви, и помощи наследников дамского клуба «Новый век» мы за две недели создали нечто вроде исследовательского центра. Насколько нам известно, еще никогда в одном месте не оказывалось разом столько артефактов огастинской истории. В течение многих лет ее прятали в ящиках столов, на чердаках, в папках для бумаг, хранящихся в суде, и в десятках других мест, где она никому бы не мозолила глаза. Доступными оставались лишь ее отдельные фрагменты: на выцветших снимках, в семейных Библиях, церковных свидетельствах о крещении, актах купли-продажи земельных наделов – а еще в воспоминаниях, которые передаются из поколения в поколение, от бабушек и дедушек внукам, сидящим у них на коленях.

Но беда в том, что в современном мире, где семьи разобщены и почти в каждый дом проведено кабельное телевидение (что дает возможность в любую минуту включить приставку и просидеть несколько часов за играми вроде «Понга», «Марио» или «Удара Майка Тайсона»), истории рискуют потонуть в водовороте технологий.

И все же отчего-то этим ребятам интересно узнавать о прошлом, разбираться в том, почему они такие, какие есть, и кто здесь был до них.

А кроме того, вся эта затея с мертвецами, костями, кладбищами, маскарадом и призраками слишком соблазнительна даже для моих замкнутых учеников. Может, на них влияет присутствие Бабушки Ти и других дам из «Нового века», но бесспорно одно: мои дети чуть ли не все свое время проводят в Зале судьбы и охотно делят между собой десять пар белых хлопковых перчаток, которые нам одолжил церковный оркестр. Благодаря убедительному выступлению профессора истории из Юго-Восточного университета Луизианы они усвоили, как важно бережно относиться к старинным документам и почему необходимо пользоваться перчатками. Ребята очень аккуратно обращаются с материалами, позаимствованными нами из библиотечных архивов и местных церквей, а также с тем, что мы нашли в Госвуд-Гроуве и на чердаках кое у кого из горожан.

Почти все время – если не считать часов работы библиотеки, которая закрывается довольно рано, – мы в здании одни, так что шум нас не тревожит. Мы и сами будь здоров как шумим. Идеи носятся в воздухе, точно пчелы, перелетающие от одного ученика к другому и жадно пьющие нектар вдохновения.

За последние три недели у нас и дня не проходило без открытий. Да что там – без прорывов и маленьких чудес! Никогда бы не подумала, что работа учителя может быть такой!

Я люблю свою профессию! И этих детей!

И, кажется, наша любовь становится взаимной. Пускай самую малость.

Кстати, мне дали новое прозвище.

– Мисс Пух! – зовет Малыш Рэй в один из понедельников, когда мы с девятиклассниками на четвертом уроке совершаем короткую перебежку в библиотеку.

– Да? – отвечаю я, вглядываясь в его лицо, на котором играют солнечные блики и тени от листвы. Малыш Рэй вымахал и стал настоящим великаном – сейчас у него как раз тот период, когда мальчишки растут, точно на дрожжах. Готова поклясться, что еще вчера он был дюйма на три ниже. Сейчас в нем не меньше шести футов роста, но ладони со стопами кажутся слишком большими по сравнению с туловищем, а значит, он еще будет расти.

– Можно было бы сюда шоколада добавить. Думаю, так будет повкуснее! – говорит он, кивнув на овсяное печенье, которое жует на ходу. Он ест всухомятку – запить пока нечем.

Проносить в библиотеку еду запрещено, но зато недалеко от входа находится фонтанчик с питьевой водой, выполненный в стиле ар-деко.

– Для здоровья вредно, Малыш Рэй.

Он откусывает еще кусочек и жует его с таким видом, точно это не печенье, а хрящ.

– Мисс Пух, – снова зовет он – видимо, чтобы обсудить со мной еще что-нибудь. Хочется верить, что это милое прозвище мне дали потому, что я очаровательная и милая, как медвежонок Винни-Пух. Но скорее всего меня так назвали в честь неказистых овсяных печений с какао.

– Да, Малыш Рэй?

Он поднимает глаза, скользит взглядом по веткам деревьев, слизывает крошки с верхней губы:

– Я тут подумал кое о чем.

– Вот это достижение! – поддразнивает Ладжуна. Она вернулась в класс так же неожиданно, как и исчезла, и теперь ходит на занятия вот уже две с половиной недели. Живет она у Сардж и бабушки Дайси. Никто, включая саму Ладжуну, не знает, сколько это продлится. Почему-то к «Байкам из подземки» она отнеслась без особого восторга – даже с негативом. Не знаю, в чем причина – то ли в ее нынешней жизненной ситуации, то ли в том, что проект зарождался, пока она пропадала бог весть где, то ли ей не по душе тот факт, что десятки других учеников тоже увлеклись раскрытием тайн, оставленных судьей в Госвуд-Гроуве. Для нее это место еще с детства было священным, и именно здесь она пряталась от своих невзгод.

Иногда мне кажется, что я предала ее хрупкую веру и провалила какой-то важный тест, отчего наши с ней отношения никогда уже не будут такими, какими я бы хотела их видеть. Но на мне лежит ответственность за десятки других учеников, и они для меня тоже важны. Может, я чересчур наивна и идеалистична, но никак не могу отделаться от ощущения, что «Байки из подземки» помогут наконец перекинуть мост через пропасть, которая нас разделяет – на богатых и бедных, белых и черных, тех, у кого привилегий хоть отбавляй, и тех, кто их лишен, деревенщин и горожан.

Хотелось бы, чтобы в этой затее поучаствовали и ученики школы у озера, чтобы она сплотила тех, кто живет всего в нескольких милях друг от друга – и в то же время словно бы в разных мирах. Эти миры соединяются только во время футбольных баталий или когда ученики оказываются за соседними столиками в «Хрю-хрю и Ко-ко», куда приходят полакомиться шариками «Буден» и копченым мясом. Вот только во время одного из наших четверговых «заседаний» у меня дома, уже вошедших в традицию, Натан предупредил меня, что от академии на озере лучше держаться подальше, и я не стану пренебрегать его советом.

– Так это… мисс Пух!

– Да, Малыш Рэй, – снова откликаюсь я. С ним коротких разговоров попросту не бывает. Всякий раз одно и то же: беседа разворачивается в несколько этапов. Мысли в его голове разворачиваются неспешно. Это происходит, пока Рэй, как кажется со стороны, толком ни о чем и не думает, а просто смотрит в окно на деревья или на парту, старательно комкая из бумаги шарик и готовясь запустить в одноклассников слюнявый снаряд из пустого корпуса ручки.

Но когда мысли наконец оформляются, они звучат интересно и глубоко. Чувствуется, что они тщательно обдуманы.

– Так вот, мисс Пух, как я уже говорил, я тут подумал кое о чем, – продолжает он, взмахнув огромными ладонями с оттопыренными мизинцами – можно подумать, будто он тренируется пить чай с самой королевой. От этой мысли я невольно улыбаюсь. Каждый из моих учеников неповторим. Каждый необычен. – На том кладбище ведь не только взрослые и старики лежат, да и в кладбищенских книгах не они одни упоминаются, – говорит Рэй, и его лицо перекашивает гримаса ужаса. – Там ведь полно детишек, в том числе и младенцев, которые умерли чуть ли не сразу после рождения. Это ведь ужас как печально, а? – он замолкает.

Подумать только, звездный форвард тренера Дэвиса всерьез расстроился из-за малышей, погибших больше сотни лет назад!

– Ну а как иначе, тупая твоя башка, – неодобрительно цедит Ладжуна. – У них в ту пору не было лекарств и всего такого.

– Бабушка Ти рассказывала, что тогда растирали листья, корешки, грибы, мох и всякое такое, – вставляет худышка Майкл, торопясь защитить Малыша Рэя от нападок. – Она еще говорила, что порой эти средства помогали лучше всяких современных лекарств! Ты, что ли, не слышала, а, подруга? Ой, точно, ты же прогуливала в тот день! Приходи на уроки почаще и тоже многое будешь узнавать, вместо того чтобы на Малыша Рэя кидаться. Он хотя бы пытается помочь проекту! А не сорвать его, как это делаешь ты!

– Вот-вот, – подключается к разговору Малыш Рэй, выйдя на время из своего извечного ступора, – Скорее бы уже неудачницы перестали нести тут всякую чушь, чтобы я мог наконец закончить свою мысль. Я подумал, что мы сможем изображать ровесников или тех, кто был старше нас: к примеру, можно волосы выбелить под седину и всякое такое. Но малышей мы сыграть не сможем. Нам нужно найти маленьких детей, которые согласятся нам помочь, и заняться детскими могилами. Взять, к примеру, Тобиаса Госсетта. Он живет в квартире по соседству с нами и обычно слоняется без дела. Почему бы ему не сыграть Уилли Тобиаса, того самого, что погиб в пожаре с братом и сестрой, потому что маме пришлось оставить их дома? Пускай люди знают, что нельзя вот так оставлять малышей одних.

К моему горлу подкатывает ком. Я натужно сглатываю, силясь с ним совладать. Тем временем ребята начинают оживленно обсуждать новый план и обмениваться мнениями за и против. К дискуссии примешивается изрядная доля нелестных намеков, оскорбления в адрес бедняжки Тобиаса и несколько не вполне цензурных выражений – вот только все это не слишком способствует конструктивности спора.

– Перерыв! – говорю я и вскидываю руку, точно рефери. – Малыш Рэй, не забудь свою идею, – прошу я и обращаюсь к остальным: – Напомните-ка мне наши классные правила.

Полдюжины подростков закатывают глаза и недовольно стонут.

– Что, прямо так уж надо повторять это вслух? – спрашивает кто-то.

– Придется, пока мы не начнем их выполнять, – замечаю я. – Или, если хотите, можем вернуться в класс и заняться разбором предложений по составу. Ничего не имею против, – я снова взмахиваю руками – на этот раз на манер дирижера. – Ну давайте, все вместе: назовите статью номер три нашей «классной конституции».

– Мы поощряем оживленные дискуссии, – отвечает мне недружный хор. – Цивилизованные дебаты – это полезный и демократичный процесс. Если у кого-то не получается донести свою позицию без криков, обзывательств и оскорблений, то нужно сперва подобрать более сильную аргументацию и только потом продолжать разговор.

– Замечательно! – хвалю я и отвешиваю им шуточный поклон. «Классную конституцию» мы составили все вместе, а я потом распечатала ее, заламинировала и надежно прикрепила к доске. А еще раздала всем ее копии. Те, кто может цитировать конституцию наизусть, получают дополнительные баллы. – А что насчет второй статьи? Я, между прочим, заметила в вашем недавнем разговоре три – целых три, вы только вдумайтесь! – нарушения этой самой статьи, – я делаю несколько шагов назад и вновь начинаю дирижировать хором. Лица тридцати девяти учеников выражают примерно одно: «Вы невыносимы, мисс Сильва!»

– Оскорбительные либо недопустимые в приличном обществе слова мы на уроках мисс Сильвы не употребляем! – скандирует группа на подходе к библиотечным ступенькам.

– Верно! – я делаю вид, будто меня бесконечно восторгает их способность цитировать конституцию по памяти. – А еще лучше, если вы и за пределами класса не будете их употреблять. Такие слова превращают нас в посредственностей, а мы на такое не подписывались, потому что мы… какие? – изображая символ нашей школы, направляю на них пальцы, сложенные «пистолетом».

– Неповторимые, – безо всякого энтузиазма гудят они в ответ.

– Ну вот и славно! – одобряю я, но тут весь мой пафос в момент сбивается. Наткнувшись на выбоину в асфальте, я оступаюсь и едва не падаю. Одна из моих туфель на высокой платформе отлетает в сторону. Ладжуна, Малыш Рэй и еще одна девочка – тихая отличница по имени Саванна – бросаются мне на помощь, а остальные ребята язвительно хихикают.

– Все в порядке! Я ее поймала! – заявляю я, подцепляя ногой туфлю.

– Надо бы добавить в «классную конституцию» пункт «Запрещено пятиться, если на тебе сабо», – замечает Ладжуна. Это, кажется, первая ее шутка за все время с тех пор, как она вернулась.

– Какая ты остроумная! – подмигнув ей, говорю я, но она и не смотрит в мою сторону. Остальные ребята тоже остановились, и я наконец замечаю, что их взгляды прикованы к библиотечным ступенькам.

Я оборачиваюсь, и сердце в груди начинает взволнованно трепыхаться, точно испуганная бабочка. На ступеньках стоит Натан.

– Здравствуйте! – радостно кричу я и чувствую, как к щекам приливает краска. Я смотрю на него и думаю: «До чего же ему идет эта аквамариновая футболка! Как раз под цвет глаз». Но ровно на этом мысли заканчиваются. Обрываются, точно недописанное предложение, в конце которого еще не поставили точку.

– Вы меня просили… заглянуть. Как будет минутка, – неуверенно отвечает он. Может, его смущают чужие взгляды, а может, он просто уловил мое смятение.

Тридцать девять пар любопытных глаз внимательно наблюдают за нами, пытаясь оценить ситуацию.

– Рада, что вы нашли время! – Интересно, какой у меня сейчас голос? Не слишком ли он воодушевленный или восторженный? А может, просто дружелюбный – и ничего больше?

До настоящего момента мы всегда встречались вдвоем у меня дома, за какой-нибудь едой, которую я покупала в «Хрю-хрю и Ко-ко». После того первого «исследовательского» вечера у нас появилась традиция пересекаться по четвергам – в день, удобный нам обоим. Обычно во время таких встреч мы просматриваем последние находки из Госвуд-Гроува, что-то из детских исследований или документы, которые Сардж и дамы из «Нового века» отыскали в архивах местного суда. Мы изучали все, что могло бы помочь проекту «Подземка».

А потом, вооружившись старой картой захоронений, изучали безымянные могилы, сохранившиеся между фруктовым садом и оградой городского кладбища. Иногда мы забредали и туда, и нам попадались одинокие, поросшие мхом каменные плиты, бетонные склепы, вычурные постройки из кирпича и мрамора, украшающие собой могилы самых знатных и уважаемых жителей Огастина. Мы побывали у могил предков Натана, захороненных в величественных мраморных мавзолеях, построенных чуть поодаль и обнесенных красивой кованой оградой. Кресты и памятники над ними – в том числе и над местом упокоения отца Натана и судьи – намного выше человеческого роста и свидетельствуют о богатстве, значимости и власти.

Я заметила, что здесь нет могилы сестры Натана, но где она похоронена, спрашивать не стала. Может, в Ашервиле, где они с братом выросли? О Робин мне известно не так уж много, но я предполагаю, что ей не нравилась помпезность семейной усыпальницы Госсеттов. Все здесь намекает на избранность. И все же представители ушедших поколений этого семейства так и не смогли изменить необратимого хода времени. Как и безвестные рабы, издольщики и жители болот, они встретили свой конец, когда пришел их час. Теперь они тоже лишь прах под землей. А все, что они оставили, в том числе и их истории, хранят люди, еще не покинувшие этот мир.

Во время таких прогулок я порой задумываюсь: а что останется однажды от меня? Сумею ли я создать наследие, значение которого не потускнеет с годами? Остановится ли однажды кто-нибудь у моей могилы, гадая, кто я такая?

Посещение таких мест наводит на подобные размышления, и мы с Натаном часто вели разговоры на философские темы. Если беседа не касалась его сестры и вылазок в поместье Госвуд-Гроув, Натан держался расслабленно и охотно шел на контакт. Он рассказывал все, что знал о городском сообществе, делился воспоминаниями о судье, а порой и о своем отце. Впрочем, о семействе Госсеттов он рассказывал несколько отстраненно, точно они ему вовсе не родня.

Я тоже старалась не касаться своей биографии. Куда проще вести беседы на более отвлеченные темы. Но несмотря на это, я всякий раз ждала наших встреч по четвергам с куда большим энтузиазмом, чем мне самой бы хотелось.

И вот Натан тут как тут, прямо посреди рабочего дня – в то время, когда он обычно бороздит волны на рыболовном судне. Он приехал, чтобы своими глазами увидеть то, о чем я ему успела прожужжать все уши: детей, мою работу, наш проект. Но меня пугает мысль, что его появление отчасти вызвано желанием разузнать о проекте побольше на тот случай, если за него придется биться с остальными представителями клана Госсеттов. Натан предупреждает, что такой поворот вполне возможен. Но если это произойдет, он непременно вмешается в конфликт, попытается минимизировать ущерб или сделает еще что-то (что именно, я так и не поняла).

– Не хочу вам мешать. Просто так вышло, что сегодня у меня появились дела в городе – надо было подписать кое-какие бумаги. – Он прячет руки в карманы и обводит взглядом толпу учеников, сгрудившихся позади меня, точно военный оркестр под предводительством нескладной мажоретки.

Малыш Рэй вытягивается, чтобы лучше разглядеть происходящее. Ладжуна следует его примеру. Они напоминают двух пластиковых розовых фламинго, смотрящих в разные стороны – знак вопроса и его зеркальное отражение.

– Я надеялась, что вы как-нибудь к нам заглянете. Чтобы увидеть нас… в действии, – говорю я, чтобы сдвинуть разговор с мертвой точки. – На этой неделе ребята нашли столько интересных сведений! Причем не только в книгах и газетах из Госвуда, но и в архивах городской библиотеки и суда. У нас теперь есть даже несколько коробок с семейными фото, старыми письмами, альбомами с вырезками. Некоторые из моих подопечных начали проводить интервью с пожилыми горожанами, чтобы получить и устные свидетельства. И нам не терпится поделиться хотя бы частью открытий с вами.